К старцу — “Из монахинь монахиня” — “Убирайся в 24 часа!” — Рекомендательное письмо — Постриг в схиму — В горы

Долгое время я находилась в недоумении, не зная, к кому обратиться за разъяснениями по поводу несовместимости двух способов молитвы.

Однажды, выйдя из храма, я обратила внимание на большую группу женщин, которые, как оказалось, собирались навестить какого-то старца игумена, проживающего недалеко от Почаева. Вместе с ними отправилась и я. Старец вышел во двор и всех нас благословил. Потом мы стали по очереди заходить в его келью, где он беседовал с каждой отдельно. Последней вошла я. Внимательно выслушав мой долгий рассказ, старец игумен, несколько помолчав, сказал:

— Останься здесь до завтра, я совершу над тобой монашеский постриг.

Затем он вышел из кельи во двор, вместе с ним вышла и я. Здесь уже стояли два стола, а на них кастрюли с едой. Монахини-послушницы, жившие при старце, пригласили всех на трапезу. Старец благословил стол и ушел в свою келейку, но после трапезы вновь вышел к нам, держа в руках множество иконок, роздал их, затем прочитал молитву в путь грядущим и всех по отдельности благословил. Женщины отправились в обратный путь, осталась только я.

Вечером, вместе со старцем, прочитала вечернее правило и молитвы на сон грядущий. Старец ушел в свою келейку, а меня уложили в общей комнате у матушек. Рано утром старец вышел во двор и сказал подошедшей к нему монахине-послушнице:

— Вечером будем совершать постриг в мантию. Приготовь для этого все необходимое. Та с недоумением спросила:

— Батюшка, почему в мантию, а не в рясофор, ведь она еще простая мирянка?

— Она из монахинь монахиня, — ответил он, — хотя и одета в мирские одежды. Вам об этом ничего не известно…

Этот разговор я случайно услышала через приоткрытое во двор окно и была им немало удивлена. Вечером после окончания келейного правила были принесены монашеские одежды вместе с мантией. Совершив пострижение, старец сказал:

— Теперь ты мантийная монахиня с именем Л., четок я тебе не даю, в них нет надобности.

В доме старца я провела еще два дня, получив ответы на множество своих вопросов. Прощаясь, он сказал:

— Исповедыоваться и причащаться будешь в Лавре, а если возникнет необходимость, приходи ко мне сюда.

Дорогой я старалась идти как можно быстрее, чтобы успеть к поздней литургии. У самой Лавры меня неожиданно обогнала черная милицейская машина и остановилась. Из нее вышел милиционер и, когда я поравнялась с ним, спросил:

— Ты местная или приезжая?

— Приезжая, — ответила я.

— Покажи твои документы.

Я отдала ему свой паспорт. Посмотрев на штамп прописки, он спросил:

— Ты что, в отпуске?

— Да, — отвечала я.

— Где твое отпускное удостоверение?

— А зачем оно мне нужно?

— Как зачем? Ты давно здесь находишься?

— Нет, только что приехала.

— А ну, садись в машину!

После допроса в отделении милиции меня заставили написать объяснение, потом вписали в книгу регистрации приводов номер и все данные моего паспорта и, вернув его мне, сказали:

— В двадцать четыре часа убирайся отсюда, чтобы больше ноги твоей здесь не было!

Из милиции я снова отправилась в Лавру. Впереди меня шел человек, похожий на священника, с двумя небольшими чемоданами в руках. Он остановился и, когда я приблизилась, спросил:

— Вы живете в Лавре, или в городе?

— В Лавре, — ответила я.

— Тогда не сможете ли провести меня в келью игумена К.?

— Идемте, я проведу вас. — Взяла из руки его один чемодан и поинтересовалась:

— А вы откуда приехали?

— С побережья Черного моря, из города Сухуми. А вы как здесь проживаете? — в свою очередь спросил он.

И пока мы шли не спеша по Лавре, я поделилась с незнакомым священником своей надеждой поступить в монастырь. Наконец, мы остановились у нужной кельи.

— Должен вас огорчить, — сказал он, — но в настоящее время из монастырей списывают и выпроваживают в мир всех молодых насельников и насельниц, так что для вас теперь везде будут закрыты двери. Вот что я вам посоветую. У нас в горах, за городом Сухуми, живут пустынники-монахи и монахини. Так вот, поезжайте туда, там вы наверняка устроитесь.

Он достал из кармана блокнот и написал рекомендательное письмо, а потом — адрес, где можно было бы остановиться на первое время в Сухуми. Подавая исписанный листок, неожиданный благодетель сказал:

— Вот по этому письму, вас проведут на Амткельское озеро к пустынножительницам.

