Глава четвертая. Сейм в Шпейере, 1526 Г. Новые церковные порядки

Сейм в Шпейере, 1526 г. Новые церковные порядки. Цвингли и реформация в Швейцарии. Европейские замешательства до мира в Камбрэ. Протестанты. Турки под стенами Вены. Аугсбургский сейм

Последствия мятежа

Это восстание крестьян так же мало повредило делу нового учения, как и предшествовавшее ему восстание и поражение рыцарства. Однако многие частные лица из тех, которые «налагая руку на рало всегда оглядываются назад», постарались поскорее разделаться с этим религиозным вопросом, который, так или иначе, становился все более и более опасным; а ревностные приверженцы церковной старины, подобные герцогу Саксонскому Георгу, с великим усердием принялись доказывать своим союзникам, что между «лютерством» и только что подавленным восстанием крестьян существует теснейшая связь. Постепенно отовсюду стали сбираться и сосредоточиваться силы, готовые противостоять движению, вызванному новым учением, и наступление кризиса стало для всех очевидным.

Однако ближайший сейм, собравшийся в Шпейере летом 1526 года, был еще благоприятен евангелическому учению. На сейме еще раз большинство оказалось настроенным в пользу евангелическо-реформаторского учения. Три комиссии: курфюрстская, княжеская и составленная из горожан, вновь принялись за расследование церковных злоупотреблений, и все три, высказавшись за необходимость реформы, стали поговаривать о том, что следует отправить к императору, пребывавшему в Испании, посольство и просить его еще раз о созыве собора и отмене выполнения Вормсского эдикта. В высшей степени важным было то заключение сейма, в основании которого было постановление, что впредь до общего собора или до собора среди германской нации «каждое из государственных сословий должно так жить, так управляться и так держать себя, как надлежит ему ввиду ответственности перед Богом и его императорским величеством».

Шпейерский сейм, 1526 г.

Этим решением сейма, действительно, отдельным князьям и городским властям предоставлялось самостоятельно относиться к религиозным верованиям населения. Таким образом дело приняло во многих отношениях гибельный, но необходимый для его решения оборот. К тому же все надежды, которые в течение некоторого времени возлагались на юного императора, окончательно были покинуты. Ожидали, что ему удастся, при громадной мощи, сосредоточенной в его руках, объединить власть над Германией при посредстве сильного религиозно-реформационного движения, но ожидания эти не сбылись. Мудрено собрать смоквы с терниев.

«Благородная юная кровь» из рода Габсбургов, как оказалось, не сумела понять лучших сторон в этом движении и по отношению к религии проявила какое-то рабское подобострастие, которое потом передала и другим представителям своего дома. Затем и сама возможность проведения в жизнь религиозной реформы при посредстве сильного народного движения дважды окончилась неудачей. Для всех стало очевидным, что такую реформу способны осуществить только владетельные князья, высшие представители немецкой нации, мощь которых теперь простиралась уже и на область религии, следовательно, как бы удвоилась. И как обыкновенно случается во всех земных человеческих делах, гений начал борьбу, а посредственности предстояло ее закончить. В этом смысле можно сказать, что именно реформация привела к окончательному раздроблению Германии, или, вернее, закончила собою раздробление, уже давно существовавшее.

Новые церковные порядки

И вот образовались две противоположные группы: католическая, к которой примкнули Австрия, Бавария, южногерманские епископства, сторонники регенсбургских решений, и евангелическая, в состав которой вошли Саксония, Гессен, а также и несколько городов на севере и юге Германии. Но ни в общем, ни в частности это разделение не было проведено окончательно. Важные политические условия (с которыми мы еще ознакомимся впоследствии) побуждали или даже вынуждали императора Карла V еще в течение некоторого времени предоставить германскую нацию ее судьбе, и в течение двух ближайших лет евангелическое учение и миросозерцание уже настолько успело в Германии укорениться, что вновь искоренить его можно было бы только путем величайших усилий. Когда, лет 15 спустя, попытка подобного искоренения была действительно сделана, то она оказалась лишь поздним и напрасным усилием.

Новая жизнь Церкви за эти годы приобрела себе в Германии новые области для распространения, и в то же время сами формы ее успели окончательно окрепнуть. Появилась неминуемая потребность, даже необходимость, установления нового церковного устройства на основе евангелического учения. Такое новое устройство прежде всего было установлено в Гессене (в октябре 1526 г.), где умный и решительный ландграф Филипп вполне сознательно принял новое учение со всеми его прямыми и ближайшими последствиями. Это устройство введено было местным собором, собравшимся в Гамбурге. По древнехристианскому образцу было положено: священников избирают общины из собственной среды; епископы могут принадлежать ко всем слоям общества по своей профессии.

Как и в древнехристианской общине, рядом со священниками были поставлены особые попечители, обязанные заботиться о бедных. Епископы и выборные от общин составляют общий (или главный) синод, который из среды своей назначает выборных для ведения делопроизводства и трех визитаторов (или надзирателей). Каждая отдельная община имеет право отлучать своего члена от Церкви. Более властным характером отличалась та визитация церквей в курфюршерстве Саксонском, которая вполне заслуженно приобрела всеобщую известность (1527 г.). Несмотря на это, по согласованию с Лютером и совершенно в его духе, в дальнейшем поступали везде с величайшей осторожностью и снисхождением. Всюду имелась в виду главная сущность дела, а потому и старались избегать бесполезных пререканий пред лицом народа, позаботились о вознаграждении тех, которые лишены были пропитания или заработка, вследствие народных движений, или уничтожения монастырей и обителей, и стремились к тому, чтобы с пользой употребить доходы с церковных имуществ на школы, на благотворительные учреждения и прочее.

