Отложенные тайны

Прячет история в воду концы.

Спрячут, укроют и тихо ликуют.

Но то, что спрятали в воду отцы,

Дети выуживают и публикуют.

Опыт истории ей показал:

Прячешь – не прячешь,

Топишь – не топишь,

Кто бы об этом ни приказал,

Тайну не замедляешь – торопишь.

Годы проходят, быстрые годы,

Медленные проплывают года –

Тайны выводят на чистую воду,

Мутная их не укрыла вода.

И не в законы уже,

А в декреты,

Криком кричащие с каждой стены,

Тайны отложенные

И секреты

Скрытые

Превратиться должны.

Борис Слуцкий

Предисловие

В этом сборнике документов помещены записанные в середине сороковых годов XX века рассказы – общим числом 233 – командиров и красноармейцев, волею военной судьбы оказавшихся в германском плену, но выживших и вернувшихся на родину. Все они были уроженцами Пермской(а с 1940 г. – Молотовской) области или выходцами из других регионов, проживавшими накануне войны на территории Прикамья и призванными на воинскую службу местными военными комиссариатами. Всего в Государственном общественно-политическом архиве Пермской области учтены более 14, 5 тыс. бывших военнопленных, снятых по прошествии времени с оперативного учета органов госбезопасности. Среди них нет тех военнослужащих т.н. «туземных», а впоследствии русских, формирований германской армии, которые не прошли процедуры реабилитации.

Поместив в самом начале книги эту маленькую фактическую справку, сразу следует сделать некоторые уточнения. Собеседники бывших военнопленных – вовсе не психологи, журналисты, или социологи. Их допрашивали, как правило, в специальных фильтрационных лагерях следователи ГУКР «Смерш». Так они исполняли постановление ГКО от 27 декабря 1941 г., согласно которому бывших военнопленных полагалось размещать в специальные сборно-пересыльные пункты, чтобы обеспечить работу Особых отделов «по проверке бывших военнослужащих Красной Армии и выявления среди них изменников родине, шпионов и дезертиров»[1]. Известно, что приказы отдавать легче, нежели их исполнить. Летом 1945 г. с территории Германии, Франции, Норвегии, Финляндиии других западных стран хлынули потоки военнопленных, численностью приближающиеся к 2 млн человек[2]. Кроме них – сотни тысяч перемещенных лиц: мобилизованные в Германиюрабочие, беженцы, переданные союзниками солдаты РОА и «восточных батальонов», казаки. «Смерш» уступил часть своих полномочий территориальным органам НКВД, предоставив им право разбираться с бывшими военнопленным, так что следователи были разные – офицеры «Смерш» и сотрудники райотделов НКГБ, позднее МГБ, Молотовской области.

Красноармейцами, а уж тем более командирами, допрашиваемых называть также было бы неточно. В официальных документах все они именуются «бывшими военнослужащими». По действовавшим правилам без вести пропавшие бойцы РККА учитывались как «безвозвратные потери»[3]. Их имена вычеркивались из списочного состава вооруженных сил. Командование не было осведомлено о том, кто из них остался бездыханным на поле боя («когда идут в атаку писаря/ о мертвых не приходят извещения», – писал и печатал в годы войны Сергей Гудзенко), кто оказался в плену, а кто ударился в бега из действующей армии. Воюющие стороны, несмотря на все усилия Международного Красного Креста, не обменивались списками военнопленных[4].

Попадание в плен влекло за собой не только увольнение из армии, но и утрату воинского звания. Кроме того, «семьи военнослужащих, попавших в плен, неправильно лишались весь период войны денежных пособий и всех установленных льгот, независимо от причин и обстоятельств пленения этих военнослужащих», – сообщалось в официальном документе, адресованном ЦК КПСС[5].