Затем, раскрыв свой чемодан, вынул из него две книги: “Отечник” святителя Игнатия (Брянчанинова) и сочинения преподобного Исаака Сирина, говоря:

— Это я дарю вам на молитвенную память, чтобы вы не забывали поминать имя мое по окончании своего келейного правила.

Приняв драгоценный подарок, я поклонилась, поцеловала его руку и вышла из корпуса. Это предложение было для меня поистине спасительным, однако воспользоваться им я не решалась. У меня оставалась лишь небольшая сумма, едва достаточная для проезда домой. Любая неудачная попытка изменить свое положение могла оставить меня ни с чем. Я решила пока остаться в своей конурочке.

Так прошло лето, наступила осень. Похолодало. В середине сентября меня посетила мысль навестить своего духовного отца. Я вышла из Лавры до рассвета, чтобы не повстречать милицейскую машину, и благополучно добралась до старца. Ему я поведала обо всем, что произошло со мной за это время, и, конечно, о необычном совете сухумского священника. Выслушав меня, старец сказал:

— Поезжай, непременно поезжай! Затем встал, пошел в свою келью и принес сто рублей денег.

— Этого, при твоей крайней бережливости, хватит на проезд до Сухуми, а в случае неудачи и на обратный путь. Помолчав, добавил:

— Завтра я постригу тебя в схиму. После этого ты и отправишься в далекий и не ведомый тебе путь.

Рано утром, закончив келейное правило, он совершил чин пострига и облек меня в схиму с именем З., затем отслужил напутственный молебен и благословил меня, сказав: “Ангела тебе Хранителя, гряди ничтоже сумняшеся”.

Обратно шла я медленно, помня прошлую встречу с милицией. Тянула время, а когда приблизилась к Почаеву, забралась в кусты, чтобы дождаться вечера. Уже в темноте пришла в свою келейку. Утром сборы мои были коротки; взяла вещевой мешок и ушла из Почаева на железнодорожную станцию.

До Сухуми я добралась благополучно и немало была удивлена тем, что здесь даже не чувствовалось осени. Солнце грело по-летнему, вокруг все цвело и зеленело, а морской берег был заполнен курортниками. Найдя нужный дом, я передала хозяйке рекомендательное письмо и была с радушием принята. Через несколько дней, в сопровождении одной рабы Божией, рейсовым автобусом я уехала к горному селению Амткелы. Вещевой мешок с ненужными пока зимними вещами остался в доме хозяйки.

Мы сошли на последней остановке автобуса и между редкими домиками, утопавшими в зелени садов, направились по долине небольшой реки к обрывистому Амткельскому ущелью. Кое-где со скал спускались в реку туго натянутые толстые проволоки, по которым живущие наверху поселяне на блоках спускали в нее ведра и, зачерпнув воды, поднимали воротками наверх. В низовьях речная долина представляла собой равнину, сплошь покрытую низкорослыми деревцами мелколиственного самшита, с проложенной между ним автодорогой, которая тянулась по берегам этой мелководной речушки, переходя с одного берега на другой.

В конце долины мы стали взбираться по пастушьей тропе, вьющейся по отлогому, а местами скалистому и обрывистому склону, которым она замыкалась. Наверху перед нами раскинулось довольно обширное плато. Когда-то здесь было греческое селение по названию Опушта, теперь абсолютно опустевшее. Повсюду еще виднелись фруктовые деревья: инжир, персики, сливы, яблони и высокие ореховые деревья с висевшими на них плодами. По деревьям вился теперь уже одичавший виноград. Все дома давным-давно развалились и сгнили. Осталась только небольшая, построенная из камня, церквушка с провалившейся крышей.

Проходя мимо нее, мы увидели человека, производившего какие-то раскопки. На краю ямы стоял ящик в виде чемодана, в который он складывал выкопанные из земли кости. Мы долго стояли, пытаясь понять, чем он занят, и, наконец, попросили его объяснить, зачем он выкапывает кости. Человек этот оказался греком, жителем этого разрушенного селения. Когда-то, еще при Сталине, все его земляки были сосланы в далекий Казахстан на поселение. Здесь остались могилы его родителей, и он приехал с намерением их разыскать. С трудом он нашел их среди разросшегося папоротника и теперь выкапывает родительские кости, чтобы увезти в Казахстан и там, в саду возле своего дома, вторично похоронить.

Передохнув за разговором, мы продолжили свое путешествие, пробираясь сквозь заросли папоротника, достигающего высоты человеческого роста. Подойдя к краю этого плато, спустились по какой-то деревянной лесенке, почти без перекладин, в каменистую низменность. Тропинка стала извиваться вокруг гигантских камней-монолитов, постепенно поднимаясь вверх, и, наконец, впереди показалась часть Амткельского озера, расположенного, будто в котловане…”