Нельзя при этом обойти молчанием то обстоятельство, что и курфюрсту, и Лютеру немалого труда стоило отстоять церковное имущество от алчного захвата со стороны дворянства, которое и тут не прочь было «пожать то, чего не сеяло». По примеру саксонских реформатов, и в Гессене, также на средства, доставленные церковным имуществом, была учреждена богословская семинария в Мерзебурге и четыре госпиталя в разных местах. И сообразно этому всюду воспользовались церковным имуществом для тех же благотворительных целей в Франконии, в Нюренберге, в Люнебурге, в Ост-Фрисландии, в Шлезвиге, в Голштинии, в Силезии. В связи с этими полезными учреждениями, на осуществление которых требовалось известное время, Лютер выпустил в свет полезнейшее из своих произведений – Катехизис, приспособленный для общего понимания. Во всех этих преобразованиях внутри Церкви важно было то, что и проповедь евангельская, и поучение паствы поручено было людям, которые, хотя по образованию своему и стояли выше уровня толпы, но все же исходили из ее среды, а не составляли отдельного, обособленного и чуждого народу сословия, как католическое духовенство. К этому же времени относится и устранение безбрачия духовенства и неправильного отношения его к женщинам. В бурном 1525 году Лютер и сам вступил в брак, он женился на монахине, Екатерине фон Бора, и получил возможность вполне насладиться радостями домашней жизни и супружеского счастья. Таким образом, и с этой стороны в народную жизнь германской нации была внесена правда и естественность удовлетворения важнейших житейских потребностей.

Портрет Екатерины фон Бора, кисти Луки Кранаха

Собственноручное письмо Лютера к его жене Катерине

Адрес на оборотной стороне: «Моей милой хозяйке Кэти Лютерине фон Бора. В собственные руки».

От 18 сентября 1541 г. (Жена Лютера, Катерина, вероятно находилась в это время в своем имении в Цюльсдорфе).

G & Р (Gratiam et Pacem: Милость и мир). Милая Кэти. Посылаю к тебе наскоро Урбана, дабы ты не испугалась, если до тебя дойдет какой-либо слух о турках. Еще же удивляет меня то, что ты сюда ничего не пишешь, и не подаешь о себе вестей, тогда как знаешь, что мы здесь о вас тревожимся, ибо Мейнц, Гейнц и многие из дворянства в Мейссене очень враждебно к нам относятся. Продай что можно, сделай все необходимые распоряжения и возвращайся домой. По моему соображению, положение дел скверное, и Бог, видимо, желает нас за наши прегрешения поучить лозой своего гнева. Бог тебе защитник – Аминь. Воскресенье, после Лампертова дня.

М. Лютер

Герцогство Пруссия

Важнейшими в числе территорий, приобретенных за это время новым учением, были: область владений Тевтонского Ордена и часть Швейцарии. Не мешает при этом заметить, что магистр Тевтонского Ордена (из рода Гогенцоллернов), Альбрехт Бранденбургский (с 1511 г.), примерно в это же время, по Краковскому миру, получил в 1525 году орденские владения в лен от Польши, в качестве наследственного герцогства Пруссии, и правил ими с той поры уже как герцог Прусский. Этот акт вскоре был закреплен его бракосочетанием с принцессой датской. Затем герцог открыто перешел на сторону евангелического учения. В Швейцарии, между тем, это учение пошло особым путем развития, которое внесло новый момент в реформационное движение этого века.

Реформация в Швейцарии. Цвингли

Религиозная оппозиция развилась в Швейцарии очень рано. Человек, с именем которого связана вторая из главных форм реформаторского движения, был Гульдрих Цвингли. В 1484 году, в самый новый год, он родился в Вильдгаузе, в Тоггенбургском округе, и был сыном старшины этой небольшой общины. Ему не пришлось, как Лютеру, пройти тяжкую школу бедности. С ранней юности предназначенный к духовному званию, он уже в 15-летнем возрасте принялся за учение в Вене, Берне, Базеле, примкнул к гуманистическому направлению и углубился в изучение классиков, а также греческого Нового Завета в издании Эразма. Не вдаваясь в тяжкую душевную борьбу, вынесенную Лютером, простым путем научного исследования и мышления, он уже в 1516 году пришел к выводу, что папство, собственно говоря, не имеет никакой основы в Святом Писании, что, конечно, и не потребовало особенных усилий. В то же самое время (и в этом смысле также совершенно отличный от Лютера) Цвингли обратил внимание и на решение практически-политических вопросов, тем более, что он успел и свет повидать. В 1506 году, еще в молодых летах, избранный в проповедники в Гларус, он дважды успел побывать с ландскнехтами в Италии; он там и на коне, и под конем бывал, и даже писал после того против наемничества и бродяжничества швейцарской молодежи, среди которой это зло укоренилось еще издавна. В 1516 году он возведен был в сан священника в Эйнзидельне, посещаемом множеством богомольцев. Здесь-то дерзнул он начать свои проповеди на основании Евангелия и евангельской морали, однако настоящее поприще для его проповеднического таланта открылось только тогда, когда он, в самом расцвете лет, занял место священника при Цюрихском соборе. Здесь с замечательной ясностью и с убедительным красноречием стал он проповедовать, а предметом проповеди своей избирать содержание отдельных книг Нового Завета в их полном объеме и последовательной связи. Мысль была новая и плодотворная! При этом его и в народе очень любили. На своем веку он научился обращению с людьми, и он всюду – в домах у горожан, у крестьян – был желанным гостем. В 1521 году опять предстоял набор наемников для папы. Олигархам в кантонах подобные наборы доставляли своего рода выгоды, и вот снова Цвингли начинает писать и проповедовать против этого безобразия. Патриотическое чувство, которым проникнуты его проповеди, придает его словам громадную силу. Грозно звучала его речь, когда он, указывая на красные шапки и плащи папских послов, говорил: «Стоит только их выжать, и вы увидите, как из них закаплет кровь ваших сыновей, братьев, отцов и друзей». Впрочем, нельзя не заметить, что введение здесь реформации было в значительной степени облегчено той осторожностью, с которой обязательно производились эти наборы наемников посланцами папы. Почти на глазах папских кардиналов и нунциев укоренялось здесь евангелическое учение. Совет города Цюриха с самого начала движения был на стороне Цвингли, и когда весной 1522 года, иные стали нарушать посты и епископ Констанцский стал на это жаловаться городскому совету, тогда-то, собственно, и началось реформационное движение. Совет решил очень мягко. Никто не должен нарушать поста без уважительной причины, но не коснулся проповеди, которая вскоре стала порицать и безбрачие духовенства. Решительным событием в данном случае был диспут, которого потребовал сам Цвингли, и которому он в 67 тезисах предпослал исповедание веры, поразительное по своей ясности. Диспут происходил 23 февраля 1523 года и епископский викарий играл на нем весьма жалкую роль, а так как он не коснулся Цвинглиева исповедания веры и ни в одном из его тезисов не указал никакой ошибки, то совет уполномочил Цвингли продолжать его проповедь и дело сделалось как бы само собой. Немецкий язык введен был в богослужении вместо латинского, доходы монастырей были обращены на школьные потребности, священники стали жениться, монахи – покидать свои кельи. Община становится распорядительницей церковных дел, в противоположность общей, Вселенской Церкви, город Цюрих сам собою отделяется от епископства Констанцского, от папы, от Церкви. Местные сельские общины последовали примеру горожан цюрихских, и так пошло дело далее по всем кантонам. Причем везде на этой почве демократический принцип шел рука об руку с реформационным против олигархического, который всюду держал сторону папы.

