Общая картина

Очень часто исследователи стремились воссоздать всю систему славянского язычества на недостаточных основаниях, реконструкции оказывались чересчур широкими и оторванными от материала. По этому поводу В. В. Седов и А. В. Чернецов (1981: 78) в «Вестнике Академии наук» пишут:

«Никто не отрицает необходимости глубокого исследования основ народной культуры, в том числе и поиска ее истоков. Но в слишком прямолинейном, одностороннем подходе к этим вопросам есть опасность неоправданно архаизировать многие явления древнерусской и позднейшей крестьянской культуры, произвольно домыслить и «построить» целые комплексы языческого мировоззрения там, где на самом деле присутствуют только его смутные, полузабытые отзвуки. По-видимому, в изучении истории культуры наиболее перспективны конкретные исследования генезиса и развития определенных явлений, а не метафизические поиски «первооснов» славянской или какой-либо другой культуры».

Именно такое конкретное исследование одного явления — мифологического комплекса Перуна на основе подключения новых кавказских данных — я и попытался предпринять. Кавказские сведения хорошо вписываются в общую картину славянского язычества, известную по материалам других источников, согласуются с этими материалами. Однако, прожив долго в чуждой среде и лишившись там религиозного значения, эти мифы не испытали сильного преобразования ни от варяжского воздействия, ни от княжеского оформления, ни от христианизации. Поэтому, вступая в связь с теми сильно преобразованными обрывками мифологии и обрядности, которые сохранились у самих славян, с теми пережитками, которыми русская мифология представлена на родине, кавказские данные высвечивают в этих материалах незаметные прежде черты и факты, устанавливают новые контуры и требуют пересмотра сложившихся взглядов на центральные участки всей системы славянского язычества (позиции и функции громовержца в пантеоне, включение громовержца в число умирающих и воскресающих божеств, истоки сословия «ведьм», происхождение образа русалки и др.).

Ну, а что если будет опровергнута причастность вайнахского Пиръона к славянской мифологии, если он окажется неидентичным славянскому Перуну? Если он все-таки рефлекс образа фараона? Если арабы не дошли до славянской реки, а сакалибы в данном случае — не славяне? Если и хазары не переместили достаточно славян на юг своего каганата, чтобы могло осуществиться заимствование славянских мотивов?

Мне представляется, что, хотя образы и мотивы вайнахского фольклора были важными для начального опознания в русском фольклоре следов славянской мифологии, для идентификации сказочной царицы с русалками, а русалок с ведьмами и для увязки всех их с Перуном, все эти опознания и увязки теперь уже держатся и без ссылок на вайнахский фольклор. В конечной картине сопоставлений и связей вайнахские сюжеты занимают уже очень скромное место.

Все четыре основные концепции древнеславянского язычества кажутся сейчас односторонними и гиперболизирующими какую- то часть общей картины, но односторонними по-разному.

Конечно, работа В. Я. Проппа (1963) остается вехой в развитии этой картины. Именно сведение всех праздников в систему и обнаружение сходства между ними, обнаружение в них общих компонентов, позволило понять, что они являются отпочковавшимися и разошедшимися версиями одного празднества, почитанием одного из богов — Перуна. Концепция Зеленина — Толстого, ограничиваясь демонологией и не будучи нацеленной на реконструкцию «высшей» мифологии, дала для нее замечательный этнографический материал. Надо также признать, что хоть общая концепция Иванова и Топорова представляется плодом богатого воображения, их разыскания помогли подобрать параллели к образу и имени Перуна. Концепция Рыбакова представляется мне еще более далекой от объективности и от современного уровня научности, но и его страстное желание доказать эту несуразную концепцию рождало так много произведений, что среди них не могли не найтись полезные открытия, а главное, эти разработки стимулировали мысль, хотя бы от противного.

