Что меня привело в ЧК

Вокруг убийства Мирбаха образовалась сложная, совершенно неясная трагическая атмосфера. Этого акта не поняли или не хотели понять коммунисты, и, что было важно, вследствие этого информированные ими некоторые социалисты Запада, работники Интернационала, например голландская социал‑ демократка Генриетта Роланд‑ Гольст[209]называла его даже гнусным (ее статья в московской «Правде» в сентябре).

Советская власть и Коммунистическая партия утверждали и думали, что выстрелы в Денежном переулке были сигналами к восстанию левых эсеров против Революции и ее власти, что исполнители акта – «агенты англо‑ французского капитала, раньше служившие Советской власти и теперь продавшиеся ему» (приказ ЦИК за подписью тов. Свердлова от 6 июля), а председатель Совета Народных Комиссаров тов. Ленин лаконично объявил меня и Андреева просто «двумя негодяями» (приказ Совнаркома от 3‑ х часов дня 6 июля).[210]

Такая версия о московском акте старательно внедрялась в головы рабочих и крестьян. То, что произведено в Трехсвятительском переулке и на телеграфе, было, понятно, названо мятежом левых эсеров. За голову Мирбаха, этого титулованного разбойника, упало много мужественных, честных и преданных Революции голов матросов, рабочих – левых эсеров. Партия была изгнана из Советов, загнана в подполье, разгромлена во многих местах Республики, объявлена вне закона.[211]Правительство возненавидело нас, Центральный Комитет и исполнителей акта предали суду революционного трибунала как преступников и даже провокаторов. Каждую нашу элементарную попытку опровергнуть возводимые на нас незаслуженные обвинения пресекали в корне, считали новым походом против Советской власти. В таком положении было много трагичной безысходности. Апелляция к массам была немыслима, ибо тогда разводился красный террор как система. В Советской Конституции есть пункт, по которому Российская Республика объявляется прибежищем каждого политического изгнанника из буржуазных и монархических стран, по которому государство рабочих и крестьян оказывает почетное гостеприимство защитникам Интернационала. А мы, интернационалисты, участники октябрьского переворота, не имели прибежища в творимой и нами социалистической республике. Так долго не могло продолжаться.

Я понимаю, что в июле объективные условия заставляли Советскую власть относиться к убийству Мирбаха и его исполнителям резко и определенно отрицательно, но с июля месяца произошли события, совершенно изменившие все недавние политические комбинации и постройки. Грянула германская революция – она разгромила оковы Бреста, и отношение Советской власти к нам, взрывавшим Брест, должно было утратить все свое актуальное содержание. А когда в Венгрии государство попало в руки рабочих и крестьян, резко обозначилась перспектива мировой революции, которой, и только которой, была посвящена голова Мирбаха. Вернусь к существу.

Остается еще невыясненным вопрос о том, действительно ли 6 июля было восстанием. Мне смешно и больно ставить себе этот вопрос. Я знаю только одно, что ни я, ни Андреев ни в коем случае не согласились бы совершить убийство германского посла в качестве повстанческого сигнала. Обманул ли нас ЦК и за нашей спиной произвел попытку восстания? Я ставлю и этот вопрос, ясный для меня, чтобы остаться честным до конца. Мне доверяли в партии, я был близок к ЦК и знаю, что подобного действия он не мог совершить. Партию, ее сознательные массы всегда занимала мысль о том, что необходимо во что бы то ни стало, в интересах Революции, найти способ объединения с коммунистами. Все сознательные работники и такие члены партии, как М. А. Спиридонова, тогда искали этого объединения, и если не нашли его, то не по своей вине.

В Трехсвятительском переулке 6‑ го и 7‑ го, по‑ моему, осуществлялась только самооборона революционеров. Да и ее не было бы, если бы ЦК согласился меня выдать власти. Вот в этом я вижу всю его огромную историческую ошибку. Вся перестрелка, захват телеграфа, арест поповцами тов. Дзержинского и Лациса, так же как и арест правительством М. А. Спиридоновой и левоэсеровской фракции съезда, – не что иное, как результат напряженности момента, вызванный сильным неожиданным впечатлением об убийстве Мирбаха.

Восстания не было. До сих пор я, один из непосредственных участников этих событий, не мог в силу партийного запрета явиться к Советской власти, довериться ей и выяснить, в чем она видит мое преступление против нее. Я, отдавши себя социальной революции, лихорадочно служивший ей в пору ее мирового наступательного движения, вынужден был оставаться в стороне, в подполье. Такое состояние для меня не могло не явиться глубоко ненормальным, принимая во внимание мое горячее желание реально работать на пользу Революции. Я решил явиться в Чрезвычайную комиссию, как в один из органов власти (соответствующий случаю). Советской власти, чтобы подобное состояние прекратить.

Гражданин РСФСР Яков Блюмкин

Киев, 17–19 апреля 1919 года

КГЧК. [КИЕВСКАЯ ГУБЧЕКА]

На вопрос, по каким мотивам явился в распоряжение тов. Лациса, председателя Украинской ЧК, отвечаю следующее: прежде чем привести мотивы моей явки, я для большей ясности хочу объяснить побуждения мои, руководившие мною в совершении убийства графа Мирбаха.

