Глава 8 часть 1

Эпиграф переводчика:
Odi et amo. quare id faciam, fortasse requiris.
nescio, sed fieri sentio et excrucior.
(Catullus) *

______________

Глава 8, Часть 1

Рон ждал.

Это было не терпеливое ожидание типа давайте-спокойненько-посидим-и-посмотрим, а сумасшедшее, полное раскаяния вышагивание взад-вперед-и-поперек перед камином в риффиндорской гостиной. Испарина у него на лбу, казалось, говорила:

“Тебе не надо было его отпускать. И сейчас, если через минуту он не вернется... ты пойдешь за ним”.

Потому что Рон знал. Знал, куда пошел Гарри, выскочив из гостиной. Но был почти уверен, что Гермиона встретит его ехидной отповедью, пару раз треснет по голове портфелем, может, потыкает булавкой от значка старосты и пошлет подальше. И он вернется. А там последует классический диалог: - “Я тебе говорил не ходить”, - ”Я знаю, но я должен был”, - ”И что”? - ”Гермиона послала меня на хер”, ― и так далее, по кругу, всю дорогу в столовую.

Рон бы несколько раз пробормотал, ― " Малфой того не стоит…"

Вот что должно было случиться. Уже. Как всегда.

Но Гарри все еще не было. А все остальные давно ушли на ужин. Кроме Рона. А Рон ждал. И медленно сходил с ума, потому что его лучший друг, лучший друг, у которого с такой немыслимой легкостью отказывали тормоза, где-то там вопил на Гермиону и Малфоя. Единственного парня в школе, способного как следует ему врезать. Потому что Гермиона далеко не все могла остановить умными словами.

Рон глубоко вздохнул.

Разве что Гарри пошел еще куда-нибудь. А не искать ее.

Хотелось бы, чтобы так и было. Рону это определенно больше нравилось. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предположить, как она среагирует на появление Гарри: богатый выбор из " портфелем по башке" или " булавкой от значка в задницу".

Только если он застал ее там.

Что, если Гарри нашел только Малфоя? Не Гермиону. Одного Малфоя?

И больше никого.

Никого, чтобы разнять их.

Остановить неизбежное.

Черт возьми, Рон, ты тупица.

Прав он или нет, он не собирался сидеть тут, чтобы это выяснить. И если он ошибается, если ничего не случилось, он назовет себя трусливым шакалом. Когда-нибудь попозже. Не сейчас.

А сейчас возьмет палочку и помчится отсюда на фиг, вниз, в подземелья, найдет Гарри и Гермиону. Приведет назад. От этого ублюдка. Разберется. Будет благоразумным. Попытается притвориться, что вовсе не мечтает о том, чтобы Гермиона никогда, никогда не становилась Старостой Девочек. Потому что с тех пор. Рон знал. Знал, что с тех пор все изменилось.

Перед дверью… перед тем, как протянуть руку, чтобы толкнуть ее… его челюсть отвисла. Он отступил назад. Моргнул.

Он был прав.

― Гарри…

... Мерлиновы яйца. Он был прав.

― Гарри, какого черта, блин…

― Не сейчас, Рон.

― Скажи мне, что ты этого не делал. Скажи, что это не то, что я думаю… ― Он бросился вперед. Руку на плечо. Гарри вздрогнул. Руку с плеча. Быстрый взгляд на размазанную по лицу запекшуюся кровь и на свежую, еще сочащуюся из разбитой губы. ― Ты… нашел его, да?

― Она вернулась? ― Гарри огляделся. Быстрый взгляд в каждый угол. ― Гермиона. Она вернулась?

― Что? Почему? Нет… Какого…

― Мы шли сюда… после… и она… мы поругались. Она ушла.

― Это Малфой тебя?

― Рон, не надо, не сейчас, ладно?

― Нет, сейчас! Ты мне скажешь, какого хрена там случилось! Потому чт…, Мерлин, Гарри, ― Рон не собирался продолжать пребывать в блаженном неведении. Ему не нравился подход оставьте-их-в-покое-и-пусть-сами-разбираются. ― Пошли наверх.

― Пойдем, поищем ее, Рон. Со мной она все равно не будет разговаривать… ― Гарри поднял руку, чтобы вытереть кровь, капающую из носа. ― …Ты знаешь пароль в ее комнату? Она ведь не давала его нам, да? ― Он почти смеялся. ― Рон, нам надо узнать ее пароль.

