Джимми пробуждается

Вслух все объявили, что поездка оказалась чрезвычайно удачной, но внутренне… Поллианна иногда спрашивала себя, все ли дело в ней самой или действительно есть какая-то странная, не поддающаяся четкому определению, принужденность в отношениях между всеми ними. Сама она, безусловно, ощущала эту принужденность, и как ей казалось, замечала признаки того, что и другие чувствуют то же самое. Что же до причины… Поллианна без колебаний связывала все с той злополучной прогулкой к реке в последний день их походной жизни. Конечно, она и Джимми без труда догнали тогда Джейми и после долгих уговоров убедили его повернуть назад и пойти вместе с ними на реку. Но несмотря на явные усилия каждого вести себя так, будто ничего необычного не произошло, никому из них, по правде говоря, это не удалось. Поллианна, Джейми и Джимми, вероятно, немного переусердствовали в своем стремлении казаться веселыми; но остальные, не зная точно, что произошло, чувствовали, что не все в порядке, хотя свои ощущения пытались скрыть. Естественно, при таких обстоятельствах о приятном отдыхе не могло быть и речи. Даже обед из рыбных блюд, которого так ждали, показался безвкусным, и вскоре после него вся компания двинулась обратно в лагерь. Вернувшись домой, в Белдингсвилл, Поллианна надеялась, что досадное происшествие с разъяренным быком скоро будет забыто. Но она не могла забыть и потому, по справедливости, не имела права винить других за то, что они тоже не могут. Теперь, когда она смотрела на Джейми, ей всегда вспоминалось то, что произошло в тот день. Она снова видела его искаженное страданием лицо и темно-красные пятна крови на ладонях. Ее сердце разрывалось от сочувствия к нему, и потому само присутствие Джейми стало для нее мучительным. С раскаянием она призналась себе, что теперь ей не хочется ни бывать в обществе Джейми, ни разговаривать с ним. Но это не означало, что она стала видеться с ним реже. Напротив, она проводила с ним даже еще больше времени, чем прежде, поскольку испытывала такие угрызения совести и так боялась, как бы он не заметил ее подавленности, что не упускала ни единой возможности откликнуться на любое проявление товарищеских чувств с его стороны, а иногда и сама сознательно искала его общества. Последнее ей, впрочем, приходилось делать довольно редко, так как Джейми в эти дни, казалось, все чаще и чаще обращался к ней за дружеской поддержкой.

И здесь, на взгляд Поллианны, причина крылась все в том же происшествии с быком. Не то чтобы Джейми когда-либо прямо упоминал о случившемся. Этого он никогда не делал. Более того, он был теперь даже веселей, чем обычно. Но Поллианне казалось, что порой за всем его внешним спокойствием она замечает какую-то горечь, которой не было прежде. Разумеется, она не могла не видеть, что иногда он чуть ли не избегает остальных, а оказавшись наедине с ней, вздыхает, как будто с облегчением. Она считала, что знает, почему это так, после того как он сказал ей однажды, когда они вдвоем смотрели, как другие играют в теннис:

— А все-таки, Поллианна, никто не может понять все так, как ты.

— Понять? — Сначала она не догадалась, о чем он говорит. Перед этим они минут пять в полном молчании наблюдали за играющими.

— Да; ты одно время тоже… не могла ходить.

— Д-да, я понимаю, — запнувшись, отозвалась Поллианна. Она подумала, что, вероятно, глубокое огорчение изобразилось на ее лице, — так быстро и с таким беспечным видом постарался он перевести разговор на другую тему, после того как воскликнул со смехом:

— Ну, что же ты, Поллианна? Почему ты не велишь мне поиграть «в радость»? Я поступил бы именно так на твоем месте. Забудь о том, что я сказал, пожалуйста! Я просто злодей, что так тебя огорчил!

Поллианна улыбнулась и сказала:

— Нет, нет… ну что ты!

Но она не забыла об этом. Не смогла забыть. И то, что было сказано, лишь заставляло ее еще настойчивее стремиться быть рядом с Джейми и помогать ему всем, чем она могла помочь.

" Уж теперь-то я ни за что не допущу, чтобы он заметил, что я не рада, когда он со мной! " — с жаром говорила она себе минуту спустя, спеша к корту, чтобы тоже принять участие в игре.

Поллианна, впрочем, была не единственной, кто чувствовал себя неловко и принужденно. Так же чувствовал себя и Джимми Пендлетон, хотя он тоже старался не показывать этого.

Джимми не был счастлив в эти дни. Из беззаботного юноши, мечтающего о чудесных арках, переброшенных через бездонные, еще не перекрытые мостами пропасти, он превратился в молодого человека с тревожным взглядом, преследуемого видениями, в которых любимая им девушка доставалась его страшному сопернику.

