Вокруг света за восемьдесят дней 5 страница

— Это действительно возможно, — согласился проводник.

Филеас Фогг и его спутники расположились у подножья дерева и стали ждать.

Время тянулось так медленно! Проводник несколько раз покидал их, отправляясь на разведку. Стража раджи всё ещё бодрствовала, горели светильники, а из окон пагоды проникал слабый свет.

Так прождали до полуночи. Положение не изменилось. Охрана по-прежнему бодрствовала. Становилось очевидным, что на сон стражи рассчитывать нельзя. Вероятно, им и не давали опьяняющих снадобий. Необходимо было действовать иначе и попытаться проникнуть в пагоду через отверстие в стене. Оставалось выяснить, не бодрствуют ли и жрецы около своей жертвы так же, как стража у входа в пагоду?

После краткого совещания двинулись вперёд. Впереди шёл проводник, мистер Фогг, сэр Фрэнсис и Паспарту следовали за ним. Они сделали довольно длинный обход, чтобы приблизиться к пагоде с противоположной стороны.

Около половины первого ночи они остановились у стен здания, не встретив по пути ни одного человека. Охраны с этой стороны не было никакой, но зато там не было ни окон, ни дверей!

Ночь была тёмная. Луна, уже находившаяся на ущербе, стояла низко над горизонтом, затянутым тучами. Высокие деревья ещё больше усиливали темноту.

Но было недостаточно дойти до пагоды, предстояло ещё проделать отверстие в стене. Для этой операции у Филеаса Фогга и его спутников не было ничего, кроме карманных ножей. К счастью, стены храма были выложены из смеси кирпича и дерева, и их, вероятно, нетрудно было разобрать. Если вынуть первый кирпич, за ним легко последуют и остальные.

Стараясь производить как можно меньше шума, все приступили к работе. Парс и Паспарту разбирали кирпичи, чтобы образовалось отверстие шириной в два фута.

Работа подвигалась успешно, как вдруг внутри храма послышался крик, и почти тотчас снаружи раздались ответные крики.

Паспарту и проводник прервали работу. Неужели они замечены? Что это? Не сигнал ли тревоги? Простая осторожность требовала, чтобы они удалились, и они отошли, а вслед за ними — Филеас Фогг и сэр Фрэнсис Кромарти. Они вновь укрылись за деревьями в ожидании, пока уляжется тревога, чтобы затем опять приступить к делу.

Но, на беду, у задней стены пагоды появилась стража и расположилась там, не позволяя приблизиться к пролому.

Трудно описать разочарование этих четырех людей, вынужденных прервать свою работу. Теперь, когда они были лишены возможности проникнуть к пленнице, как сумеют они её спасти? Сэр Фрэнсис Кромарти в ярости сжимал кулаки. Паспарту был вне себя, и проводник с трудом сдерживал его. Невозмутимый Фогг молча ждал, не проявляя своих чувств.

— Что ж, нам остаётся только уйти? — тихо спросил бригадный генерал.

— Да, больше ничего не остаётся, — подтвердил проводник.

— Подождите, — сказал мистер Фогг. — Меня вполне устраивает прибыть в Аллахабад к полудню.

— Но на что вы надеетесь? — спросил сэр Фрэнсис Кромарти. — Через несколько часов наступит день и…

— Удача, которая от нас ускользает, может прийти в последний миг.

Бригадному генералу захотелось проникнуть в мысли Филеаса Фогга.

На что рассчитывает этот хладнокровный англичанин? Уж не собирается ли он в момент казни броситься к молодой женщине и на глазах у всех вырвать её из рук палачей?

Но ведь это безумие, и нельзя допустить, чтобы человек дошёл до подобного безрассудства. Так или иначе, но сэр Фрэнсис Кромарти решил дождаться развязки этого страшного события. Тем временем проводник не решался оставаться дольше со своими спутниками на том месте, где они были укрыты, и отвёл их на край прогалины. Здесь, спрятавшись за деревьями, они могли не выпускать из виду группы спящих людей.