Часто цитируемое высказывание Сталина – у нас нет пленных; только предатели – является, скорее всего, апокрифом, но таким, который передает действительное отношение властей к командирам и красноармейцам, предпочетшим плен смерти на поле боя. В одном из спецсообщений, подписанном Л.П. Берия, где докладывается о репрессиях против членов семей «…командиров и политработников, срывающих с себя знаки различия во время боя и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу», все эти люди без обиняков называются «изменниками родины»[6]. Сообщение датировано июнем 1942 года. К этому времени специальные Einsatzkomanden в немецких концентрационных лагерях уже уничтожили десятки тысяч этих командиров и политработников, признанных вредными и нежелательными элементами для III рейха. «Были … в большинстве своем расстреляны в течение нескольких недель в Бухенвальде8483, в Заксенхаузене18000, в Маутхаузене– свыше 4000, в Дахауоколо 14 000 человек. […] В октябре – ноябре 1941 г. в Освенцимприбыло 13 000 военнопленных, из них в июне 1942 года остались в живых только 150 человек», – сообщает немецкий историк[7].

До сих пор продолжается дискуссия об общей численности советских военнопленных. По немецким данным, опирающимся на отчетность соответствующего управления OKW, на восточном фронте в плен было взято 5, 7 млн. человек[8]. Советские генералы настаивали на численности в 4 млн[9]. По мнению Б. Соколова, все эти данные занижены: «Общее число советских военнопленных я оцениваю в 6, 3 млн. человек»[10]. Какие бы методики расчетов не принимать, все равно остается непреложным факт: Красная Армия потеряла военнопленными огромное количество людей, соотносимое с численностью вооруженных сил СССРнакануне войны[11]. Причем, не менее половины всех этих потерь приходится на первые полгода боевых действий.

Такое количество военнопленных может быть сегодня объяснено, как минимум, двумя основополагающими факторами: масштабностью боевых действий, в которых участвовали миллионы военнослужащих по обе стороны фронта, и характером этих действий, их хаотичностью, ожесточенностью, внезапными сменами обстановки, господством неодолимых стихийных сил, то есть всем тем, что лишало отдельного бойца возможности контролировать ситуацию, выстраивать свою военную судьбу.

Вот только одно из событий войны, запечатлевшееся на многие годы в памяти одного из участников. Дело происходило в январе 1943 г. на завершающем этапе Сталинградской операции. «Эсэсовская дивизия, сохранившая только семь танков после разгрома под Тацинской, столкнулась в своем отступлении с нашей дивизией, сохранившей по 10 – 12 пехотинцев в полку и ни одного бронебойного снаряда». Автору воспоминаний удалось избежать гибели на поле боя или в плену и выйти из полуокружения. Многие его товарищи были менее удачливыми[12].

Следует признать, что «…огромное число советских пленных в первые два года войны было следствием германского превосходства на поле боя»[13].

Советская военная пропаганда, естественно, должна была всеми силами противостоять такому пониманию ситуации. В агитационных материалах первых лет войны красноармеец, попавший в плен, — это либо тяжело раненый боец, подвергающийся изощренным пыткам и бесчеловечному издевательству вражеских солдат, либо подлый трус, покаранный своими товарищами при попытке сдаться в плен, либо недобитый враг, используемый оккупантами для истребления советских людей. Во всех случаях тема плена оставалась маргинальной в военном повествовании.

Советское военное руководство, состоявшее из людей, знающих толк в пропаганде, было достаточно трезвым, чтобы не верить тому, что писалось в газетах. Оно никак не могло отождествлять немецкие лагеря для военнопленных с гигантскими полевыми лазаретами, куда свозились тысячами тяжелораненые и контуженые красноармейцы. В приказах Ставки Верховного Главнокомандования речь идет о другом: «о позорных фактах сдачи в плен врагу», о панике, трусости, дезертирстве, о «неустойчивых, малодушных, трусливых элементах» в составе действующей армии – и «не только среди красноармейцев, но и среди начальствующего состава», а также о недостатке «порядка и дисциплины» в воинских частях и подразделениях[14]. Судя по этим документам, в глазах советского военного руководства, военнопленные — люди трусоватые, малодушные, неустойчивые и ненадежные. Они сродни дезертирам, убегающим с поля боя, только хуже, поскольку передаются в руки заклятых врагов. И отношение к ним должно быть соответствующим. «В изданных в годы войны Постановлениях ГОКО и приказах Верховного Главнокомандующего вопросы, связанные с отношением к лицам, вернувшимся из плена или вышедшим из окружения, рассматривались односторонне, — утверждается в официальной «Записке», подготовленной комиссией Г.К. Жукова, – с позиции всемерного развязывания репрессий против них и их семей»[15].