Теперь Джимми прекрасно знал, что влюблен в Поллианну, и подозревал, что влюблен давно. Его привело в настоящий ужас то, что он был так взволнован и так бессилен перед захватившим его чувством. Он понял, что даже столь дорогие его сердцу мосты — ничто в сравнении с улыбкой в глазах любимой девушки и заветным словом на ее устах, а самым чудесным мостом в мире был бы для него тот, который помог бы ему преодолеть пропасть сомнений и страха, отделявшую его от Поллианны: сомнений — из-за Поллианны, страха — из-за Джейми. Только в тот день на пастбище, увидев Поллианну в опасности, Джимми вдруг осознал, как пуст был бы мир — его мир — без нее. Только мчась вихрем к спасительной стене с Поллианной на руках, он понял, как дорога она ему. На мгновение, когда он держал ее в объятиях, а ее руки цеплялись за его шею, он почувствовал ее по-настоящему своей и даже в этот миг огромной опасности ощутил трепет величайшего блаженства.

В тот день Джимми вернулся в лагерь с бурей страха и мятежных чувств в душе. Он думал о том, действительно ли Поллианне нравится Джейми; отсюда был страх. Но даже если нравится, то должен ли он, Джимми, нерешительно стоять в стороне и позволить Джейми, без соперничества, понравиться ей еще больше? Отсюда были мятежные чувства. Ну уж нет, решил Джимми. Он не будет стоять в стороне! Между ними должна быть честная борьба!

Но тут, хоть Джимми и был в полном одиночестве, он покраснел до корней волос. А будет ли это «честная» борьба? Может ли какая-то борьба между ним и Джейми быть «честной»? Джимми вдруг почувствовал то же самое, что и много лет назад, когда предложил незнакомому мальчику подраться из-за яблока, на которое оба они предъявляли свои права, а затем, после первого же удара, обнаружил, что тот владеет только одной рукой. Разумеется, тогда Джимми нарочно поддался и позволил увечному мальчику победить. Но теперь, как с жаром говорил он себе, случай совсем другой. Здесь ставка не яблоко. Здесь ставка — счастье всей его жизни, а возможно, даже и счастье жизни Поллианны. Может быть, она совсем равнодушна к Джейми и полюбила бы своего старого друга Джимми, если бы он хоть раз дал ей понять, что хочет, чтобы она полюбила. И он постарается дать ей понять. Он постарается…

Снова Джимми залился жарким румянцем, но тут же сердито нахмурился. Если бы он только мог забыть, какой вид был у Джейми, когда он простонал это свое «привязанный к двум палкам»! Если бы только… но какой смысл? Все равно, это не была бы «честная», борьба, и Джимми знал это. Знал он уже тогда и то, что его решение будет именно таким, каким оно впоследствии оказалось, — он будет ждать и наблюдать. Он даст Джейми возможность добиться любви Поллианны, и если станет ясно, что она его любит, он, Джимми уйдет из их жизни, и они никогда не узнают, как глубоко он страдал. Он вернется к своим мостам… Как будто какой-нибудь мост, пусть даже до самой луны, мог хоть на миг сравниться с Поллианной! Но он так поступит. Он должен так поступить.

Все это представлялось очень благородным и героическим, и Джимми был так взволнован, что весь трепетал от чего-то очень похожего на радость, когда наконец задремал в ту ночь. Но мученичество в теории и мученичество на практике удручающе разнятся между собой, как выясняют с незапамятных времен все кандидаты в мученики. Легко было в темноте и в одиночестве, решать, что он даст Джейми шанс завоевать любовь Поллианны, но не так-то просто оказалось исполнить это решение, когда в действительности оно предполагало не что иное, как оставлять Поллианну и Джейми вдвоем почти каждый раз, когда он их видел. К тому же его очень беспокоило то, как внешне выглядело отношение Поллианны к Джейми. Было очень похоже, что она в самом деле любит его, так заботилась она о его удобствах, так явно стремилась быть с ним. Затем, словно для того, чтобы уничтожить любые возможные сомнения в душе Джимми, пришел день, когда выяснилось, что и Сейди Дин есть что сказать по этому поводу. Все они были на теннисном корте. Сейди сидела в одиночестве, когда Джимми, прогуливаясь по дорожке, подошел к ней.

— Потом вы с Поллианной, да? — спросил он. Сейди отрицательно покачало головой:

— Поллианна сегодня больше не играет.

— Не играет! — нахмурился Джимми, который сам рассчитывал сыграть с Поллианной. — Почему?

Сейди помолчала, затем, явно с трудом, ответила:

— Поллианна сказала мне вчера вечером, что, по ее мнению, мы слишком много играем в теннис и что это нехорошо… по отношению к мистеру Кэрью, так как он не может играть.

