Раздел II. ЧЕЛОВЕК-СОЗНАНИЕ-ПОЗНАНИЕ 2 страница

С крушением античности молодая христианская религия констати­ровала распадение бывшей цельности мира. Теперь мир — борьба двух

противоположных сил, двух царств — Света и Тьмы, Бога и Дьявола. Человек больше не может быть вещью среди вещей, не может иметь твер­дого места во Вселенной. Состоящий из души и тела, он принадлежит обо­им этим царствам, будучи одновременно полем битвы и ее трофеем.

Первым философом, почувствовавшим бездомность и свое одино­чество посреди высших и низших сил, был Августин. С его точки зре­ния, человек — это великая тайна. Человек сам не знает, кто он и чего в нем больше — божественного или дьявольского. Августин упрекал лю­дей, которые восхищаются высокими горами, морскими волнами и све­чением звезд, но не удивляются самим себе. Удивляться надо не тому, что человек — вещь среди других вещей, а тому, что он ни на одну вещь не похож, что он вообще не находится в ряду вещей.

Когда же христианская религия окрепла и широко распространи­лась в странах и душах людей, она построила новый христианский кос­мос, новый дом, в котором мог жить человек. Образ этого мира выража­ет крест: вертикальная перекладина есть конечное пространство от не­бес до преисподней, и проходит она посреди человеческого сердца; поперечная же перекладина являет собой конечное время от сотворения мира до последнего его дня.

Человек в таком мире перестает быть проблемой, он занимает поло­женное ему место, он обустроен, ему спокойно и тепло. Он больше не му­чается вопросом, каким мучился Августин: кто я такой и откуда пришел?

Стены этого дома рухнули под ударами Н. Коперника. Беспредель­ность вдруг надвинулась со всех сторон, и человек оказался в мире, уст­рашающая реальность которого не позволяла видеть в нем прежний дом. В этом мире человек снова стал беззащитным, хотя на первых порах разде­лял восторг Джордано Бруно перед его величием, а потом математиче­ский восторг И. Кеплера перед его гармонией. Но уже Б. Паскаль уви­дел не только величие звездного неба, но и его жуткую загадочность, ощутил испуг от вечного молчания бесконечного пространства.

Распад прежнего образа Вселенной и кризис ее надежности повлек за собой и новые вопросы беззащитного, бездомного и потому пробле­матичного для самого себя человека.

Наука и философия стали создавать новый образ Вселенной, но не новый дом. Стоит только всерьез принять идею бесконечности, считал Бубер, и нового дома уже не выстроить. Концепция замкнутого мирово­го пространства А. Эйнштейна не годится для обратного перекраивания Вселенной в новый дом.

Этот новый космос можно помыслить, но нельзя себе представить. Постепенно человечество вообще стало отрекаться от идеи построения Дома, оно все больше становится бездомным, заброшенным в этот мир, Покинутым. И вновь у него возникают вопросы о собственной природе, О своей истинной родине и путях се поиска.

Человек, оставшийся один на один с чужим для него миром, ищет то, что не включено в этот мир, — ищет Бога, с которым можно пооб­щаться, в котором можно искать опору и поддержку. Но в каждую сле­дующую эпоху, писал Бубер, одиночество все холоднее и суровее, а спастись от него все труднее. Человеку придется найти силы и смысл своего существования в себе самом.

Для чего живет человек?

У человека есть две жизни: одна, в которой мы живем подобно заведенным автоматам, приспосабливаясь к окружающему миру и обществу; и вторая, в которую мы впадаем в редкие минуты, когда творим, когда любим, когда делаем добро. С точки зрения филосо­фии, это и есть истинная жизнь — здесь мы радуемся, волнуемся, глубоко переживаем, здесь мы живем полностью в бодрствующем состоянии. Однако все эти вещи: добро, любовь, красота, ум, со­весть, честь — являются сверхъестественными, потому что не имеют никаких естественных причин.

Нельзя спросить человека, почему он сделал добро (ибо если есть причина, то нет доброго поступка: «я спас человека, потому что он бо­гатый и меня отблагодарит»), нельзя спросить о том, почему он любит другого человека (если есть причина, то нет любви: «я люблю ее, пото­му что она красивая» — но ведь есть тысячи более красивых).

