Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Будни и быль Суковатого

повесть

 

 

 

Это случилось в поселке Суковатое Ярославской области, или можно даже сказать губернии - раз по нынешним временам есть губернатор, почему нет?

Поселок был растревожен, всё было в напряжении - ожидали приезда одного человека! Надо заметить, что известные политики и эстрадные звезды, мягко говоря, не баловали Суковатое своими визитами. Старожилы поселка могут вспомнить разве что приезд главы областной администрации около двадцати лет назад, более история поселка исторических визитов не сохранила. Не было даже боевых действий толком - на брали с боями Суковатое ни красные, ни немцы, просто приезжали, объявляли новую власть и на этом все.

И нынешний, так ожидаемый всеми приезд, исключения не составлял - всего-то что на днях должен был вернуться домой демобилизовавшийся из армии Юра К.

Причиной же волнений и тревог послужили обстоятельства личной жизни возвращавшегося, а точнее его отношения с некой Ленкой, которая, как прекрасно знал весь поселок, обещала Юру “ждать” и которая, как это часто случается, “не дождалась”. По ряду причин, которых мы еще коснемся, ожидалось что объяснение между молодыми людьми будет бурным. Одним словом - назревала драма!

Собственно говоря, возможно многие читатели будут обескуражены столь заурядной причиной, повлекшей почему-то всеобщее волнение, но позвольте заметить, что для Суковатого, размеренная жизнь жителей которого скрашивалась только прихотливыми перепитиями телесериалов, эта собственная поселковая история приобретала особую значимость и потому быстро обросла треволнениями, как снежный ком!

Даже самые спокойно настроенные граждане, обычно равнодушные к сплетням и слухам, не удержались от построения прогнозов, из которых самым осторожным был в среднем таков - “всяко может повернуться! ”. Более же эмоциональная часть населения не исключала и трагической развязки, хотя что конкретно под таковой имелось в виду, уточнить никто не решился бы. Самое радикальное суждение вынесла бухгалтерша ОРСа тётя Рая, уважаемая всеми за большой жизненный опыт (она четырежды была замужем). Как-то обсуждая эту тему в парикмахерской, она сказала - ”Ой, боюсь, убьет он ее! ”, выразив в этом мрачном прогнозе затаенные опасения, а где-то, надо признаться, и подспудные чаяния посельчан, вызванные впрочем конечно не кровожадностью последних, и уж точно не ненавистью к Ленке, не то чтоб всеми любимой, но неплохой вобщем-то девице, а скорее неосознанной тоской хоть по каким-нибудь настоящим пришествиям.

Надо отметить, что в истории Суковатого убийства, как впрочем и вообще случаи гибели людей, были необычайно редки, а потому воспринимались как события всегда исключительные и даже эпохальные - по ним мерили время поселковой истории! Так, какая-нибудь почтенная бабуля, повествуя об отношениях с покойным мужем, говорила - “Познакомились мы с моим после два года, как путеец той застрелился! ”, имея в виду свято хранимый в памяти случай 30-ых годов, когда приезжий инженер-железнодорожник покончил с собой выстрелом из револьвера в той комнате для командировочных, что была в старом здании вокзала, где он квартировал. И сам случай, и причины его, оставшиеся невыясненными, обсуждаются в Суковатом до сих пор.

Была еще почти наверное более чем столетняя легенда о крепостной девушке Тане, которая, чтоб избежать навязываемого брака, утопилась в речке Славке, единственном доступном водоеме поселка. Любой житель Суковатого может вам указать точное место, где это произошло и поведать всю трагедию с подробностями, которые за сто лет не только не поблекли, но стали значительно ярче, хотя порой и заметно отличаются у разных рассказчиков.

Было также с десяток трагических случаев на железной дороге, но все больше по неосторожности и по пьяному, как водится, делу. Настоящих же убийств было совсем мало, но в основном тоже все из-за пьянки, без злого умысла.

Был, однако, случай со сцепщиком Егоровым, который, хоть и тоже в подпитии, но все же на почве ревности убил на смерть свою супругу Катерину. Случилось это уже после войны, в конце 50-ых. Впрочем, не думайте, что Егоров наподобие ревнивого мавра задушил жену - неудачно упав во время крепкой потасовки с мужем, она скончалась в больнице. Егоров был осужден на приличный срок и более в Суковатом его не видели. Как бы там ни было, но в том, что причиной трагедии была именно ревность, никто в поселке не сомневался, и теперь, вспоминая этот случай, его приводили как прецедент, дававший повод предположить, что и ныне дело может повернуться плохо для Ленки.

Обстоятельства ее личной жизни, как и всякая “сельская тайна”, были совершенно известны немногочисленному населению Суковатого, и, по общему мнению, справедливо давали повод к серьезной ревности. С этими обстоятельствами мы незамедлительно ознакомим читателя, но прежде давайте коротко взглянем на сам поселок Суковатое, чтоб дать читателю общее представление о декорациях событий, которых одновременно и ожидали, и опасались.

 

 

Поселок наш насчитывал около девяти тысяч жителей и без малого почти двести лет истории. Пережил два периода расцвета: первый - когда почти в конце XIX века управляющий небольшим и убыточным поместьем господский приказчик догадался возить лен на ярмарку в Скопино. Лен тогда был в цене, в связи с резким расширением фабричного ткачества, а суковатовский лен оказался совсем не плох и так хорошо пошел, что им тогда засадили всё что могли, пожертвовав даже частью выпасов. Хозяйство начало подниматься, и понемногу село стало разрастаться, хоть и было вдали от тогдашних трактов.

Эта-то удаленность и позволила Суковатому почти без происшествий пережить цунами революционных событий, хотя заезжие комиссары и спалили на всякий случай скромную господскую усадьбу, и без того всегда пустовавшую и почти нежилую.

После коллективизации село стало глохнуть, было голодно и население заметно сократилось - частью поумирало, частью поразъехалось по мере возможности в места побойчее, где было легче кормиться и найти работу.

Однако, накатившая индустриализация неожиданным образом коснулась глухого села и оживила его - рядом с Суковатым пролегла очень по тем временам важная железнодорожная нитка. Коренные крестьяне оказались вдруг в центре стратегической дорожной стройки! Сначала их стали привлекать к строительству дороги и станции, а потом большая часть жителей незаметно для себя мало-помалу превратились в железнодорожников, так как особых аграрных перспектив Суковатое явно не имело.

Дорога была важная, по ней потянулись мимо поселка нескончаемые составы с лесом, углем, техникой, войсками, зеками и другим народным добром. В Суковатом составы формировали и переформировывали, кое-что чинили, хотя основные мастерские расположились в соседских Липовцах, но все же работы хватало всем и Суковатое снова ожило. Это был второй период расцвета.

Село помаленьку строилось, превращаясь в подобие рабочего поселка, даже были возведены несколько двухэтажных домов для путейских рабочих, впоследствии дополненных трехэтажными хрущевками. От сгоревшей в революцию господской усадьбы осталось некое подобие парка. Деревья были солидные и густые, и среди них со временем возникло, точно на месте усадьбы, кургузое, но крепенькое здание городского дома культуры с оригинальным названием “Железнодорожник”, называемое старшим поколением по привычке клубом, а теми кто помоложе - незамысловатым сочетанием “Декажеде”

На ПГТ Суковатое, впрочем, не тянуло, но все же посельчане не любили когда их вотчину называли по старинке “селом”.

После войны, из-за прокладки новых железных дорог, нагрузка на ветку, что шла через Суковатое, значительно снизилась, но все же “железка” худо-бедно кормила вот уже третье поколение посельчан. И хотя много семей разъехалось в поисках лучшей доли на великие стройки, оставалось в Суковатом довольно жизни, рожались ребятишки и немало было молодежи, которая активно табунилась и вела какую-то свою яркую и непростую жизнь, дававшую обильную пищу разговорам и пересудам.