― Твою мать, Гарри. Это Малфой?

" Разумеется, это гребаный Малфой. Вряд ли это Гермиона, так ведь? И она ушла. Что там было? Какого дьявола там произошло? Он был прав. Ему совершенно не следовало отпускать его.

Проклятье, Рон. Ну почему ты оказался настолько прав"?

Гарри ощупывал челюсть. Рон взял его руку и перекинул себе через плечо.

― В нашу комнату, Гарри. Давай, пошли наверх.

― Я просто… сорвался. ― Гарри помотал головой. И позволил Рону тащить свое одеревеневшее тело вверх по лестнице. ― Просто совершенно слетел с катушек.

" Конечно он сорвался. Какого черта ты отпустил его, ты, идиот"?

― Я знаю. Мне надо было остановить тебя, ― пробормотал Рон, ― но я думал, что если ты пойдешь туда, Гермиона сама с тобой справится. Она всегда может тебя уболтать, и я подумал, ну, подумал, что сейчас как раз самое время для очередного…

― Плюнь, это уже совершенно неважно. ― помотал головой Гарри, ― Забей, Рон, я бы все равно пошел. Я просто… хотел сказать ей, что я узнал. То, что ей тоже надо знать. Но не так.

― А как? Что ей надо знать?

― Я слышал, что говорила Паркинсон. ― Гарри передернуло. Последняя ступенька, дверь в спальню. ― После того, как я вышел отсюда. Я слышал их в коридоре. Она говорила про Малфоя. Про Гермиону. Что он… что он к ней чувствует…

Он позволил Рону усадить себя на кровать. Вздрогнул от боли, пронзившей спину.

― Что он чувствует?

― Она сказала, что Малфой хотел Гермиону. Что он… хочет ее.

Хочет ее? Хочет Гермиону? ― Какого хрена это должно означать?

― И я просто не мог… понимаешь, Рон, если бы ты был на моем месте и услышал это… ты бы тоже побежал. К ней. Ты же знаешь Малфоя. Если он что-то хочет... цель всегда оправдывает средства. Ты бы тоже пошел, да?

― Да. Наверняка. Но я имею в виду… там что, так и было? Этот гребаный сукин сын посмел тронуть ее?

― Я не… нет. Не думаю. Он орал. Просто что-то гнусное, мерзкое. Я почти не слышал. Я просто… он был…

― Он прикасался к ней?

― Нет.

― Пытался? ― Рон всматривался в него. ― Гарри, он пытался?

― Я не знаю.

― Но тогда… что? Почему ты…? То есть, что…

Если он не прикасался к Гермионе. Если он не пытался. Тогда... очевидно, не правда ли... Гермиона контролировала ситуацию.

Как всегда.

А Гарри вмешался.

Как всегда.

― Я просто так разозлился, Рон. Прости. Я не знаю.

― Малфою тоже досталось?

― Да.

― Ну, наверное, это хорошо.

Гарри помотал головой. ― Рон… тебе надо пойти поискать ее. Попробуй.

― Нет, Гарри.

― Как это - нет? ― Складка между его бровей стала глубже.

― Потому что наверняка она хочет побыть одна. И чем скорее ты это поймешь, тем лучше. ― Рон покачал головой. ― Черт возьми, брат, это ты раньше читал мне такие лекции. Так что просто оставь ее в покое. Хотя бы до завтра. Надо дать ей остыть, а там видно будет. ― Рон опять говорил таким тоном, таким нехарактерно назидательным тоном. Который Гарри страстно ненавидел. Мерлин. Что это место с ним делает? Что оно делает с ними тремя? ― Давай поговорим о том, что случилось, а? Давай, рассказывай, почему ты это сделал.

― Это он, Рон. Просто он.

Но должно было быть что-то еще.

Несомненно, что-то еще.

― Гарри?

― Ага?

― Не увиливай. Это я. Давай, рассказывай.

И тогда мы посмотрим, что можно сделать.

*******

В голове Драко гремела тяжелая ритмичная музыка.

Низкая, громкая, иногда со словами, но он не понимал их. Бессмысленный звук. Незнакомый. И он хотел, чтобы это прекратилось. Голова мелодически пульсировала от мощных, богатых звуковых спецэффектов. Если бы он только мог вырвать это и вышвырнуть. Вышвырнуть вон. Пока из ушей не полезло.