Добро, как и любовь, не нуждается в объяснении. А зло нуждается в объяснении, любой наш нехороший поступок надо объяснять и оправ­дывать. Мы всегда ищем причины только для бесчестия, для измены, для зла. Но если злые поступки мы часто совершаем автоматически (так же, как автоматически в голову приходит только глупость, а чтобы пришла умная мысль, нужно сильно постараться), то добро, честь, лю­бовь, ум сами по себе не случаются, не совершаются в автоматическом режиме.

Как писал замечательный и оригинальный философ 1960-1980-х годов М.К. Мамардашвили, все эти вещи живут в той мере, в какой во­зобновляются человеческим усилием, живут только на волне этого уси­лия. Вообще ничто человеческое не может пребывать само по себе, но должно постоянно возобновляться. Даже закон — его нельзя устано­вить, а потом забыть про него и полагать, что он может существовать. На самом деле существование закона целиком покоится на существова­нии достаточно большого количества людей, которые его понимают и нуждаются в нем как неотъемлемом элементе своего существования. Никакой свободы не будет, если нет людей, которым свобода нужна и которые готовы за нее драться.

Мераб Константинович Мамардашвили (1930-1990 гг.) — российский Сократ. Очень не любил писать, при жизни выпустил только три книги. По­стоянно выступал с циклами лекций по философии в МГУ, во ВГИКе, в Ин­ституте психологии. На них в 1960-1980-х годах сходилась вся интеллекту­альная Москва. Он читал спокойно и деловито, попыхивая трубкой. Все, что он говорил, записывалось на пленку, перепечатывалось, ходило по рукам. От лекций Мамардашвили и от самого его облика веяло подлинной философской мудростью.

Он выступал во многих университетах мира, причем всегда на языке страны, был знаком со многими выдающимися мыслителями Запада. Никогда не боялся говорить о том, что думает, и был образцом честности и искренно­сти в мышлении. Умер в московском аэропорту.

В настоящее время готовится объемное собрание его сочинений, выпу­щены отдельные его работы — «Картезианские размышления», «Лекции о Прусте», «Как я понимаю философию».

Сам человек не существует как какая-то данность, как предмет, как стол или стул; человека вообще нет как чего-то неизменного, постоян­ного, наличного, человек — это стремление быть человеком. Нет стремления — нет человека.

В то же время в человеке, даже пребывающем в другом, напряженном режиме бытия, — в любви, творчестве — не прекращаются естествен­ные процессы, он продолжает жить в этом мире, заниматься обыденны­ми и повседневными вещами. И в этом смысле человек, по выражению М. Мамардашвили, распят между двумя мирами. Эта распятость пред­полагает напряжение: если есть человек, то есть и это напряженное держание в себе двух миров, напряженное усилие держать, будучи при­родным существом, что-то неприродное, искусственное, покоящееся на весьма хрупких основаниях.

Хрупких потому, что искусственные основания человека никогда целиком не реализуются в этом естественном мире — в мире нет в чис­том виде ни совести, ни добра, ни красоты. И тем не менее вся жизнь человека сопряжена с этими основаниями. Но быть абсолютно добрым — бесконечная задача, так же как быть абсолютно мудрым — бесконечная задача. А человек конечен. Ему жизни не хватит на достижение этих совершенств, и тем не менее он к ним стремится. Стремиться к тому, на что не хватит жизни, — это и есть человеческое предназначение. Это стремление и есть то, что можно назвать бессмертной душой.

Назначение меня как человека еще и в том, чтобы оставить свой след, чтобы мои дела и мысли вошли необходимой частью в состав этого мира. А это возможно только в том случае, если я живу свою жизнь. Потому что в мире уже все сказано, все сделано, все написано, в этом мире нет для меня Места, остается только повторять то, что уже было, как и делает большин­ство людей, не выполняя своего предназначения. Жить своей жизнью — значит найти то пустое место, которое оставлено для меня.

Я должен все понять сам, как будто до меня этого никто не пони­мал. От того, как я пойму то, что я увидел или узнал, зависят мои даль­нейшие отношения с миром. Понять — значит найти свое место в мире, ибо мое понимание становится составной частью мира. Нет знаний во­обще, абстрактных знаний, они всегда должны быть кем-то поняты, прогресс знаний в том, что другой понял иначе. Когда я пытаюсь по­нять, найти свою уникальную позицию, свое место, то я начинаю жить своей жизнью и в то же время жизнью мира.