 

 

Не последним в этой жизни был и наш герой, Юра, приезда которого поселок с волнением ожидал со дня на день. Он со школы слыл заводилой, имел определенный авторитет, но не как криминал или лидер шайки, а скорее за свой живой и бурный нрав, за остроумные и порой рискованные проделки, на которые подбивал парней. Имел он мотоцикл “Иж-Юпитер”, умел пофорсить перед девчонками, случалось лихо дрался на танцах - ну чем не авторитет? Но, справедливости ради надо заметить, что был его авторитет не в этом, а в том что парень он был, во первых, сметливый - вот мотоцикл чинил себе всегда сам, да и не только себе - даже ходили к нему за советом по технике! Во вторых, сверх меры не задавался, а дрался только по делу. Был он к тому же справедлив и широк душой. Не раз можно было видеть как разбирает он третейским судом нахохлившихся пацанят во дворе, стараясь восстановить меж ними мир и порядок. Пацаны и так смотрели ему в рот, а когда прошел слух, что военком определил ему служить в десанте, то и подавно. Соседки завидовали Клавдии Михайловне, Юркиной матери, за то, что сын уважает мать, пьет мало, всегда помогает ей по хозяйству, заменяя не весть когда пропавшего отца. Так что жили они давно вдвоем на втором этаже хрущевки и больше у них никого не было.

Ко всему прочему, Юрка был парень видный собой и бабы наперебой прочили за него своих дочек, у кого они были, а у кого не было - прочили кого попало: всем хотелось принять участие в устройстве личной жизни такого завидного молодца.

Но Юра выбрал Ленку, выбрал сам. Бойкая девчушка, “почти выпускница” из второй школы, была заметна на танцах ладной фигуркой и задором. Хорошие длинные волосы “от мамы” придавали ее вполне современному облику романтическую черту. Она как могла одевалась “по моде”, была остра на язык. Впрочем, ничем особенно она среди сверстниц не выделялась - те же повадки, та же речь, тот же смелый нарочитый макияж. В этом возрасте наиболее тяжело происходит в человеке борьба двух вечных его прямо противоположных подсознательных желаний - с одной стороны есть потребность как-то выделиться, с другой - быть “не хуже других”, то есть одновременно остро хочется быть не таким как все, и в то же время гложет страх оказаться “вне стаи”. Как быть? Юное сердце не находит ответа на этот вопрос, решение приходит потом, с жизненным опытом, а ко многим - не приходит совсем.

Как и большинство сверстниц, Лена любила и умела нравиться парням. Не раз из-за нее случались конфликты меж ребятами в школе, возникали позднее из-за нее проблемы и у Юрки. Меж тем, они с Леной, как говориться, “ходили” вместе уже больше года к тому времени, как ему пришла повестка.

 

 

Какая уж там у них была любовь - первая ли, крепкая ли - нам не разобрать, а только встречались они как и все: гуляли вместе парой и в компаниях, ходили на дискотеку, сидели на скамейках, провожались до ночи - все как обычно. Но и не без приключений: бывали случаи, что втравливала она его в истории - то с девчонками в школе повздорит так, что те за что-то уж там поколотить ее решат - она к Юрке! То в компании как-то так себя поведет, что возникает недоумение и приходилось ему даже драться из-за нее, иногда уж совсем по глупым поводам. Юра этого не любил и ругал ее, порой и при свидетелях - “Что, мол, ты меня подставляешь? Что я тебе - глухарь на току? ” - кипятился. Ну, а Ленка тогда к нему уж льнула с нежностями, прощения просила за глупое поведение. Извиняется, а сама аж млеет от удовольствия - очень ей видно нравилось, что из-за нее такие страсти... Наверное это ей казалось романтичным, да и чего ждать от шестнадцатилетней девчонки, все представления о романтике которой почерпнуты из мексиканских сериалов и мультиков вроде диснеевской “Русалочки”? Впрочем, Юрка долго на нее не сердился, списывая Ленкины глупости на малолетство. Жениться он собирался не сейчас и была у него теория, что “невесту себе надо воспитать”, вот и возился с ней, воспитывал. Однако на счет будущей женитьбы видно не шутил, и тут, уезжая на такой срок, повел с Ленкой серьезный разговор! Ну и конечно получил горячее обещание ждать и все такое. Зная легкомысленность своей избранницы, Юра не шутя пригрозил ей - “Смотри у меня! Если что - все узнаю! Убью! ” На том и расстались, вполне удовлетворенные друг другом.

Ленкин статус “почти невесты” из-за разлуки даже укрепился, к тому же обрел некоторый романтический оттенок, и поначалу она даже рисовалась своим “жданием”, но, как всякий флер, с течением времени это все начало тускнеть и потеряло для Лены привлекательность. Жизнь ее продолжалась со своими старшеклассными заботами и судорожными поисками хоть каких-то развлечений

В одиночестве и тишине Ленка оставаться не любила, чувствовала себя тоскливо - ей нечем было занять себя, необходимо было обязательно заполнять чем-то эту пустоту, так свойственную всем поверхностным и духовно небогатым натурам. Ей необходимы были постоянный шум и движение! Дома вечером она врубала телевизор погромче, чтоб не было тоскливо, а шумные компании явно предпочитала уединенным размышлениям, ни вкуса, ни ценности которых она не понимала. Когда вокруг что-нибудь шумело, бурлило, суетилось - Лена чувствовала, что живет.

Вот тут в нашей повести появляется новый герой, третий, так сказать, угол нашего “любовного треугольника”. Герой носил нечастое и несколько вычурное имя Геннадий, но конечно для всех был просто Генкой.

 

 

Как там Гена с Ленкой познакомились - на то есть разные мнения, но факт это был скорее удивительный, и потому оброс различными предположениями и авторскими версиями, не лишенными иной раз некоторой оригинальности. Дело в том, что в общественном сознании они, как пара, были неожиданны для всех - яркая шебутная Ленка, к тому же практически невеста, и тихий, мало с кем общавшийся Гена, о котором не то чтоб мало кто что знал - им просто не интересовались, так как вел он образ жизни несвойственный большинству жителей Суковатого и потому почти пожалуй отщепенческий. Не с кем было разделить своих исканий этому доморощенному философу, почитывающему такие книги и на такие темы, о существовании которых мало кто в поселке и подозревал, кроме может быть некоторых школьных преподавателей.

Где-нибудь в Питере Генка, пожалуй, пришелся бы к месту и легко нашел бы множество друзей. В Суковатом же никто не собирался вникать в “заумности” и даже Генкина мать, Людмила Федоровна, не без трепета стирала пыль с мудреных книжек, наводя порядок в комнате сына. Музыку он слушал - один рок! Разбирался впрочем и в классике, и сам немного играл на старенькой семиструнке с шестью струнами, даже худо-бедно сваял несколько собственных песен, которыми тихо гордился, но которых совершенно некому было показать.

Школу он закончил два года назад и теперь учился в Липовцах, в бурсе, носившей громкое название “Липовецкое железнодорожное профессионально-техническое училище”. Сомнительный уют общаговского быта не прельщал его и он предпочитал мотаться в Липовцы ежедневно. Сообщение с Липовцами было налаженное - старенький “пазик” исправно гонял туда-обратно весь день, а если кому случалось задержаться в Липовцах до глубокой темноты, то можно было попроситься на один из многих ночных дизелей, благо машинисты были все сплошь свои. А ездили в Липовцы часто - и по делам, и на рынок, и в гости, а молодежь - табунами на танцы и туда, и сюда. Танцы, как известно, могут затянуться далеко за полночь. Тогда добирались домой кто как мог, целыми компаниями, иногда летом и вовсе пешком. Но идти по прямой через лес и пару речушек нужно было более трех часов и все же лучше было попроситься на какой-нибудь состав, чтоб подъехать перегон до Суковатого - хоть и без особого комфорта, но гораздо быстрее. Скорее всего, где-нибудь в одном из ночных поездов, коротая разговором перегон, и познакомились Геннадий и Лена. Так ведь оно и бывает: раз ехали вместе - разговорились, да другой раз совпало вместе ехать - вот уже и знакомые. А там по темну Гена скорее всего как-нибудь вызвался проводить Лену до дома раз-другой, вот и завязались отношения. Короче говоря, стали они вроде как встречаться. Ну, не так чтоб очень в открытую гуляли, нет. Поначалу просто сидели подолгу до глубокой ночи где-нибудь, в детсадике на веранде или на старых шпалах за складами реммастерских, а как похолодало - по подъездам больше. Стала Лена и домой к Генке заходить, засиживались допоздна, а потом он шел ее провожать. Шли всегда не спеша, разговаривали, да и недалеко ведь было - небольшая роща возле района “хрущевок” заканчивалась широкой канавой, через которую кинуты были дощатые мостки, потом насыпь и пути, если идти напрямую, а там сразу небольшой пустырь и пошли частные дома с огородиками. И вот уже Ленкин дом - Пролетарская 7, невысокий, потемневший, но крепкий и какой-то уютный даже снаружи. Если погода позволяла, стояли еще долго у калитки, во двор не заходили, чтоб не тревожить лишний раз собаку, а вместе с ней, разумеется, и домашних.