Его многочисленным последователям, особенно среди неоязычников, открытая мною картина восточнославянского язычества, скорее всего, не понравится. Им вообще не нравится реальность — ни современная, ни прошлого. Ультра-патриоты сочтут этот результат очередным подвохом евреев или Чечни. Мне кажется, чеченский народ заслужил благодарность русского: он сберег в своей культуре частицы русской мифологии, большей частью разрушенной и утраченной в самой русской культуре. Можно надеяться, что записанные сказания о Пиръоне — не единственное, что сохранилось о нем в вайнахском фольклоре, и нужно срочно организовать новые полевые исследования, специально нацеленные на сбор информации об этом фольклорном персонаже.

Получили ли мы полнокровные славянские мифы? Нет, конечно. Но их и невозможно получить без аутентичных древних изложений или достаточно подробных пересказов, а ни того, ни другого — в отличие от античной или германской мифологии — нет. Есть фрагменты у самих славян и у соседей, и есть аналогии. Кавказские фрагменты крупнее других. Все, что мы можем синтезировать из наших сопоставлений, это реконструкции, которые сохраняют большую долю гипотетичности и, разумеется, схематичности. Но, как отметил лингвист О. Н. Трубачев (1998: 54), модная ныне «тенденция потеснить реконструкцию за счет преувеличенно «точного» описания не может не считаться регрессом». Если реконструкции опираются на знание закономерностей и на большой фактический материал, то от них нельзя отмахнуться. Полученные реконструкции — это определенные сюжеты, отраженные в обрядах и поверьях: сюжеты об умирании и воскресании бога Перуна, о его покровительстве женщинам-ведьмам, об отправляемых к нему посланцах-русалках; сюжет о хлебе и мельницах; сюжет о создании медных небес и о подымаемых на небо бочках с водой...

Пожалуй, наличие в славянском языческом пантеоне умирающего и воскресающего божества и его главенство повлияли на выбор вер — обеспечили преимущество христианству, с его воскресением Иисуса Христа, и облегчили славянам сравнительно быстрое восприятие христианства. Главная мистерия христианства была им близка и понятна по сути. Характерно, что о ней не было споров. Так что эта реконструкция действительно хорошо вписывается в общую историческую картину.

Только не надо из этих реконструированных мифов делать игрушки, политическое оружие или идеологические символы. Мифы есть мифы, древние не лучше и не хуже современных. Их польза не в том, чтобы освещать и освящать путь в будущее. Если удастся построить объективные реконструкции, с их помощью будет легче понять, как мифы прошлого формировали наше настоящее и нас самих. Это облегчит выбор пути.

РЕЗЮМЕ

Если оставить в стороне домыслы, выводы по аналогии, косвенные соображения, реконструкции, догадки и обратиться к исходному материалу, к источникам, то окажется, что разрушительное время и победившее христианство хорошо поработали над славянской языческой религией: дошедшая до нас информация о Перуне очень скудна и обрывочна. О восточнославянских языческих богах сохранились лишь несколько бранных выражений, два-три коротких рассказа в летописи о водружении и свержении идолов Перуна и других богов в Киеве и Новгороде да клятвы именами этих богов в договорах с византийцами. Мало сведений содержат обличения отступников в проповедях ранних христианских вероучителей. Схожие имена богов есть в родственных языках и кое-какие сведения о функциях этих персонажей у родственных народов. Эти сведения относятся не столько к мифологии, сколько к связанным с нею культам. Мифов о Перуне нет.

Только с эпохи Возрождения и изучения античной мифологии начинается в Европе интерес к родным дохристианским явлениям, которые можно было бы сопоставить с античными образцами. Обращаясь к мифологии родственных народов, польские авторы XV-XVI вв. Я. Длугош и М. Стрыйковский путано пересказывали свидетельства русских летописей и то, что могли сами услышать на востоке. В XVII в. к этому прибавились свидетельства немецких, английских и других путешественников в Россию.