Можно сказать, что в этом случае мир сам себя понимает. Это про­исходит, когда я усиливаюсь мыслить, вырываюсь из замкнутого круга чужих знаний, стереотипов, предрассудков, когда я раздвигаю слип­шиеся глыбы мира, чтобы встать на свое место, которое можно занять только своим собственным пониманием. В этом смысле мое понимание — это необходимая составная часть мира.

Но, возможно, нам только кажется, что цель человеческой жизни заключается в том, чтобы написать роман, или расширить границы государства, или воспитать детей, или достичь своего собственного оригинального понимания. Возможно, для универсума все это совер­шенно неважно. Однажды утром человек вышел в сад или пришел в лес, коснулся рукой мокрой от росы коры дерева и счастливо вздохнул — и этим выполнил свое предназначение на земле, все остальное — его личное дело. Возможно, другой человек, всю жизнь посвятивший ис­следованию какой-либо математической функции, написавший горы трудов, однажды встретил на улице нищего, дал ему немного денег и тем сделал самое главное, больше от него ничего в этом мире не тре­буется. Словно этот человек нажал на какую-то невидимую кнопку в мироздании, и вселенная на один микрон шагнула дальше в своей эво­люции. А от открытой математической функции ей ни тепло, ни хо­лодно. Но, скорее, не все так просто, и вряд ли Вселенная устроена таким странным образом.

Почему все люди разные?

Люди какого-нибудь конкретного общества, какой-нибудь страны живут в более или менее одинаковых условиях: одной культуры, одних нравов и обычаев, одного языка. Но люди все равно все разные, непо­хожие друг на друга. Даже в одной семье дети вырастают разными, хотя воспитываются в одинаковых условиях. Что делает всех людей разны­ми, неповторимыми и уникальными?

Первое: особенности психического склада — темперамент, ско­рость психических реакций, сообразительность — все это дается чело­веку по наследству. Второе: опыт детства и воспоминания о детстве. У каждого ребен­ка свой опыт детства, свои переживания, каждому по-своему открывал­ся мир, каждый по-своему пережил свои детские страхи, неудачи или радости.

Опыт детства накладывает отпечаток на всю дальнейшую жизнь человека. Возможно, все наши таланты и способности заложены в роди­тельской (прежде всего материнской) любви. Ребенок, который с детст­ва чувствует эту любовь, живет в атмосфере любви, всю свою жизнь, словно броней, защищен от невзгод и напастей. У него, как правило, все получается в жизни, он талантлив и обладает многими незаурядными способностями. Наоборот, тот, кто вырос без любви, в холодной и суро­вой атмосфере равнодушия, всю оставшуюся жизнь чувствует себя оди­ноким, даже если окружен семьей или родственниками, у него все в жизни складывается трудно и тяжело.

Воспоминания детства сопровождают человека до самой смерти, и, что интересно, с годами не только не тускнеют, но становятся ярче. Старые люди с трудом вспоминают, что с ними было двадцать или три­дцать лет назад, но хорошо, до мельчайших подробностей, помнят свое детство.

Третье: особенности индивидуальной биографии — каждый живет свою жизнь, и все, что с ним случается, и то, как он к этому относится, со­вершенно не похоже на жизнь других людей.

Четвертое: противоречивость жизненных ролей. У каждого чело­века в жизни одновременно несколько ролей. Например, школьник, ко­гда он разговаривает с учителями, особенно с директором школы, — это один человек, внимательный, почтительный, глаза его так и светятся знанием и усердием. Но стоит ему выйти во двор, где его ждут друзья, он становится совершенно другим, он прыгает, кричит, и выражение лица у него соответствующее. Третьим человеком он становится, при­ходя домой и разговаривая с родителями.

Это не значит, что он каждый раз притворяется: каждый раз это он сам, у каждого человека много лиц, вернее, много сторон его личности, много ролей. Часто эти роли даже противоречат друг другу и тем не менее образуют единый комплекс личности — у каждого совершенно своеобразный.

