Знакомство с преподобным Иовом Почаевским

Великие события часто происходят на вершинах гор. На Почаевской горе в XIII веке след Своей стопы оставила Богородица. Вскоре на месте Её явления возник монастырь. В XVI веке игуменом Почаевской обители стал монах по имени Иов.

В миру его звали Иваном, в честь Крестителя и Предтечи Христова. В монашестве — Иовом, в честь многострадального библейского праведника. В своей жизни он сумел объединить «долготерпение многострадального праотца» и «Крестителево воздержание». После его блаженного упокоения не только целебный источник и чудотворная икона притягивают на Почаевскую гору тысячи паломников, но и нетленные мощи святого Иова. Это не Синай в Египте и не Иерусалим в Израиле. Это — Почаев на Волыни. Жалко, если ты живёшь в Украине и ни разу не смотрел на бескрайнее небо с высоты Почаевской горы. И совсем уж стыдно, если ты знаешь много о происходящем вдали и совсем не знаешь о святынях, находящихся рядом.

На самом нижнем уровне — уровне чувств — смерть связана с запахом. Тяжёлый и сладковатоудушливый, это, кажется, он заставляет всех находящихся в доме, где лежит покойник, разговаривать шёпотом. И ещё холод. Человеческая плоть, всегда встречающая тебя теплом при поцелуе или рукопожатии, по смерти обжигает безжизненной холодностью мрамора.

Теплота и благоухание далеки от обычной смерти, как далёк январь от августа. Теплота и благоухание — это имена молитвы. Молитва греет душу и благоухает, как кадильный дым. Если я узнаю, что чьё то тело и по? сле смерти остаётся тёплым и благовонным, о чём это будет говорить? О том, что душа, жившая в этом теле, продолжает молиться Богу. О том, что эта душа во дни земной жизни так горячо стремилась ко Христу и так тесно с Ним соединилась, что даже плоть, эта тяжёлая одежда и грубая оболочка, пропиталась святостью и не хочет гнить после разлучения с душой.

Я говорю об Иове Почаевском.

О нём тяжело сказать: «Он умер». Точнее сказать — «Его душа покинула тело три с половиной столетия назад — в 1651 году». А прожил он на земле 100 лет, из которых 90 лет был монахом! Такого игумена на Почаевской горе не было ни до, ни после Иова. Впрочем, что я говорю. Он и сейчас остаётся игуменом своего монастыря, и у него до сих пор можно брать благословение.

Через восемь лет после своего преставления Иов явился Киевскому митрополиту Дионисию и сказал, что Бог желает «прославить его кости». Митрополит не обратил внимание на сказанное ни после первого, ни после второго (!) видения. И только после третьего раза, когда преподобный употребил угрозу, пришлось митрополиту собираться в путь и ехать в монастырь Почаевский.

Исцеления и чудеса начались сразу, как только могила праведника была разрыта и гроб извлекли из земли. И ещё раздалось благоухание. Сильное и тонкое, чудное, нерукотворное.

Святое тело положили рядом с пещерой, в которой Иов проводил многие дни, упражняясь в непрестанной молитве. Осенняя память преподобного совпадает с памятью Печерских отцов Дальних пещер. Подражая этим родоначальникам русского монашества, Почаевский игумен любил пещерное одиночество и умное предстояние перед Богом. Одно из песнопений службы Иову говорит следующее: «Открой уста твои, пещера каменная, и скажи нам, как часто потоки слёз Иова омочили тебя? Как его воздыхания стен твоих не расторгли? Как свет Божественный тебя не ожёг? Как Ангелы подвигам Иова удивлялись?»

Свет Божественный действительно озарял тесную пещеру. Это видел однажды один из учеников Иова. Это был тот же огонь, одетым в который стоял при служении литургии Сергий Радонежский. Это был тот же свет, которым сияло лицо Серафима при беседе с Мотовиловым. Это был свет Фаворский, свет благодати, подаренной обновлённому человечеству.

Интересно, что фамилия Иова была Зализо, т. е. «Железо». Своей твёрдостью и постоянством в добре преподобный свою фамилию оправдал. Даже, думаю, если бы и вправду было у Иова железо вместо плоти и костей, то истёрлось бы и искрошилось железо раньше 100 летнего возраста. Человек слаб, но его гибкая слабость может быть долговечнее твёрдости мёртвого вещества.

От долгого стояния на молитве, от беспрестанных и многолетних трудов у преподобного болели ноги. Вначале отекали, затем покрывались ранами. Со временем раны начинали гноиться и кровоточить. И вот теперь это тело, которое когда то отставало от костей, которое прежде смерти было умерщвлено трудами, лежит рядом с местом своих подвигов и благоухает.

Его нетленную руку можно поцеловать. Она тепла, и если тебе будет страшно, то вовсе не оттого, что ты прикасаешься к мёртвому, а оттого, что ты грешен, а Иов свят.

На иконах он держит свиток, на котором написан стих из 15 го псалма: Ты не оставишь души моей во аде и не дашь святому Твоему увидеть тления (Пс. 15, 10).