О чем они уж там говорили, что эти двое нашли друг в друге? Ну, Генка понятно - девчонка симпатичная, яркая, чего не увлечься? Его отношения со сверстницами до сего времени все как-то не складывались - в школе он был незаметен, держался особняком, сторонился шума общих мероприятий и девчонки не обращали на него внимания. В старших классах девушки, конечно влекли его по вполне понятным возрастным причинам, но как подступиться к ним он не знал, круг их интересов был ему скорее чужд, чем не знаком. Школьные красавицы в свою очередь никак не интересовались ни им, ни его мыслями, а либо не замечали, либо считали его, мягко говоря, странным.

Еще недавно и Лена была в их числе, но что-то в ней неуловимо и неудержимо менялось и вот - Гена неожиданно пришелся к месту, послужив восполнением каких-то не вполне осознанных Ленкиных чаяний.

Никто и никогда не говорил с ней о таких серьезных и глубоких вещах, о таких далеких от ее реальной жизни идеях, о которых она и не думала раньше. Впрочем, не думала она о них и теперь и не понимала почти ничего из того, о чем толковал ей неожиданный ухажер. Но уже одно то, что с ней говорят о таких умных вещах, ей ужасно нравилось. С Геной она чувствовала себя как-то старше, умней и значительней. А тот в свою очередь, был доволен тем, что ему внимали открыв рот, и кто? - одна из тех самых заманчивых старшеклассниц, звезд школьных дискотек, на которых он всегда посматривал с интересом и опаской. Это льстило ему.

Надо заметить, что как то так получилось, что никто долгое время не знал об их отношениях и тайных встречах. Они и сами, понятно, не афишировали, и на танцах Ленка появлялась хоть и реже, но одна и ни с кем там не крутила, в общем вела себя несколько тише обычного. Это некоторое снижение интенсивности ее веселой жизни было воспринято положительно Со временем, конечно кое-какие факты все же проявились, что утаишь в Суковатом-то? Но по началу довольно долго никто ни о чем не догадывался.

 

 

Впрочем, однозначно заявить - “никто не зал! ” - это было бы натяжкой, всегда ведь есть какое-то близкое окружение, родные, семьи, которые, может и не в подробностях, но уж конечно были в курсе происходившего. Пусть они не знали деталей, так это даже и хуже! Недостаток информации всегда дает почву домыслам и сомнениям, а человек ведь способен надумать себе такое, что превосходит всякое правдоподобие, а кроме того прочно увериться в реальности надуманного, да так, что не вышибешь!

До каких высот уносилась фантазия узкого круга посвященных - нам теперь не узнать, но был один человек, который отнесся к происходящему самым серьезным образом.

И вот настала пора познакомить читателя с еще одним персонажем нашей повести, ни до сих пор, ни в последствии не принимавшего активного участия в ходе событий, но меж тем сыгравшего в них роль чрезвычайно важную, если не сказать роковую. И хотя роль эта, допустим, практически не была замечена почти никем их окружающих, все же именно этот наш персонаж сделал тот решительный шаг, который повернул все события к тем волнениям, которые охватили теперь Суковатое. Что с того, что никто не знал? - ведь как раз и делалось все в тайне, даже от очень близких людей. Посельчане не знали, кто именно сделал этот шаг, но в том, что его сделал кто-то же - сомнений ни у кого не было. Вот только кто? Но впоследствии события повернулись, впрочем, таким образом, что доискиваться никто не стал. А речь то, собственно, вот о чем - как Юрка узнал о происходившем в поселке, если и в самом поселке мало кто был в курсе дел?

Так вот была еще такая Маринка, существо небольшое и язвительное. Лет ей было двенадцать, шел тринадцатый и каким, казалось бы, боком, она могла иметь отношения к сердечным перепитиям нашей повести? А вот имела, и самое непосредственное, поскольку Маринка эта была Ленке сестрой, родной сестрой по матери, отцы только у них были разные. Ленкин-то отец ушел от них уже давно, Ленка еще в садик ходила. Ленкина же мать, помыкавшись несколько лет, нашла себе мужика, человека не злого, но угрюмого и вскорости прижила с ним и Маринку. Нельзя сказать, чтоб отношения Лены с отчимом не складывались - они равно не складывались ни с кем из домашних и жила она как-бы своей отдельной жизнью. Их домик на Пролетарской был стар и невелик, а потому сестры жили в одной комнате, где Ленка, на правах старшей, безраздельно хозяйничала. Не то чтоб она третировала свою младшую сестренку, нет - она любила ее по своему, заботилась, выполняя обязанности матери, часто работавшей где-то по вечерам. Ленка старалась одеть сестренку по лучше и для этого отдавала какие-то свои вещи, которые уже были ей не очень нужны, также как в свое время постепенно перешли к Марине почти все Ленкины игрушки.

По началу, пока Марина была совсем еще крохой, была она конечно Ленке обузой, когда родители оставляли малышку на попечение сестры. Для непоседливого подростка роль сиделки была мучительна, но Ленка справлялась - и накормит, и прибаюкает. Со временем стало легче - Маринка подросла и уже не была той плаксивой мокроносой куклой, за которой нужен глаз да глаз. Научилась сама одеваться, находить себе занятия. Теперь роль воспитательницы в отсутствие матери сводилась к тому, чтобы проследить, чтоб сестра поела да спросить, сделаны ли уроки. Уже можно было ненадолго сбежать по своим девичьим делам, оставив сестренку саму, а тайна сохранялась небольшими подарками, как правило в виде конфет, а иногда и украшений. Маринка сестру не выдавала, и даже было ей лестно, что она как бы посвящена в тайну “взрослой” Ленкиной личной жизни. Ленка не то чтобы с ней секретничала, но много ли утаишь, живя в одной комнате?, а Маринка к тому же росла девочкой весьма наблюдательной.

Жизнь старшей сестры, наполненная тайнами и страстями, такая взрослая и желанная, казалась Марине феерической и служила источником фантазий и мечтаний. Завидовала она старшей сестре? Ну, может где-то и так, но и любила ее очень. Ей все казалось - вот подрастет она и все у нее будет “как у Лены” – и туфли, и ногти, и белье. Она научится танцевать как Лена и будет ходить на танцы. Впрочем, о том, что будет она на этих танцах блистать, Маринка не загадывала, так как зеркало бесстрастно показывало ей нечто тщедушное и скучное, совсем не “как Лена”. Не было у нее того яркого лица, той смелой повадки в движениях, как у сестры, а потому Марина мнения о своей внешности была невысокого и иллюзий не питала.

А ведь меж тем, попадись она на глаза опытному человеку, фотографу или художнику, тому кто давно и много имеет дело с лицами людей, то тот безошибочно определил бы в ней, как в гадком утенке, бесспорную будущую красавицу - статную и эффектную той особой русской красотой, которая берет не яркостью, а глубиной и сдержанным благородством линий. Но до проявлений этой красоты предстояло бы ей еще потерпеть лет пять-шесть, а пока такой знаток Маринке не попадался и некому было разуверить ее в надуманном “уродстве”. Пока она видела в зеркале нескладную пигалицу с круглым каким-то нелепым носом и невыразительным ртом. Неумелый, но густой макияж, который она тайком заимствовала у сестры и опробовала, пока никого не было дома, к горькому разочарованию Маринки, совершенно не производил с ней такой эффектной метаморфозы, как с Ленкой перед дискотекой.

В общем, думаю ясно, что для Маринки сердечные обстоятельства старшей сестры тайны не составляли. Она пожалуй знала побольше матери, хотя многое было скорее догадками, а где-то даже и фантазиями. Роман сестры с Юрой Маринка одобряла и воспринимала как захватывающий сериал. Юра, как уже говорилось, был признанный красавец и по местным меркам практически “принц”, о таком парне Маринка мечтала и сама, чтоб у нее потом был и такой же, “как у Лены”. Надо заметить, что Маринка вслед за матерью внутренне считала сестру “вертихвосткой” и “несерьезной”, и Юркины методы воспитания будущей невесты целиком одобряла. В конфликтных ситуациях этой парочки она всегда держала сторону Юрки. И вообще она смотрела на него с восхищением и законной гордостью - этот со всех сторон завидный парень был официальным парнем ее сестры, то есть имел какое-то отношение и к ней, Маринке, и это нравилось ей, поднимало самооценку.