Дело осложнялось тем, что германские власти в первые месяцы 1942 г. приняли решение о массовом применении труда советских военнопленных в военной промышленности рейха[16]. Несколько раньше полевые командиры вермахта приступили к пополнению поредевших воинских частей за счет т.н. «добровольных помощников», или Hilfswillige, из числа советских военнопленных. Одних использовали в качестве водителей автомашин, механиков, ремонтников. Другие выполняли саперные работы, обслуживали полевые кухни и склады. Военнослужащими вермахта Hilfswillige не считались: присягу не принимали, знаков различия не имели. По оценкам немецкого военного историка И. Гофмана, в мае 1943 г. «в штате немецких частей имелось 400 тысяч (возможно даже 600 тысяч) добровольных помощников»[17]. Одновременно начинается формирование отдельных т.н. «туземных частей» из военнопленных: легионов, отдельных рот, русских батальонов в составе вермахта и войск СС. По подсчетам современного исследователя, к концу войны «численность граждан Советского Союза, служивших весной 1945 г. в разнообразных военных формированиях на стороне Германии, могла составлять не менее 700 – 800 тысяч чел., что составляет в среднем 10% от общей численности (7 млн. 830 тыс.) мобилизованных в тот момент в германские вооруженные силы»[18].

Моральные оценки, содержавшиеся в директивных документах, дополнялись правовыми нормами. Согласно статье 193 УК РСФСР, добровольная сдача в плен считалась тяжким воинским преступлением, за которое была предусмотрена высшая мера наказания – расстрел с конфискацией имущества. Измена родине – в соответствии с 58 статьей УК – также каралась многолетними сроками заключения (с 1943 г. – каторгой) или тем же расстрелом.

Таким образом, диалоги между сотрудниками ГУКР «Смерш» и бывшими военнопленными были частью розыскных мероприятий по выявлению изменников родины, немецких шпионов и диверсантов. Оперативные работники пытались уличить своих собеседников, а те, в свою очередь, стремились оправдаться с тем, чтобы поскорее освободиться из фильтрационного лагеря – условия содержания в нем не отличались от тех, которые были в исправительно-трудовых учреждениях – и не получить нового срока, или, во всяком случае, избежать самого худшего – расстрела, или многолетних каторжных работ.

Алгоритм допроса был выстроен по единой методе: жизнеописание, разделенное на две части: гражданскую и военную; обстоятельства пленения, рассказ о содержании в плену, условия освобождения и занятия после плена. На всех этапах были расставлены ловушки. Первая касалась происхождения: не из кулаков ли? Другая – образования. Чем выше, тем больше степень ответственности. Самым опасным был вопрос о контактах с немецкими контрразведывательными органами: подвергался ли испытуемый допросу в немецком плену, кем, когда и по какому поводу. Любой контакт означал возможность вербовки. Указания на их отсутствие также наводили на подозрение. Кроме того, нужно было назвать имена людей, с кем находился в плену, или попал в него, а также имена предателей. С подвохом были вопросы и о работе в лагере. Если был занят на военном заводе, значит, помогал врагу делом. Если трудился подмастерьем у ремесленника, значит, имел какие-то заслуги перед немецким командованием и т.д. и т.п.

Бывшие военнопленные, как представляется, в большинстве своем вполне отдавали себе отчет о происходящем и вели себя соответственно. В своих ответах они ориентировались, как умели, на установленные образцы, созданные советской военной пропагандой: употребляли устойчивые обороты: «превосходящие силы противника», «гитлеровские автоматчики» и пр., делали акцент на необоримых внешних обстоятельствах, перекладывали ответственность на командиров, большей частью безымянных, которые исчезали из расположения части или приказывали красноармейцам разойтись и спасаться, кто как может; очень скупо рассказывали о работе на военном производстве, охотно вспоминали о голоде, холоде и унижениях, которым подвергались в лагере. В общем, защищались, как могли и как умели. В поединке со следователем на кон была поставлена жизнь, так что ожидать от людей, прошедших лагеря, полной откровенности было бы неразумно. И тем не менее, сквозь неумелую риторику, возникавшие тут и там фигуры умолчания, оправдательные мотивы в рассказах красноармейцев проступает правда войны: многодневные марши к полям сражений, трагические столкновения мало обученных наскоро сбитых частей с германской военной машиной, беспорядочное отступление, равнодушие местных жителей, отягощенное иной раз корыстолюбием, иной раз – злорадством, тяжкая безнадежность и опустошенность голодных дней и ночей, плен, и новые марши в сборные пункты, лагерный быт, тяжкая работа, освобождение… Или в других вариантах, слепая военная судьба, стечение обстоятельств, оборачивающиеся трагедией плена. Это не изнанка войны, это ее особый пласт, сохранившийся в непосредственной – сейчас бы сказали оперативной – памяти ее участников.

