Снова дома

Первые несколько дней после возвращения в Белдингсвилл не были легкими ни для миссис Чилтон, ни для Поллианны. Это были дни привыкания к новой обстановке, а такие дни никогда не бывают легкими.

После путешествия и связанных с ним волнений нелегко было вдруг сосредоточиться на обсуждении цены масла и неблаговидного поведения мясника. После свободного распоряжения собственным временем нелегко было привыкнуть к тому, что перед тобой всегда какая-нибудь очередная неотложная задача, настоятельно требующая разрешения. К тому же то и дело заходили друзья и соседи, и хотя Поллианна приветствовала их с искренней радостью, миссис Чилтон, если это было возможно, удалялась под каким-нибудь предлогом, и всегда потом с горечью говорила Поллианне:

— Я думаю, им любопытно посмотреть, как Полли Харрингтон нравится быть бедной.

О покойном муже миссис Чилтон говорила редко, однако Поллианна хорошо знала, что мысли о нем никогда не покидали тетку, а ее молчаливость была, по большей части, лишь маской, позволяющей скрыть более глубокие чувства, которые она не любила показывать. Джимми Пендлетона Поллианна видела несколько раз в этот первый месяц. Сначала он пришел вместе с Джоном Пендлетоном, и все держались довольно чопорно и церемонно — не в первые минуты, впрочем, а лишь после того, как в комнату вошла тетя Полли. По какой-то причине она в этом случае не стала избегать гостей. Потом Джимми приходил один — однажды с цветами, однажды с книгой для тети Полли, дважды без всякого предлога. Поллианна всегда приветствовала его с неподдельной радостью, а тетя Полли после первого визита ни разу его не видела.

Большинству друзей и знакомых Поллианна почти ничего не говорила о перемене в материальном положении тети Полли. С Джимми она, однако, была вполне откровенна, и ее вечным причитанием было: «Если бы я только могла заработать денег!»

— Я становлюсь наикорыстнейшим существом, какое ты когда-либо видел, — говорила она с невеселым смехом. — Я дошла до того, что измеряю все долларами, и даже думаю в четвертаках и десятицентовиках. Понимаешь, тетя Полли чувствует себя такой бедной!

— Это нехорошо! — горячился Джимми.

— Я знаю. Честно говоря, мне кажется, что она чувствует себя беднее, чем в действительности… она столько об этом с грустью размышляла. Но я так хотела бы ей помочь!

Джимми взглянул сверху вниз в печальное, взволнованное лицо с блестящими глазами, и выражение его собственных глаз стало нежнее:

— А что ты хотела бы делать… если б могла?

— О, я хотела бы готовить и вести домашнее хозяйство, — улыбнулась Поллианна со вздохом. — Я просто обожаю взбивать яйца с сахаром и слушать, как сода журчит свою веселую маленькую песенку в чашке с кислым молоком. Я счастлива, если мне предстоит день, когда нужно что-нибудь испечь. Но это не приносит никаких денег… разве только, если готовить в чьей-то чужой кухне. А я… я все же не до такой степени люблю это занятие!

— Еще бы! — воскликнул молодой человек. Он снова взглянул сверху вниз в выразительное лицо, которое было так близко, и уголки его рта странно изогнулись. Он поджал губы, а затем, медленно заливаясь краской, сказал:

— Но ты, конечно, могла бы… выйти замуж. Вы уже думали об этом, мисс Поллианна?

Поллианна весело рассмеялась. Голос и тон позволяли безошибочно узнать девушку, не задетую даже самыми острыми из стрел Купидона.

— О нет, я никогда не выйду замуж, — беспечно ответила она. — Во-первых, я некрасивая, а во-вторых, я собираюсь жить с тетей Полли и заботиться о ней.

— Некрасивая, вот как? — насмешливо улыбнулся молодой Пендлетон. — А тебе, Поллианна, никогда не приходило в голову, что… что может быть другое мнение на этот счет?

Поллианна отрицательно покачала головой.

— Не может; у меня ведь есть зеркало, — возразила она, бросив на него веселый взгляд.