Понятно, что узнав о новом неожиданном ухажере, Маринка восприняла его в штыки. В ее глазах это был крах! Она, горячая сторонница Юрки, в его отсутствие втайне считала себя обязанной приглядывать за сестрой, чтобы та не наделала глупостей. Появление Гены ее несколько ошеломило, но она, где-то подсознательно, очевидно ожидала чего-то подобного, так как полагала, что несерьезная Ленка совсем недостойна умницы Юры.

Подсмотрев как-то, кто провожает ее сестру и стоит с ней у калитки с нежностями, Маринка исполнилась праведного гнева и затаила обиду. Теперь каждая отлучка сестры, каждая ее задержка стали Маринкой особо отслеживаться и убеждение ее в глубоком Ленкином падении, подхлестываемое изрядным воображением, день ото дня крепло. Лена же не замечала укоризненно-осуждающих взглядов младшей сестренки, которые та порой, не сдержавшись, бросала на нее. Впрочем, Ленка никогда всерьез не воспринимала сестренку всерьез, считая ее по привычке “малой” и “глупой”. Она не была готова принять тот неизбежный факт, что в одной комнате с ней уже живет не ребенок, а еще одна девушка, с вполне не детсадовскими чувствованиями и мыслями. И совершенно зря, как показали дальнейшие события!

В голове Маринки вызрело решение. Никакого определенного плана у нее не было, и как будут развиваться события она не предполагала, и вообще по этому поводу не думала. Но решение было простое - Юра должен знать! Она беззаветно верила в его мудрость и всемогущество, не ослабленное расстоянием - он сам как-то решит этот вопрос. Как? - не знала, но верила, что решит.

И вот она пишет Юрке письмо. Сочиняла она его долго и подошла к этому делу обстоятельно. До сих пор ей еще не приходилось писать писем самой, не кому было, и она специально достала и перечитала несколько писем от дяди Валеры, маминого брата из Новокузнецка, которые пылились в серванте. Ей нужно было запомнить как пишут письма взрослые люди. Марина сразу строго определила себе, что в письме не должно быть ничего детского, в нем должно быть уважение и немного проглядывать ее к Юре чувства, но в то же время чтобы он не смог догадаться о ее истинных чувствах и вообще не мог бы понять, кто собственно ему написал. На сочинение текста ушло четыре дня. Изрядно помаявшись и переписав письмо раз шесть, она наконец добилась желаемого! Забракованные черновики она торжественно и таинственно “предавала огню” в печке на кухне - готовили у них давно на газу из баллонов, но печка сохранялась для отопления зимой.

Прочтя переписанный начисто вариант, она удовлетворенно улыбнулась было, но тут же и пришла в ужас - почерк! Как она могла не подумать, - почерк был совершенно детский! Округлый, ровный, как в прописи - сразу видно, что писала школьница из примерных, а от этого факта до раскрытия ее инкогнито - пол шага!

Итак, отправка вновь задерживалась. - Маринка стала работать над почерком. Конечно было бы проще напечатать письмо на машинке, но единственная машинка, которую знала Маринка была в учительской, а следовательно недосягаема. К тому же, напечатанное письмо - это не романтично, это уже анонимка какая-то.

За образец был взят почерк их “классной”, учительницы по русскому-литературе Ирины Александровны. Он показался Маринке самым подходящим - стремительный ровный почерк уверенной в себе женщины. Он был красив, и как-то сразу почему-то понималось, что так писать может только красивая женщина.

Внимательно изучив немногочисленные записи в своем дневнике и имевшуюся записку от классной родителям, Маринка засела писать! На каллиграфические упражнения ушла целая неделя, но наконец письмо было готово! Юркин военный адрес был на всех его письмах к Лене и тайны не составлял. Поздно вечером Маринка бросила конверт в ящик, и письмо полетело в далекую Фергану!

 

 

Вообще переписка потенциальных жениха и невесты происходила крайне нерегулярно и плохо, и виной тому были отнюдь не необъятные просторы Родины и не скверная работа советской почты, на это жаловаться не приходилась. Причина была проста - писать не умели и не особо любили. Юрка, скучая по дому, старался выкраивать время в насыщенном графике подготовки десантников и присылал письма как минимум раз в месяц, а то и в две недели. Были они лаконичны до скупости, однообразны и ценны не столько своим содержанием, сколько самим фактом.

Обратно летели такие же лаконичные письма в духе минимализма от матери и Лены, на двойных тетрадных листах в клеточку, сиротливо подвернутых с одного края, чтобы влазили в конверт. Они не знали о чем писать - размеренная жизнь их им же самим представлялась однообразной чередой одинаковых дней, скупой на праздники и события, которые могли бы всколыхнуть душу хоть не надолго. О чем же было писать? О собственных горестях и радостях? - так к этому надо иметь привычку. Описывать на бумаге то, о чем не можешь толком рассказать словами - чрезвычайно утомительное занятие.

Что писал Юра? “Скучаю мол, домой хочу, мамины пирожки вспоминаю. О себе - ребята хорошие, командир справедливый, расслабляться некогда.” И это по первости, а позже, когда пообвыкся на службе, и того меньше и реже.

Лена писала и того скромнее - “Скучаю очень, жду - не дождусь! ” О себе: - “Учеба достала! ” Ну что писать, правда? Словами “скучаю” и “все у меня нормально” можно в принципе обобщить содержание всех писем героев нашей истории.

Но вот письмо, которое получила Лена теперь, заметно отличалось. Оно пришло примерно через месяц после отправки Маринкой своего письма, но, конечно, о том, что это “ответ”, никто, кроме самой Маринки не догадывался. Лена стала читать его и с первых же строк начала меняться в лице, быстро ушла в свою комнату и заперлась там, выгнав оттуда Марину. Не выходила довольно долго, а когда вышла вид имела растрепанный и потерянный, или как рассказывала соседкам Ленкина мать - на ней “лица не было”. “Леночка, что с тобой? Что-то с Юрой? Что там? ” - вскинулась мать. Маринка тоже для конспирации подыграла - “Чё там, Лен, а? Чё случилось? ” Она знала “чё”, но в принципе ей все равно было интересно, как отреагировал Юра. Впрочем, по лицу Лены было видно, что письмо отличалось особым эмоциональным накалом. Лена отстранено прошла на кухню, выпила из трехлитровой банки кипяченой воды. “С Юрой все в порядке, мама, не волнуйся, ” - сухо сказала она и снова заперлась в комнате, теперь действительно надолго. Весь вечер было там тихо, и только уже почти совсем ночью, когда периодически прислушивавшаяся у двери мама услыхала явственные всхлипы, она робко попыталась войти - “Лен, ну ты чё? А, Лен? ”. Ленка ничком сидела на всклокоченной своей кровати - “Юра все знает. Он теперь меня убьет! ”, глухо бросила она и выбежала из комнаты, не приняв утешающей ласки матери.

 

 

Скуп русский человек на эффектное проявление эмоций! Не в ходу у нас вот эти все - “О! Как я несчастна! ” и т.п. с заламываньем рук и закатыванием глаз в традициях итальянской оперы. Нет, у нас страдают по другому - с глухими всхлипами, со стиснутыми до скрипа зубами, а то и вовсе застывают как уснув, и молча, ничего не замечая вокруг, часами борются с водоворотом чувств, раздирающих изнутри на части. Внешне это не очень эффектно. Но скуп ли наш человек на эмоции? - да что вы? это Ниагара! Все люди во всем мире страдают и радуются как умеют и наверное одинаково по силе, но именно воспитанная в нас веками сдержанность в проявлении сильного чувства, делает его столь разрушительным, столь неистовым, будь то радость или горе, так что непривычные иноземцы только диву даются и дружно пускают слезу под песню про степь или Волгу, не понимая в ней ни слова.

