Глава XXII

Стук распахиваемых служанкой в восемь часов утра оконных ставен был первым звуком осознанным Кэтрин при пробуждении. Открыв глаза, – при том, что она не понимала, как ей удалось их закрыть, – она увидела самую радостную картину. В камине уже горел огонь а на смену бурной ночи пришло солнечное утро. С первыми же проблесками мысли она вспомнила о рукописи. И сразу после ухода служанки, спрыгнув с постели, она поспешно собрала все разбросанные при падении свертка бумажные листки и юркнула обратно, чтобы прочесть их с удобством, лежа под одеялом. Она не могла, оказывается, рассчитывать, что рукопись будет столь обширной, как другие подобные рукописи, от содержания которых ей приходилось содрогаться при чтении романов. Сверток состоял только из небольших разрозненных листков и был далеко не тяжелым – значительно более легким, чем ей представлялось накануне.

Жадным взглядом впилась она в одну из страниц. То, что она увидела, ее ошеломило. Могло ли это быть на самом деле или чувства ее обманывали? Перед ней был всего лишь написанный современными корявыми буквами перечень белья! Если можно было верить глазам, она держала в руках счет от прачки! Она посмотрела на другой листок и нашла в нем те же предметы с небольшой перестановкой. Третий, четвертый, пятый не открыли ничего нового. В каждом из них значились рубашки, чулки, галстуки, жилетки. Еще два листка, исписанных той же рукой, содержали столь же незначительные статьи, как-то: пудру для париков, шнурки для ботинок и пуговицы для штанов, а самый большой листок, в который были завернуты все остальные, судя по первой корявой строке: «За примочки гнедой кобыле», был счетом от коновала. Вот чем оказался бумажный сверток (по-видимому, очутившийся там, где его нашла Кэтрин, из-за небрежности прислуги), который вызвал у нее такую игру воображения и столько страхов, наполовину лишив ее ночного отдыха! Она чувствовала себя совершенно уничтоженной. Неужели она не научилась уму-разуму после происшествия с сундуком? Видневшийся ей краешек сундука служил как бы вещественным доказательством ее вины. Беспочвенность ее недавних догадок была теперь совершенно очевидной. Предположить, что в такой обжитой, современной комнате могли сохраниться никем не замеченные бумаги, написанные Бог весть сколько поколений тому назад?! Или что ей довелось первой отпереть шкаф, ключ от которого находился у всех на виду?! Как ей могла прийти в голову такая нелепость? Не дай Бог, чтобы о ее глупости проведал когда-нибудь Генри! Правда, в некоторой мере он был сам виноват в случившемся – если бы шкаф не напомнил ей так сильно его рассказ об ожидающих ее приключениях, он бы не вызвал у нее любопытства. Ее успокаивало только это. Стремясь поскорее отделаться от ненавистных доказательств своей глупости – дурацких разбросанных по кровати листков бумаги, – она вскочила с постели свернула листки в такой же, как раньше, сверток и сунула его на прежнее место в шкаф, горя желанием, чтобы никакие неблагоприятные обстоятельства не заставили его снова перед ней появиться, вызвав у нее презрение к собственной персоне.

Почему замки раньше отперлись с таким трудом, оставалось, однако, загадкой – сейчас она справилась с ними беспрепятственно. В этом все же заключалось нечто таинственное – она допустила на минуту столь лестное для себя предположение. Однако мысль о том, что шкаф вообще не был заперт и что она сначала сама его заперла, пришла ей в голову достаточно быстро и еще раз вызвала краску на ее лице.

Она поспешила покинуть спальню, в которой собственные ее поступки вызывали у нее такие неприятные переживания, и направилась прямо в комнату для завтрака, показанную ей мисс Тилни еще с вечера. Там находился один Генри. Выразив надежду, что ее не потревожила ночная буря, и лукаво намекнув при этом на особенность приютившего их крова, он немало смутил Кэтрин своим приветствием. Ей ни в коем случае не хотелось бы, чтобы он догадался о ее слабости. И все же, не способная к прямому обману, она была вынуждена признать, что ветер какое-то время мешал ей уснуть.