В России изучение собственного язычества началось лишь в петровскую эпоху (XVIII в.), и вначале заимствовались искаженные представления западных ученых. В начале XIX в. ученые все еще опирались на спекулятивные соображения и создавали длинные списки богов из загадочных названий в поговорках и песнях (А. С. Кайсаров, Г. Глинка и др.). Они хотели представить религию предков как можно более приятной, превосходящей другие языческие религии и близкой к христианству (П. Строев, М. Касторский, Н. Костомаров,

С. М. Соловьев). Славянофилы, однако, не вполне поддержали эту традицию: они выдвигали идею исконной близости славян к православному единобожию и отрицали вообще у них развитое языческое многобожие. Летописные языческие боги, по их мнению, были принесены на Русь варягами.

С середины XIX в. начались исследования компаративистов, которыми было установлено родство систем богов индоевропейских народов — родство славянской системы системам греческой, римской и индийской. Весь пантеон стали возводить к пантеону индоевропейского пранарода. В духе солярно-мифологической школы происхождение антропоморфных божеств мыслилось через поклонение природным явлениям и через поэтические аллегории (Д. О. Шеппинг, А. Н. Афанасьев). В духе диффузионизма А. С. Фаминцын развивал концепцию славянофилов, но Н. И. Кареев отстаивал вторичность монотеизма. Эволюционизм, развившийся в 70—80-х гг. XIX в., выводил образы богов из низшей демонологии — веры в духов (в России Н. Ф. Сумцов).

Эволюционизм и диффузионизм проявлялись в творчестве Любора Нидерле и А. Н. Веселовского, которые считали, что славяне так и не развили мифологии, оставшись на уровне демонологии. Другие исследователи отвергали построения мифологической школы по другим причинам: они упирали на нехватку фактов и не верили в достоверность гипотез (В. Ягич, X. Махал, Л. Леже, А. Кирпичников).

В трудах ученых начала XX в. (Е. В. Аничков, Н. М. Гальковский, В. Й. Мансикка) скептицизм был преодолен и на первый план выступил анализ поучений православных вероучителей против пережитков язычества. Опираясь на них, исследователи невольно заимствовали и оценку язычества как грубой и примитивной веры. Аничков считал, что Русь кишела мелкими божками, а крупные антропоморфные боги были заимствованы у варягов — тут он опирался на работу С. Ружнецкого о Перуне, якобы повторяющем Тора.

Тенденцию усиливать признаки монотеизма в славянском язычестве подхватили в XX в. польские ученые (X. Ловмяньский, В. Шафраньский, Л. Мошиньский), в чем, возможно, влияние атмосферы католицизма. Перун для них не просто главный бог, а единственный бог, остальные — лишь его ипостаси.

В советской среде воинствующий атеизм надолго застопорил изучение славянского язычества: критический запал марксистов обратился на главных врагов — христианство и ислам. Однако незадолго до Великой Отечественной войны интерес к язычеству возобновился в связи с общим поощрением патриотических тенденций в стране.

Были созданы четыре концепции славянского язычества, и во всех четырех центр тяжести был перенесен с материалов истории на этнографию и археологию.

Первую концецпию развивали официальные лидеры советской науки академики Б. Д. Греков и Б. А. Рыбаков. По этой концепции славяне, обитая испокон веков на тех же землях, что и сейчас, за несколько тысяч лет до н. э. создали пашенное земледелие, государственность и развитую языческую религию, очень близко подошедшую к христианству.

Вторую концепцию предложил опальный ученый, основоположник советской семиотики и лидер структурализма, проф. Владимир Яковлевич Пропп. По ней, русские календарные праздники разных сезонов содержат много общих компонентов из-за сходства основных крестьянских работ. А так как в этих праздниках нет развитых богов, то русское язычество их и не имело, обладая особо архаическим характером (как у Аничкова, Нидерле и Веселовского). Купало, Ярило и т. п. — это «недоразвившиеся божества».