Последние два дня. Они не пролетели, а проползли, в грязи, под дождем, в нечистом воздухе, оставляя за собой кровавые следы, глубокие борозды. Дыры. Все эти дни его не оставляло ощущение, как будто он вдохнул и забыл выдохнуть. Через дыру в груди, глубиной до самого сердца. Как будто дышал через щель, сочившуюся кровью.

Но как драматично.

Как поэтично.

Так глубоко и образно.

Не правда ли?

А еще стыдно. Потому что это полная и абсолютная чушь.

Все это.

О днях длиной в год, и следах такой глубины, что от них наверняка останутся шрамы. О вдохах без выдохов. О ненависти и нищете. Лишении. Отречении. Зависимости. Мании. Еще слов?

Еще грандиозных аллегорий и блестящего остроумия? Еще заявлений?

Как насчет… Она была нужна ему так, что сердце утекало. Из глаз, из ушей, из ноздрей, изо рта. Просачивалось через поры в коже.

Ого. Какое сильное заявление. Слишком сильное, твою мать, Драко. И где публика, где аплодисменты?

Блейз видел, как он выходил. Студенты. Все эти дети. Они расходились после ужина. Интересно, что было на ужин, подумал Драко. Вероятно, мясо. Он вспомнил, что хотел бы больше любить мясо. Но его надо было слишком долго жевать. Поэтому он притворялся. Хотя на самом деле не любил его. Смешно. Странно, что он притворялся. Если тебе что-то не нравится, то не нравится. Зачем притворяться?

― Все в порядке, Драко? Ты выглядишь так, как будто только что бросился со скалы.

― Отвали, Забини.

― Не вопрос.

― Ты ешь его?

― Кого?

― Это яблоко.

― Не прямо сейчас.

― Я пропустил ужин.

― Ладно, бери.

Огрызок лежал рядом с ним на земле. Мокрый. Коричневеющий. На мокрой траве у озера. Он взглянул на него и задумался.

Как он выглядел? Так же, как Поттер? Весь в крови, потный, задыхающийся, сложившийся пополам от боли?

Никто ему ничего не сказал. Никто, кроме Забини. Который расщедрился на чертово яблоко.

А если бы он был Поттером? Ах, если бы он был Поттером. Наверняка к нему сбежались бы армии идиотских жополизов. А ну-ка, кто быстрее заштопает Мальчика-которому-уже-давно-следовало-бы-сдохнуть. Позвали бы Мадам Помфри и торжественно унесли его в больничное крыло, завернув в шелковые простыни.

А Драко лежал там. В грязи. У озера. В леденящем холоде приближающейся ночи. И все, на что он мог рассчитывать – только армии слизняков, жаждущих добраться до его крови, слизать ее с его пальцев. А он так старался избегать массовых сборищ.

И, разумеется, Снейп. Который почти заметил его. Возможно, он действительно его заметил. И если так, то можно попрощаться со значком старосты. Навсегда.

Живот скрутило от внезапного страха.

Великолепно. Потому что это все еще кое-что для него значило. У него еще оставалось что-то, кроме " коснуться и попробовать и вы**ать и Грейнджер", что могло привлечь его внимание. Хорошо. Ему почти захотелось вернуться в замок, бегом, чтобы сказать этой суке.

" Видишь? Я еще не совсем твой, как ты могла подумать, Грейнджер. Еще есть что-то, что не кричит твое имя. Не имеет отношения к боли, отцам, крови и шрамам. Смотри, еще осталась крошечная часть меня, которая для меня, Грейнджер. Наплевать, насколько маленькая, потому что она есть.

Есть.

Чуть-чуть. Но есть.

И поэтому он еще держался.

Еле-еле. Но держался.

За должность Старосты. За Квиддич. За тот день, когда он почувствовал, как деньги Малфоев коснулись его пальцев и обожгли, обещая поднять его - выше, еще выше, прочь отсюда, блин. Драко вцепился в землю. Почувствовал, как холодная вода и грязь проникают под ногти. Как странно он, должно быть, выглядел. Выйдя вот так на улицу. Придя сюда. Распластавшись на земле и закрыв глаза.

Какое безумие. Полное гребаное безумие. А если подумать, что час назад. Два или три. Что тогда. Было.