– Но после бурной ночи наступило такое восхитительное утро! – добавила она, стремясь возможно скорее переменить тему разговора. – Буря и бессонница ничего не значат, если они миновали. Что за прелестные гиацинты! Я полюбила их только недавно.

– И как же вы к этому пришли? Случайно или путем умозаключений?

– Этому научила меня ваша сестра – не понимаю сама, каким образом. Миссис Аллен много лет старалась меня заставить их полюбить. Но у нее ничего не выходило – пока я их не увидела на Мильсом-стрит. Обычно я к цветам равнодушна.

– А теперь вы любите гиацинты? Как это хорошо. Вы приобрели новый источник радости, а человеку надо радоваться как можно больше. Кстати, дамам вообще полезно любить цветы – это может лишний раз побудить их отправиться на прогулку. И хотя гиацинт – растение комнатное, кто знает, если у вас родилась любовь к цветам, не распространится ли она и на розы?

– Но мне вовсе не нужно особого повода, чтобы выбраться на прогулку. Возможность двигаться, дышать свежим воздухом – этого для меня достаточно. В хорошую погоду я провожу на воздухе больше половины времени, – мама говорит даже, что меня трудно загнать домой.

– Я рад все же, что вы полюбили гиацинты Хорошо уже, что вы научились что-то любить Способность молодой леди воспринимать уроки – дар Божий. А как вам понравились воспитательные приемы моей сестры?

Кэтрин избежала смущения при ответе на этот вопрос благодаря появлению генерала. Сдобренное улыбками приветствие хозяина дома свидетельствовало о его хорошем настроении. Однако его легкий намек на то, что она, как и он, предпочитает рано вставать, не очень способствовал ее душевному спокойствию.

Когда все сели за стол, она не могла не обратить внимание на красоту сервиза для завтрака. К счастью, сервиз был куплен генералом. Довольный тем, что она одобрила его выбор, генерал признал сервиз простым и милым, выразив мнение, что отечественную промышленность следует поощрять и что, как он полагает, чай, поданный в стаффордской глине, на его невзыскательный вкус, ничуть не хуже чая, поданного в глине из Севра или Дрездена. Сервиз, правда, немного устарел – ему уже не меньше двух лет. С тех пор производство ушло вперед. Когда он в последний раз был в столице, он видел несколько прелестных образчиков. И не будь он начисто лишен тщеславия этого рода, он бы соблазнился и заказал себе новый. Однако, как он надеется, в недалеком будущем ему представится случай приобрести еще один сервиз – хоть и не для себя самого.

Из всех сидевших за столом единственным человеком, который его не понял, была Кэтрин.

Вскоре после завтрака Генри попрощался и уехал в Вудстон, где его на два-три дня должны были задержать дела. Все собрались в холле, чтобы посмотреть, как он садится на лошадь, и, вернувшись в комнату для завтрака, Кэтрин подошла к окну, надеясь взглянуть на него еще раз.

– Немалое испытание для твердости Генри, – заметил генерал, обращаясь к дочери. – Вудстон покажется ему сегодня довольно мрачным.

– Это красивое место? – спросила Кэтрин.