Кроме того вот еще какая штука - очень трудно бывает поделиться своим чувством именно с тем, кто тебе близок. И вот наш человек, такой спокойный, открытый и сдержанный в кругу своих, в своей семье, - он вдруг изливает за нехитрой выпивкой всю жизнь свою случайному попутчику в поезде или в ресторане каком-нибудь. Эффект этот вполне объясним - боимся быть непонятыми своими, а случайному человеку что до тебя? - послушал да и пошел себе дальше. Думаю также, что явление это не исключительно наше, русское, а имеет место и в других народах, хоть может и не в той степени. Но вот связанное с этим явление - катастрофическое неумение поделиться с родными бедой или горем! Сплошь и рядом человек наш идет со своей нуждой не к тому, к кому бы следовало и кому определено ему природой и Богом. Возникшую проблему в отношениях решает не с тем человеком, с коим она возникла, а несет упорно сор из избы, к людям! Жена жалуется на мужа соседке, девушка советуется о сердечных делах не с мамой или любимой учительницей, а с такой же как сама неумехой-одноклассницей. Мужчина не обсуждает со своей женой возникшие в постели проблемы, а доверяет интимнейшее свое консилиуму на рыбалке - и ох! что ему там насоветуют! Во всем ли мире это так - не знаю, но у нас это проблема масштаба национального - духовная близость в семье стала явлением редким, почти исключительным!

Не умея наладить контакт со взрослой своей дочерью, Ленкина мать, переживая за нее все же вполне по матерински глубоко, щедро и в красках делилась проблемой и с соседками, и с сослуживицами в мастерских, изливая им свою тревогу за дочь, страданий которой она не могла облегчить. Сама Ленка тоже не имела привычки делиться сокровенным с матерью и только больше от нее отстранилась. Положим, что Ленкина реакция на письмо была несколько преувеличенной, если не сказать - откровенно переигранной, но что собственно написал Юра, Ленка ни с кем не обсуждала, на вопросы не отвечала, а только замыкалась глубже и ходила чернее тучи. Понемногу передаваемая “по секрету” из уст в уста весть о угрожающем письме разошлась и среди взрослых, и среди школьников, через Маринку. Пересказы о Ленке доходили до того, что она, прочтя письмо, якобы лежала три дня «как мертвая» лицом к стене, не вставала, ни с кем не разговаривала и ни крошки в рот не брала. Конечно строились самые драматические предположения о содержании письма, но ничего конкретного узнать возможным не представлялась, так как Ленка письмо почти сразу в сердцах изодрала и бросила в печь.

Сколько бы еще это обсуждалось и волновало поселок неизвестно, если бы не снег. Его в этом году не было долго, уже ноябрь давно сковывал улицы и насыпи Суковатого нешуточным морозом, замерзали лужи и колонки, по утрам все бахромилось крупным густым инеем, а снега все не было и его ждали. Ждали как некоего избавления, развязки, которая неизбежна, но почему-то откладывается, вызывая даже недоумение. Снег пошел ночью, почти никто, кроме людей сугубо ночных занятий, не заметил как он начался. Шел он всю ночь, тихо и с силой удивительной, как будто действительно все это время копился где-то на небе, чтобы уж этой ночью разом вывалиться на Суковатое и окрестности. К утру он перестал, но лег до того плотно и хорошо, словно лежал уже с месяц и надо было сделать усилие над собой, пытаясь представить, как еще вчера его не было - верилось в это с трудом. Тяжелые и пушистые сугробы основательно обложили поселок словно ватой, за одну ночь погрузив его жителей в некую апатичную лень, словно бы в спячку, при которой все треволнения, еще вчера казавшиеся такими важными, представлялись не то чтобы пустяками, но делами несрочными, решения и волнения о которых вполне могли подождать до весны.

 

 

И действительно, не так уж давно было время когда не только крестьяне русских сел, лишенные зимой возможности работать на земле, переходили на неспешное кропотливое рукоделие, но и генералы сражающихся армий прекращали до весны боевые действия, а войска их устраивались на “зимние квартиры”. Потянулись зимние дни, такие одинаковые и короткие, что и делать-то ничего не хочется. Не успеешь справить какие-то повседневные бытовые дела - а день уже кончился, и все. Гена ездил в Липовцы, Ленка ходила в свою школу, где понемногу их параллель втянулась в последний предвыпускной хлопотливый виток учебы, когда надо что-то подтягивать, пересдавать хвосты, стараясь к аттестату поднять средний бал оценок. Уже старосты классов понемногу думали о выпускном, а девочки всерьез обсуждали “в чем будут”. Маринке было попроще в своем шестом классе, к тому же она, видя состояние сестры после того письма и наблюдая некоторое охлаждение ее с Геной отношений, была вполне удовлетворена. Впрочем, вряд ли она и сама знала, чего хотела добиться, но более она никаких действий не предпринимала, ожидая приезда Юры.

Ленка и Гена действительно стали встречаться несколько реже, но пожалуй виной тому было отнюдь не Юркино письмо. Напротив, оно даже на какое то время сделало их несколько ближе, как всякое совместно переносимое испытание. Разумеется, они еще тогда, осенью, все это не раз обсуждали - Генка пытался успокоить Лену, убедить ее в отсутствии настоящего драматизма в ситуации, предлагал ей написать письмо Юрке с объяснениями. Предлагал также что напишет ему сам, но Ленка, по каким-то одной ей ясным причинам, все это отвергла и писать запретила, а поступать вопреки ей Гена, не знакомый по неопытности с законами жанра, не решился. И, казалось, как-то все само собой должно было утрястись, как-то жизнь себе текла неспешно далее - и довольно! Никто ничего, одним словом, толком так и не предпринял.

Демобилизоваться Юра должен был только весной, так как забрали его в мае. Ленка несколько опасалась, что он может приехать в отпуск, но по слухам, отчасти подтвержденным Клавдией Михайловной, Юркиной мамой, в азиатских наших республиках было неспокойно, постоянно кто-то кого-то резал и отпуска почти никому не давали. Письма от Юрки к маме приходили очень редко - за всю зиму пришло одно и потом еще одно в середине марта. На осторожные расспросы “чё пишет? ” Клавдия Михайловна, в принципе сочувствовавшая Ленке и обиды на нее не державшая, только разводила руками - письма были по прежнему крайне лаконичны и дежурны, а о Ленке там вообще не было ни слова. Ленке это казалось очень плохим признаком и она тревожилась, но ей Юрка вообще не писал, а она так и не решилась, а может и просто не собралась сама написать ему.

В общем, ситуация висела замороженная, как пельмени за окном, события развивались вяло. Также вяло тянулся и роман Гены и Ленки. Отчасти тому причиной была все та же зима. О Ленкиных школьных заботах мы уже упоминали, не лучше было и у Гены. В первом семестре он, увлеченный устройством личной жизни, совсем запустил учебу, так что едва не провалил зимнюю сессию. Теперь он пытался нагнать, часто задерживался в Липовцах и возвращался домой на последнем автобусе. Кургузый красный ПАЗик еле тащился сквозь зимнюю мглу по заснеженной трассе, тускло освещая себе путь заиндевевшими фарами. На посещение кинотеатров или чего еще времени и сил просто не оставалось, хотелось одного - напиться чаю у бормочущего телека и, отогревшись, уснуть. Гулять при луне или хотя бы обниматься в подъезде, мягко говоря, не тянуло. Они встречались по выходным, реже в будни. Пойти было некуда, поэтому просто иногда сидели у Юрки, в его комнате. Часто говорить было не о чем, просто слушали музыку или целовались под нее без особого энтузиазма. Волна, так накрывшая их прошлым летом новизной отношений и кипением молодой крови, уже сходила на нет и им понемногу становилось скучно быть вместе, но признаться в этом не то что друг другу, а даже и себе, они не умели.