Паспарту, сидя на нижних ветвях дерева, обдумывал одну мысль, которая, словно молния, пронзила его сознание и всё глубже и глубже внедрялась в его мозг.

Сначала он говорил себе: «Какое безумие!» — но потом стал повторять: «А почему бы и нет? Это, может быть, единственный шанс с такими дикарями! …»

Так или иначе, Паспарту больше не раздумывал, он поспешно, с гибкостью змеи, спустился по ветвям, концы которых доходили до земли.

Часы шли, и вскоре небо несколько посветлело, возвещая о приближении дня. Но всё же было ещё довольно темно.

Время жертвоприношения наступило. Спящие индусы словно воскресли. Толпа зашевелилась. Послышались звуки там-тама. Пение и крики снова усилились. Пришёл час, когда несчастная должна была умереть. В это мгновение двери пагоды распахнулись. Сноп света вырвался изнутри. Мистер Фогг и сэр Фрэнсис Кромарти увидели ярко освещённую жертву, которую двое жрецов влекли наружу. Им показалось, что несчастная стряхнула с себя дурман и, следуя властному чувству самосохранения, пыталась вырваться из рук своих палачей. Сердце сэра Фрэнсиса Кромарти забилось, он судорожно схватил Филеаса Фогга за руку и почувствовал, что эта рука сжимает раскрытый нож.

В это время толпа пришла в движение. Молодая женщина снова впала в оцепенение, вызванное парами конопли. Она прошла сквозь ряды факиров, которые провожали её ритуальными возгласами.

Филеас Фогг и его товарищи, смешавшись с толпой, последовали за процессией.

Минуты через две они дошли до берега реки и остановились меньше чем в пятидесяти шагах от костра, на котором лежало тело раджи. В полутьме они видели, как бесчувственное тело женщины положили рядом с трупом её мужа.

Затем к пропитанным маслом дровам поднесли зажжённый факел, и они тотчас же вспыхнули.

В этот миг сэр Фрэнсис Кромарти и проводник еле удержали Филеаса Фогга, который в порыве благородного безрассудства готов был броситься в костёр…

Филеасу Фоггу удалось уже оттолкнуть своих спутников, как вдруг произошло нечто неожиданное. Раздался всеобщий крик ужаса. Толпа в страхе распростёрлась на земле.

Старый раджа ожил! Словно привидение, он поднялся со своего ложа, взял молодую жену на руки и сошёл с костра, окутанный клубами дыма, придававшими ему призрачный вид.

Факиры, стража и жрецы, охваченные внезапным ужасом, приникли к земле, не смея поднять глаза и лицезреть подобное чудо!

Бездыханная жертва невесомо покоилась на мощных руках. Мистер Фогг и сэр Фрэнсис Кромарти застыли на месте. Проводник в страхе склонил голову, Паспарту, без сомнения, тоже был потрясён! …

Воскресший раджа остановился возле мистера Фогга и генерала и отрывисто сказал:

— Бежим! …

То был не кто иной, как Паспарту, который пробрался к костру под прикрытием густого дыма. Паспарту, который, воспользовавшись темнотой, вырвал молодую женщину из рук смерти. Паспарту, который среди всеобщего смятения блестяще сыграл свою роль!

Через мгновенье все четверо скрылись в лесу и вскоре крупной рысью неслись на своём слоне. Но крики, проклятья и свист пули, пробившей шляпу мистера Фогга, показали, что хитрость их открыта. На пылавшем костре выделялось тело старого раджи. Жрецы, очнувшись от оцепенения, поняли, что их жертву похитили.