– Как ты полагаешь, Элинор? Ну-ка, поделись своим мнением. Говоря о природе, одна леди лучше представляет себе взгляды другой, – так же, как говоря о мужчинах. На мой непредвзятый вкус у этого места есть свои преимущества. Представьте себе дом с окнами на юго-восток, среди зеленых лужаек и с прекрасным, выходящим на ту же сторону садом. И вокруг всего этого – ограда, которую я выстроил для сына лет десять тому назад. Это дом для семьи, мисс Морланд. И поскольку земли в этих местах принадлежат главным образом мне, можете поверить, я достаточно позаботился, чтобы он был таким, как требуется. Если бы средства к существованию Генри давал лишь этот приход, мой сын и в этом случае был бы вполне обеспечен. Кажется странным, не правда ли, что, имея лишь одного младшего сына, я счел необходимым дать ему профессию? Случаются минуты, когда все мы предпочли бы, чтобы его не обременяли никакие дела. Но хотя мне, наверно, не удастся убедить в этом подобных вам молодых леди, ваш отец, я уверен, согласился бы со мной, что каждый молодой человек должен иметь какое-то занятие. Дело тут не в деньгах, деньги ни при чем, суть – в занятии. Даже Фредерик, мой старший сын, которому в наследство достанется столько земельной собственности, сколько едва ли находится в руках другого частного лица во всем нашем графстве, даже у него, как вы знаете, есть профессия.

Последний довод произвел действие, вполне соответствовавшее желаниям говорившего. Молчание Кэтрин доказывало его неопровержимость.

Во вчерашнем разговоре упоминалось, что ей покажут все здание. Сейчас генерал предложил ей себя самого в качестве сопровождающего. И хотя Кэтрин надеялась познакомиться с домом в обществе его дочери, предложенный осмотр, суливший столько удовольствия при любых обстоятельствах, не мог ее не обрадовать. В самом деле, она провела в аббатстве уже восемнадцать часов, а успела пока осмотреть всего лишь несколько комнат! Раскрытая перед тем без особой надобности шкатулка для рукоделия была тут же охотно закрыта, и Кэтрин приготовилась следовать за генералом.

Когда же будет осмотрен весь дом, он рассчитывает на удовольствие прогуляться с ней по саду и парку.

Кэтрин поблагодарила его легким приседанием.

Но, возможно, ей приятнее совершить прогулку сначала? Погода как раз подходящая, а данное время года нельзя особенно полагаться на ее постоянство. Что же она предпочитает? Она может располагать им в равной степени для того и другого. Не подскажет ли его дочь – что больше по сердцу ее прелестной подруге? Нет, он уже понял это сам. Он ясно прочел в глазах мисс Морланд разумное желание воспользоваться чудесной погодой. Впрочем, разве она когда-нибудь принимала Ошибочное решение? В доме ведь всегда сухо и безветренно. Он безусловно подчиняется и покидает их только на минуту, чтобы взять шляпу.

Генерал вышел из комнаты, а разочарованная и расстроенная Кэтрин стала объяснять подруге, насколько ей неловко заставлять его идти на прогулку, когда ему этого вовсе не хочется, – всего лишь в угоду ее мнимому желанию. Мисс Тилни, однако, перебила ее, сказав с некоторым смущением:

– Мне кажется, самое правильное сейчас – это воспользоваться прекрасным утром. Не тревожьтесь за моего отца – он обычно гуляет в такое время.

Кэтрин не вполне поняла значение этих слов. Почему мисс Тилни смутилась? Не имеет ли генерал чего-нибудь против того, чтобы она осмотрела аббатство? Но ведь он сам предложил. И разве не странно, что он всегда так рано гуляет? Совсем не похоже на ее отца или мистера Аллена. Как обидно – она больше всего хотел осмотреть дом, и ей вовсе нет дела до усадьбы Если бы еще Генри был с ними. Теперь же она даже не сможет понять, чем любоваться. Тем не менее, оставляя эти мысли при себе, Кэтрин покорно, хотя и без удовольствия, надела шляпку.

Она, однако, была удивлена далеко превзошедшими ее предположения размерами аббатства, увиденного ею впервые с прилегавшей лужайки. Здание имело вид охватывающего большой двор прямоугольника – восхищенному взгляду зрителей открылись две его стороны, щедро украшенные готическим орнаментом, а остальное скрывалось купами старых деревьев или густыми посадками. Поднимавшиеся сзади и защищавшие его от ветра крутые лесистые холмы казались прекрасными даже в безлиственные мартовские дни. Ничего подобного ей еще видеть не приходилось. Впечатление было настолько сильным, что, не дождавшись более веских суждений, Кэтрин смело высказала, насколько она поражена и восхищена. Довольный генерал отнесся к ее отзыву вполне одобрительно – можно было подумать, что до сих пор собственная его оценка Нортенгера вызывала у него сомнения.