Цвингли. Портрет работы Ганса Асперома

Итак, первое отличие швейцарской реформы от общегерманской реформации, можно сказать даже главное, чем она дополнила и даже превзошла германскую реформацию, было восстановление, или, лучше сказать, возрождение понятия общины. «Гёнг и Кюснахт, – говорил Цвингли, – сами по себе представляют скорее настоящую Церковь верующих, нежели все вместе собранные епископы и папы». Из этого уже само по себе должно было развиться практически-политическое воззрение на общину. Община – самостоятельная единица, которая ни от кого не должна зависеть; община, следовательно, – республика. Такое воззрение уже существенно расходилось с консервативным воззрением Лютера. Между тем как Лютер хочет отстранить лишь то, что противно положительным указаниям Святого Писания, на основании правила: «Кто не против меня, тот со мной», – Цвингли, напротив, стремится все устранить, чего нельзя положительно доказать на основании Святого Писания, и придерживается правила: «Кто не со мною, тот против меня». Вот почему и в самом культе здесь старались, по возможности, вернуться к древнехристианскому образцу. После краткой, но сильной борьбы, вся обрядовая сторона религии и все внешние формы были устранены. Органы смолкли, лучшие церковные изображения были забелены, а с 1525 года и самому приобщению Св. Тайн придан был вид древнехристианских агапий. Со всякими фантастами и лжеучителями, восстававшими против установленного властями церковного строя, здесь не церемонились: или изгоняли их, или топили в реках и тотчас же восстанавливали спокойствие.

Реформаты

Само собой разумеется, что такая последовательная, ясная и положи тельная реформа должна была привлекать к себе многих. Почти во всех кантонах союза приверженцы нового учения оказались в большинстве. В 1528 году церковный и политический переворот произведен был в могущественнейшей из этих общин, в Берне. И только в 5 старейших кантонах: Люцерне, Цуге, Швице, Ури, Унтервальдене, а также во Фрейбурге и Валлисе, старокатолическая партия тесно сплотилась и удержалась. Учение Цвингли стало быстро распространяться и вне пределов Швейцарии, вследствие весьма оживленного обмена письмами и печатными произведениями, установившегося между швейцарскими и верхненемецкими городами. И вот в Ульме, Меммингене, Линдау, Констанце, Аугсбурге, Рёйтлингене, Страсбурге распространилась всюду проповедь по образцу Цвингли. Весь вопрос сводился теперь к тому, в какой степени оба направления нового учения, обозначаемые именами Лютера и Цвингли, смогут согласоваться между собой, и смогут ли при этом противостоять угрожавшей им опасности насильственного подавления, которая возрастала все более и более и надвигалась неудержимо.

Европейские государства. Война 1521 г.

Весьма серьезные политические замешательства воспрепятствовали Карлу V привести Вормсский эдикт в исполнение, в общем применении его к Германии. В 1516 году Нойонский договор прекратил на время столкновения между испанцами и французами в Италии. Но соперничество молодых монархов способствовало тому, что мир оказался непрочным и война разгорелась вновь в 1521 году. Император требовал, чтобы французы очистили занятые ими имперские ленные города, Милан и Геную, отказались бы от своих притязаний на Неаполь и от ленных прав на Артуа и Фландрию, а также уступили бы герцогство Бургундию, которым следовало по праву владеть императору Карлу V, как потомку древних герцогов Бургундских. Военное счастье оказалось на стороне императора Карла V. Главным театром войны, весьма естественно, была Северная Италия. Здесь французы вынуждены были уступить Милан, а затем потерпели поражение при Бикокке. В том же году вступил на престол папа Адриан, который, в противоположность своим предшественникам, уже потому поддерживал германского императора, что ожидал от него подавления новой ереси. С другой стороны, важным союзником Карла V явился один из первых вассалов французского короля герцог Карл Бурбонский. Причины чисто личного и финансового свойства привели к разрыву между королем и этим магнатом, человеком, не только весьма богатым и могущественным, но и весьма способным. После смерти супруги своей он увидел себя впутанным в процесс, который грозил ему утратой большей части его владений, в связи с чем и обратился за защитой к королю английскому и к императору германскому, которые, при помощи герцога Бурбонского, могли надеяться на возможность вести войну в пределах самой Франции. Честолюбивый Генрих VIII даже мечтал уже о властвовании над обеими странами, как властвовали некогда Плантагенеты... Однако Франциск I заподозрил герцога в сношении с врагами Франции, а герцог еще не успел подготовиться к открытому восстанию, и едва сам мог спастись, а от его двух герцогств, двух княжеств, четырех графств, двух виконтств и семи баронств ему остался только его добрый меч, который он теперь и принес на службу императору, вынужденному ради своих интересов, отстаивать и его собственные.