 

 

Что по прежнему удерживало их вместе? Духовной близости у них, пожалуй, так и не возникло, да ведь она и не возникает на пустом месте - одно сердце должно охотно делиться с другим своими ценностями, и, в свой черед, благодарно воспринимать их от другого сердца. Лена не умела поделиться своим, а Генкин духовный мир так и не стал ей близок - он мог часами рассуждать о книгах, идеях и музыке, в которой она так и не нашла для себя ничего привлекательного, кроме загадочной непонятности. А чем могла бы поделиться она сама? Не прав будет тот, кто, будучи скор на суд, посчитает Ленку совсем уж пустой вертихвосткой, не имеющей за душой ничего. Как, наверное, всякое молодое и пылкое существо, она умела ярко и сильно чувствовать, а это уже не мало. Она легко приходила в восторг, легко замечала красоту вещей и явлений. Крупные летние звезды или осенний закат вызывали в ней острое щемящее чувство прекрасного, удивительное по силе. Она легко радовалась всему - цветам, летнему дождю, пению полевых птиц! Искренно восторгалась котятами или щенками, а, например, раздолье пшеничного поля переполняло ее чувством, которому она и названия-то не смогла бы подобрать, и которое можно было выразить только радостным криком! Но поделиться всем этим ворохом своих ощущений и чувствований Лена не умела, а Генка не умел по неопытности ни заметить в ней эту легкость восприятия мира, ни по настоящему оценить ее. Он переживал, что так и не смог “подсадить” Ленку на серьезную музыку, привить ей интерес к книгам и концептуальным идеям, которыми жил сам. Была ли это настоящая, осознанная и посвященная, жизнь мыслителя и провозвестника этих идей, подчас весьма смутных и путаных, или только одна игра интеллекта, игра в философа - вряд ли он мог самостоятельно оценить, но он был не прочь с кем угодно поделиться тем, что осознавал сам и красоту чего он был способен оценить и понять. И ему было непонятно и немного обидно, что красоты этой не видит и не понимает Ленка, впрочем как и большинство окружающих его людей.

Получалось, что человечество, веками копившее по крупицам этот запас прекрасного, эти единичные произведения величайших мастеров - копило их зря? Все эти, не такие уж и многочисленные, кстати, шедевры: полотна старинных итальянцев и голландцев, возвышенные стихи поэтов, величественные и прекрасные творения музыкальных гениев прошлого - всё, чем одним только и может хоть как-то оправдаться человечество перед чистыми небесами за свое многовековое прозябание в крови и слезах, войнах и обмане - все это, с таким трудом выстраданное, лежит практически невостребованное этим же человечеством! Кто у нас всерьез потребляет классику - слушает, смотрит, читает все это? - единицы! В широкой массе своей народ не способен быть потребителем этих действительно достойнейших и прекраснейших творений человеческого гения, там где он уже не сам творит, но чувствуется уже близость, дыхание и присутствие божественного! Почему же так? Да по той простой причине, что для понимания этого, для того, чтоб способна была душа человеческая оценить красоту эту - тут уже требуется определенная высота, и опыт, и работа духовная, а где ж им взяться?

- “Что же? - думал себе Генка, - Вот хоть Бетховен или там, положим, Моцарт - всю жизнь мучился, сочинял, душу вкладывал до смерти, и для кого - для нас же старался! И все скажут - да, мол, безусловно он гений! А по сути-то ведь никто же его не слушает почти! ” И обидно было Генке за Моцарта! За Ленку тоже было немного обидно и еще досадовал он на себя, видя, что не может поделиться с ней тем, что ему близко. Ему тоже становилось с ней скучновато и держало его в основном чувство ответственности, ведь шутка ли? - из-за него девушка ввязалась в такую историю, отвергла видного парня и все такое. К тому же это были первые серьезные отношения в его жизни и он не умел пока ни развивать их, ни рвать, не было такого опыта.

У Ленки опыт был - многочисленные увлечения, как свои, так и подруг, наполняли всю ее школьную жизнь как радужные пузыри, столь же яркие и столь же недолговечные. Она, наверное, понимала, что роман их тянется скорее по инерции и зашел в тупик. Ее держало уже, пожалуй, одно упрямство, это стало делом принципиальным, актом ее самоутверждения!

Весной, однако, стало полегче - она наступала неспешно и неотвратимо, уверенно и властно заявляя в свои права! Это зима с весною борется - огрызается неожиданным снежным зарядом на растекшуюся уже землю, или упорно примораживает лужи утром совершенно уже теплого апрельского дня! Но весна пренебрегает этим, смеясь! Она не борется - она приходит, и все!

С прибавлением дня появились вновь и возможность, и желание гулять по вечерам, сидеть на старых шпалах за складами, греться в подъезде, и в отношения наших героев вроде бы вернулась жизнь и романтика. Снова они подолгу провожались, смеялись чему-то, придумывали как обойти лужу, грели озябшие руки друг-друга в своих. Весна во все вдыхает жизнь, все заставляет ожить и влюбиться! И всегда возникает это волшебное чувство, будто впереди ждет что-то замечательное, хорошее что-то. Смутные эти неясные надежды, запах первой травы, теплый луч радостного молодого солнца на щеке - кружат голову и любого сделают невольным мечтателем.

Впрочем, они вместе никуда не ходили - куда же было пойти? Разве что на дискотеки в ДК ЖД, проводившиеся регулярно по субботам? Но Юрка таких танцев не любил, да и предэкзаменационная пора была в самом разгаре, занимая не столько время. сколько нервные силы их. Но Ленка выкраивала время пойти сама - на танцы и подружек у нее всегда находилось и время, и силы. А вот уже и майские праздники и главное их общественное событие - демонстрация! Ленка шла со своей школой, нарядная, с разноцветными шарами и смеялась. А Юрка, хоть и посмеивался над такими шествиями, пришел побыть среди праздничного столпотворения, потолкаться среди людей и по обочине провожал колонну Ленкиной школы, радуясь, что Ленка сегодня такая веселая и беспечная. Погода на праздник не подкачала - весеннее, уже вполне крепкое, солнце заставило лопнуть почки на деревьях, и их пьянящий запах окутывал всю украшенную красным улицу Маркса, теплый ветер играл флагами, транспарантами и распущенными волосами уставших от шапок людей, и даже Ленин на площади за трибунами - в Суковатом он никуда не указывал, а просто скромно теребил в руках свою кепку, - сегодня улыбался как-то особенно добро, по отечески. Было здорово, были длинные всенародные выходные, и Гена с Ленкой даже решили сходить в кино - как раз шел новый чешский детектив “Без паники, майор Кардаш! ”, вполне себе остросюжетный и с юмором. За всем этим о возможности скорого приезда Юры как-то никто вспоминать не хотел, этой темы старались избегать даже в мыслях. После длинных выходных опять навалились учебные заботы, теперь уж совсем последние и потому несколько судорожные. Меж тем, в одно чисто по майски туманное и тихое утро пожилая почтальонша, сама несколько взволнованная и притихшая, вручила Клавдии Михайловне телеграмму!

 

 

Телеграмма гласила - “ВЫЕЗЖАЮ ДОМОЙ 19-ОГО ЮРА”. Несколько более чем надо бодрым и радостным голосом, почтальонша выпалила в приоткрывшуюся дверь: - ”Телеграмма тебе, Михайловна - едет, кажись, Юрка-то твой уже домой! Ты, Михайловна, вот здесь распишись! Ты смотри, уже два года-то и пролетели, и-и-их! ” Взволнованная и явно обрадованная, Клавдия Михайловна, наскоро кое-как расписавшись и покивав на почтальоншины сентенции об относительности времени, впилась в бланк. Почтальонша заворожено смотрела, как она читает - отблески чужой радости и волнения отражались на ее лице. Видя, что матери не до нее, она стала прощаться и, спускаясь по лестнице, думала - как жаль, что никто ей утром не встретился и что надо бы как-нибудь поскорее этой новостью поделиться с кем-то. По сути, было не важно с кем - она знала, что новость в самые короткие сроки дойдет и до Ленки, но и о ней она сейчас не думала, а просто пыталась сообразить - выезжает девятнадцатого, а какого же приедет?

Вскоре и Ленка, узнавшая о телеграмме уже на предпоследней перемене, думала то же - какого числа? На дорогу сколько - три дня? неделю? Неизвестность почему-то пугала особенно, хотя в любом случае оставалось не более двух недель. Что делать-то?