— Я знаю, но… — Джимми беспомощно умолк, недовольство прорезало глубокую складку на его лбу. В следующее мгновение он буквально вздрогнул от неожиданности, услышав, какое возбуждение звучит в голосе снова заговорившей Сейди:

— Но он не хочет, чтобы она переставала играть. Он не хочет, чтобы кто-то из нас относился к нему как-то по-особому. Именно это его задевает. А она не понимает. Она не понимает! Но я понимаю. А она думает, что это она понимает!

Что-то в этих словах или в тоне, каким они были сказаны, заставило сердце Джимми болезненно сжаться. Он внимательно взглянул ей в лицо. На языке у него вертелся вопрос. На миг он удержал его, но затем, скрывая свою серьезность под насмешливой улыбкой, все же произнес:

— Не хотите же вы сказать, мисс Дин, что… что есть какой-то особый интерес друг к другу у этих двоих?

Она бросила на него презрительный взгляд.

— Где ваши глаза? Она обожает его! То есть… они обожают друг друга, — торопливо поправилась она.

Джимми с невнятным возгласом резко отвернулся и отошел. Ему не хотелось продолжать разговор с Сейди. Он отвернулся так резко, что не заметил, как Сейди, так же торопливо отвернувшись, принялась прилежно разглядывать траву возле своих ног, словно что-то потеряла. Ей тоже явно не хотелось больше говорить.

Джимми говорил себе, что это неправда и все, сказанное Сейди, — сущий вздор. Однако, правда это или нет, забыть ее слова он не мог. С тех пор подозрение накладывало отпечаток на все его мысли и маячило перед глазами как тень всякий раз, когда он видел Поллианну и Джейми вместе. Он тайком следил за их лицами. Он вслушивался в интонации их голосов. И со временем начал думать, что все же это была правда: они действительно обожают друг друга; и в результате сердце его наливала свинцовая тяжесть. «Жребий брошен», говорил он себе. Поллианна была не для него.

Для Джимми наступили тревожные дни. Совсем отказаться от визитов в дом Харрингтонов он не осмеливался, опасаясь, как бы там не догадались о его тайне. Но даже просто находиться в обществе Поллианны стало пыткой. Да и с Сейди Дин ему было неприятно, так как он не мог забыть, что это именно она в конце концов открыла ему глаза на происходящее. Джейми, разумеется, не мог служить прибежищем в этих обстоятельствах, и оставалась только миссис Кэрью. Впрочем, она одна стоила многих, и единственное утешение для себя в эти дни Джимми находил в ее обществе. Веселая или серьезная, она, казалось, всегда знала, как лучше всего приспособиться к его настроению. И просто удивительно, сколько она знала о мостах… того рода мостах, которые он собирался строить. Она была к тому же так умна, так благожелательна, всегда умела найти самые нужные, самые подходящие слова. Однажды он даже чуть не рассказал ей о «пакете», но Джон Пендлетон прервал их разговор в самый неподходящий момент, так что эта история не была рассказана. Джон Пендлетон, как с досадой иногда думал Джимми, всегда являлся в самый неподходящий момент, чтобы помешать им. Но затем Джимми вспоминал, что сделал для него Джон Пендлетон, и ему становилось стыдно. История «пакета» восходила ко времени детства Джимми, который никогда не говорил о нем никому кроме Джона Пендлетона, да и ему всего лишь раз, незадолго до своего усыновления. «Пакет» представлял собой всего лишь довольно большой, потрепанный за долгие годы, белый конверт, пухлый от тайны, хранимой им за огромной красной печатью. На этом конверте, который был дан Джимми его отцом, была сделана отцовской рукой следующая надпись: «Моему мальчику Джимми. Не вскрывать до его тридцатилетия. В случае его смерти вскрыть немедленно». Бывали периоды времени, когда Джимми строил немало догадок относительно содержимого «пакета». Бывали и другие дни, когда он забывал даже о существовании этого конверта. В давние дни, в сиротском приюте, он всегда носил его спрятанным в подкладку своей курточки, так как больше всего боялся, что его найдут и отберут. Позднее, по совету Джона Пендлетона, конверт был для сохранности убран в сейф.

— Ведь неизвестно, какую ценность он может представлять, — заметил тогда с улыбкой Джон Пендлетон. — Во всяком случае, твой отец хотел, чтобы ты хранил его, и мы не можем допустить, чтобы он случайно потерялся.

— Разумеется, сэр. Я не хотел бы потерять его, — немного печально улыбнулся в ответ Джимми. — Но я не рассчитываю на то, что он представляет действительную ценность. У бедного отца, насколько я помню, не было ничего особенно ценного. Именно об этом «пакете» и хотел упомянуть Джимми в одном из своих разговоров с миссис Кэрью… и упомянул бы, если бы только им не помешал Джон Пендлетон.

— А все же, может быть, даже и хорошо, что я не сказал ей о пакете, — размышлял Джимми по дороге домой. — Она могла бы подумать, что в жизни отца было что-то… нехорошее. А я не хотел бы, чтобы она думала так о моем отце.