Работы Проппа подчеркнули значение труда старого русского этнографа Дмитрия Константиновича Зеленина, изучавшего именно демонологию с упором на ретроспективный метод. Его последователем был академик Никита Ильич Толстой, правнук Льва Толстого. Он создал влиятельную школу этнографов и этнолингвистов. Так возникла третья крупная концепция славянского язычества, нацеленная на реконструкцию древней славянской религии только из материалов этнографии. Естественно, это могло спроецировать на прошлое только то, что сохранилось в живой культуре, т. е. никаких крупных богов. Так, наиболее солидные профессиональные этнографы, этнолингвисты и фольклористы приняли идею, что у древних славян была лишь низшая мифология (демонология).

Четвертую концепцию построили структуралисты (и уже этим фрондеры) Вячеслав Владимирович Иванов и Владимир Николаевич Топоров. Они положили в основу имена славянских богов, сопоставили их с индоевропейскими именами, терминами и мифами и стали реконструировать развитую мифологию, восходящую к общеиндоевропейской («Основной миф», исконная борьба Перуна с Волосом- Велесом). Методику они в значительной мере заимствовали у Леви- Стросса, а она обусловила такую свободу увязок, что результат реконструкций стал очень богатым, но утратил доказательность. Нет прямых доказательств борьбы Перуна с Волосом (да Волос, видимо, и вообще новый бог, переоформление христианского св. Власия, в отличие от Велеса).

Что касается концепции Бориса Александровича Рыбакова, то детальной критике этой концепции в работе уделено значительное место, потому что она была наиболее влиятельной, а во вненаучных кругах остается такой до сих пор. Рассмотрены источники Рыбакова (целыми категориями которых он профессионально не владел), его методика (невероятно устаревшая и примитивная) и выводы (по современным критериям абсолютно несостоятельные, зачастую просто анекдотические). При всем том отдается должное таланту академика, его работоспособности и энтузиазму.

Существенно, что его труды стали отправной базой для неоязычников, с 70-х гг. все более заметных среди новых религиозных движений. Вызванное национализмом в условиях кризиса православия, это движение в сущности игнорировало реальные данные о древних языческих культах и обрядах, и стало создавать новые культы и обряды, частично заимствованные из индийской и германской культовой практики и нацеленные на пропаганду жестокой первобытной идеологии: ненависти к инородцам, драчливости, изоляционизма и националистической солидарности. Экологические девизы современности (уважение к природе) обретают у них вид отказа от принципов и норм цивилизации.

Анализ подлинных восточнославянских культов и мифологии оказывается своевременным и для того, чтобы увидеть неоязычников в свете реальности.

Для реконструкции восточнославянского язычества в данной работе использован новый источник — чечено-ингушский фольклор. В этом фольклоре есть персонаж по имени Пиръон или Пир|он, которое по звучанию имени очень близко к славянскому имени Перун. Этот вайнахский (чечено-ингушский) персонаж интерпретировался фольклористами как дериват фараона (Пиръон — кавказское искажение слова «фараон»). Однако по функциям он никак не подходит к этой роли: он лезет на небо, гремит громом, поливает землю дождем. То есть совпадает по функциям с громовержцем. Как, однако, он мог попасть в вайнахский фольклор? В последние века, когда русские пришли на Кавказ, они были уже православными, и Перуна в их мифологии не было.

Оказалось, что в VIII в. н. э. арабский полководец Мерван II с войсками прошел с юга на Сев. Кавказ, углубился в хазарский каганат, в частности на славянскую территорию (подошел к реке сакалибов), взял 20 тысяч пленных и, уведя их с собой, поселил их на Сев. Кавказе, в Кахетии, т. е. по соседству с Чечней. От этих пленных и могли проникнуть к вайнахам мифы о Перуне, которые, столкнувшись с собственной мифологией вайнахов, должны были утратить святость и «опуститься» в фольклор. Таким образом, рассказы о Перуне (о его повелениях женщинам лить воду из бочек, о связи с хлебом и мельницей, о попечительстве старикам и детям и др.), находящие соответствия в восточнославянской этнографии (поверья, сказки), могут послужить материалом для восстановления славянских мифов. Для этого нужен анализ связанных с ними славянских сказок.