Большинство бывших военнопленных свой поединок выиграло, вернулось по месту жительства под неусыпный контроль вездесущих органов. И только в 1956 году те из них, кто все-таки был осужден за сдачу в плен противнику, были амнистированы[19]. Полная реабилитация пришла спустя почти четыре десятилетия.

* * *

Настоящее издание представляет собой пофондовую публикацию, включающую документы одного фонда – «Проверочно-фильтрационные дела», хранящегося в Государственном общественно-политическом архиве Пермской области (ГОПАПО). Документы данного фонда поступили на госхранение в 1993-1997 гг. из УКГБ РСФСР (РУ ФСБ РФ) по Пермской области в количестве 5348 единиц хранения. Первоначально они были учтены в фонде № 3 Государственного архива по делам политических репрессий Пермской области (ГАДПРПО). С 2001 г., после объединения ГАДПРПО и Государственного архива новейшей истории и общественно-политических движений Пермской области, данному фонду во вновь образованном ГОПАПО был присвоен № 645/3. В фонде одна опись – № 1. Все документы, переданные на госхранение, рассекречены фондообразователем. Их хронологические рамки – 1942-1956 гг.

Проверочно-фильтрационные дела (ПФД) – до настоящего времени мало изученный вид документального источника. Они представляют собой одну из важных групп архивных документов органов федеральной службы безопасности, относящихся к судьбам советских военнопленных, которые по возвращении на Родину проходили специальную государственную проверку (фильтрацию).

При подготовке сборника был просмотрен весь фонд проверочно-фильтрационных дел. Главное внимание было уделено документам в отношении двух групп бывших военнослужащих Красной Армии, проходивших фильтрацию: 1) попавших в окружение и вышедших из него; 2) находившихся в плену у противника (последних – большинство). Из этих дел для публикации были отобраны документы, охватывающие в совокупности весь период Великой Отечественной войны (с 22 июня 1941 г. по март 1945 г.), относящиеся к рядовому и офицерскому составу красноармейцев, воевавших на разных фронтах и в разных родах войск, находившихся в плену не только в Германии, но и на территории союзных с ней государств, заключенных в концлагеря и использовавшихся на принудительных работах в промышленности и сельском хозяйстве, судьбой которых после репатриации «проверяющие органы» распорядились тоже неоднозначно.

К наиболее информативным видам документов, входящих в состав ПФД и отобранных для публикации, относятся следующие:

- протоколы допросов бывших военнопленных, составленные в отделах контрразведки «Смерш» воинских частей или проверочно-фильтрационных лагерей, в штабах рабочих батальонов, спецкомендатурах и отделах по борьбе с бандитизмом областных отделов МВД, паспортных отделах городских управлений милиции и т.п.;

- автобиографии и объяснительные записки об обстоятельствах пленения и нахождении в плену, написанные по требованию органов, проводивших фильтрацию;

- анкеты и опросные листы, составленные в ПФП НКВД СССР после репатриации бывших военнопленных;

- постановления (заключения) проверочно-фильтрационных комиссий, выносившиеся по результатам госпроверки (об освобождении из лагеря, демобилизации, направлении на работу по «вольному найму» с закреплением к определенным предприятиям, о переводе на режим спецпоселения, о направлении в действующую армию, в штурмбатальон, к месту жительства, о передаче командованию воинской части «для использования по нарядам с последующей разработкой по месту работы» и т.п.).

Иногда в фильтрационных делах граждан, подвергшихся дополнительной проверке, встречаются документы, полученные из мест их послевоенного пребывания. В сборник вошли письма родным об условиях жизни вне дома после возвращения из плена; агентурные донесения о поведении и «образе мыслей» бывшего военнопленного после прохождения им фильтрации; письма-жалобы, адресованные руководителям советского правительства, по поводу увольнения с предприятий в виду нахождения в плену в годы войны и др.