Они тотчас бросились в лес. Стража следовала за ними. Вдогонку похитителям раздался залп, но они быстро неслись вперёд и вскоре стали недосягаемы для пуль и стрел преследователей.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,

в которой Филеас Фогг пересекает чудесную долину Ганга, даже не подумав ею полюбоваться

Смелое похищение удалось. Паспарту долго посмеивался, вспоминая о своей удаче. Сэр Фрэнсис Кромарти крепко пожал руку отважному малому. А мистер Фогг сказал ему «хорошо», что в устах этого джентльмена было высшей похвалой. На это Паспарту ответил, что вся честь предприятия принадлежит его господину. Ему же просто пришла в голову одна смешная мысль; его забавляло, что на несколько мгновений он, Паспарту, прежний гимнаст и бывший сержант пожарной команды, превратится в старого набальзамированного раджу, мужа прелестной женщины!

А молодая индуска всё ещё не приходила в себя. Завёрнутая в дорожное одеяло, она покоилась в одной из корзин.

Слон, направляемый уверенной рукой парса, быстро бежал по ещё тёмному лесу. Спустя час они были уже на широкой равнине. В семь часов сделали привал. Молодая женщина всё ещё пребывала в полном беспамятстве. Проводник влил ей в рот несколько глотков разбавленного бренди, но действие одурманивающих паров ещё продолжалось.

Сэр Фрэнсис Кромарти, знавший, как долго длится состояние сна от действия паров конопли, нисколько не беспокоился.

Но если выздоровление молодой женщины и не вызывало у генерала сомнений, то её будущее представлялось ему менее ясным. Он прямо заявил Филеасу Фоггу, что если миссис Ауда останется в Индии, то неминуемо попадёт в руки своих палачей. Эти фанатики рассеяны по всему полуострову и, невзирая на все старания английской полиции, сумеют разыскать свою жертву, будь то в Мадрасе, в Бомбее или в Калькутте. В подтверждение сказанного сэр Фрэнсис Кромарти сослался на недавно имевший место случай. По его мнению, молодая женщина будет в безопасности только за пределами Индии.

Филеас Фогг ответил, что он отдаёт себе в этом отчёт и примет нужное решение.

Около десяти часов утра проводник сообщил о прибытии на станцию Аллахабад. Отсюда вновь начиналась прерванная железнодорожная линия. Расстояние между Аллахабадом и Калькуттой поезда проходили менее чем за сутки.

Следовательно, Филеас Фогг прибудет вовремя, и ему удастся попасть на пароход, отходящий в Гонконг на следующий день, 25 октября, в полдень.

Молодую женщину поместили в одну из комнат на вокзале. Паспарту было поручено приобрести для неё различные предметы туалета: платье, шаль, меха и прочее — всё, что удастся найти. Филеас Фогг открыл для этой цели неограниченный кредит.

Паспарту сейчас же направился в город и быстро обежал его улицы. Название Аллахабад означает «град божий», это один из наиболее почитаемых городов Индии, куда стекаются паломники со всего полуострова, ибо расположен он у слияния двух священных рек — Ганга и Джамны. Согласно сказаниям «Рамаяны», Ганг берёт своё начало на небе, откуда по милости Брамы спускается на землю.

Делая всевозможные покупки, Паспарту быстро осмотрел Аллахабад с его великолепной крепостью, ставшей ныне государственной тюрьмой. Раньше это был большой город с сильно развитой торговлей и промышленностью. Теперь там нет ни того, ни другого. Паспарту безрезультатно разыскивал магазин с модными товарами, словно он был на Риджент-стрит, и в конце концов оказался в лавке старого несговорчивого еврея-перекупщика, где нашёл нужные ему вещи: платье из шотландской материи, широкое манто и великолепную шубу из меха выдры, за которую, не задумываясь, заплатил семьдесят пять фунтов стерлингов. Затем, торжествуя, он вернулся на вокзал.

Ауда понемногу приходила в себя. Действие дурмана, которому подвергли её священнослужители из пагоды Пилладжи, мало-помалу ослабевало, и её прекрасные глаза приобретали вновь свою индийскую мягкость.