Все эти четыре момента делают каждого человека как личность неповторимым и уникальным. И эта уникальность выражается в по­нятии Я. «Я» у человека появляется с трех-четырех лет, когда он на­чинает понимать, что есть Я, а есть другие люди. До этого почти все Дети говорят о себе в третьем лице. К десяти — двенадцати годам складывается образ Я, у каждого человека есть образ самого себя, сумма представлений о самом себе, каким я самого себя вижу, и этот образ человек проносит через всю жизнь, немного его исправляя и дополняя. Как правило, это довольно симпатичный образ, каждый нормальный человек считает себя более или менее интересным, ум­ным, способным, честным, добрым и т. д.

Самая страшная трагедия человеческой жизни — распадение этого образа, когда сам человек убеждается, что он не добрый, не умный, что он, например, дурак или подлец. Как правило, жизнь после этого кажет­ся конченой, и в этом случае человек может даже убить себя.

Существуют механизмы защиты Я, которые действуют бессозна­тельно, сохраняя личность от разрушения:

а. Механизм вытеснения. Человек испытывает большое горе или
столкнулся с чем-то необычайно страшным, его психика может не вы­
держать и разрушиться. Но срабатывает этот механизм, и человек либо
теряет сознание, либо вдруг забывает о постигшем его несчастье;

б. Механизм инверсии, переворачивающий импульс на прямо про­тивоположный. У мальчиков в 12 — 13 лет просыпается половое чувст­во, но они начинают считать девочек своими первыми врагами и воюют
с ними — дерутся, толкают, выбивают портфели из рук. На самом деле
девочки им очень нравятся, но психика идет своим путем, чтобы сохра­нить равновесие;

в. Механизм переориентации. Психика бессознательно переклю­чает эмоции с одного объекта на другой, более доступный. У школь­ника большие неприятности в классе, и, придя домой расстроенным,
он вымещает свое раздражение на младшем брате или на любимой
собаке. В некоторых странах на предприятиях по советам психологов
ставят чучело начальника, на котором можно выместить свое раз­дражение.

Есть еще целый ряд механизмов психики, защищающих ее целост­ность и гармоничность так, чтобы человек не чувствовал себя в разладе с миром и окружающими.

Можно сказать, что у человека два Я — внешнее и внутреннее. Внешнее Я знакомится с людьми, учится в школе, набирается знаний. делает какие-то дела и совершает поступки. Внешнее Я — это совокуп­ность знаний, правил действия, поведения, приемов мышления.

Внутреннее Я — это интимное, скрытое ядро личности: все наши мечты и надежды, воспоминания о первой любви, все те наши страсти, желания, которые мы прячем глубоко в душе. Это то, о чем нельзя рас­сказать другому, передать в виде слов или знаков. Философ Рене Декарт говорил: тот, кто сможет все рассказать о себе, тот опишет всю Вселен­ную. Но попробуй расскажи! Для простого смертного это вещь невоз­можная. Для этого нужен талант. Любой роман, любая картина или симфония — это рассказ художника о себе. Внутреннее Я и делает нас личностью, без него мы только мыслящие машины.

Человек живой и человек мертвый

Каждый человек имеет сущность и личность. Сущность — это ха­рактер человека, совокупность его самых простых реакций на других людей, то, что складывается с самого детства и потом почти не меняет­ся. Личность — это то, что мы получаем извне: знания, умения, правила жизни. Личность — это то в нас, что не наше. У большинства людей очень мало своего собственного. Все, что у них есть, большей частью взято из разных источников: идеи, убеждения, взгляды.

У большинства людей сущность развивается до 12-15 лет, пока формируется характер, и потом останавливается в своем развитии. А личность может развиваться сколь угодно долго. Человек заканчивает школу, университет, пишет книги, становится известным ученым. Но, полагал Г.И. Гурджиев, в своей сущности этот человек уже давно оста­новился в развитии, в сущности он остался наивным ребенком и ведет себя в самых главных вопросах своей жизни как ребенок — беспомощ­но и глупо. Когда нужно принять важное решение относительно своей судьбы или судьбы близких, такой человек верит на слово политиче­ским демагогам и проходимцам.