В целом по проверочно-фильтрационным делам можно судить об обстоятельствах, при которых военнослужащие попадали в плен, об их отношении к действиям своих командиров в момент окружения или пленения, о режиме и трудовом использовании советских военнопленных в фашистских лагерях, проводившейся в их среде оперативной работе, о предпринимавшихся попытках вырваться из плена и оказать посильное сопротивление врагу. Кроме того, данные документы дают представление о том, как проходил процесс репатриации советских граждан: пути возвращения их на Родину, сроки и места прохождения госпроверки, степень объективности органов внутренних дел и госбезопасности при вынесении заключения о наличии или отсутствии компрометирующих материалов, отношение государства к своим гражданам, пережившим нацистский плен.

Помимо ПФД для публикации в сборнике было отобрано 4 документа из фонда № 641/1 «Архивные уголовные дела на лиц, снятых с оперативного учета в ИЦ УВД Пермского облисполкома» (протоколы допросов военфельдшера Т.М. Малыгина, бежавшего из немецкого плена и осужденного в 1942 г. за «измену Родине»), а также 7 личных регистрационных карточек на бывших военнопленных, которые заполнялись на армейских сборно-пересылочных пунктах, в спецлагерях или на проверочно-фильтрационных пунктах НКВД сразу же по прибытии туда репатрианта (после войны они рассылались по местам рождения или призыва бывшего военнопленного). В приложение № 1 включены воспоминания одного из фигурантов ПФД Г.В. Сажина, хранящиеся в фонде № 704/7 «Архивная коллекция документов граждан, пострадавших от политических репрессий после 1917 года, бывших военнопленных периода Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.». Среди иллюстраций – немецкие фронтовые листовки из фондов № 641/1 и № 643/2 («Архивные уголовные дела на лиц, реабилитированных по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 16.01.1989 г. и Закону РСФСР от 18.10.1991 г.»), а также трофейные материалы из фонда № 659/4 «Дела с трофейными немецкими карточками» (данные карточки велись немцами в лагерях и рабочих командах, были захвачены советскими войсками в ходе войны или по окончании военных действий, а после войны рассылались по местам хранения дел госпроверки или местам призыва, рождения бывших военнопленных). Архивно-следственные дела на граждан, репрессированных по политическим мотивам (их в ГОПАПО более 27 тысяч ед. хр.), дела с трофейными немецкими карточками (40 дел, 6620 карточек), регистрационные карточки на военнопленных (всего 2598 шт., учтены в качестве научно-справочного аппарата) поступили в архив в 1990-х годах одновременно с проверочно-фильтрационными делами из регионального управления федеральной службы безопасности РФ, т.е. имеют одного фондообразователя.

Систематизация документов в сборнике – хронологическая, но не по дате документа, а по дате события (времени попадания военнослужащего в плен или в окружение). Составители сочли такой принцип систематизации оптимальным, позволяющим наиболее точно воссоздать общую картину развития событий. Все публикуемые материалы разделены на несколько разделов (по годам): «1941 год», «1942 год», «1943 год», «1944-1945 годы» (два последних года войны объединены в один раздел из-за незначительного количества имеющихся на хранении и отобранных для публикации документов). Дата события указана перед заголовком к документу, в то время как дата составления документа – на обычном месте, то есть после заголовка. В тех случаях, когда несколько документов касаются одного лица, дата события указана перед заголовком только к первому документу.

Систематизация документов закреплена их общей порядковой нумерацией.

В сборнике применен научно-критический прием издания текстов документов. Тексты документов печатаются с сохранением их стилистических особенностей, но в соответствии с правилами современной орфографии. При необходимости проводилось деление текста на предложения. Общепринятые сокращения в тексте не унифицированы, их варианты внесены в список сокращений. Сокращения, не являющиеся общепринятыми, восстановлены в квадратных скобках; при повторении их в пределах одного документа они не раскрываются. Понятные и не имеющие двоякого толкования сокращения слов оставлены без раскрытия. Сохранены отдельные обороты речи и слова, характерные для данного периода времени, вошедшие в словарный состав языка. Сокращенные названия учреждений, организаций, должностей в тексте сохранены; различные сокращения наименований одних и тех же учреждений и должностей не унифицированы, их полное написание дается в списке сокращений.