Драко почувствовал, что его снова затягивает. Нет. Пожалуйста, нет. От**ись.

Но он опять был там. В классе, с Грейнджер.

Задавал себе те же самые вопросы. Те же безмолвные ответы. Те же мысли, от которых его хватка начинала ослабевать. И должность Старосты, и Квиддич, и жгуче-восхитительно-прекрасные-деньги начинали ускользать от него.

Что она подумала? Что она думает?

Где она сейчас?

Грейнджер.

Не важно, за сколько всего он будет пытаться держаться.

Грейнджер.

Его пальцы вонзились глубже в грязь.

Из всех грязнокровок в школе. Из всех грязнокровок в мире. Он ненавидел ее больше всех. Ненавидел и желал и жаждал, как темный густой мясной соус, растекающийся каплями на языке. Оглушительно безнравственно. Так и есть. Ненависть и нужда. И аморальность всего, что он должен с ней сделать. Всего, что невозможно было не сделать.

Если бы он только мог избавиться от этой примитивной животной потребности. Осталось бы только омерзение. Управляемое и безопасное. Банальное отвращение. Он бы успокоился. В одиночестве.

С отцом. Разобрался со всем этим. Может быть, одно последнее наказание. Но не больше. Грейнджер. Больше никаких Грейнджер, чтобы е**ть мозги и напрягать член. И притягивать глаза Драко к своему рту, к влажным, припухшим, раскрасневшимся губам, к шее - средоточию крови, стенкам ее влажного распухшего рта. И внутри всего этого. Его дыхание. Его язык. Его пальцы. Его член. Этот жар, сосущий влажный жар. Она, упавшая на колени; обхватившие его пальцы, порхающий вокруг язык. Губы, сочащиеся, кровоточащие. Тугие. И слышать, как она задыхается под ним.

У Драко опять стоял. Так просто. Так просто, чтобы он встал - всего лишь языки, одна мысль о языках. А иногда.

Одна мысль о ее глазах.

Полное ох*ение.

Но маленький рот Грейнджер. Распахнутый до хруста челюстей, руки, сжимающие его, и он входит. Изо всех сил. Быстро. Сильнее и быстрее и глубже к ней в горло, чтобы почувствовать его дно. И все это время ее губы, ее губы так туго… он мог бы…

Рука Драко потянулась к члену. Он тер его сквозь штаны. Яростно. Даже не замечая этого. Ну вот, приехали. Стоило ему подумать, как это – делать с ней все эти похабные вещи. Злые. Аморальные. Восхитительно извращенно гедонистические. Безнравственные. И необходимые. Это слово начинало заслонять собой все.

Необходимые.

А Грейнджер стонала бы. Негромко. Не как Пэнси. Но она бы стонала - приглушено, тонко, остро, возбуждающе.

Шептать ей эти маленькие грязные штучки. От которых она станет мокрой. Чтобы бедра покрылись смазкой. И она извивалась, насаживаясь на его пальцы.

А потом - почувствовать ее языком. Проникнуть внутрь. Чтобы она скакала на его члене. Жестко и яростно. Грейнджер.

Грейнджер.

Мозг Драко как будто взорвался. Так быстро. Так больно. Стены рушились. А он был заперт внутри, в ловушке, с ней, с ее влажной и беззащитной и рвущейся кожей. Вспарывающие ногти. Терзающие зубы.

Хватаясь за ее волосы. Толкая изо всех сил на себя, проникая как можно глубже, в горло, в мозг. И ее холодные пальцы, обхватившие его ствол.

Этих мыслей было совершенно недостаточно. Даже близко. Он не мог увидеть этого. Не мог почувствовать.

Эти мысли. Они ненастоящие.

И единственная картинка в его мозгу, единственная четкая и настоящая и уместная часть Грейнджер – когда он кончил в штаны, прижавшись к своей дикой, безжалостной, раскаленной руке – смотрела на него сквозь его собственные сомкнутые веки. Ее глаза.

Эти глаза.

" Твои глаза, Грейнджер".

Он лежал на траве. Задыхаясь. Холодный воздух терзал и обжигал рвущуюся ткань легких. Наполнял ноздри и кружил голову. Звон. Его мозг звенел так громко.

Волны отвращения догнали его.

" Посмотрите на него. Валяется в грязи. Промерзший до костей.

Дрочит, как пятиклассник.