Ландскнехты Карла V во время его первой войны против Франциска I. Гравюра на дереве работы Шеффелина, 1520 г.

Битва при Павии, 1525 г.

Нападение на Францию с юга не удалось (1524 г.). Война опять перенесена была в Италию. И вдруг, в феврале 1525 года, произошла неожиданная развязка. Около Павии стояли французские войска под начальством своего короля. Против них – императорские войска, бывшие на плохом содержании и жаждавшие скорейшего решительного сражения. Утром 24 февраля случайно завязалась битва, в которой король Франциск I, храбрый рыцарь, но плохой полководец, принимал самое горячее участие во главе отборного отряда тяжеловооруженных знатнейших рыцарей. В критический момент боя, когда часть его войска очутилась между двух огней (с одной стороны между испанскими ветеранами и с другой – гарнизоном Павии, сделавшим вылазку), король подскакал к рыцарям, чтобы ободрить их своим присутствием, но отступавшие отряды увлекли Франциска I, и он попал в плен. Поражение французов было полное и стоило им громадного по тому времени урона – 10 000 человек убитыми.

Взятие в плен Франциска I в битве при Павии. Гравюра на меди работы М. Мериана

Мадридский мир. 1526 г.

Пленный король французский был увезен в Мадрид, и там, 14 января 1526 года, подписал мирный договор, по которому обязался отказаться от итальянских притязаний, от ленных прав на Артуа и Фландрию, уступить герцогство Бургундию, вступить в брачный союз с сестрой императора, Элеонорой, кроме того, обещал, совместно с императором, действовать против турок и еретиков.

Государственные чины должны были утвердить этот мирный договор. При торжественном богослужении, положа руку на Евангелие, Франциск I поклялся не нарушать этого мира ни единожды в жизни. Он простился, его проводили до границы. На мосту, перекинутом через р. Бидассоа, отделяющую Францию от Испании, он был обменен на двоих своих сыновей, которые должны были остаться заложниками у императора.

Франциск I, король французский.

Гравюра Платт-Монтана с картины Клуэ

Коньякская лига

Но победа была слишком значительна и заключенный договор был до того выгоден противнику, что Франциск I не мог его соблюсти, да и Франция не потерпела бы этого. Составив тайный протест, король передал его папе Клименту VII, преемнику Адриана. В качестве Медичиса, а тем более итальянского государя, исконно враждебного усилению императорской власти, Климент одобрил нарушение клятвы. Этот наместник Христа выразил, что допускает мадридский договор в том предположении, что король его не сдержит. И если только Франциск I нуждался в облегчении ему способов к измене, то у папы было под рукой и средство: королю следовало заявить, что он не может выполнить своих обещаний, даже если бы и хотел. В этом была доля правды: не Франция, а только лично король попал во власть императора при Павии, и в этом плену он не обладал и малейшей долей той свободы, которой должен пользоваться побежденный властитель, дабы его решения стали обязательными и для его подданных. Вследствие этого, едва получив свободу, Франциск присоединился к Коньякской лиге, в которую входили: папа, Венецианская республика, некоторые мелкие владетели и Англия, до того времени действовавшая против Франции, и выступил, вместе с ними, против императора. Так началась вторая франко-испанская война, чудным образом серьезно повлиявшая на ход немецкой реформации.

Вторая война

Обстоятельства складывались так, что у императора еще не было возможности претворить в жизнь грозные слова, произнесенные им в Вормсе. Антипапистское движение в Германии было фактором, с которым поневоле считались оба правоверные политика: папа, восстававший против императора, и император, боровшийся с папой. Этот разрыв между двумя охранителями христианской Церкви должен был вскоре заявить о себе самым страшным событием.

Взятие Рима. 1527 г.

Призывной барабан императорских вербовщиков в горных имперских городах привлек, на этот раз, небывалое число ландскнехтов, и император не напрасно упомянул в своем манифесте (сентябрь 1526 г.) о политике папы, противодействовавшей «евангелическому учению». В своем послании к кардиналам (октябрь), он тоже горько жаловался на эту политику: «Папа поступает со мною крайне несправедливо». Наемные войска не опасались, на этот раз, скудости жалованья. В Риме, который на деялись взять, золото можно было загребать лопатами.