Это звучало как кокетство, и было бы кокетством, если бы это сказала любая другая девушка. Но глядя в лицо Поллианны, Пендлетон знал, что это не так. Он понял вдруг также, почему Поллианна непохожа на других девушек. В ней по-прежнему оставалось что-то от ее прежней привычки понимать все буквально.

— Почему же ты некрасивая?

Даже произнося этот вопрос и уверенный, что правильно оценивает характер Поллианны, Джимми все же затаил дыхание от собственной дерзости. Он подумал о том, что любая другая девушка из тех, кого он знал, немедленно обиделась бы, не услышав опровержения ее лукавого заявления о собственной непривлекательности.

— Да просто некрасивая — и все тут, — немного печально засмеялась она. — Такой уж я уродилась. Ты, может быть, не помнишь, но давным-давно, когда я была маленькой, мне казалось, что одной из самых больших радостей, которые будут дарованы мне в будущей жизни на небесах, станут черные кудри.

— Это и теперь твое заветное желание?

— Н-нет; пожалуй, нет, — неуверенно ответила Поллианна. — Но я по-прежнему считаю, что это было бы неплохо… И к тому же ресницы у меня не очень длинные, а нос не греческий и не римский и вообще не из тех восхитительных и желанных, которые принадлежат к какому-нибудь «типу». Это просто нос. И лицо у меня слишком длинное или слишком короткое — не помню какое; но во всяком случае когда я однажды измерила его и проверила по таблице одного из этих «тестов красоты», которые печатают в журналах, оно оказалось неправильным. И там говорилось, что ширина лица должна равняться пяти длинам глаза, а длина глаза должна равняться… чему-то там еще. Я забыла чему… только у меня не равнялась.

— Какая удручающая картина! — засмеялся молодой Пендлетон, а затем, с восхищением глядя на оживленное лицо и выразительные глаза девушки, спросил: — Ты когда-нибудь смотрелась в зеркало в тот момент, когда ты говоришь?

— Нет, конечно нет.

— А тебе стоит попробовать.

— Что за странная фантазия! Представь, как я это делаю, — засмеялась она. — Что же я скажу? Что-нибудь в таком роде… «Так вот, Поллианна, пусть ресницы у тебя не очень длинные, а нос — просто нос, радуйся тому, что у тебя есть хоть какие-то ресницы и хоть какой-то нос!»

Джимми засмеялся вместе с ней, но на его лице появилось странное выражение.

— Значит, ты по-прежнему играешь… в радость, — немного неуверенно произнес он.

Поллианна прямо, со спокойным удивлением в глазах, взглянула на него:

— Ну конечно! Да я, наверное, и не выжила бы… в последние полгода… если бы не эта игра. — Ее голос слегка дрожал.

— Но я не слышал, чтобы ты много говорила о ней, — заметил Джимми.

Она покраснела.

— Это правда. Я как будто боюсь… говорить слишком много об этом… посторонним, которым все равно… Теперь, когда мне двадцать, это звучало бы совсем не так, как тогда, когда мне было десять. И я это, конечно, понимаю. Люди, знаешь ли, не любят, чтобы их поучали, — заключила со странной улыбкой.

— Я знаю, — серьезно кивнул молодой человек. — Но иногда, Поллианна, мне хочется знать, вполне ли ты сама понимаешь, что такое эта игра и как она помогла тем, кто играет в нее.

— Я знаю… как она помогла мне. — Ее голос звучал приглушенно, а глаза смотрели куда-то в сторону.

— Она действительно помогает, когда играешь в нее, — принялся размышлять вслух Джимми после недолгого молчания. — Кто-то сказал однажды, что она преобразила бы мир, если бы все действительно принялись играть в нее. И я думаю, это правда.