Некогда король-поэт Усаф Уддауль прославил прелести королевы Аменагара; он говорил:

«Её сверкающие волосы, разделённые ровным пробором, обрамляли нежные и тонкие щёки, блиставшие свежестью и белизной. Чёрные брови были подобны луку бога любви Кама, а под длинными шёлковыми ресницами в чёрных зрачках её громадных прозрачных глаз, словно в священных озёрах. Гималаев, отражался чистейший небесный свет. Точёные, ровные белые зубы сверкали меж смеющихся губ, как капли росы в чашечке полураскрывшегося цветка граната. Её маленькие уши были изящно закруглены, её розовые руки и крохотные ножки, подобные бутону лотоса, ослепляли, словно драгоценные жемчужины Цейлона или прекраснейшие бриллианты Голконды. Её тонкая и гибкая талия, которую легко можно было обхватить одной рукой, подчёркивала изящную округлость бёдер и высокую грудь, которой цветущая юность придавала столько прелести; под складками шёлковой туники она казалась отлитой из чистого серебра божественной рукой предвечного ваятеля Виквакарма».

Не прибегая к такого рода поэтическим преувеличениям, можно сказать, что миссис Ауда — вдова раджи Бундельханда — была очаровательной женщиной в европейском понимании этого слова. Она говорила на совершенно чистом английском языке, и проводник не преувеличивал, утверждая, что молодая парсианка благодаря воспитанию превратилась в англичанку.

Время отхода поезда приближалось. Проводник ждал. Мистер Фогг рассчитался с ним, не заплатив сверх обусловленной цены ни одного фартинга. Это несколько удивило Паспарту, который знал, сколь многим его господин обязан проводнику. В самом деле, ведь парс добровольно рисковал жизнью, принимая участие в похищении Ауды из пагоды Пилладжи, и, если индусы когда-нибудь узнают об этом, ему трудно будет избежать их мести.

Оставался ещё Киуни. Что сделают со слоном, купленным за такую дорогую цену?

Но, оказывается, мистер Фогг уже принял на этот счёт решение.

— Парс, — сказал он проводнику, — ты хорошо и самоотверженно служил нам. Я заплатил тебе за службу, но не за самоотверженность. Хочешь взять слона? Он твой.

Глаза проводника сверкнули.

— Ваша милость, вы дарите мне целое состояние! — вскричал он.

— Бери его, проводник, — ответил мистер Фогг, — я всё равно ещё у тебя в долгу.

— Вот хорошо! — воскликнул Паспарту. — Бери его, друг! Киуни — славное и храброе животное! — И, подойдя к слону, он протянул ему несколько кусков сахару: — На, Киунн, на!

Слон тихо затрубил от удовольствия, затем взял Паспарту за пояс и поднял хоботом до уровня своей головы. Паспарту, нисколько не испугавшись, приласкал животное, которое вновь осторожно поставило его на землю; на пожатие хобота честного Киуни Паспарту ответил крепким пожатием своей честной руки.

Несколько минут спустя Филеас Фогг, сэр Фрэнсис Кромарти и Паспарту разместились в комфортабельном вагоне, где лучшее место уже занимала миссис Ауда; поезд на всех парах помчался к Бенаресу.

Расстояние в восемьдесят с лишним миль, отделяющее этот город от Аллахабада, было покрыто за два часа.

За это время молодая женщина совсем пришла в себя, дурман от паров конопли рассеялся.

Каково же было её удивление, когда она увидела себя в купе вагона в европейской одежде, среди совершенно незнакомых ей путешественников!

Прежде всего спутники постарались подкрепить её несколькими глотками ликёра, затем бригадный генерал рассказал ей обо всём случившемся. Он особо подчеркнул самоотверженность Филеаса Фогга, который, не задумываясь, рисковал своей жизнью, чтобы спасти её, а также то, что счастливым исходом всего предприятия она обязана смелой изобретательности Паспарту.

Мистер Фогг не прерывал его рассказа. Паспарту в смущении повторял:

— Какие пустяки!