И кончает при мысли о ее глазах". Ее идиотских выцарапать-бы-их глазах. Меньше чем за минуту. Чертову минуту. Все это было неправильно. До последней мелочи. До костей, до сердцевины.

И где она сейчас? Вероятно, с Поттером, дает ему проделывать с собой все эти вещи. Возможно, разрешает ему самозабвенно целовать свою грязную п**у. В виде извинения. За то, что он был таким нехорошим мальчиком.

Нет. Все, что ему нужно – это удовлетворить потребность. После этого желание исчезнет, и он будет свободен. Его единственная проблема. Потребность чувствовать ее. Жажда запретного.

Наверняка. Потому что Драко так привык иметь всех и все, что хотел, или нуждался, - и использовал, пока они не ломались. Это было его, так почему бы не взять? Но только не нее. Она была неприкасаемой. Грязной неприкасаемой, и нет никакой причины, почему бы ему не поиметь ее.

Проблема была в том, что он не мог.

Как просто. Все, что ему нужно. Было это.

Смочь.

Поиметь ее.

Только один раз. По-быстрому. Только чтобы отметиться. А потом он заставит каждую частичку ее расплачиваться за то, что она сделала с его мозгами.

Да. Это имеет смысл. Это похоже на план. Грандиозно извращенный Малфоевский план. Невыразимо омерзительный. Но то... что касается крови и происхождения и невообразимого отвращения… он разберется с этим позже. Сейчас есть только один способ.

Медленно, нестройно, в его голове опять завелась тяжелая ритмичная музыка.

*******

Гермиона сидела у стены, подняв колени, ссутулившись, неподвижно глядя на дверь прямо перед собой.

Она смотрела на нее уже, наверное, целый час. Целый час с тех пор, как она стряхнула с себя руку Гарри, проорала что-то насчет «принимать слишком близко к сердцу», «заходить слишком далеко», о том, что любое рукоприкладство жалко, и, самое главное, о том, как важно, чтобы ее, наконец, оставили в покое, на фиг.

Она никого не встретила, когда шла по коридорам. Она бы побежала. Но ей некуда было спешить. Когда она услышала шум, проходя мимо главного зала, ее пронзила тоска. По этому месту. По удобному, безопасному, милому духу детства, витающему вокруг этих дверей.

Она должна была быть там. С Роном. С Гарри. Счастливой.

А вместо этого прошла мимо, как не своя. Прошла, как будто могла заразить его отчаянной растерянностью, веющей от каждого ее вздоха.

Она не ожидала, что Драко будет в их общей гостиной. Его и не было, когда она влетела в комнату. Ее дрожь начинала успокаиваться, и ноги понесли Гермиону вверх по лестнице, в спальню. На автомате.

Добраться, рухнуть на кровать. Заснуть, и до утра ни о чем не думать.

Просто спать.

Вошла, закрыла дверь. Заперла. Несколько заклинаний, может быть, три. Обернулась и посмотрела на себя в зеркало. Круги под глазами и черные дорожки на щеках.

Достаточно, чтобы больше не смотреть.

Ну, и что дальше? Сбросить мантию, отколоть значок. Вытащить красную ленту из волос, чтобы они рассыпались по плечам. Еще взгляд в зеркало. Бледная. И опять в сторону.

Почему она думала, что ей повезло? Повезло, что она так выглядит? Почему ей вообще нравилось, что она изменилась? Выросла. Стала.

Сейчас она выглядела по-другому. Так, как раньше. Раньше, когда она еще была обычной девчонкой. Маленькой. И сейчас…

" …что это, прости господи, смотрит на меня из зеркала? Кто это?

Это твои извращенные мысли, Грейнджер. Как ты вообще могла думать, что можешь выглядеть лучше, чем просто ужасно? Не с этими фантазиями. Не с этими желаниями".

Осознание – вот что глядело на нее из зеркала. Раздувшееся, вспухшее, как от удушья.

Все становилось только хуже. Хуже и хуже. Единственное, что она хотела – это ничего не делать. И не могла. «Ничего» не помогало. От «ничего» было еще хуже.

Но тогда - она не хотела об этом думать.

Не хотела анализировать эти последние несколько дней. Недель. Препарировать мысли, фразы, интонации, слова, прикосновения. Больше не хотела каждый раз, закрывая глаза, видеть его, снежно-белый и бледный пепельно-серый рисунок, как будто приклеенный изнутри к ее векам. Ее мысли сорвались с привязи и разбегались в разные стороны.