Далее им пришлось восторгаться садоводством, в которое генерал провел их через уголок парка.

Кэтрин не могла не поразиться, услышав, сколько оно занимает акров земли, – вдвое больше того, чем располагали вместе мистер Аллен и ее отец, включая церковный двор и фруктовые посадки. Бесчисленным шпалерам не было видно конца. Между ними возвышался целый городок теплиц. И среди всего этого трудилось, казалось, все население здешнего прихода. Генерал был польщен ее изумленными взглядами, которые подтверждали так же ясно, как и вырвавшиеся у нее восклицания, что она еще никогда не видела подобного великолепия, после чего скромно признал, что, хотя он и лишен честолюбия этого рода и не имеет в этом отношении никаких притязаний, он, мол, отнюдь не думает, что у него нет в королевстве соперников, – все же, если уж у него есть любимый конек, так это сад. Да, он влюблен в садовое дело. Будучи равнодушен ко всякой другой еде, он любит хорошие фрукты, а если не любит сам, то их любят его дети, его друзья. Наблюдение за таким садом, однако, хлопотливое дело; даже отличный уход не всегда вознаграждается урожаем наиболее ценных фруктов. Ананасные парники, например, принесли в прошлом году всего лишь сотню плодов. Мистеру Аллену такого рода огорчения, должно быть, знакомы?

– О нет, нисколько. Мистер Аллен совершенно равнодушен к саду – он туда даже не заходит!

С улыбкой торжествующего превосходства генерал пожелал себе такого же равнодушия, ибо ни одно посещение сада, увы, не обходится для него без огорчения – что-нибудь там непременно оказывается не так.

– У мистера Аллена большое тепличное хозяйство? – спросил генерал, объясняя устройство теплиц во время их осмотра.

– У него всего лишь одна маленькая теплица, которую миссис Аллен зимой использует для цветов. Время от времени ее протапливают.

– Счастливый человек! – заметил генерал с видом блаженного самодовольства.

Проведя их по всем закоулкам и показав Кэтрин каждый уголок, он настолько исчерпал ее возможности чем-нибудь любоваться и восхищаться, что в конце концов позволил девицам выйти через калитку. После этого генералу захотелось осмотреть недавно перестроенный чайный домик, и он предложил продолжить приятную прогулку, если мисс Морланд еще не устала.

– Но куда же ты, Элинор? Зачем нам идти по этой холодной сырой дороге? Мисс Морланд промочит ноги! Гораздо лучше пройтись по парку.

– Я так люблю этот путь, – сказала мисс Тилни, – что он мне всегда кажется самым лучшим и самым коротким. Хотя он и впрямь может оказаться сыроватым.

Перед ними была узкая вьющаяся тропинка через старый и густой ельник. И Кэтрин, привлеченная суровым видом леса и мечтая в него зайти, не смогла себе в этом отказать, даже риск вызвать неудовольствие генерала. Генерал почувствовал ее решимость и, тщетно выразив еще раз заботу о ее здоровье, был столь любезен, что больше не настаивал. Однако сам он не захотел их сопровождать, объяснив, что солнце светит здесь с неприятной для него стороны, так что он выйдет к ним навстречу по другому пути. Он удалился, и Кэтрин была даже встревожена, почувствовав, насколько ей стало легче в его отсутствие. Но поскольку тревога была не такой сильной, как переживаемое ею облегчение, она от нее не пострадала. Весело и беззаботно заговорила она о прелестной грусти, которую навевает подобное место.

– Мне оно особенно дорого, – ответила ее подруга со вздохом. – Здесь любила прогуливаться моя мать.

До сих пор Кэтрин ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь из членов семьи упомянул о миссис Тилни. Поэтому интерес, вызванный в ней печальным воспоминанием, явно отразился в выражении ее лица и в робком молчании, с которым она ждала каких-нибудь пояснений.