Все предыдущие почти забытые страхи и волнения очень живо воскресли и затопили ее полностью. Сухой текст телеграммы, не смягченный никаким “соскучился” или хотя бы “ждите”, не предвещал ничего хорошего и почему-то представлялось, что писал это человек рассерженный и настроенный сурово. “Погоди-погоди! Так говоришь, как там было - “выезжаю-домой-девятнадцатого-юра” и все? Ни словечка больше? ” - переспрашивала она у семиклассницы, бегавшей на большой перемене домой обедать и узнавшей там все от своей матери. Та со значительным видом кивала, а Ленка пыталась скрыть охватившее ее волнение, но по довольным глазам семиклассницы было видно, что удается это ей плохо. В сомнамбулическом состоянии едва высидев под перешептывание класса еще один урок, Ленка рванула было домой, но уже в сквере опомнилась - дома наверняка уже все знают и набросятся с расспросами или, еще хуже, с сочувствиями, - это ей было сейчас противно. А будут спрашивать, что думает делать? - так она сама как раз и не знала, и об этом хотела как-то подумать что ли не спеша, разобраться! А дома не дадут, это точно. Побродив таким образом по скверу, по парку, вдоль путей и так далее, Ленка пришла все таки домой. Под испуганными взглядами мамы и Маринки молча прошла в свою комнату и тихо там просидела до темна.

Вечером автобус из Липовцов приходил в шесть, а следующий, последний - в восемь. Вот по радио пропикало шесть - Ленка ждала. Прошло полчаса, сорок минут, час - ничего. Лена вышла на кухню, поставила на плиту чайник. На вопросительно выглянувших из дверей комнаты, где что-то веселое пел телевизор, Маринку и маму - взглянула так, что те сразу ретировались обратно. Чайник зашумел нутром, на стене громогласно тикали деревянные старые часы и скромно, но настойчиво бормотал что-то “Маяк”. Надо было ждать еще как минимум час и Ленка механически заварила и выпила чашку чая, прибавив к нему молока и свежих совсем вкусных сушек. Опускались понемногу сумерки и все становилось как-то тревожней в этом посвежевшем синем воздухе.

Вот пропикало восемь - Ленка ушла в комнату и стала ждать нетерпеливый, прислушиваясь к звукам. И вот, наконец, взбрехнула спросонья ленивая их собака Найда и почти сразу загрохотал осторожный стук в окно. Едва махнув ладошкой меж занавесок, Лена побежала на улицу - в последнем отсветах за палисадником стоял взлохмаченный и тревожный Гена. Ленка бросилась к нему - “Ой, Геночка! Что делать? Ты знаешь уже? ”

Генка стал что-то сбивчиво сдавленным голосом объяснять ей, несколько растерявшись от ее порыва. Давно они не были так близки друг другу, как стали в этот тревожный момент, и он, понимая интуитивно обязанность защитить это растерянное и шмыгающее носом существо, чувствовал ее ближе и роднее чем когда-либо, и сам совсем потерялся от этого вороха ощущений. Он повлек ее вглубь улицы от света окон, а фонари здесь не горели сроду, и посадил на какую-то скамейку, продолжая бормотать про “взрослые люди”, “как-то образуется” и “общий язык”, но она совсем не слушала его и совершенно сползла уже в размазанный беспорядочный плач, разматывая им накрутившуюся за последние часы пружину.

Так они и провели последующие дни - она периодически плакала, а иногда для разнообразия весьма неприглядно ругалась на всех и в том числе на Генку, все пытавшегося ее успокоить построением планов о том, как “они с Юрием найдут общий язык, взрослые же люди” и т.п. “Ты его не знаешь, Гена! Он знаешь какой? - это страшный человек, он жестокий - накручивала себя Лена. - Справедливость для него важнее всего, важнее чьих-то чувств! Если такой что сказал - сделает, можешь быть уверен! ” - “Ну это же какая-то дичь! Мы же не в Средней Азии, что за разговоры вообще - убьет-не убьет! Это смешно наконец! ” - “А он как раз в средней Азии! - кричала она, - если уже не выехал! ” И они тут же начинали вновь гадать, за сколько может добраться до ярославской области демобилизованный солдат.

Пожалуй, со временем тревога их сошла бы на нет, если бы не сочувственные взгляды и комментарии окружающих, трагически закатывающих глаза и пророчащих что-то несвязное, которые в свою очередь провоцировались всем заметным Ленкиным нервозным состоянием. Таким образом, заводясь друг от друга, наша пара и зрители их мук мешали друг другу взглянуть на ситуацию трезво и это было бы даже забавно - смотреть как они подзуживают сами себя, если бы конечно было уместно зубоскалить над печальными заблуждениями своих ближних. Так удобно и легко судить со стороны, что глупо, что нет. Известно – " чужую беду руками разведу! ” И думает иной читатель - «какая все-таки запредельная глупость! Ведь их волнения яйца выеденного не стоят!» - легко нам судить! А у этих не было времени и разобраться, ведь телеграмма была получена семнадцатого. Остававшихся до приезда Юрки считанных дней, хоть никто не мог предсказать, сколько их будет точно, хватило только на то, чтоб все разволновались, а сомнения и догадки успели охватить Суковатое, внося нечаянный оттенок мелодраматизма в жизнь его жителей.

 

 

Задержись Юрка в дороге, как это часто бывает, глядишь суковатовский ажиотаж и сошел бы на нет, и не было бы всех этих гипертрофированных страстей, о которых мы упомянули в самом начале нашей повести. Но он добрался удивительно быстро - на девятнадцатое ребята из их части договорились с каким-то попутным военным бортом, что их подбросят до Москвы, а там до Ярославля рукой подать. Юрка еще даже побродил 20-ого не торопясь по Москве, раз случилось оказаться в столице, прикупил кое-что себе и матери, вечером выехал в Ярославль, а оттуда ночью на перекладных поездах двинулся домой. Уже 21-ого утром, около восьми, он сошел с попутного дизеля в Суковатом.

Это был четверг, рабочий день, и, глянув на часы, он решил сразу зайти в военкомат отметиться, с запасом уложившись в отводимый для обязательной регистрации демобилизованных трехдневный срок. К тому же военкомат был по дороге, зато уже это была последняя точка в его армейской истории. С легким сердцем человека покончившего со всеми обязанностями, с новенькой гитарой “Кремона”, купленной в Москве, на плече и гордом голубом берете на голове, он проследовал домой, кивнув с улыбкой восторженным мальчишкам во дворе. Поднялся на второй и зашел в квартиру. Соседи успели услышать радостный возглас Клавдии Михайловны. Успели также отметить внушительный вид и нешуточный загар прибывшего, но и только.

Спустя где-то часа два Клавдия Михайловна вышла из подъезда с сумкой и озабоченно двинулась в сторону продмага. Во дворе ее уже ждали - “Клава, приехал-то твой Юрка? Как он? Чего? ” Вопрос был с некоторой подоплекой, но Клавдия Михайловна сейчас вряд-ли способна была читать между строк. - “Ой, приехал! Уж я накормила его! Да устал с дороги - ехал ночь не спамши, помылся да лег, велел не будить! Бегу вот к ужину прикупить продуктов-то! ” - практически на бегу ответила она всем сразу.

Клавдия Михайловна бежала в магазин, а новости бежали по поселку. Приезд, да еще такой скорый, почти неожиданный, наново всколыхнул Суковатое и пересуды забродили с утроенной силой. Развязка близилась - уже все герои драмы были на сцене, вот-вот! Но было ясно - нужно обождать. Раз лег сразу спать - проспит до вечера, не меньше, а тогда уж решится! Знающие люди кивали головами - солдат известно о чем мечтает до дому дорвавшись - поспать да поесть домашнего первым делом, остальное - потом. “Я, помниться, как демобилизовался в пятьдесят восьмом летом тоже ехал и об-одно только на уме - эх! дома отосплюсь, думаю, от души наконец-то! Так, как приехал, считай трое суток проспал, не мене! Вот верно я тебе говорю! ” - делился воспоминаниями в магазине один путеец. И все кивали, вспоминая подобные случаи.

Настал вечер. Не то чтобы Юрку караулили там во дворе или где, а соседки поглядывали - не выйдет ли? Не вышел. В окнах свет горел-горел, да и погас - спать значит все легли, не иначе.

А Юра, действительно, проснулся только в девятом часу, побродил по комнатам, мама уже наготовила любимых его пирожков - он поел, да и лег себе снова, теперь уж до утра.