Миссис Ауда горячо благодарила своих спасителей: правда, больше слезами, чем словами. Её прекрасные глаза лучше всяких речей выражали её признательность. Вскоре мысли молодой женщины перенеслись к недавним событиям, а глаза вновь увидели землю Индии, где её ожидало ещё столько опасностей. И она задрожала от ужаса.

Филеас Фогг понял, что происходит в душе миссис Дуды, и, чтобы успокоить её, он предложил — кстати сказать, достаточно бесстрастным тоном — довезти её до Гонконга, где она сможет остаться, пока вся эта история не заглохнет.

Миссис Ауда с благодарностью приняла это предложение. Как раз в Гонконге жил один её родственник, парс, как и она, крупный коммерсант, обосновавшийся в этом совершенно английском городе, хотя и расположенном на китайской земле.

В половине первого дня поезд подошёл к Бенаресу… Браминская легенда утверждает, что этот город стоит на месте древнего Кази, который некогда висел в пространстве между зенитом и надиром, подобно гробнице Магомета. Но в нашу, более реалистическую эпоху Бенарес — Афины Индии, как его именуют востоковеды, — самым прозаическим образом покоится на земле, и Паспарту на одно мгновение увидел его кирпичные дома и плетёные хижины, придающие городу весьма унылый вид, лишённый всякой экзотики.

Здесь заканчивал свой путь сэр Фрэнсис Кромарти. Войсковые части, к которым он направлялся, были расквартированы в нескольких милях к северу от города. Бригадный генерал распрощался с мистером Фоггом, пожелав ему полного успеха в путешествии, и выразил надежду, что он когда-нибудь повторит его с менее оригинальной, но более полезной целью. Мистер Фогг слегка пожал пальцы своего спутника, миссис Ауда простилась с ним гораздо теплее. Она сказала, что никогда не забудет, чем обязана сэру Фрэнсису Кромарти. Что касается Паспарту, то бригадный генерал крепко пожал ему руку, и растроганный малый спросил себя, где и как он сумеет доказать генералу свою преданность.

Затем путешественники расстались.

После Бенареса железнодорожный путь некоторое время идёт долиной Ганга. Из окон вагона благодаря ясной погоде можно было любоваться разнообразными пейзажами Бихара; мимо проносились горы, покрытые зеленью, поля ячменя, кукурузы и пшеницы, водоёмы, населённые зеленоватыми аллигаторами, чистенькие селения и всё ещё зелёные леса. Несколько слонов и большегорбых зебу купались в священных водах реки, а рядом — группы индусов обоего пола, невзирая на осенний холод, благочестиво совершали ритуальные омовения в священных струях. Эти верующие — ярые враги буддизма и горячие приверженцы браминской религии, воплощённой в трех образах: Вишну — бога солнца, Шивы — божественного олицетворения сил природы и Брамы — верховного владыки священнослужителей и законодателей. Но какими глазами Брама, Шива и Вишну должны были смотреть на «британизированную» ныне Индию, где ревущие пароходы мутят священные воды Ганга, пугают чаек, летающих над его поверхностью, черепах, которыми кишат берега, и распростёртых у реки богомольцев?

Вся эта панорама стремительно проносилась перед окнами вагона, и клубы белого пара часто скрывали от глаз отдельные её детали. Путешественники едва успели различить форт Чунар, расположенный в двадцати милях к юго-востоку от Бенареса, древнюю цитадель раджей Бихара, Газипур, и расположенные там крупные фабрики розовой воды и масла, а также могилу лорда Корнваллиса, которая возвышается на левом берегу Ганга; перед ними промелькнул укреплённый город Буксар, Патна, крупный промышленный и торговый центр, где находился главный рынок опиума, а также наиболее европеизированный город Монгхир, напоминающий Манчестер или Бирмингам и знаменитый своими чугунолитейными заводами и фабриками, изготовляющими различные орудия и холодное оружие; их высокие трубы оскверняли небо Брамы дымом и копотью. Какая пощёчина стране грёз!