Часть документов сборника публикуется в извлечении. Извлечения из документов касаются, главным образом, анкетных данных военнопленного (чаще всего они включаются в биографическую справку и выносятся в подстрочные примечания) и сведений о лицах, бывших вместе с ним в плену. Все извлечения оговорены в заголовке предлогом «из», а в тексте отмечены отточием в квадратных скобках. Опущены также фамилии лиц, скомпрометировавших себя в годы войны, и авторов агентурных донесений (они обозначены буквой N).

Пропущенные в тексте и восстановленные по смыслу слова и части слов воспроизведены в квадратных скобках. Незначительные погрешности в тексте, понятные читателю, не исправлены. При изложении автором документа явно ошибочных сведений в подстрочном примечании указано: «Так в документе». Подлинные подписи воспроизведены курсивом, в копиях – прямым шрифтом. В текстах анкет и опросных листов вопросы, напечатанные типографским способом, воспроизведены курсивом, а ответы на них – прямым шрифтом.

При передаче текста документов были исправлены допущенные неточности в написании ряда географических названий – в основном крупных городов, областей (без оговорок в подстрочных примечаниях). Названия других географических пунктов, а также лагерей, расположенных за пределами СССР, уточнить которые не удалось, воспроизведены в соответствии с первоисточником. Если встречались разночтения в написании географических названий в тексте одного и того же документа, то предполагалось, что это описка, и составители сочли возможным унифицировать написание географических названий.

Археографическая подготовка документов проведена в соответствии с действующими «Правилами издания исторических документов в СССР» (М., 1990). Каждый документ снабжен редакционным заголовком. Во всех заголовках кроме фамилии бывшего военнопленного указаны его воинское звание, а также название и номер части, в которой он служил до пленения. Учитывая, что документы, публикуемые в сборнике, относятся к более позднему периоду (периоду фильтрации), правильнее было бы писать, например, так: «... бывший рядовой... стрелкового полка... дивизии...». Во избежание многократных повторов слово «бывший» в заголовках опущено. В тех случаях, когда подряд публикуются несколько документов об одном лице (не связанных между собой по номинальному признаку), используются сокращенные заголовки; в них воинское звание и место службы опускаются и одновременно в подстрочнике делается отсылка к предыдущим документам, посвященным этому лицу.

Место составления документов не указано в тех случаях, когда установить его не удалось (это касается, в частности, дислокации воинской части или местонахождения спецлагеря, где проходил проверку бывший военнопленный). У ряда документов место составления обозначено как «действующая армия» (если указание на это есть в самом публикуемом документе или в других документах дела). Установленные составителями места написания документов, даты заключены в квадратные скобки.

Содержание документов в заголовках, как правило, не отражается в виду того, что каждый вид документа ПФД (будь то протокол допроса, анкета или опросный лист) имел вполне определенную структуру, представлял собой перечень стандартных вопросов, на которые фиксировались ответы проверяемого. Исключение составляют объяснительные записки, письма, заявления, агентурные донесения, заключения проверочно-фильтрационных комиссий, на которые составлялись развернутые заголовки. Географические наименования в заголовках приводятся в их исторической форме; в примечаниях же их написание не унифицировано, дается в соответствии с источником информации.

Групповые заголовки к нескольким документам составлены в тех случаях, если эти документы связаны между собой по номинальному признаку (например, протоколы допросов) и при этом относятся к одному лицу.

Археографическая легенда (контрольно-справочные сведения о документе) содержит поисковые данные (причем, в связи со спецификой пофондового издания архивный шифр приводится в сокращенном виде – номер дела и листа), указание на подлинность и способ воспроизведения. Исключение составляют легенды к отдельным публикуемым документам из других фондов, где указаны номера фондов (№ 641/1, 704/7) и описей.