К испанским и итальянским войскам присоединились 11 000 наемни ков и 20 000 имперцев. Во главе армии стоял герцог Бурбонский Карл. Он двинулся по большой дороге к Риму. Перемирие между папой и королем неаполитанским было помехой к пропуску войска, но немецкие ландскнехты в полном единодушии с католиками-испанцами подняли бунт и заставили герцога вести их далее. 5 мая 1527 года армия была уже под стенами Ватикана. Завоевание Рима стоило жизни самому герцогу: он был сражен пулей во время штурма, который начался на следующее утро, но вообще взятие города обошлось небольшим числом жертв. Испанцы и немцы соперничали в отваге. Последние воодушевились до того, что им чудилось, будто сам Господь предшествует им среди облака. Папа успел вовремя укрыться в замок Св. Ангела. Он медлил согласиться на требования победителей, которые, обождав до полуночи, разрешили потом солдатам похозяйничать в городе. Ужасы, творившиеся в городе, приобретали особую окраску оттого, что участвовали в этих бесчинствах и насилиях, совместно, с одной стороны – воины-католики, неаполитанцы и испанцы, с другой – еретики. По свидетельству итальянского историка, почти все немецкие солдаты «были заражены лютеранской язвой». Пока испанцы старались преимущественно нахватать денег, а неаполитанцы позорили себя самыми отвратительными жестокостями и насилиями, немцы устраивали злобные потехи, переряжаясь в кардинальские одежды. Так, одного солдата нарядили папой с тройной бумажной тиарой на голове. Он благословлял прочих кружкой пива перед самым замком Св. Ангела. Потом они устроили консисториальное заседание и кричали, подняв полы вверх: «Папа Лютер! Папа Лютер!» Климент тщетно ожидал выручки от лиги; он должен был согласиться на уплату 400 000 скуди и на уступку нескольких крепостей. Добыча, награбленная войском, оправдала самые смелые ожидания победителей: ее насчитали в десять миллионов. Следующий год (1528) также не принес счастья лиге, хотя к ней присоединился и английский король Генрих VIII. Французы двинулись большими силами из Неаполя, но страшная эпидемия опустошила армию, и они сразу потеряли все то, что успели завоевать.

Барселонский мир и Камбрейский мир, 1529 г.

Но победа над Римом была так же слишком велика, как и победа при Павии. Католические сферы были недовольны ею и император должен был как-либо примириться с папой. Мир был заключен в Барселоне (1529 г.). Неаполь освобождался от уплаты ленной подати пап, имперские войска получили дозволение проследовать в Тоскану через Папскую область; взамен этого, Флоренция была возвращена фамилии Медичи, к которой принадлежал сам папа, и один из папских племянников, герцог Флорентийский Александр Медичи, получал в супруги дочь императора. Но важнейшей статьей этого договора была та, по которой император обязывался помогать папе в защите «Христа против наносимого Ему оскорбления» в религиозном вопросе.

За этим мирным договором с папой последовал другой, заключенный с французским королем в том же году в Камбрэ, что в нынешнем французском Северном департаменте. Переговоры велись женскими членами царственных домов: невестой короля, сестрой императора Элеонорой, матерью короля Луизой Савойской, и теткой императора Маргаритой, правительницей Нидерландов. Главнейшие условия этого «Дамского мира» были следующие: Франция отказывалась вновь от Милана и от своего верховенства над Артуа и Фландрией. Она обязывалась выплатить два миллиона выкупа за принцев, содержащихся в Мадриде. Взамен этого, что было важнейшим, она сохраняла Бургундию. Брак Элеоноры с королем подтверждался и был заключен в 1530 году. Статья насчет ереси, бывшая в мадридском мирном трактате, повторялась и здесь, что и было причиной такого успеха мирных переговоров.

Битва при Могаче, 1526 г.

Чтобы оценить вполне положение Карла V в начале 1529 года, необходимо заметить, что Габсбургский дом получил в последние годы еще две короны: венгерскую и богемскую, доставшиеся ему вследствие роковой битвы при Могаче, на Дунае (1526 г.). Король Людовик II, владевший Венгрией и Богемией (с 1514 г.), погиб в этом сражении с турками, вдесятеро его многочисленнейшими. Эрцгерцог Фердинанд, женатый на сестре убитого короля, являлся естественным претендентом на его наследие. В Венгрии он одолел весьма могущественного кандидата на тот же престол, избранного национальной партией и поддерживаемого турками, члена знатного дома Заполиев, Иоанна, графа Чипского и воеводу Седмиградского; в Богемии ему пришлось бороться с еще более опасным кандидатом, герцогом Вильгельмом Баварским, но он одержал верх и над ним, сделав некоторые уступки по религиозным вопросам и ловко воспользовавшись тогдашними натянутыми отношениями Габсбургов к папе. Он был коронован в Праге как король Богемии 24 февраля 1527 года, а 3 ноября того же года как король Венгрии, в Штульвейсенбурге.

Сейм в Шпейере, 1529 г.

Положение императора было самое блестящее или казалось таким. Все удавалось ему, по-видимому, и отсюда неизбежно естественным путем у него должна была зародиться мысль: покончить совершенно с немецкой ересью. Много было высказано на тему о том, сколько великого мог бы совершить Карл, если бы он стал на сторону евангелического учения. Но лишь весьма немногие люди могут стряхнуть с себя влияние той умственной атмосферы, в которой они выросли, а Карл, при всем своем уме и значительности в известном круге действий, принадлежал все же к разряду весьма обыкновенных людей. Он вырос в Испании, где схоластика, дожившая уже свой век в остальной Европе, еще только что развивалась, и где вспышки народной борьбы с маврами чередовались с торжественными возведениями еретиков на костер, насильственно обращенных мусульман повергали ниц перед Святая Святых, мечети обращались в храмы и последователи Колумба переплывали океан для распространения истинной веры такими же неуклонными способами. Для уразумения евангелического движения Карлу требовался бы больший ум и образование более глубокое: это движение казалось ему лишь явлением преходящим, вызванным мирскими побуждениями и подлежащим подавлению тоже мирскими средствами. Ко всему этому, он, для которого вера была мыслима лишь в образе единой Церкви, и именно явной католической римской Церкви, искренне и серьезно считал себя как мирского главу христианства, как охранителя этой самой единой Церкви, обязанным защищать ее всеми своими силами. Иначе и быть не могло, потому что он был набожен и совестлив на свой лад, что и заставило его послать предостережение в этом смысле рейхстагу, собиравшемуся в Шпейере, в феврале 1529 года.

