Никита Романыч, стар я клеветать. И на кого же? На государя моего!

А ты, боярин, закуси чем бог послал, не обидь старика опального! И без того мне горя довольно!

Морозов указал на свои длинные волосы.

Вижу, боярин, вижу и очам веры нейму! Ты под опалою! За что? Прости вопрос не скромный.

Морозов вздохнул.

За то, что держусь старого обычая, берегу честь боярскую да не кланяюсь новым людям!

При этих словах лицо его омрачилось, и глаза приняли суровое выражение.

Он рассказал о ссоре своей с Годуновым, горько жалуясь на не справедливость царя.

Многое, князь, многое стало на Москве не так, как было, с тех пор как учинил государь на Руси опричнину!

Да что это за опричнина, боярин? Встречал я опричников, только в толк не возьму!

Прогневили мы, видно, бога, Никита Романыч; помрачил он светлые царские очи! Как возложили клеветники измену на Сильвестра и да на Адашева, как прогнал их от себя царь, прошли наши красные дни! Зачал вдруг Иван Васильевич на нас мнение держать, на нас, верных слуг своих! Зачал толковать про измены, про заговоры, чего и в мысль человеку не вместиться! А новые-то люди обрадовались, да и давай ему шептать на бояр, кто по-насердке, кто чая себе милость. И ко всем стал он приклонять слух свой. У кого была, какая вражда, тот и давай доводить на недруга, будто он слова про царя говорил, будто хана или короля подымает. И в том они, окаянные, не боятся Страшного суда божия, и крест накриве целовали, и руки в письмах лживили! Много безвинных людей вожено в темницы, Никита Романыч, и с очных ставок пытано. Кто только хотел, тот и сказывал за собою государево слово. Прежде бывало, коли, кто донёс на тебя, тот и очищай сам свою улику; а теперь какая у него ни будь рознь в словах, берут тебя и пытают по одной язычной молвке! Трудное настало время, Никита Романыч! Такой ужас от царя, какого искони ещё не видано! После пыток пошли казни. И кого же казнили!..

Не злодеев казнили, а всё верных слуг государевых: окольничего Адашева(Алексеева брата) с малолетним сыном; трёх Сатиных; Ивана Шишкина с женою да с детьми; да ещё многих других безвинных.

Негодование выразилось на лице Серебряного.

Боярин, в этом, знать, не царь виновен, а наушники его!

Ох, князь! Горько вымолвить, страшно подумать! Не по одним наветам наушническим стал царь проливать кровь неповинную. Вот хоть бы Басманов, новый кравчий царский, бил челом государю на князя Оболенского-Овчину в каком-то непригожем слове. Что ж сделал царь? За обедом своею рукою вонзил князю нож в сердце!

Боярин! – вскричал Серебряный, вскакивая с места, - если бы мне кто другой сказал это, я назвал бы его клеветником. Я бы сам наложил руки на него!

Никита Романыч, стар я клеветать. И на кого же? На государя моего!