Георгий Гурджиев (1877-1949 гг.) — философ и мистик. Он много пу­тешествовал, был в Средней Азии, Иране, Египте, Сирии, Афганистане, Тур­ции, учился в самых разных духовных школах, братствах, монастырях, пости­гая там тайные учения восточной мудрости. Хорошо знал западную филосо­фию. В 1918 году в Тифлисе открыл институт гармонического развития человека. Затем, уехав на Запад, пытался возобновить деятельность этого ин­ститута. Купив имение во Франции, в Фонтенбло, работал там со своими уче­никами до самой смерти. После себя оставил несколько трудных для понима­ния книг («Взгляд из реального мира», «Все и каждое» и др). и нескольких верных учеников, которые писали комментарии к его книгам.

Самым известным и тонким комментатором Гурджиева был русский фи­лософ, мистик и психолог Петр Успенский, несколько книг которого вышло в России.

Некоторые аспекты сущности могут останавливаться в развитии в возрасте пяти-шести лет, а дальше все собственное кончается; остальное оказывается чужим: или взято из книг, или создано благодаря подража­нию готовым образцам.

Очень часто люди соединяются между собой не как сущности, а как личности, поскольку люди в основном живут личностью. Личность имеет свои интересы и вкусы, ей нравится то, что не нравится сущности. Сущ­ность знает, что она хочет, но не может выразить. Человек часто и не по­дозревает о своем внутреннем Я, ему кажется, что то, что он представляет Из себя в обществе, его знания, его связи — это и есть главное и единствен­ное в нем. Он не подозревает, что все это взято напрокат.

Неразвитая сущность ведет к странным парадоксам: можно быть великим ученым, крупным государственным деятелем, знаменитым ар­тистом, но одновременно совершеннейшим негодяем и подлецом по своей сути.

Но бывает еще страшнее, бывает так, что сущность умирает. Как личность человек еще живет, выступает с речами, издает книги, руково­дит страной, а в сущности своей он давно умер, у него даже глаза оло­вянные, как у мертвеца. И таких людей, утверждал Гурджиев, очень много. Если бы вы знали, писал он, какое число мертвецов управляет нашими жизнями, вы бы сошли с ума от страха.

Макс Шелер: пять идей о человеке

Никогда прежде взгляды на сущность и происхождение человека не были столь ненадежными и неопределенными, как в нашу эпоху. За по­следние десять тысяч лет истории наша эпоха — первая, когда человек стал совершенно «проблематичен», когда он больше не знает, что он такое, и в то же время знает, что он этого не знает. В каждую историче­скую эпоху господствовали различные взгляды на то, что такое человек. Сейчас нам известны все, но мы не можем отдать предпочтение какой-нибудь одной, не можем решить, какая из них истинная.

Первая идея о человеке появилась под влиянием религиозной веры. И прежде всего она выражена в мифах о сотворении человека Богом, о происхождении Адама и Евы, об их жизни в раю и о грехопадении, о спасении мира Христом и т.д. Эти мифы очень могущественны и очень часто непроизвольно возникают в сознании. Если кто-то уже не верит во все это, он тем не менее еще долго не может освободиться от этого мифа, ибо чувства и формы жизни выросли из идей, которые господ­ствовали веками и намного пережили сами идеи. Например, подсозна­тельный страх, который однажды психологически породил из себя миф о грехопадении и наследственной вине, и сегодня гнетет, согласно М. Шелеру, все западноевропейское человечество, в том числе и неверую­щих. Кант говорил: «Человек сделан из слишком кривого дерева, чтобы из него можно было выстругать что-либо совершенно прямое».

Другую, господствующую и сегодня идею о человеке изобрели древние греки. Это идея «homo sapiens» (человека разумного). Она про­водит различие между человеком и животным вообще. Человеку при­суще специфически деятельное начало, свойственное только ему, — разум. Благодаря разуму человек впервые получает способность позна­вать мир, божество и самого себя. Разум — это частичная функция бо­жественного в человеке. Отсюда можно сделать три вывода: 1. человек наделен божественным началом, которого вся остальная природа не содержит; 2. это начало в человеке и сама божественная сила — в прин­ципе одно и то же, поэтому человек может познавать мир; 3. это силь­ное и могущественное начало, которое позволяет человеку претворять свои идеи в жизнь. Эту идею о человеке выражали стоики, Платон, Аристотель.