Я лично полагал, что убийство Мирбаха не вызовет войны с Германией и послужит только к вящему выявлению того надломленного состояния германского империализма, который, по моему глубокому убеждению, в то время имел место. ЦК партии левых эсеров, конечно, считал, что акт убийства Мирбаха может вызвать войну, и она была бы принята массами, шедшими за партией левых эсеров. Последнее утверждение я делаю на основании резолюции, принятой 3‑ м съездом левых эсеров, [212]и постановления левоэсеровской фракции 5‑ го съезда Советов. Решение совершить убийство графа Мирбаха было принято неожиданно 4 июля 1918 года.[213]Причиной, ускорившей принятие этого неожиданного решения, послужило: 1) то, что на первом заседании съезда Советов (5‑ го) правительство обнаружило твердое желание продолжать мирную политику в отношениях с Германией, 2) пламенный призыв о помощи украинских крестьян в лице их представителя на 5‑ ом съезде Советов тов. Александрова и 3) выступление также тов. Троцкого с внеочередным заявлением о событиях на курском участке Украинского фронта.

На том заседании ЦК, которое приняло решение убить графа Мирбаха, я не присутствовал; меня пригласил к себе один из членов ЦК вечером 4 июля, после вторичного заседания съезда Советов, на котором было выступление Троцкого, и попросил сообщить все сведения о Мирбахе, касающиеся образа жизни его, которые были у меня в качестве члена ВЧК, заведовавшего отделом по борьбе с немецким шпионажем; причем мне было заявлено, что эти сведения необходимы для совершения убийства Мирбаха. Вместо представления этих сведений я предложил себя в исполнители акта.

Общего вопроса о последствиях убийства графа Мирбаха во время беседы моей с упомянутым членом ЦК не поднималось. Я же лично поставил резко два вопроса, которым придавал огромное значение и на которые требовал исчерпывающего ответа, а именно: 1) угрожает ли по мнению ЦК в том случае, если будет убит граф Мирбах, опасность представителю Советской России в Германии тов. Иоффе и 2) гарантирует ли ЦК, что в его задачу входит только убийство германского посла? Меня заверили, что опасность тов. Иоффе по мнению ЦК не угрожает.

Вопрос о гарантии ЦК, что в его задачу входит только убийство графа Мирбаха, я задал потому, что вокруг подготовки убийства создалась непроницаемая обстановка и, кроме того, столкновение на V съезде Советов партии левых эсеров с правительственной партией сгустило атмосферу политических отношений, и я боялся, что акт над Мирбахом может быть превращен Центральным Комитетом в акт партийной оппозиции правительственной партии.

В ответ на второй вопрос мне было официально и категорически заявлено, что в задачу ЦК входит только убийство германского посла с целью поставить Советское правительство перед фактом разрыва Брестского договора.

Переходя затем ко второму вопросу – о причинах моей явки в распоряжение власти, заявляю следующее: убийство Мирбаха совершилось [с] совершенно неожиданными политическими последствиями. Из акта протеста против вожделений германского империализма, из акта революционной самозащиты Советской России убийство Мирбаха было превращено в акт партийной вражды левых эсеров с коммунистами и в действие, враждебное Советской власти. Мало того, этот акт был истолкован Советской властью как сигнал к восстанию левых эсеров против нее. Вместо выступления против германского империализма он был превращен в вооруженное столкновение двух советских партий – коммунистов и левых эсеров. И вот это ненормальное и совершенно неожиданное последствие и является главной причиной моего прихода в Киевскую ЧК.

Я имел в виду рассеять всю ту неясность и объяснить, как понимал я лично и как, судя по сделанным мне официальным заявлениям, понимал и ЦК акт убийства Мирбаха. Кроме того, мной руководило желание дать политическое объяснение тому столкновению между левыми эсерами и правительством, которое произошло в результате убийства Мирбаха в отряде Попова в Трехсвятительском переулке.

Прежде всего я хочу объяснить причины вооруженного выступления отряда Попова. Выступление этого отряда произошло потому, что представители власти, узнав о том, что я после совершения убийства укрылся в этом отряде, потребовали у него выдачи меня. Лично я на этой выдаче перед ЦК настаивал. Я считал это необходимым для того, чтобы предоставить возможность столкновения партии с властью. Центральный Комитет отказался меня выдать и приказал мне подчиняться его директивам. Вокруг вопроса о моей выдаче правительству и началось вооруженное столкновение.[214]

С этого момента все действия Центрального Комитета я не разделял и ответственность за них нести не мог. Арест тов. Дзержинского, захват почтамта и посылка телеграммы по линии, стрельба по Кремлю и бегство из отряда Попова – все это происходило в моем отсутствии и без моего участия. Все эти факты были теми непредвиденными последствиями акта, которые я имел в виду, когда просил у ЦК гарантий, что в его задачу входит только убийство Мирбаха.

В продолжение целого года мне приходилось в силу партийной дисциплины покрывать молчанием все то, что произошло в Трехсвятительском переулке и с убийством Мирбаха ничего общего не имеет. Ныне я решил явиться к Советской власти и разъяснить все истинное предназначение и сущность акта 6 июля. Было бы крайне ошибочно рассматривать мой приход как отказ от акта, исполнителем которого я был, равно как и отказ от моего эсеровского понимания революции и Советской власти. Я по‑ прежнему остаюсь членом партии левых социалистов‑ революционеров, по‑ прежнему расхожусь во многом в политике Советской власти, и именно это побуждает меня вполне честно рассеять все то запутанное, трагичное положение, которое создалось благодаря отказу ЦК выдать меня в результате убийства Мирбаха. В подтверждение моих заявлений, что убийство Мирбаха было организовано крайне поспешно, в два дня, что находится в противоречии с особым приготовлением бомб, заявляю, что бомбы были приготовлены заранее в числе бомб, приготовлявшихся специально для Украины, где партия вела боевую террористическую работу, ознаменованную убийством палача украинской революции генерала Эйхгорна, идеолога немецкой оккупации.

Член партии левых социалистов‑ революционеров

Яков Блюмкин

Москва, 8–V – 1919 года

Следственная комиссия