– Я часто гуляла здесь вместе с ней, – добавила Элинор, – хотя в те времена и не дорожила этими прогулками так, как сейчас. Я даже удивлялась тогда, что она выбрала это место. Оно стало мне дорого благодаря ее памяти.

«Разве оно не должно быть столь же дорого ее мужу? – подумала Кэтрин. – А между тем генерал даже не захотел сюда заглянуть!» Мисс Тилни молчала, и Кэтрин осмелилась сказать вслух:

– Ее смерть, наверно, была огромной утратой?

– Огромной, и даже растущей с годами ответила ее спутница приглушенно. – Когда это случилось, мне было всего тринадцать. И хотя переживала утрату с отчаянием, какое только возможно в этом возрасте, она до моего ее знания полностью не доходила. Всей ее глубины я тогда понять не могла. – Немного помолчав, она более твердым голосом добавила:

– Вы знаете, у меня нет сестер. И хотя мои братья ко мне очень привязаны, Генри проводит большую часть времени здесь, я за это ему так благодарна! – мне все часто бывает трудно не сознавать своего одиночества.

– Конечно, вам его должно не хватать очень сильно.

– Мать была бы со мной рядом всегда. Она была бы мне верным другом, оказывала бы на меня самое большое влияние.

– Она ведь была прелестной женщиной, правда? Необыкновенно красивой? В доме сохранился ее портрет? А почему она так любила это место? Оно сочеталось с ее угнетенным настроением? – Кэтрин задавала один вопрос за другим.

На первые три Элинор сразу ответила утвердительно. Два последних – оставила без ответа. С каждым отвеченным и неотвеченным вопросом интерес Кэтрин к покойной миссис Тилни возрастал все сильнее. Она не сомневалась, что этот брак был несчастливым. Генерал, конечно, не был преданным мужем. Он не любил мест, где она гуляла, – разве в таком случае он мог любить ее самое? К тому же при всем его внешнем лоске чувствовалось, что его обращение с женой не могло быть хорошим.

– Портрет висит в спальне вашего отца? – спросила Кэтрин, смущенная утвердительной формой своего вопроса.

– Нет, он предназначался для гостиной. Но отцу не понравилась работа художника, и в течение какого-то времени ему не могли найти места. А после ее смерти я его вскоре взяла к себе и повесила в моей комнате. Мне приятно будет вам его показать.

Еще одно подтверждение! Портрет – очень похожий – покойной жены, которым не дорожит ее муж. Он, должно быть, был к ней страшно жесток.

Кэтрин больше не старалась подавить в себе чувство, которое генерал, несмотря на всю свою обходительность, вызывал в ней с первой же встречи. И если раньше он действовал на нее угнетающе и был ей просто не по душе, то теперь она испытывала к нему настоящую неприязнь. Да, неприязнь! Его жестокость к этой замечательной женщине была просто чудовищной. Она читала о таких людях в романах. Мистер Аллен обычно находил подобных злодеев надуманными и неестественными. Но вот жизнь доказывала, что они существуют.

Она как раз пришла к этому выводу, когда тропинка кончилась и подруги снова встретились с генералом. И несмотря на все ее справедливое возмущение, Кэтрин была вынуждена идти с ним рядом, выслушивать его слова, даже улыбаться в ответ на его улыбки. Не получая, однако, больше никакого удовольствия от окружавшей природы, она вскоре замедлила шаг. Генерал это заметил и, тревожась о ее здоровье и как бы укоряя ее тем самым за недоброе о себе мнение, настоял, чтобы она и мисс Тилни вернулись в дом. Сам он должен был присоединиться к ним через четверть часа Они снова расстались, но отец тут же подозвал к себе Элинор и строго ей наказал, чтобы до его прихода она не показывала подруге аббатства. Повторно высказанное им нежелание допустить именно то, к чему Кэтрин стремилась больше всего, удивило ее особенно сильно.