Протестанты

Стало очевидно, что для евангелического учения наступают тяжелые времена. Реакция, необходимо следующая за всяким большим умственным движением, давала себя чувствовать. Видя, что дело становилось серьезным, многие свернули на прежний путь, и весьма характерен тот факт, что отступились от опасного учения, не в малом числе, гуманисты, -и между ними, спустя еще год, сам главный составитель «Писем темных людей» Кротус Рубианус, как это зачастую бывает с людьми, обладающими пылкой головой, но холодным сердцем. Партии разделились, в католических землях начались суровые преследования за ересь; натянутость положения и взаимное жгучее недоверие в евангелическом лагере были видны из того, что ландграф Гессенский, а через него и курфюрст Саксонский, были обманно уверены одним из своих служащих Оттоном фон Пак в обширном союзе католиков разных сословий против последователей нового учения. Не проверив подлинности представленного ему подложного документа и не усомнясь в доносе, делаемом весьма подозрительным лицом, ландграф грубо нарушил мирный договор и вторгся в Вюрцбургскую епархию, епископ которой был выставлен участником мнимого союза. На новом рейхстаге сторонники «нового учения» оказались уже в меньшинстве. Опираясь на выгодное для них политическое положение, императорские комиссары, возвещая весьма решительно о созвании нового собора, предложили вычеркнуть во все ту статью, которая была утверждена решением предшествовавшего рейхстага (1526 г.) и подавала повод ко всем смутам; иначе говоря, они требовали немедленного исполнения Вормсского эдикта. В комиссии, назначенной по этому делу, староцерковники имели решительный перевес и постановление рейхстага, одобренное большинством сословных чинов, гласило, что отныне не допускались никакие дальнейшие новшества, никому не воспрещалось отправлять богослужение по-прежнему, духовенство сохраняло свое верховное положение, секты, противоречившие таинству истинного тела и крови Христовой, равно как и перекрещенцы, не должны быть долее терпимы. Остальное подлежало решению духовного съезда, еще принимаемого за высшую и конечную инстанцию, пока события не разрушили и то самообольщение, по которому какое-либо человеческое собрание может решать высшие вопросы совести и желания жить согласно Божескому закону. На этом сейме для сословных чинов, примкнувших к новшеству, весьма важно было то, что им выяснилось, по крайней мере, насколько большинство в рейхстаге не может еще решать дела в религиозных вопросах. К этому соображению примешивался и мирской повод. Решение последнего рейхстага было большой победой территориальных властей, верховенства земельной аристократии, и отказ от такого приобретения был немыслим. Сверх того, дело зашло уже слишком далеко для того, чтобы можно было повернуть назад, и так как большинство твердо стояло на своем, то меньшинству не оставалось ничего, кроме протеста против принятого решения. Этот протест был изложен в пространном документе, в котором свободное собрание священного христианства – немецкий национальный собор – заявляло императору, что люди будут отныне держать ответ лишь перед Богом и его императорским величеством. Этот документ, благодаря которому новому учению, ставшему такой силой, придано название «протестантства», был подписан именитейшими из последователей евангелического учения: курфюрстом Саксонским, ландграфом Гессенским, герцогом Эрнстом Люксембургским, князем Ангальтским Вольфгангом, и маркграфом Георгом Бранденбургским, с которыми разделили честь и опасность 14 имперских городов: Страсбург, Ульм, Констанц, Линдау, Мемминген, Нюренберг, Нордлинген, Гейльброн, Кемптен, Исни, С.-Галлен, Вейсенбург, Виндгейм и Рейтлинген.

Из числа этих первых протестантов ландграф Гессенский был более других государственным человеком. Он понял, что, зайдя так далеко, ничего не стоило уже сделать еще шаг и заключить формальный союз против угрожавшего порабощения. Но это было далеко не так просто, как может казаться в наше время, когда политические союзы заключаются даже между врагами без всякого зазрения совести, если только предвидится, что таким путем можно поживиться чем-нибудь насчет третьего лица.

Беседа в Марбурге, 1529 г.

Прежде всего требовалось уничтожить рознь, господствовавшую в среде самой евангелической партии, причем одно из этих несогласий грозило пустить глубокие корни. Это был спор между Лютером и Цвингли, возникший еще в 1524 году, по поводу учения о таинстве причащения – «трапезе любви», разжигавшей более, чем что-либо, всякие распри между христианами. Цвингли по своему природному стремлению к ясности образов, равно как и его Меланхтон Околампадий, принимал слова Писания просто в смысл прощальной Вечери, видя в известном изречении Христа о теле и крови не более, как иносказание, нечто подобное тому, как, в других случаях, Спаситель называл себя лозою, путем и проч. Лютер не удовлетворялся этим. Его религиозное глубокомыслие, вскормленное старыми мистиками, потребность принимать тайны христианства за нечто осязаемое, – все это возмущалось в нем против такого, чисто отвлеченного, воззрения. «Сатана хочет теперь суесловить», – говорил он с раздражением. Совершенно понятно, что отсюда должен был развиться богословский спор, и один пункт, в котором эти богословы не сходились, заставлял их позабыть о девяносто девяти, по которым они были согласны. Чтобы достигнуть соглашения между сторонами, весьма желательного при данном положении дел, ландграф, по своему здравомыслию более склонявшийся к толкованию Цвингли, устроил личное свидание споривших в Марбурге (октябрь 1529 г.). При этом религиозном собеседовании, оба вожака Лютер и Цвингли, более сошлись, как это обыкновенно случается при личной встрече двух честных противников: они вели спор в более разумном тоне, нежели многие тогдашние и позднейшие богословы. Они были совершенно согласны в мнениях по многим пунктам и согласились в обоюдных отступлениях от римского вероучения; но вопрос о таинстве причащения остался столь же спорным. Лютер негодовал на ясную твердость швейцарца, которую принимал за еретическое высокомерие. Чтобы оградить себя от доводов Цвингли, он начертил перед собой на столе изречение: «Сие есть тело мое», и прервал собеседование жестким и несправедливым замечанием: «В вас другой дух, нежели в нас».