Научно-справочный аппарат издания состоит из предисловия, вводных статей к каждому разделу, списка сокращений, терминологического словаря, примечаний по тексту и содержанию, именного и географического указателей, оглавления (с перечнем публикуемых документов). Оба вида примечаний, небольшие по объему, помещены в подстрочнике. Биографические справки, как правило, сопровождаются ссылками на печатные источники, послужившие основой для их составления (кроме сведений о бывших военнопленных, взятых из проверочно-фильтрационного дела, архивный шифр которого указан в легенде к документу). В список сокращений включены сокращения, встречающиеся в текстах документов и введенные составителями. Степень подробности пояснений в географическом указателе зависит от наличия соответствующей информации в документах сборника и возможности ее установления по другим источникам. Подавляющее большинство документов публикуется впервые (копии составляют чуть более 3%).

Дополнительные материалы по теме издания содержатся в двух приложениях. В первом даны воспоминания бывших военнопленных, часть из которых хранится в фондах архива, а другие были получены в период подготовки сборника путем инициативного комплектования или перепечатаны из малотиражных изданий. Воспоминания, написанные в середине 1990-х – 2006 гг., хотя и представляют собой позднейшее описание событий военного времени, тем не менее ценны тем, что отражают индивидуальное восприятие фактов прошлого, передают личный взгляд на вещи и вследствие этого являются хорошим дополнением к официальным документам проверочно-фильтрационных дел. Во втором приложении опубликованы некоторые законодательные акты, касающиеся военнопленных.

В качестве иллюстраций помещены фотографии и документы из проверочно-фильтрационных и архивно-следственных дел, а также трофейные материалы: анкеты, опросные и регистрационные листы, агитационные листовки, справки, удостоверения, пропуска, немецкие рабочие книжки, трофейные немецкие карточки и т.п. Часть из них дополняет текст документов (в этих случаях даются ссылки на номера документов сборника), другие (их большинство) несут самостоятельную информационную нагрузку. Особый интерес представляют фотографии из личных архивов краеведов А.А. Бахматова, В.С. Колбаса и семейных архивов бывших военнопленных Г.В. Акинфиева, А.Н. Коротаева, Г.М. Матвеева, Н.В. Салова.

Выявление документов, их археографическое оформление, комментирование осуществила главный специалист ГОПАПО Г.Ф. Станковская; помощь в отборе документов оказал д.и.н., профессор ПГТУ О.Л. Лейбович; в составлении примечаний по тексту и содержанию участвовали ведущие специалисты ГОПАПО Т.В. Бурнышева и И.Ю. Федотова; редактирование и унификацию археографического описания документов, контроль за соблюдением правил передачи текста документов осуществила зам. директора ГОПАПО Т.В. Безденежных.

Вводные статьи к разделам сборника написали О.Л. Лейбович; д.и.н., профессор ПГПУ А.Б. Суслов; к.и.н., доцент ПГУ Л.А. Обухов; к.и.н., доцент ПГТУ А.С. Кимерлинг; к.и.н., директор ГОПАПО М.Г. Нечаев.

Предисловие составили: историческую часть – О.Л. Лейбович, археографическую – Т.В. Безденежных.

Документы для приложений отобраны Г.Ф. Станковской.

Список сокращений, терминологический словарь, географический указатель подготовили Г.Ф. Станковская, И.Ю. Федотова, Т.В. Бурнышева, содействие оказал ведущий специалист ГОПАПО И.В. Папулов; именной указатель составили Т.В. Бурнышева, И.Ю. Федотова.

Набор текстов документов на компьютере провели Т.В. Бурнышева, И.Ю. Федотова, Е.В. Берсенева; компьютерную верстку в гранках – Т.В. Бурнышева.

Отбор иллюстраций сделан Г.Ф. Станковской, их сканирование – Т.В. Бурнышевой и главным специалистом ГОПАПО С.А. Оноховым, аннотирование – Г.Ф. Станковской и Т.В. Безденежных.

Ответственный составитель – Г.Ф. Станковская.

Научный руководитель – О.Л. Лейбович.

Сборник предназначен для распространения исторических знаний о Великой Отечественной войне среди широкого круга читателей, интересующихся отечественной историей. Публикуемые документы проверочно-фильтрационных дел – это новый, непривычный для многих взгляд на, казалось бы, хорошо известные события 1941-1945 гг., взгляд глазами военнопленных. В качестве массового исторического источника эти документы еще ждут своего исследователя.

О.Л. ЛЕЙБОВИЧ,