— Да, но не все люди хотят, чтобы их преобразили, — улыбнулась Поллианна. — В прошлом году в Германии я встретила одного человека. Он лишился почти всех своих денег и вообще был несчастлив. До чего он был угрюм! Кто-то однажды в моем присутствии попытался подбодрить его, сказав: «Ну, ну, полно, могло быть и хуже!» Слышал бы ты тогда его ответ! " Уж если что меня бесит, — прорычал он, — так это, когда мне говорят, что могло быть хуже, и велят быть благодарным за то, что у меня осталось. Эти люди, которые расхаживают с вечной улыбкой на физиономиях, изливаясь в восторгах и благодарностях за то, что могут дышать или есть, или ходить, или прилечь, — я их не переношу. Я не хочу ни дышать, ни есть, ни ходить, ни прилечь, если мои дела обстоят так, как сейчас. И когда мне говорят, что я должен быть благодарен за какую-нибудь чепуху вроде этой, мне просто хочется выйти и кого-нибудь застрелить". Представь, чего я добилась бы, если бы познакомила этого человека с «игрой в радость», — засмеялась Поллианна.

— Все равно. Она была бы ему полезна, — заявил Джимми.

— Конечно, была бы… но он не поблагодарив бы меня, если бы я ему о ней рассказала..

— Полагаю, что так. Но послушай! При такой своей философии и образе жизни он делал и себя, и всех остальных несчастными, разве нет? Ну, а теперь только представим на минутку, что он стал бы «играть в радость». Стараясь найти в том, что с ним случилось, что-то такое, чему можно радоваться, он просто не мог бы одновременно ворчать, как плохи его дела, так что уже была бы польза. Да и жить было бы куда легче и ему самому, и его друзьям. Если думать о пончике, а не о дырке в нем, хуже не станет, а может стать лучше, так как тогда не сосет под ложечкой и пищеварение улучшается. Не стоит цепляться за беды и заботы. У них слишком много колючек.

Поллианна понимающе улыбнулась:

— Это напомнило мне о том, что я сказала как-то раз одной пожилой леди. Она была из моего дамского благотворительного комитета на Западе и принадлежала к тем людям, которым нравится чувствовать себя несчастными и перечислять имеющиеся у них основания для печали. Мне было тогда лет десять, и я пыталась обучить ее игре. Удалось мне это, кажется, не очень хорошо, и очевидно, в конце концов я смутно догадалась, чем это вызвано, так как сказала ей с торжеством: «Ну, все равно, вы можете радоваться, что у вас столько причин, чтобы быть несчастной, так как вам очень нравится страдать!»

— Так ей было и надо, — засмеялся Джимми.

Поллианна приподняла брови:

— Боюсь, она обрадовалась этому не больше, чем обрадовался бы тот мужчина в Германии, если бы я сказала ему то же самое.

— Но им следовало выслушать, а тебе сказать им… — Джимми неожиданно умолк, и на его лице появилось такое странное выражение, что Поллианна удивилась.

— Что такое, Джимми?

— О, ничего, я просто подумал… — начал он, поджав губы. — Вот я сам уговариваю тебя делать именно то, чего так боялся… А я боялся, прежде чем увидел тебя, что… что ты… — Он беспомощно умолк, сделавшись очень красным.

— Джимми Пендлетон! — Девушка с негодованием вскинула голову. — Не думайте, сэр, что на этом вы можете остановиться. Так что же вы хотели сказать?

— О… э-э… н-ничего особенного.

— Я жду, — негромко добавила Поллианна. Ее голос звучал спокойно и твердо, но в глазах поблескивали озорные огоньки.

Молодой человек заколебался, взглянул в ее улыбающееся лицо и уступил.

— Ну, пусть будет по-твоему. — Он пожал плечами. — Просто я беспокоился… немного… из-за этой игры… боялся, что ты будешь говорить точно так, как говорила прежде, и…

Но взрыв веселого смеха не дал ему договорить:

— Ну вот, что я тебе говорила! Даже ты, оказывается, беспокоился, как бы я в двадцать лет не осталось точно такой, какой была в десять!

— Н-нет, я не хотел сказать… честное слово, Поллианна, я думал… конечно, я знал…

Но Поллианна только закрыла уши руками и снова разразилась веселым смехом.