Наступила ночь; поезд мчался на всех парах, сопровождаемый рычанием тигров и медведей и завыванием волков, испуганных локомотивом; теперь уже нельзя было различить никаких чудес Бенгалии: ни Голконды, ни развалин Гура, ни Муршидабада, бывшего некогда столицей, ни Бурдвана, ни Хугли, ни Шандернагора, этого французского пункта на территории Индии, где Паспарту с гордостью увидел развевающийся флаг своей родины!

Наконец, в семь часов утра прибыли в Калькутту. Пароход, отправлявшийся в Гонконг, снимался с якоря лишь в полдень. В распоряжении Филеаса Фогга осталось ещё пять часов.

По составленному им расписанию наш джентльмен должен был прибыть в столицу Индии 25 октября, на двадцать третий день после своего отъезда из Лондона. Он приехал туда точно в назначенный день. Итак, он не опоздал и не прибыл раньше срока. Два дня, которые он выиграл в пути между Лондоном и Бомбеем, были потеряны во время переезда через Индию по известным нам причинам. Но можно было предполагать, что Филеас Фогг об этом не сожалел.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,

в которой саквояж с банковыми билетами облегчается ещё на несколько тысяч фунтов стерлингов

Поезд остановился на вокзале. Паспарту вышел из вагона первым, за ним последовал мистер Фогг, который помог сойти на перрон своей молодой спутнице. Филеас Фогг предполагал сразу же отправиться на пакетбот, идущий в Гонконг, с тем чтобы удобно устроить миссис Ауду, которую он не хотел оставлять одну, пока она находится в этой стране, где ей грозит столько опасностей.

В ту минуту, когда мистер Фогг выходил из вокзала, к нему подошёл полисмен и спросил:

— Мистер Филеас Фогг?

— Да.

— А этот человек — ваш слуга? — прибавил полисмен, показывая на Паспарту.

— Да.

— Будьте любезны оба следовать за мной.

Мистер Фогг ни одним жестом не выразил своего удивления. Полицейский был представителем закона, а для всякого англичанина закон — святыня. Паспарту, как истый француз, попробовал было рассуждать, но полисмен коснулся его своим жезлом, и мистер Фогг сделал своему слуге знак подчиниться.

— Может ли эта дама сопровождать нас? — спросил мистер Фогг.

— Может! — ответил полисмен.

Полицейский проводил мистера Фогга и его спутников к пальки-гари — четырехколесному и четырехместному экипажу, запряжённому парой лошадей. Тронулись в путь. Во время переезда, длившегося двадцать минут, никто не проронил ни слова.

Экипаж сначала пересёк «чёрный город» — узенькие улички, загромождённые лачугами, где ютились грязные и оборванные люди — разноплемённое население этих кварталов. Затем он проехал европейский город, застроенный кирпичными домами, осенённый кокосовыми пальмами и ощетинившийся строительными лесами; здесь, несмотря на утренний час, проезжали элегантные всадники и двигались роскошные кареты.

Экипаж остановился перед каким-то зданием невзрачного вида, мало похожим на жилой дом. Полисмен высадил своих пленников — их с полным правом можно было так назвать — и провёл в комнату с решётками на окнах. Затем он объявил:

— В половине девятого вы предстанете пред судьёй Обадия!

Затем он вышел и запер дверь.

— Ну вот! Мы арестованы! — воскликнул Паспарту, опускаясь на стул.

Миссис Ауда, тщетно стараясь скрыть волнение, сказала, обращаясь к мистеру Фоггу:

— Вы должны расстаться со мною, сударь! Вас преследуют из-за меня! За то, что вы меня спасли!

Филеас Фогг коротко ответил, что это невозможно. Преследовать по делу «сутти»! Немыслимо! Как жалобщики осмелились бы об этом заявить? Тут какая-то ошибка. Мистер Фогг закончил уверением, что он во всех случаях не покинет молодой женщины и сопроводит её до Гонконга.