Не понимая вовсе целей ландграфа, он отказал Цвингли в полной братской любви, допуская к нему лишь любовь общехристианскую, которую обязуется питать всякий и к врагу своему. Политическая цель свидания не была достигнута, так как горные города не могли подписать так называемых «швабахских статей», потому что они были составлены в строго лютеранском смысле по указанному важному вопросу. Но было еще другое препятствие к осуществлению протестантского союза. Император был властью, установленною от Бога (посл. к римл. 13. «Противящийся властям, противится Божиему постановлению»), а Лютер, прежде всего, был против всякого перетолкования ясных слов Писания или старания пригнать их к известным обстоятельствам. Каждый, подобно ему, всегда и везде должен был держаться этих слов, хотя бы и с опасностью для себя, и если бы император прибыл, страна была обязана его допустить. Многие, даже среди князей, разделяли мнение Лютера, а большинство признавало безусловно всякое его решение. Колебания и сомнения распространились повсюду, тормозя дело. Это было не умно, не согласно с политикой, не могло долго продержаться; но, само по себе, представляет нечто необычайно величественное. Совесть и Священное Писание становились вновь силами, не поддававшимися беззаветно людским расчетам. «На Господа можем положиться, – говорил Лютер, – Он нас не оставит».

Османы под стенами Вены, 1529г.

И действительно, помощь пришла на этот раз совершенно неожиданно и была уже близко. В мае того же года Османский султан Сулейман Великолепный (с 1520 г.) приготовился к новому большому нашествию на Западные государства. В войске его насчитывалось до 250 000 человек, и оно безостановочно надвигалось на наследственные земли Габсбургов. Знатные венгерцы из партии Иоанна Заполия бежали в турецкий лагерь, в который была привезена и уважаемая святыня, древняя корона Св. Стефана. Османские полчища достигли беспрепятственно равнины перед Веной и разбили свои бесчисленные шатры вокруг города. Они привели с собой до 20 000 верблюдов, рассчитывая на приобретение громадной добычи.

Перед лицом общей опасности религиозная вражда на время утихла. В спешном порядке католические и протестантские князья встали под ружье, и все силы государства собрались под командованием пфальцграфа Фридриха, который должен был повести армию от Линца к Вене. Военное счастье, сопровождавшее императора в последние годы, не оставило его и на этот раз. Устоять Вене представлялось маловероятным, так как численность гарнизона города не превышала 17 000 человек, а судя по опыту прошлых лет не приходилось рассчитывать и на то, что войска, спешившие Вене на выручку, подоспеют вовремя. Но город решился сопротивляться, боевой дух защитников города ничуть не ослабел даже тогда, когда турецкие стрелы посыпались уже на крыши домов, расположенных вблизи городских стен. Началась подземная война с применением мин и контрмин. Османы подступили к Вене 26 сентября, 9 октября они пробили брешь между Каринтийскими воротами и цитаделью, и штурм начался. В течение этого и следующего дня осаждающие несколько раз были отброшены от стен города. Сулейман пришел к убеждению, что Всевышний на этот раз не захотел сделать так, чтобы город отошел к Турции, тем более, что он уже был осведомлен о приближавшейся подмоге. Ночи становились холодными, горы заиндевели, дальнейшее пребывание у Вены могло сделать обратный поход крайне опасным. Пробив еще одну брешь, Сулейман повел свои войска на новый приступ, но фанатизм и боевой задор не воодушевляли уже его солдат. Штурм был отбит, и на следующее утро турецких палаток у стен Вены уже не было (1529 г.).

Турецкий воин, ведущий пленных австрийских поселян. Гравюра на дереве работы Ганса Гульденмундта

Император и папа

Таким образом, Карл добился нового большого успеха и ничто уже не препятствовало ему заняться целенаправленным искоренением ереси. В феврале 1530 года папа (к этому времени уже его союзник) короновал его в Болонье; однако Карл все еще старался покончить дело с еретиками мирным путем и имел на то свои основания. Он относился совершенно серьезно к собору, тогда как папа путем всевозможных ухищрений, проволочек и уклончивых заявлений всячески оттягивал это мероприятие.

Гусситские войны, прокатившиеся более столетия назад, показали, что война из-за религиозных споров – это не пустые разговоры. А ведь ни Карл, ни Фердинанд не были настолько властными хозяевами в своих владениях, чтобы иметь возможность безусловно распоряжаться их ресурсами. Опасность турецкого вторжения не миновала, она была лишь отстранена на время, так как большая часть Венгрии все еще находилась в руках султана. Карл, будучи от природы рассудительным, не спешил с принятием решений и никогда не поддавался эмоциям. Он надеялся искоренить религиозные заблуждения своим собственным авторитетом, не прибегая к силе оружия. И эта уверенность имела под собой реальную почву потому, что положение Карла было теперь совершенно иным, нежели девять лет назад в Вормсе. Его политическое и личное влияние с тех пор значительно укрепились.

Сейм в Аугсбурге, 1530 г.

Карл решил лично принять участие в сейме, созванном им в Аугсбурге. Главными предметами обсуждения были: опасность со стороны турок и религиозные заблуждения. Королевское окружение уже было в предвкушении победы. Еще в Италии, имперский канцлер Гранвелла заверял Карла, что протестантские князья разлетятся, как голуби, над которыми реет ястреб.