Какие такие небывало разумные слова она в принципе могла найти? Где добыть еще жизни и надежды и шансов на что-нибудь, что бы не заканчивалось осязаемой потребностью заплакать? Плакать, и плакать, и утонуть в собственной крови, которая закипала, стоило ему оказаться рядом.

Он.

Это был момент безысходности.

Все эти моменты. Вместе.

Гермиона стояла. Целую минуту. И упивалась безысходностью.

И тут. Почти сразу. Даже раньше, чем она думала, - громкое всхлипывание, новые слезы, и длинный, тяжелый, спотыкающийся шаг назад; упасть на кровать, откинуть голову, вжаться в покрывало, хрустящее в пальцах.

Задыхаясь.

" Я хочу… ― что-нибудь, подальше отсюда. ― Пожалуйста, я хочу только… ― Что угодно, где угодно, только не здесь. ― Прекрати. ― пожалуйстабудьдобрапрекрати ― Перестань чувствовать это… ― прекратияэтоненавижу, ― … пожалуйста. Перестань... Прекрати.

Я просто хочу чего-нибудь нормального.

Я просто хочу домой…"

Это был мой дом. Был.

И так далее. И тому подобное. Она хотела выбросить, выпустить это. Все, без остатка. Рыдала так, что, казалось, сердце подкатывало к горлу, а она глотала и давилась им. Потому что проигрывала. Проигрывала битву за то, чтобы все было нормально. Чтобы сохранить Гарри. Их золотое трио. Семью. Выбросить из головы мысли о поцелуях и прикосновениях и отчаянном желании почувствовать. Выбросить Драко прочь, подальше от нее, от ее семьи, из ее жизни.

Она все еще плакала. Тихонько, для себя, чтобы никто не слышал. О должности Старосты. А потом – просто из-за того, что она вообще плачет.

Ведь она не была слабой. Она никогда не теряла самообладания. Она была невероятно сильной и целеустремленной.

Она была Гермионой.

И никогда не сдавалась. Та девчонка внутри нее – она не признавала препятствий, помех или сомнений. Она собиралась, и – вперед, к добру, справедливости, туда, куда скажут.

Плевать на все остальное. Быть Старостой Девочек. Сказку сделать былью.

" Они назначили меня старостой, мамочка…"

Быть счастливой - как тогда, когда она произнесла эти слова. Плакать теми слезами. Слезами предвкушения, радости, счастья.

Прекратить это безумие.

Хотелось повернуться к Гарри и крикнуть. Заорать.

" Ты что, не видишь? В кого ты превращаешься? Я тебе говорила, говорила, я говорила, что у меня все в порядке. И даже если это не так, даже если у меня все настолько не в порядке, что из-за слез в моем теле скоро вообще не останется воды, тебе надо было слушать. Тебе надо было слушать меня. Потому что теперь мне еще хуже. Настолько хуже. И если это все, что ты знаешь, - только о Малфое, его желаниях, его зависимости, об этом идиотском сплаве чувств и злобного трепа, - тогда то, что ты сделал, Гарри – то, что ты сделал – это просто плохо. Тебе не надо было приходить. Но даже если бы ты знал про ту ночь. Ту, когда я поцеловала его – даже тогда тебе не стоило приходить. Потому что посмотри на себя. Посмотри, что ты наделал, Гарри. Видишь, с какой легкостью он тебя спровоцировал? Разве ты не сильнее? Разве годы борьбы со злом и искушениями, годы полных и окончательных поражений не вбили этого в твою тупую башку? Это всегда плохо кончается. Жестокость в принципе не может привести к добру. Во всяком случае, не физическая жестокость, - кулачные расправы и вырванные глотки. Неужели я до такой степени заблуждалась, думая, что ты это понимаешь?

Я не знаю, какого черта происходит с Малфоем, у меня нет слов, чтобы объяснить то, что я чувствую, или то, что он. Но только все это не для того, чтобы сделать тебе больно. Это совершенно тебя не касается. Из-за тебя это настолько тяжелее, Гарри. Мое сердце, это кровоточащее недоразумение, все время готово разорваться. Неужели ты не заметил? Ты – моя семья. И ты мучаешь меня. И еще удивляешься, почему я ничего тебе не рассказываю. Вот поэтому. Поэтому, и не только, Гарри".