— Но пароход отходит в полдень! — заметил Паспарту.

— Мы ещё до полудня будем на борту, — спокойно ответил невозмутимый джентльмен.

Это было сказано так уверенно, что Паспарту невольно повторил про себя:

— Чёрт побери! Ну, конечно! Ещё до полудня будем на пароходе! — Но он отнюдь не был в этом уверен.

В половине девятого дверь комнаты отворилась. Появился полисмен и провёл арестованных в соседнее помещение. Это был зал суда, наполненный многочисленной публикой, состоявшей из европейцев и местных жителей. Мистер Фогг, миссис Ауда и Паспарту сели на скамью перед возвышением, предназначенным для судьи и секретаря.

Почти тотчас же вышел в сопровождении секретаря и сам судья Обадия. Это был толстый, совершенно круглый человек. Он снял с гвоздя один из париков и ловко надел его себе на голову.

— Слушается первое дело, — объявил он.

Но вдруг он поднёс руку к голове и воскликнул:

— Эге! Да ведь это не мой парик!

— Ваша правда, мистер Обадия, — это мой, — сказал секретарь.

— Дорогой мистер Ойстерпуф, неужели вы думаете, что судья может вынести правильный приговор, будучи в парике секретаря?

Произошёл обмен париками. Во время этих приготовлений Паспарту весь сгорал от нетерпения — ему казалось, что стрелка громадных часов, висевших в зале суда, страшно быстро движется по циферблату.

— Слушается первое дело, — повторил судья.

— Филеас Фогг! — провозгласил секретарь Ойстерпуф.

— Я, — ответил мистер Фогг.

— Паспарту!

— Здесь! — отозвался Паспарту.

— Превосходно! — начал судья. — Вот уже два дня, как вас ищут во всех поездах, прибывающих из Бомбея.

— Но в чём нас обвиняют? — нетерпеливо перебил Паспарту.

— Вы это сейчас узнаете, — ответил судья.

— Сударь, — начал Филеас Фогг, — я британский гражданин и имею право…

— С вами непочтительно обошлись? — спросил судья.

— Отнюдь нет.

— Прекрасно! Вызовите жалобщиков.

По приказу судьи дверь распахнулась, и пристав ввёл в зал трех индийских жрецов.

— Так я и думал! — прошептал Паспарту. — Это те самые мерзавцы, что хотели сжечь нашу молодую даму.

Жрецы встали перед судьёй, и секретарь громким голосом прочёл их жалобу на Филеаса Фогга и его слугу, обвиняемых в кощунственном осквернении браминского святилища.

— Вы слышали? — спросил судья Филеаса Фогга.

— Да, — ответил мистер Фогг, посмотрев на часы, — слышал и признаю.

— Ага! Вы признаёте? …

— Да, признаю и жду, чтобы эти три жреца в свою очередь признались в том, что они были намерены делать в пагоде Пилладжи.

Жрецы переглянулись. Они, казалось, ничего не поняли из слов обвиняемого.

— Вот именно, — нетерпеливо вмешался Паспарту, — в той самой пагоде Пилладжи, перед которой они собирались сжечь свою жертву!

Снова полная растерянность жрецов и крайнее изумление судьи Обадия.

— Какую жертву? — спросил он. — Кого сжечь? В самом центре Бомбея!

— Бомбея? — воскликнул Паспарту.

— Ну да. Ведь речь идёт не о пагоде Пилладжи, а о пагоде Малабар-Хилл в Бомбее.

— В качестве вещественного доказательства представлены башмаки святотатца, — прибавил секретарь, ставя на стол пару обуви.

— Мои башмаки! — закричал Паспарту, который был до того удивлён, что не мог сдержать невольного восклицания.

Можно себе представить, какая путаница была в умах и господина и его слуги. Они давно забыли про случай в бомбейской пагоде, и вдруг он неожиданно привёл их на скамью подсудимых здесь, в Калькутте.