Концепция Рыбакова отрицает саму возможность заимствования имени Перун у славян, так как, по Рыбакову, верховным богом славян был Род, а Перун был введен лишь князем Владимиром как дружинный бог. Однако наличие следов Перуна у всех славянских народов опровергает такое его ограничение, а бога Рода у славян вообще не было — это искусственная конструкция древних книжников, основанная на ошибочном прочтении греческих христианских текстов. У византийцев гороскопы назывались «генеалогией» (буквально: родословием или родопочитанием). Такая связь с судьбой, возникающая при рождении человека, и была понята переводчиками как воплощенная в почитаемой фигуре Рода. Отсюда и его связь с Роженицами — девами судьбы, славянскими Парками.

Перун не только был главным богом у восточных славян, но и, возможно, был короткое время единственным богом. В летописи есть, как подметил Ловмяньский, некоторые свидетельства того, что остальные боги пантеона являются поздней вставкой христианского редактора. То есть, что первая религиозная реформа Владимира была попыткой установления монотеизма на языческой основе. Археологические памятники, принимаемые за подтверждение шестибожия пантеона Владимира, не выдерживают археологической критики. Вообще почти все основные языческие святилища, приписываемые восточным славянам (два киевских, одно новгородское и одно псковское), недостоверны — в работе это показано детальным анализом. Скорее всего, часть из них — не сакральные памятники, а часть — остатки намогильных сооружений.

В подтверждение своей системы богов во главе с Родом Рыбаков приводил Збручского идола — четырехгранную стелу с резными изображениями ряда фигур. Детальный анализ этого памятника показывает, что фигуры не могут быть истолкованы как Род и боги Владимирова пантеона, а весь памятник — как типично восточнославянский. По времени он позже восточнославянского язычества. По духу он западнославянский с воздействиями кочевников, и такие же идолы в этом регионе (Поднестровье) встречаются неоднократно, а истории известны там западнославянские племена, видимо, долго избегавшие христианизации (в частности лендяне).

Атрибуты Перуна формировались по логике от функции громовержца, частью издавна, еще во время индоевропейской общности, частью — в позднее время. Ранние признаки — мощность и воинственность, отсюда связь с дубом, топором и стрелами; от воздействия на урожай и плодородия — эротичность, от земледелия и плодородия — связь с женщинами. Четверг же как день Перуна установился уже под воздействием христианского календаря. Таков был образ, разработанный в мифах, которые отложились в вайнахском фольклоре.

Рассмотрим сведения, предоставленные нам вайнахским фольклором, и их соответствия в восточнославянской этнографии и фольклоре.

В вайнахских сообщениях о женщинах, которых Пиръон посылал на небо лить воду, воспроизводя дождь, скорее всего отразились славянские рассказы о ведьмах и колдуньях — «делательницах погоды», как их называли немцы, «молниевых ведьмах». На Украине верили, что ведьмы могут скрадывать дождь с неба и держать его в бадьях. В коллекции Афанасьева представлены записи, что ведьмы летают в поднебесье и катают там бочки (совсем как в чеченских рассказах о женщинах Пиръона), и разрыв этих бочек производит грозу. Сохранялся в России и обряд разбивания бочек с целью вызова дождя.

Что же содержалось первоначально (по идее) в разбиваемых бочках? В русских сказках в бочку заточают необычных детей (близнецов и т. п.) — предполагаемых детей потусторонних духов — и пускают по морю, а чудесные дети разбивают бочку и выходят на волю, где их ждет великое будущее. Этот мотив повсеместно использовался в житиях узурпаторов, чтобы привязать их к царской династии (Саргон, Персей). В основе этого сказочного сюжета лежит реальный обычай испытания ведьмы — утоплением (если и вправду ведьма — выплывет). Наличие «божьих детей», видимо, вело к замене утопления изгнанием по воде, сплавом — как сплавляли священные предметы, пришедшие в негодность. Утопленные или изгнанные по воде женщины, отмеченные вниманием божества, — это те, кто становился русалками.Русалки на Руси — утопленницы или дети, умершие некрещеными. От них, не проживших отпущенный им срок и обиженных, ждали зла, но и помощи, потому что их, родственниц или недавних соседок, считали разновидностью ведьм, колдуний. Они властны над погодой (вызывание дождя) и связаны с дубом — деревом Перуна. В обряде «вождения русалки», или «проводов русалки», отразились человеческие жертвоприношения, в которых колдунья или другая женщина посылалась к божеству как ходатай за односельчан.