Теперь дыши. Дыши. Ровнее.

А теперь повернись к Драко и заори.

Завопи.

" В чем дело? Что тебе от меня надо? Твои слова, столько слов, сочащихся изо рта, вылетающих, как плевки, сквозь зубы. Тупые иглы, ножи, острые, как бритвы, осколки льда. И столько крови. Все эти разговоры - о крови, о желании и необходимости, и сексе, и смерти, и слезах, и крови. Я не знаю… Я не знаю, что тебе сказать. Не могу ради тебя вывернуть мозги наизнанку, не могу тебя не ненавидеть. За то, что я больше не контролирую ситуацию. Потому что… я больше ничего… не могу контролировать, Малфой, я совершенно, абсолютно беспомощна и так близка к… Так близка к тому, чтобы позволить тебе еще раз прикоснуться ко мне, дотронуться до меня, вобрать в себя, притянуть, и я ненавижу… Я ненавижу то, что в ответ я бы только сильнее прижалась к тебе. Лизать, кусать, царапать. Пить эти жесткие…

…жесткие быстрые пугающе прекрасные прикосновения…

…и дрожать. Я все время дрожу. Я забыла, как можно не дрожать, и все из-за тебя. В комнате, не в комнате, за стеной, через столы, за углом, смотришь, ухмыляешься. Я купаюсь в клеймящих, полных ненависти, хлестких, невидимых словах. Прекрати давить на меня. Это бесконечно растущее давление – просто из-за того, что мы не можем прикоснуться друг к другу. И я никогда не произнесу этого вслух, никогда не признаюсь тебе. Потому что ты холодный, пустой, грубый, жестокий, злой. Ты Малфой. Кровь Малфоев. Которая вопиет о грехе - черном, неистовом, почти зримом грехе. Что бы ты ни чувствовал, что бы ты не заставлял меня чувствовать, какая бы фигня, жуткая, извращенная, испорченная, дикая ни происходила между нами – ты враг. И это – окончательно. Финал. Итог. Ты враг. И я не могу быть с тобой".

" Постарайся дышать. Это важно.

Борись".

Не получается…

Все это. То, от чего хочется заорать. Оно никуда не делось.

Гермиона поняла это, рыдая на кровати. Отчаянно пытаясь выплакать.

И чувства уходили, уплывали с ее слезами, растекались пятнами по покрывалу… И заползали обратно по ногам, в живот, прорывались сквозь горло и возвращались. Обратно. Потому что не могли оставаться снаружи. Не могли уйти.

Они были в ней. И Гермиона не знала, как от них избавиться.

Вот почему она была здесь. Сидела, привалившись к стене. Подняв колени. Ссутулившись. Не мигая, смотрела прямо перед собой, на дверь. Потому что после того, как стихли рыдания, после долгого часа отчаяния и безнадежности, которые струились сквозь нее бледными волнами изнеможения, она приняла решение.

Проглотила все это и села.

Потому что да. Ей было все хуже и хуже. И да. Она иссохла, совершенно, и у нее внутри все болело.

Но нет.

Она не сдастся. Не поддастся. Она устала и озлобилась, но она еще здесь. Все еще здесь. Пока еще. Эта девочка внутри нее, Староста, Гермиона Грейнджер, она все еще здесь.

Он не смог сломать ее.

Не так. Не так легко. У нее еще были ее слова. У нее были слова, и она подождет его. Подождет, пока он вернется. Потому что должен быть способ. Гермиона не была готова. Забыть о рассудке, благоразумии и надежде. Еще нет. Не так. И поэтому она подождет. Подождет его.

Подождет, пока вернется ее враг.

Интересно получается. Это ожидание. Мерлин знает чего. Как это, должно быть, нелепо – она, сидящая тут, у стены, пронизывающим взглядом уставившись на дверь в противоположном конце комнаты. Гермиона не имела ни малейшего понятия, что ему сказать. Но знала, что слова придут. И тогда она узнает. И, без суеты, постарается закончить.

Потому что это должен быть конец, финал, завершение.

Ты враг.

И я не могу быть с тобой.

_______________

* Ненависть - и любовь. Как можно их чувствовать вместе?
Как - не знаю, а сам крестную муку терплю.
(Катулл)