Третью идею о человеке обозначают короткой формулой «homo faber» (человек делающий). Это учение о «человеке делающем» вообще отрицает специфическую способность человека к разуму. Здесь не про­водится существенного различия между человеком и животным: есть лишь степенные различия; человек — лишь особый вид животного. То, что мы называем сознанием, разумом, не имеет самостоятельного про­исхождения, это просто дальнейшее развитие высших психических спо­собностей, которые есть уже у человекообразных обезьян. И здесь мож­но выделить три более подробных определения человека: 1. это животное, использующее знаки (язык); 2. это животное, использующее орудия; 3. это существо, наделенное мозгом (правда, кора головного мозга у человека потребляет значительно больше энергии, чем у животного). Ярким проявлением этой идеи является теория эволюции Дарвина.

Четвертая идея о человеке до сих пор, писал Шелер, не понята и не принята образованным миром. Эта идея противоестественная и стран­ная. На простой вопрос: «что такое человек?» ученые и философы, раз­деляющие эту идею, отвечают: человек — это дезертир жизни, способ­ный лишь к развитию пустых суррогатов (язык, орудия и т.п.). Он лишь жалкое выражение священного космического смысла жизни. Согласно Т. Лессингу, «человек — это вид хищных обезьян, постепенно зарабо­тавший на своем так называемом «духе» манию величия». А голланд­ский ученый Л. Больк писал, что человек — это инфантильная обезьяна с нарушенной функцией внутренней секреции.

В целом эту идею можно выразить еще так: человек намного хуже других видов животных приспособлен к окружающему миру, он намно­го более беззащитен, а поэтому был вынужден в борьбе за существова­ние отключить некоторые свои функции в пользу орудий, в пользу язы­ка. И как биологический вид человек перестал развиваться. Следова­тельно, человек — не тупик развития, в который зашла жизнь, он есть тупик жизни вообще. Его так называемый дух — это и есть болезнь, болезнетворное направление самой универсальной жизни. Отдельный человек не болен, но человек как таковой есть болезнь. Этот червяк, Живущий на крохотном отрезке истории земной жизни, называющий себя человеком, мнит о себе так высоко и все более осознает свою важ­ность, создавая государства, произведения искусства, орудия, язык, по­эзию. Но тем не менее все-таки остается тупиком, болезнью жизни. Все, что человек создает, он создает только из-за своей биологической сла­бости и бессилия, из-за фатальной невозможности развиваться биологически. Пусть такой человек существует уже более десяти тысяч лет, но что значат эти десять тысяч лет для истории жизни?

Если такая идея о человеке унижает его, то следующая, пятая, на­оборот, позволяет человеку подняться на такую ступень, взлететь на такую головокружительную высоту, какой не сулило ему ни одно дру­гое из известных учений. Наиболее ярко она выражена в идее сверхче­ловека Ф. Ницше. Эта идея ставит человека на место Бога. Если есть Бог, то тогда нет человеческой ответственности и свободы. Ограниче­ния на человека налагает не природа, а существование Бога. Г. Керлер писал по этому поводу: «Что для меня мировая основа, если я как нрав­ственное существо ясно и четко знаю, что есть добро и что я должен делать? Если мировая основа существует и она согласна с тем, что я считаю добром, тогда я уважаю ее, как уважают друга; но если она не согласна — плевал я на нее, хотя бы она и стерла меня в порошок со всеми моими целями».

Главной чертой такого сверхчеловека является не разум, не спо­собность орудийной деятельности, а максимум ответственной воли, цельности, чистоты и могущества. Такой человек выше Бога и никогда не примирится с существованием Бога.

Избранные тексты

«То, что действительно есть, есть и без человека, даже если для нас оно и является в формах и способах, возникающих из человеческого бытия. Мы даже лучше знаем все то, что не есть мы сами, — быть может, человеку менее ясно, что он есть, чем то, что ему встречается. Он остается величай­шей тайной для самого себя, ощущая, что в его конечности его возможно­сти как будто начинают простираться в бесконечность.

В величественных образах предпослано, что есть человек, будто он это уже знает. Во-первых, он воспринимался в иерархии существ. В ка­честве чувственного существа он — высший из животных, в качестве духовного — низший из ангелов, но он не животное и не ангел, хотя и родствен обоим частью своего существа; перед обоими у него есть пре­имущество, поскольку он обладает тем, чего лишены те и другие и чем он обладает изначально как непосредственное творение Бога. <...>

Человек не соответствует ни одному единичному существу, только миру в целом. <...>

Во-вторых, бытие человека видели не в его образе, а в его ситуа­ции. Основная ситуация, в которой находит себя человек, есть одновре­менно и основной признак его существа.