Он очень силён, Иов Зализо. Это хорошо знают демоны. Когда игумен несколько раз в году покидает место своего покоя, когда он на плечах священнослужителей в праздники обносится на крестном ходе вокруг своего монастыря, демонское полчище рыдает на многие километры вокруг. Но не только поэтому силён Иов. Он силён потому, что способен пробить брешь в самой неприступной крепости — в привычном бездуховном человеческом мировоззрении. На обычную жизнь с её горестями и удовольствиями, на смысл жизни, на царствующую ныне смерть и на будущее всеобщее воскресение человек после знакомства с Иовом начинает смотреть иначе.

Холод умирающей жизни и её греховный смрад хоть ненадолго, но отступят. Захочется тоже ожить, потеплеть от молитвы и запахнуть святостью.

468 Кто твой Бог?

Человек поклоняется дереву. Живому, цветущему, широко раскинувшему ветви. Для такого человека у нас есть в запасе пара имен. Дикарь — скажут одни. Язычник — скажут другие. Первые снисходительно улыбнутся, вторые гневно нахмурят брови.

Дерево — это вам не шутка. Оно живое, это так же несомненно, как то, что жив я. Оно шелестит листвой, и почём мне знать — не язык ли это деревьев, столь же непонятный для меня, как язык китайцев или арабов.

Кажется, я понимаю язычников, кланявшихся деревьям. А ещё беременному животу и восходящему солнцу. Они делали это из чувства благоговения перед жизнью, которая насквозь чудесна. Если я сегодня не поклоняюсь солнцу или пшеничному колосу, то это не моя заслуга. Стоит довериться в поиске истины мерцанию собственного ума, уверяю вас, забредёшь в такие дебри, что поклонение кедру ливанскому или сосне корабельной покажется детским баловством.

Бога без Бога познать невозможно. Всё, что мы знаем о Нём, — Он Сам нам открыл. А когда ещё не открыл, то естественное желание прославить Кого то, от Кого ты зависишь, Кто лучше и сильней тебя, приводило людей к тому, что мы сегодня называем дикостью или язычеством.

Конечно, язычник дик и далёк от истины, но не всякий может его в этом упрекнуть. Критиковать язычество можно лишь с высоты чистого богопознания. Для безверного человека язычество — не предмет насмешек, а планка, которую ещё нужно преодолеть.

Пятница считает богом крокодила, а Робинзон объясняет, что тот ошибся. Робинзон, просвещённый Писанием, объясняет доброму дикарю основы библейской веры. Это правильная схема, пусть и взятая для наглядности из детской книжки.

— Кто твой бог? — спрашивает один человек другого.

— Мой бог — небо (корова, кофейное дерево.), — отвечает тот.

— Нет, друг. Небо — не Бог. Настоящий Бог сотворил небо. И звёзды, и птиц, и людей. Он дал нам заповеди и законы. Он хочет, чтобы мы любили друг друга и молились Ему.

Таков первый вариант диалога. А вот второй, по нынешним временам гораздо более возможный.

— Мой бог — старинный дуб, — говорит один.

— Оставьте, милейший. Бога нет вообще, — говорит в ответ другой.

Тот первый, у которого бог — дерево, скорее всего, убежит в ужасе от человека, у которого бога нет вообще. Но от сегодняшнего безбожника трудно убежать. На его стороне законы, бизнес, транспорт, оружие. Он цивилизован в худшем понимании этого слова, и сегодняшний Пятница абсолютно беззащитен перед изменившимся Робинзоном. Робинзону сегодня нужны полезные ископаемые той земли, на которой живёт Пятница. Нужны бивни слонов, плоды деревьев, жемчуг морей. Нужно всё, кроме разговоров о вере и мыслей о вечности.

В XIX веке такой Робинзон был с револьвером в руке и пятидолларовой сигарой в уголке рта. Сегодня он в очках с золотой оправой и в накрахмаленной белой рубашке. Но суть его не изменилась, и он нравится мне меньше, чем наивный дикарь, поклоняющийся тотему.

Один епископ, рукополагая священника, шепнул ему на ухо: «Не привыкайте к благодати». В одной фразе архипастырь дал профилактический рецепт от всех болезней будущего.

Христианская цивилизация забыла о том, что подарок, хоть он и дарится ежечасно, остаётся милостью, а не превращается в норму. Забвение рождает хамство, а хамство вызывает отвращение. Кое-кто из поклоняющихся деревьям может быть добрее и лучше того, кто держит на столе всегда раскрытую Библию.

Мы можем быть избавлены от соблазнов многобожия, но никто не избавлял нас от сочувствия к тем, кто эти соблазны ещё не преодолел. И никто не позволял нам целебный пластырь Евангелия превращать в суковатую дубину для тех, кто ещё не уверовал.

Когда мне случается сидеть в гостеприимной тени ветвистого дерева, когда я любуюсь баловством и игрой между ветром и листьями, мне становится ясно: живших за пределами Откровения упрекать не в чем. Они обожествляли то, что, без сомнения, заключает в себе тайну и шепчет о Боге непрестанно.