Провожали и некоторых других персонажей — на Масленицу (ранней весной) провожали Масленицу, на Ивана Крестителя (летнее солнцестояние) бросали в реку Купалу, у южных славян Мару, Марену, и т. д. Подмеченная Проппом общность ряда компонентов обрядности этих праздников очень важна, но вряд ли она объяснима общностью крестьянских работ: сезоны-то разные. Скорее общность нужно объяснять ответвлением одних праздников от других (или другого). Масленичный ритуал с подъемом и скатыванием огненного колеса, увязываемый с магическим обеспечением схождения солнца от верхней точки на эклиптике, соответствует летнему солнцевороту, а не весеннему подъему солнца к этой точке. Но празднование Ивана Купалы, сохранившееся на Украине и в Белоруссии, вытеснено в русских землях христианским постом. Перед постом оно и образовало Масленицу, которой нет на Украине и в Белоруссии.

Кроме этого ритуала Купальские торжества характеризуются интенсивной сексуальностью (Купало — не от слова «купать», а от совокупления) и элементами культа Перуна. Купало — не имя, а кличка, эпиклеза Перуна. Еще более эротичность проявляется в Ярилках, «проводах Ярилы», которые также оказываются вытесненными со своего календарного места обрядами того же комплекса, а итифаллический Ярило — другая эпиклеза Перуна (связанная с его сексуальными, брачующими функциями).

Таким образом, под этими языческими по составу, но поздними новообразованиями выявляется исконный регулярный языческий праздник «Проводы Перуна», отмечавший его погубление, смерть и совпадавший по календарному месту с летним солнцеворотом. По- видимому, описанное в летописи низвержение идола Перуна (избиение идола «двенадцатью мужами», оплакивание другими, сплав по воде) являлось на деле непонятым авторами летописи описанием регулярных проводов Перуна в день летнего солнцеворота.

Напрашивается предположение, что если были проводы, то должна быть и встреча — ежегодное появление Перуна, его рождение. Действительно, в противоположной точке календарной шкалы, на месте зимнего солнцеворота, в народном календаре есть целая декада вполне языческих торжеств — Святки. У южных славян этот праздник отмечается почитанием дубовой колоды, называемой Бадняк, которой приписываются атрибуты антропоморфного божества, причем старика, а одновременно появляется молодой Божич (сын бога). У русских в это время проводились игры ряженых, среди которых примечательны «игры с умруном». Покойника, которого изображал ряженый, якобы оживляли сугубо сексуальными действиями. В число этих действий входили мастурбация и фелляция, к которым вынуждали «девок» деревни. Этот способ оживления и омоложения связан с верой в благотворные свойства мужского семени. Сама же идея оживления родственна древней индоевропейской идее сансары (второй жизни на земле, переселения душ).

Итак, Перун оказывается божеством из ряда умирающих и воскресающих богов. В соответствии с циклом его празднеств год у восточных славян делился на две половины, подобно тому, как делился у греков на эпидемию и аподемию по праздникам встречи и проводов Аполлона. Только в соответствии с другим климатом точки деления падали у восточных славян на другие сроки. Культ же Перуна, как и Аполлона, отправляли именно женщины и девушки.

Вероятно, наличие в славянском языческом пантеоне умирающего и воскресающего божества и его главенство повлияли на выбор вер — обеспечили преимущество христианству, с его воскресением Иисуса Христа, и облегчили славянам сравнительно быстрое восприятие христианства. Главная мистерия христианства была им близка и понятна по сути.