Встреча

На том и порешили, и я поехала в командировку в Коми. Встретилась с Марией Семеновной. Она живет в доме, доставшемся ей от Клавдии Сергеевны. Я поразилась, как хорошо помню избу, в которой была много лет назад всего один раз: все те же темные сени, в углу — дубовая кадка с водой; по ногам все так же сквозит; все тот же стол посреди темноватой комнатки, на нем — книга в переплете темной кожи с тяжелыми желтоватыми страницами; связка церковных свечек; перед старинными иконами все та же лампадка. И кошка жмурится на припечке — только эта рыжая. И на подоконнике мирно завивается змеиная травка. Только передо мной не старая грозная усть-цилемская знахарка, а молодая статная женщина, которой на вид не дашь более тридцати. На вопрос, сколько ей лет, Мария Семеновна мне сказала: «Это никакого значения не имеет. Сколько годов, все мои». У Федоровской длинная толстая льняная коса, светлые глаза. Роста среднего, стройная. Ходит не в традиционном усть-цилемском сарафане, как ходила Клавдия Сергеевна, а просто в длинной юбке и кофте. Но голова всегда повязана платком. Живет Мария Семеновна в доме одна. У нее две кошки, собака, корова и куры. Летом Мария Федоровская занимается огородом. Нигде официально не работает. Лечит людей, которые к ней приходят со всей округи. Кто-то приезжает и издалека. Мария Семеновна себя никак не рекламирует, определенной таксы за прием у нее нет: кто сколько даст, то она и берет. «Нельзя не брать ничего за свою помощь, — сказала мне она. — Иной раз человек совсем беден, а все равно должен расплатиться. Вещь, деньги, еда — все плата. Взял плату — значит не по своей воле сделал, а тебя наняли. Тогда и спрос не с тебя, а с того, кто нанимал. Ведь все, что я делаю, даже если кому-то здоровье возвращаю или жизнь продлеваю, — вмешательство в судьбу. Я делаю наперекор Божьей воле. А Божья воля — закон, с которым спорить нельзя. Обязательно за это прилетит». Я спросила ее, почему она при своей завидной красоте не замужем, не имеет детей. «Родных жалко, — ответила она. — На знахаря всегда прилетает. Даже если хорошо защищен, все равно. Потому мы, настоящие ведуны да травники-целители, всегда одиночки. Лучше за все одному платить, чем детьми своими рисковать, их под удар ставить». «Значит, твоя бабушка была исключением?» — спросила я. «Нет, у нее тоже своих никого не было. Я ей двоюродная внучка. Придет время — и я свое наследство кому-то из родственниц оставлю». — «Так ведь это плохой подарок-то? Обречь женщину на безбрачие…» — «У каждого свое предназначение по жизни, насильно никто свою силу не передаст. Я приняла от бабы Клавы наследство по доброй воле. По доброй и у меня возьмут». — «А если не возьмут? Я бы вот сильно задумалась, нужно мне такое или не нужно…» «Видишь, Ирина, — ответила она, — у нас, Федоровских, это родовое. Еще с 16-го века женщины в нашем роду знахарками становятся. Мы все знаем наперед и про себя, и про других. Мы живем еще по дораскольничьим законам. Еще когда наши прапрабабки жили под Новгородом, о них слава шла по всей Руси как о ведуньях. И всегда кто-то из внучатых племянниц знахарки с самого детства готовился силу ее перенять. И я тоже, сколько себя помню, знала». — «Скажи, а твое знание как-то связано со старообрядчеством, можно сказать, что ты владеешь раскольничьими заговорами?» — «Конечно. Мои предки в штыки приняли новую веру, потому что она отняла все, что было накоплено. Никон, собака, нас всего лишил, землю из-под ног выбил. Но мы живучие. Нас так просто не задавишь. Перебрались на Печору, здесь нас не достать никому. А появится новый Никон, дальше заберемся, медвежьих углов хватает». — «Ты так непримиримо относишься к новой вере?» — «А как мне с ней мириться? То, что наши сами себя жгли на кострах, — разве забудется? То, что деревнями люди с места снимались, умирали на чужбине, это как?» — «А если к тебе, например, человек новой веры за советом обратится, если надо ему помочь?» — «А помогать всем надо, — неожиданно смягчилась Марья. — Сила должна людям служить. Всех надо выручать. Никуда не денешься. Человек — он не виноват, что принадлежит к какой-то вере. Он, может, другого и не знает. А только бы человек не просил о помощи в бессовестных делах — порчу навести, мужа чужого отбить, еще каких гадостей наделать». — «А ты это умеешь?» — «Да. Но не делаю. И рецептами этими не поделюсь, не проси, не скажу ничего. Это все от бесовщины».