Беда (Беда Достопочтенный — англосаксонский монах и лето­писец, VII-VIII века — ВТ.) рассказывает следующее об англосаксонском собрании 627 г., посвященном вопросу о принятии христианства. Один из герцогов сравнил жизнь человека с пребыванием в помещении воробья в зимнее время. «В очаге горит огонь, согревая зал, а снаружи бушует буря. Прилетает воробей и быстро пролетает через зал, влетев в одну дверь и вылетев из другой. Как только он пролетел через неболь-Hioe пространство, где ему было приятно, он исчезает и из зимы воз­вращается в зиму. Такова и жизнь человека, подобная мгновению. Что ей предшествовало и что за ней последует, нам неизвестно...» Этот германец чувствует, что он зависит от чего-то чуждого, что он случаен здесь, в мире, но здесь, в этой жизни, ему хорошо и он в безопасности; беспокоит его только скоротечность жизни и то, что последует за ней. <...> В-третьих, бытие человека рассматривается в его потерянности и в его величии одновременно... Этот образ человека проходит с отклоне­ниями через всю историю западного мира.

Греки знали, что никого нельзя считать счастливым до его смерти. Человек отдан во власть неведомой судьбы; люди преходящи как листья в лесу... Но греки знали и другое: многое могущественно, но нет ничего могущественнее человека.

Ветхому завету известна та же полярность. В нем говорится о ни­чтожестве человека:

Дни человека, как трава; Как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер и нет его, И место его уже не узнает его (Пс. 102). И вместе с тем усматривается величие человека: Не много Ты умалил его пред ангелами;... Поставил его владыкою над делами рук Твоих. Все положил под ноги его (Пс. 8).

Поднятый над общим для многих народов образом ничтожества и величия, человек в Ветхом завете — подобие божества: Бог сотворил человека по образу своему; человек отпал от Бога и содержит в себе то и другое — образ Божий и грех.

Христиане остаются на этом пути. Они настолько твердо знали о границе человека, что видели ее даже в Богочеловеке: Иисус познал в величайшем страдании то, что он сказал на кресте словами псалма: Бо­же мой, Боже мой, для чего Ты оставил меня? (Пс. 21, 2). Человек не может всецело зависеть от самого себя. <...>

Пико делла Мирандола (итальянский мыслитель эпохи Возрожде­ния, 1463-1494 гг. — ВТ.), пребывая в восторге от оставшегося еще христианским Возрождения, нарисовал образ человека, исходя из идеи, которую придало ему божество, когда поместило в конце творения че­ловека в мир: Бог сотворил человека по все соединяющему в себе образу своему и сказал ему: Мы не дали тебе ни определенного места, ни особого наследия. Все другие сотворенные существа мы подчинили оп­ределенным законам. Ты один ничем не связан, можешь брать, что хо­чешь, и быть по своему выбору тем, на что решишься по своей воле. Ты сам по своей воле и к своей чести должен быть собственным мастером и строителем и формировать себя из материала, который тебе подходит. Ты свободен — можешь опуститься на низшую ступень животного ми­ра; но можешь и подняться до высших божественных сфер. Животные обладают от рождения всем тем, чем они когда-либо будут обладать. Лишь в человека Отец заложил семя для любой деятельности и зароды­ши любого образа жизни.» (Ясперс К. Философская вера//Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 443-445).

«Дифференцировка типа часто наступает очень рано, настолько ра­но, что в некоторых случаях следует говорить о ней как о врожденной. Самым ранним знаком экстраверсии у ребенка является его быстрая адаптация к окружающей среде и то необычное внимание, которое он уделяет объектам, в особенности тем эффектам, которые он на них ока­зывает. Страх перед объектами минимален — ребенок живет и переме­щается среди них с уверенностью. Его способность к пониманию быст­рая, но не точная и не аккуратная. Развивается он более быстро, чем интровертный ребенок, так как он менее рефлексивен и обычно бес­страшен. Он не чувствует преграды между собой и объектами и может поэтому играть с ними свободно и учиться через контакт с ними. Ему нравится доводить свои начинания до крайности, он выказывает склон­ность к риску. Все неведомое и неизвестное для него соблазнительно.