Въезд Карла в Аугсбург был организован с большим великолепием (16 июня 1530 г.). Вечером император показался на мосту через Лех, на котором был встречен курфюрстом Майнцским, архиепископом Альбрехтом из дома Гогенцоллернов, который приветствовал его от имени всех собравшихся. Затем шествие продолжилось: впереди шли два взвода ландскнехтов из лейб-гвардии императора, затем войска курфюрстов, сначала 160 всадников Иоанна Саксонского, в основном дворяне, князья и княжеские сыновья, далее баварцы в количестве 450 всадников, на конях в блестящей сбруе и в красных кафтанах. За курфюрстскими людьми следовали придворные служители императора и его брата, затем знатные персоны: Эрнст Люнебургский, Генрих Брауншвейгский, Георг Саксонский, ландграф Филипп, крайний консерватор со своим зятем, вождем протестантов, герцоги Баварские, князья Бранденбургского дома и т. д. За ними ехали курфюрсты. Курфюрст Саксонский по старому обычаю нес впереди меч. Наконец, следовал сам император, уже не юноша, как в Вормсе, а тридцатилетний мужчина, в испанской одежде, верхом на польском жеребце, под балдахином, который несли шесть членов аугсбургского совета. По сторонам от балдахина ехали верхом: король Фердинанд и папский легат. Шествие замыкали кардиналы, епископы и другие духовные сановники. «Было много епископства и великого духовенства, – как записано в одной из летописей, – иностранные послы, за ними конница императорская в желтых кафтанах, королевская – в красных кафтанах». В заключение шли войска имперского города Аугсбурга, пехота и конница. После молебна в соборе император отпустил князей и отправился во дворец.

Процессиональное шествие Карла V и папы Климента VII после коронования в Болонье (24 февраля 1530 г.).

Изображение, заимствованное из большой современной гравюры на меди, исполненной Николаем Гогенбургом, как очевидцем этого торжества, и посвященной «августейшему и непобедимому императору Карлу V»

Император Карл V на 31 году жизни

В тот же вечер он пригласил к себе в особую комнату протестантских князей: Иоанна Саксонского, которого тщетно приглашал и Инсбрук, маркграфа Георга Бранденбургского, герцога Франца Люнебургского и Филиппа Гессенского. Здесь, именем императора, король Фердинанд потребовал от них отмены проповедей в церквах. Филипп ответил что-то о чистоте Божьего Слова, о Святом Августине. Тогда император лично повторил свое требование. Маркграф Георг, будучи уже в преклонных годах, поседевший на императорской службе, возразил с юношеским пылом, что лучше даст себе голову отсечь, нежели откажется от чистой веры. «Любезный князь, зачем же голову отсекать!», – ответил ему на нижнегерманском наречии император, удивленный еще сильнее, чем в Вормсе. Если монах не щадил своей собственной головы, то в этом не было ничего удивительного, и было даже в порядке вещей. Но было нечто совершенно неожиданное в том, что и имперские князья проявили религиозные убеждения, которыми дорожили выше своего спокойствия, чести, имущества и самой жизни.

Аугсбургское исповедание

Совещания начались 20 числа. Вслед за предложением об общей государственной обороне против турок, каждому участнику съезда было предложено изложить свои взгляды и мнения по религиозному вопросу в письменной форме. Протестанты ответили на это исповеданием своего вероучения. Этот документ по их просьбе был прочитан 25 числа императору по-немецки, а он в это время следил за чтением по латинскому экземпляру. «Исповедание» было составлено Меланхтоном на основе «швабских статей». Умеренное по форме и содержанию, оно было лишено всякого полемического задора и имело вид скорее защитного, нежели обвинительного акта. В нем говорилось, что евангелическое учение нисколько не противоречит в своей основе общему церковному положению, что оно отвергает все старые ереси: манихейство, пелагианство, арианство; отстаивает положение, что спасение души возможно только через веру в Христа.

Однако выражая без всякой резкости так называемое лютеранское понятие о значении добрых дел, оно настоятельно требует принятия таких положений, как возможности вступления в брак для священнослужителей, и возможности причащения мирян под обоими видами, а также лишения епископов права владеть мечом. Данное право могло оставаться за ними лишь в силу человеческого, а не небесного закона. Этому документу, приличия ради, было противопоставлено опровержение «Confutatio», в составлении которого вместе с другими принимали участие Эк и Вимпина, старые противники Лютера. В этом документе, подготовленном к 3 августа, поддерживалось все, что отвергалось протестантами: признание среди семи таинств литургии, пресуществления, молитвословия святых, необходимости безбрачия духовенства, недопущения мирян к причащению под двумя видами. В заключение, от протестантов требовалось немедленное отречение от их заблуждений. Но последователи евангелического учения проявили твердость и вынудили императора сделать еще несколько примирительных попыток, правда безуспешных.

Несмотря на то, что Лютер, находясь в изгнании, не мог лично присутствовать на этом сейме, его участие выражалось в письмах поддержки, которые он посылал слишком миролюбивому Меланхтону.

Даже если какая-нибудь комиссия выработала бы здесь формулу для соглашения – разумеется при содействии посредников, в которых на этом форуме недостатка не было, особенно деятельно старался в этом смысле Альбрехт, курфюрст Майнцский – то пользы от этого было бы немного, так как ни одна комиссия сейма не была представительницей всей латинской Церкви. Уступки сторон, были лишь словами, тонким покрывалом, способным лишь на мгновение скрыть глубокую рознь, разделявшую два основных мировоззрения. Никто еще не хотел сознаться даже самому себе, что трещина пересекла уже все здание, что единства западной церкви уже не существует.

Но было необходимо на что-нибудь решиться и рейхстаг завершился тем, что император, признав неотложным исполнение Вормсского эдикта, отверг всякие его смягчения как в отношение лютеран, так и в отношение цвинглистов или анабаптистов, установил срок для возвращения этих «заблудших овец» к старому законоучению – до будущей весны, в противном случае всем подобным еретикам пригрозил жестокими карами. Наблюдение за исполнением этого приговора возлагалось на вновь учрежденную государственную судебную палату.