Дело в том, что сыщик Фикс оценил все выгоды, какие он мог извлечь из злосчастного поступка Паспарту. Отложив на двенадцать часов свой отъезд, Фикс предложил жрецам Малабар-Хилла совет и помощь. Он пообещал им добиться крупного возмещения за нарушение святости храма, хорошо зная, что английское правительство очень сурово относится к подобным проступкам, и с ближайшим поездом отправился со жрецами следом за осквернителями. Вследствие задержки, вызванной освобождением молодой вдовы, Фикс и его индусы прибыли в Калькутту раньше Филеаса Фогга и Паспарту, которых местные власти, предупреждённые телеграммой, должны были задержать при выходе из вагона. Можно себе представить, как был раздосадован Фикс, узнав, что Филеас Фогг ещё не приехал в столицу Индии. Он решил, что его вор сошёл на одной из станций Индийской железной дороги и скрылся в северных провинциях. Одержимый смертельным беспокойством, сыщик целые сутки безотлучно находился на вокзале. И какова же была его радость, когда утром он увидел путешественников, выходивших из вагона; правда, с ними была какая-то молодая дама, присутствие которой казалось Фиксу необъяснимым. Он сейчас же подослал к ним полисмена, и вот каким образом мистер Фогг, Паспарту и вдова раджи Бундельханда предстали перед судьёй Обадия.

Если бы Паспарту был менее занят ходом дела, он мог бы заметить в уголке зала сыщика, который следил за ходом судебного заседания с вполне понятным интересом, ибо в Калькутте, так же как в Бомбее и Суэце, ордер на арест всё ещё не был им получен.

Между тем судья Обадия приказал занести в протокол признание, вырвавшееся у Паспарту, который отдал бы всё на свете, лишь бы взять обратно свои неосторожные слова.

— Признаёте ли вы факт преступления? — спросил судья.

— Признаю, — холодно ответил мистер Фогг.

— В виду того, — продолжал судья, — что английский закон равно охраняет религиозные верования всех народов, населяющих Индию, и принимая во внимание, что проступок признан обвиняемым Паспарту, пытавшимся коснуться кощунственной стопой пола пагоды Малабар-Хилл в Бомбее двадцатого октября сего года, суд постановляет приговорить вышеупомянутого Паспарту к двум неделям тюрьмы и штрафу в триста фунтов.

— Триста фунтов? — воскликнул Паспарту, которого по-настоящему огорчил только штраф.

— Молчать! — крикнул судебный пристав визгливым голосом.

— Принимая во внимание, — продолжал судья Обадия, — что хотя судебным следствием и не был доказан факт сговора слуги и его господина в этом деле, но что господин во всех случаях должен отвечать за действия и поступки слуги, суд постановляет приговорить вышеупомянутого Филеаса Фогга к восьми дням тюрьмы и полуторастам фунтам стерлингов штрафа. Секретарь, огласите следующее дело!

Сидя в своём углу. Фикс испытывал невыразимое удовольствие. Филеас Фогг задержан в Калькутте на целых восемь дней, а этого времени вполне достаточно для того, чтобы прибыл ордер на его арест.

Паспарту был ошеломлён. Этот приговор разорял его господина. Пари в двадцать тысяч фунтов проиграно, и всё из-за того, что он, Паспарту, как последний зевака, забрёл в проклятую пагоду!

Филеас Фогг, сохраняя полное самообладание, как будто приговор его вовсе не касался, даже бровью не повёл. Но когда секретарь начал объявлять следующее дело, он поднялся с места и заявил:

— Я предлагаю залог.

— Это ваше право, — ответил судья.

У Фикса мороз пробежал по спине, но он быстро оправился, когда услышал, что судья, принимая во внимание то обстоятельство, что Филеас Фогг и Паспарту не являются жителями Калькутты, назначил для каждого из них огромный залог — в тысячу фунтов.

Это должно было обойтись мистеру Фоггу в две тысячи фунтов, если он не предпочтёт отбыть наказание.