А Ленка что? Ленка весь день провела в волнении. Весть о приезде Юрия застала ее прямо врасплох - так у нее и опустилось все внутри! - “Приехал?.. Уже?..” - только и смогла вымолвить она и так была видимо ошеломлена, что осталась даже сидеть на уроках, хоть и сама не своя. Благо что учителя, прекрасно зная в чем дело, не обращали на нее внимания, давая время опомниться, и даже предлагали пойти домой по раньше, но та тихо отказалась. Ее оставили в покое.

Вот кончились уроки. Лена встала, пошла. Подружки школьные за ней - “Лен, чё делать будешь? ” Так и провожали ее впятером до дома с расспросами. “Чё ты ему скажешь-то, Лен? ” - спрашивали одни. Другие советовали - “Скажи - люблю мол другого, и все тут! Не, ну правда, девочки? ” Подружки спорили между собой, обсуждая варианты ответов - гордых, кротких, разных. “А может помиришься с ним? А, Лен? Скажешь - была дура, теперь все поняла - одного тебя всегда любила, а с тем, мол, все кончено! Вот так! ” Спор разгорелся с новой силой, теперь уже на предмет того, с кем Ленке лучше быть! Спокойнее всех в этой компании была сама Лена - она шла себе и отрешенно хранила молчание. Уж они посидели на лавочке в сквере, потом перекочевали в укромное место на старые шпалы за склад, изгнав оттуда куривших пацанов. Дело шло уже к вечеру, и подружки напустились было на Лену с особым пристрастием, с целью узнать всё-таки окончательно ее мнение по этому вопросу - кого она наконец любит и что думает делать? - но она рассеяно отвечала только - “Ой, девочки, не знаю... Не знаю!..” Чего бы они добились - неизвестно, но тут появился Геннадий.

Приехав к шести из Липовцов, он еще по дороге домой узнал все новости и тут же кинулся на Пролетарскую, но Ленки не оказалось дома. Он стал рыскать по окрестностям и вскоре за складом наткнулся на наш дискуссионный клуб. Девушки, увидев его, затихли. Гена, сам смущенный их присутствием и неодобрительно-испытующими их взглядами, замялся было, но на Лену посмотрел твердо. Видя, что она и сама несколько не в себе, взял ее за руку - “Лен, надо поговорить”. Подружки, хмыкая, стали прощаться.

Тут просидели они вдвоем почти до темна, но тоже без заметного толку - разговор выходил какой-то бессвязный, рваный, все чаще они замолкали, не зная чем разрядить свое молчание. Наконец догадались, что надо бы разузнать как и что, к тому же заметили, что уже прилично стемнело. Пошли к Лене домой, там вызвали на улицу Маринку и от нее узнали последние новости - приехавший весь день проспал и сейчас, наверное, тоже спит. Ленка в это не поверила и испугалась, что вот теперь он возьмет и придет к ней ночью разбираться. Гена сунулся было с ней в дом, чтобы не оставлять ее одну, но на пороге нарисовался случившийся дома Ленкин отчим, некстати вернувшийся только сегодня из рейса, и попер Генку в шею, обзывая его по всякому, а Ленку хотел загнать домой. Та в крик, поссорились. В итоге Гена предложил идти к нему. Они спешно ретировались от крыльца и вылетели за калитку, услышав только, как выскочившая на шум мать запалашливо и жалобно вскрикнула вслед - “Лена-а, да куда-ж? ”, и низкий глухой голос отчима - “Пусть идет куда хочет! Наворотила делов...”

Всю ночь они просидели у Генки в комнате, спать и не собирались. Лена трагически тосковала молча, а Генка пытался ее утешать, успокаивать и всячески проявлять солидарность. Светало, когда он, в очередной раз вернувшись с кухни с закипевшим чайником, увидел что она отключилась - уснула там, где сидела, на его софе. Он тихонько поставил чайник и сел. Долго смотрел на нее спящую, без мыслей, без чувств, да не заметил, как уснул сам, уронив голову на руки.

 

 

Когда они проснулись, комната была так залита солнцем и птичьим щебетом, что сразу стало понятно - уже давно даже не утро. И действительно - часы показывали почти одиннадцать. С кухни доносилось осторожное погрюкивание посуды - это Людмила Федоровна, вернувшаяся с ночной, старалась хозяйничать потише, чтобы не тревожить сон молодежи. Генка с Леной подхватились было, дернулись, что проспали все на свете, но, посмотрев друг на друга, поняли - значит пока ничего и не происходило. Гена предпринял вылазку из комнаты и тотчас был пойман матерью. Она убедила его, что в любом случае все катастрофы подождут, пока дети не позавтракают оладушками “пока горячие, зря она их что ли пекла? ” Гена утащил оладьи и чай к себе, и они с Леной молча, но не без удовольствия всё съели. Утро действительно оказалась вечера мудренее, и вчерашнее их беспокойство не то чтоб ушло, но перешло в какую то новую стадию и стало походить на волнение перед сложным экзаменом, к которому не готов, но уже махнул на это рукой – как-нибудь отмучаюсь!

Стали думать что предпринять. Решили, что неплохо было бы узнать, как дела дома у Ленки, и пошли туда. На полдороге вспомнили, что Ленка вчера со своими поругалась, особенно с отчимом, и видеть их никого она пока не собиралась. Единственный подходящий источник информации - Маринка, но она еще наверняка была в школе. Между делом как-то вспомнили, что они тоже должны бы быть на занятиях, и что сегодня только пятница, но это уже были такие пустяки! Пошли к школе. Там пришлось подождать - у Маринкиного класса только-только начался последний урок. В ожидании звонка слонялись на пустыре за сараем. И вот звонок, спустя три минуты в двери хлынул звонкий ручей школьников. Отловив в нем Маринку, отвели ее в сторонку и от нее узнали, что ночью все было тихо, что родители только немного поругались перед сном, а мама потом всё ворочалась, вздыхала.

А ночью Маринка долго ждала, слушала у окошка - вдруг и в самом деле Юра придет, постучит! Маринка была готова мгновенно открыть ему, рассказать все и даже проводить до Генкиного дома, если повезет. Но никто не пришел, и она, промаявшись в темной комнате довольно до поздна, уснула таки. Конечно об этом она сестре и Гене рассказывать не стала, зато вызвалась немедленно сходить в Юркин двор и узнать там обстановку. Идея была одобрена, пошли все вместе.

Однако по дороге неожиданно им попалась навстречу сама Клавдия Михайловна, которая бежала на работу, в мастерские. Она сегодня была во вторую и спешила, но увидав Ленку, торопливо, не ожидая вопросов, начала: - “Ой, Леночка! Проснулся поздно, весь день сидит, то на гитаре бренчит, то в тетрадках своих школьных копается! ” - “А?...”- “Не спрашивала! Спокойный вроде, ничего не говорил.” - отпричитала она и скрылась за ларьком.

Остановились в раздумьях - что бы это значило? Лена однако не сомневалась - по ее представлениям, если человек молчит, копается в старых вещах и бренчит на гитаре, то это однозначно указывает на подавленное состояние, депрессию. В этом она мгновенно убедила всех и решительно двинулась дальше.

В Юркином дворе было шумно, шла нешуточная война: - “Тых! Тых! ”- азартно кричали мальчишки, - “Ты убит! ” Появление во дворе Ленки ничуть не приостановило ход сражения, но одного пацана, Костика, Ленка знала и подманила его к себе. - “Не выходил? ” - “Не-а” сообщил пацан и снова ринулся в бой.

Осторожный осмотр издалека Юркиных окон тоже ничего не дал - окна как окна, рамы приоткрыты, тихо все. Что было делать? Расположились на лавочке у подъезда соседнего дома, так чтоб их не видно было из окон, но они могли бы видеть Юркин подъезд, какое-то время молча посидели. Спохватившись, Ленка отправила Маринку домой, без крика, но на повышенных тонах, строго. Маринка по сопротивлялась было, но, видя взвинченное состояние сестры, удалилась, решив, что надо сходить домой хотя бы для вида, заодно перекусить и оставить портфель, а потом потихоньку вернуться к эпицентру событий.

День выдался жарким, солнечным, во дворе было душно. Он убедил ее в бессмысленности устраивания засады во дворе и они побрели в ближний гастроном за газировкой. Им повезло - газировка как раз была. Купив две зеленые бутылки “Буратино” они вернулись в парк, где посидели на скамейке под кленами. Что было делать дальше? Вновь стал

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
 | Милованова Е.Н., Яненко Е.Ю.
Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.031 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал