Г. И. Эзрин

Карл Каутский

Происхождение христианства

Г. И. Эзрин

Карл Каутский и его книга «Происхождение христианства»

О происхождении христианства написано огромное, по существу, необъятное количество книг, статей и других публикаций. На этом поприще трудились и христианские авторы, и философы-просветители, и представители библейской критики, и авторы-атеисты. Это и понятно, поскольку речь идет об историческом феномене — христианстве, возникшем 2000 лет назад, создавшем многочисленные церкви, имеющие миллионы последователей, занимавшем и до сих пор занимающем большое место в мире, в идейной, экономической и политической жизни народов и государств.

Немногие из этих книг смогли выдержать проверку временем. Большая их часть забыта, другие известны лишь небольшому кругу специалистов. Но некоторые книги и в наше время сохранили свою актуальность и поэтому могут представлять интерес для широкого читателя.

К числу таких книг и относится «Происхождение христианства» Карла Каутского.

Каутский — фигура неординарная и неоднозначная, сыгравшая заметную роль в идейной, жизни конца XIX–XX вв. Он родился в 1854 г. в Праге. Его отец, чех по национальности, Иоганн Каутский работал театральным художником-декоратором. Мать Минна Каутская, немка, начав свою деятельность в качестве актрисы, стала затем известной писательницей.

Закончив гимназию, Карл Каутский с 1874 по 1879 г. учился в Венском университете. В 1875 г. он вступает в Германскую социал-демократическую партию, определив свой идейно-политический выбор на всю жизнь.

В 1878 г., в период «исключительного закона против социалистов», Каутский активно сотрудничает в нелегальном социал-демократическом органе «Социал-демократ», издававшемся в Цюрихе, куда он уезжает в 1880 г. после окончания университета. Но вскоре Каутский переезжает в Лондон, где в 1881 г. знакомится с К. Марксом и Ф. Энгельсом. Это знакомство окончательно определило идейный выбор Каутского, его переход на позиции марксизма.

В 1883 году Каутский основал журнал «Новое время», теоретический орган германской социал-демократии, редактором которого он был с момента основания до 1917 г.

В 1885–1888 гг. Каутский живет в Лондоне, работая в тесном сотрудничестве с Ф. Энгельсом. С 1890 г. он постоянно живет в Германии, активно участвуя в деятельности Германской социал-демократической партии, а затем и II Интернационала. В 1934 г., после прихода фашизма к власти в Германии, Каутский переезжает в Вену, а после захвата Австрии фашистской Германией в 1938 г. уезжает в Прагу. Оттуда он перебирается в Амстердам, где в том же, 1938 году умирает.

Здесь нет возможности со всей полнотой исследовать идейную эволюцию Каутского, [1]однако отметим, что Каутский всю жизнь верил в историческую неизбежность социализма, всегда считал себя марксистом и гордился этим, служил делу социализма так, как он его понимал. Его огромная работоспособность, активность и убежденность в правоте социалистических идей, несомненный литературный талант делают его одной из наиболее крупных фигур международного рабочего движения.

Каутский высоко оценил революцию 1905 года в России, посвятив ее анализу ряд ярких работ.

В 1910–1912 гг. Каутский становится идеологом так называемого центризма. В 1914 г. центризм вместе с правыми социал-демократами объявляет империалистическую войну «оборонительной», ведущейся ради «защиты отечества». Попытки Каутского теоретически оправдать эти действия Ленин назвал «безгранично-пошлым издевательством над социализмом».[2]

В 1917 г. Каутский в знак протеста против политики руководства СДПГ выходит из партии, оставляет пост редактора «Нового времени» и организует независимую социал-демократическую партию Германии, которая просуществовала недолго.

Отношение Каутского к Октябрьской революции заслуживает, безусловно, самостоятельного анализа. Здесь мы лишь отметим, что об этой революции им написаны ряд статей и брошюр («Демократия и диктатура», рус. пер. 1918 г.; «Демократия или диктатура», рус. пер. 1921 г.; «Диктатура пролетариата», 1918 г.; «От демократии к государственному рабству», 1921 г.).

На брошюру Каутского «Диктатура пролетариата» В. И. Ленин ответил книгой «Пролетарская революция и ренегат Каутский» (1918 г.).

* * *

Литературное наследие Каутского очень велико. Им созданы такие фундаментальные труды, как «Экономическое учение Карла Маркса» (1887 г., рус. пер. 1956 г.), «Этика и материалистическое понимание истории» (1906 г., рус. пер. 1922 г.), «Предшественники социализма» (1909–1921 гг.), «Материалистическое понимание истории» (1927 г.) и др.

К числу наиболее значительных книг, написанных Каутским, относится и «Происхождение христианства». Эта книга была издана в Германии в 1908 г. и вскоре (в 1909 г.) была опубликована в России в переводе Д. Рязанова под другим названием.[3]Этот перевод был одобрен и разрешен автором. Настоящая книга сделана по изданию 1909 г., за исключением параграфа «Христианство и социал-демократия» последней главы, который в этом издании опущен. Сейчас трудно судить о том, почему название книги было изменено в ее русском издании. Можно предположить, что сделано это было по цензурным соображениям, поскольку новое название выглядит более нейтральным, чем в немецком подлиннике. Во всяком случае, послереволюционное издание этой книги на русском языке в том же переводе вышло под названием оригинала.[4]При Советской власти эта книга за сравнительно короткий срок (с 1919 по 1930 г.) выдержала четыре издания. После 1930 г. она не издавалась ни разу, став, по существу, библиографической редкостью. И дело здесь не в самой книге, а в ее авторе, жизненный путь которого, как мы видим, не был прямолинейным и однозначным.

В этом книга Каутского не одинока. Она разделила, к сожалению, судьбу многих научных и художественных произведений, изъятых из употребления, что, как мы видим, нанесло существенный ущерб развитию нашей культуры. Такое отношение к книге Каутского не случайно. На протяжении многих лет отношение к автору было однозначно негативным. В нашей литературе после смерти В. И. Ленина Каутский, вопреки исторической правде, рассматривался как некий антипод марксизма. Стало нехорошей традицией оценивать всю деятельность Каутского как сплошную цепь ошибок и прямых выступлений против марксизма. В таком духе о Каутском было принято говорить и писать долгие годы. Основанием для этого служила резкая критика В. И. Лениным К. Каутского в период первой мировой войны, а затем и Октябрьской революции. Известно, что В. И. Ленин в это время назвал Каутского ренегатом. Значит ли это, что такая оценка, данная В. И. Лениным в определенный период, перечеркивает всю предвоенную деятельность Каутского? Безусловно, нет. Если теоретическая и политическая деятельность Каутского после 1909 г. и подвергалась критике со стороны В. И. Ленина, то предшествующие периоды ее Ленин оценивал совсем по-другому. Так, отмечая, что Карла Каутского, одного из вождей пролетарской партии, высоко ценили все будущие большевики, Ленин называл его «выдающимся социалистом».[5]Он писал: «Мы знаем из многих работ Каутского, что он умел быть марксистским историком, что такие работы его останутся прочным достоянием пролетариата, несмотря на позднейшее ренегатство».[6]

Эта ленинская оценка теоретической деятельности Каутского полностью относится к книге «Происхождение христианства», написанной в период, когда Каутский был

«выдающимся социалистом». Ее публикация не только полезна, но и необходима для хотя бы частичного восстановления исторической справедливости.

Совершенно естественно возникает вопрос: почему Каутский, один из лидеров социал-демократии, труды которого посвящены совсем другим проблемам, создает эту книгу? Это не является случайностью. В предисловии к книге Каутский пишет: «История христианства и библейская критика давно уже составляют предмет моих занятий». Первая его работа по этой теме — статья «Происхождение библейской истории» — была напечатана в журнале «Космос» в 1883 г., а через два года, в 1885 г., им была опубликована в «Нейе цайт» статья «Возникновение христианства». Мы видим, что проблемой происхождения христианства Каутский интересовался давно. В этом он был не одинок. Примерно в эти же годы с публикациями по проблемам происхождения христианства выступают виднейшие деятели рабочего движения: Ф. Энгельс, А. Бебель, Ф. Меринг — в Германии, П. Лафарг — во Франции.

Проблемам религии и церкви помимо упомянутых Каутский посвятил еще ряд работ. Достаточно назвать хотя бы его брошюру «Католическая церковь и социал-демократия», вышедшую в русском переводе в 1906 г.

Таким образом, настоящая книга, предлагаемая читателю, явилась итогом многолетней работы Каутского по изучению религиозно-церковной проблематики.

Причин повышенного интереса к проблемам раннего христианства, его происхождению было несколько.

Как известно, в 1869 г. на съезде в Эйзенахе В. Либкнехтом и А. Бебелем была основана первая в истории политическая партия рабочего класса — Германская социал-демократическая рабочая партия.

С этого момента наступает новый период в истории рабочего движения, потребовавший безотлагательного решения ряда новых проблем программного характера и, в частности, вопроса об отношении рабочей партии к религии и церкви, что в условиях Центральной Европы означало отношение рабочей партии к христианству. В данной ситуации оказалось, что одного только общетеоретического подхода к проблеме религии и церкви недостаточно. Уже это обстоятельство само по себе могло бы объяснить такой интерес теоретиков рабочего класса к христианству.

Другим немаловажным обстоятельством, обусловившим необходимость марксистского изучения раннего христианства, явилось также стремление части рабочих облечь свой социальный протест в религиозные формы. Они следовали уже сложившейся исторической традиции, когда протест трудящихся масс против социальных условий выливался, как правило, в различного рода религиозные движения либо находил свое выражение в религиозных идеях. Такой основной идеей всякого социального протеста было противопоставление идей и духа первоначального христианства современной господствующей церкви. В условиях феодализма, когда религия в ее христианской форме была всеобъемлющей формой идеологии, протест масс ни в какой другой форме не мог быть выражен.

По этому поводу Ф. Меринг справедливо отметил, что повышенный интерес к раннему христианству представляет собой «сопутствующее явление инстинктивного рабочего коммунизма, который в своей теоретической формулировке берет за исходное начало материал, близко ему знакомый», что «в начальных стадиях своей освободительной борьбы современный пролетариат охотно вспоминает о первобытном христианстве».[7]

Справедливость этого замечания Ф. Меринга станет понятной, если учесть, что в Германии и в соседней Франции до распространения марксизма в рабочем классе известное влияние имели такие формы «инстинктивного рабочего коммунизма», как теории Этьена Кабе и Вильгельма Вейтлинга, несвободные от религиозных наслоений.

К тому же надо иметь в виду и то обстоятельство, что христианский социализм, начавший широкую пропаганду своих взглядов, усиливал христианские иллюзии в сознании рабочих, поскольку, как отмечали К. Маркс и Ф. Энгельс, «нет ничего легче, как придать христианскому аскетизму социалистический оттенок».[8]

Однако в Германии особую остроту вопрос об отношении к религии и церкви приобрел в связи с политикой «культуркампфа», развернувшегося в 1872 г. Несмотря на название, эта борьба никакого отношения к культуре не имела. Она носила чисто политический характер, поскольку объединение Германии Бисмарком под эгидой протестантской Пруссии поставило католическую церковь и связанную с ней партию центра в оппозицию. Католическая церковь, имея все основания опасаться падения своего влияния, поддерживала антипрусские настроения, способствовала росту сепаратизма.

Ответным ударом со стороны Бисмарка и всего юнкерско-буржуазного блока по католической церкви явились законы (1872–1876 гг.), затрагивавшие ее коренные интересы. Эти законы, как и последовавшие за ними полицейские репрессии и гонения против католических священнослужителей, привели к результатам, прямо противоположным тем, которые имел в виду Бисмарк: возросло количество активных католиков, укрепилось положение партии центра. С 1876 г. «культуркампф» идет на спад. Впоследствии большая часть антикатолических законов была отменена.

Борьба Бисмарка против католицизма привела к тому, что религиозный вопрос оказался одним из наиболее острых в политической жизни Германии не только в период самой яростной борьбы, но и на ряд лет после этого. Стремление господствующих классов натравить трудящихся на католическую церковь как на их главного врага, как первостепенного носителя социального зла и тем самым отвлечь массы от решения своих действительных задач потребовало выработки собственной политики рабочей партии по отношению к религии и церкви.

Каутский понимал, что никакого союза между буржуазией и пролетариатом в этом вопросе быть не может. В уже упоминавшейся нами брошюре «Католическая церковь и социал-демократия» он писал: «Вести совместную борьбу против церкви буржуазия и пролетариат не могут, так как классовое положение пролетариата заставляет его держаться в этом вопросе иной политики, чем политика буржуазии».[9]Однако ответить на вопрос, какой должна быть эта политика, можно было только после детального изучения такого феномена, как христианство. Эту задачу исследования христианства, его происхождения и развития ставил перед марксистскими исследователями еще Энгельс.

В 1882 г. он писал, что с религией, которая в течение 1800 лет господствовала над значительной частью цивилизованного человечества, нельзя разделаться, объявив ее бессмыслицей, состряпанной обманщиками. Он считал, что «необходимо прежде суметь объяснить ее происхождение и ее развитие, исходя из тех исторических условий, при которых она возникла и достигла господства».[10]

Эту задачу и стремился решить Карл Каутский в книге «Происхождение христианства».

Исследование любого идейного явления всегда является сложным делом. Следует понять и объяснить, из каких условий оно возникло, какие идеи прошлого оказали воздействие на его формирование и почему именно они из всего прошлого идейного наследия сыграли эту роль. Но трудности исследования происхождения христианства во много раз большие. Тому есть много причин. Прежде всего, христианство — не обычное идейное явление уже хотя бы потому, что последователями его даже сегодня, спустя многие века его существования, являются сотни миллионов людей во всех без исключения странах мира. Оно представляет особую сложность для исследователя, поскольку в его содержании отразилось влияние многих идей, возникших в разных регионах античного мира, на разной национальной и идейной почве. Наконец, сложность состояла и в том, что до середины XVIII в. безраздельное господство теологических взглядов на христианство, по существу, снимало проблему его происхождения. Согласно этим взглядам, христианство возникло сразу со всем его сложным набором идей. Отсюда особое внимание к личности Христа, который, будучи сыном божьим и в то же время богом, даровал людям свое учение в готовом виде. Просветители XVIII в., подвергшие решительной критике христианство, в противовес теологической традиции многие свои аргументы обратили против историчности Христа, оставив без ответа вопросы о том, почему возникло христианство и каким образом оно превратилось в массовое движение, создав множество религиозных организаций, смогло стать силой, влияющей не только на идейную, но и на политическую и экономическую жизнь общества.

Определение просветителей, что всякая религия есть продукт обмана и невежества, многого не объясняет и, безусловно, не отвечает на вопрос о том, какие исторические обстоятельства вызвали к жизни христианство и каким чаяниям масс оно отвечало.

С развитием исторической науки, с возникновением библейской критики дело существенным образом изменилось. Особенно значительный вклад в объяснение происхождения христианства внес Бруно Бауэр, исследовавший те идеи, которые восприняло христианство, и его связь с развитием современной ему культуры. При этом Бауэр отверг историческое существование Христа, поскольку, как он считал, и без этой детали можно объяснить возникновение христианства.

Каутский пишет, что в исследовании христианства он идет вслед за Бауэром. Но, в отличие от Бауэра, Каутский использует другую методологию исследования, основой которой является материалистическое понимание истории. Он пишет: «Кто стоит на точке зрения материалистического понимания истории, тот может смотреть на прошлое вполне беспристрастно, даже в том случае, если он принимает самое живое участие в практической борьбе настоящего».[11]

Детально исследуя исторические обстоятельства возникновения христианства и следуя традициям библейской критики, Каутский рассматривает свидетельства о мифологичности образа Христа, но в отличие от Бауэра не утверждает, что Христос не существовал, а лишь подчеркивает недостоверность сведений о нем, содержащихся как в евангелиях, так и в исторических трудах. Каутский отмечает, что по своей исторической ценности евангелия и Деяния апостолов стоят не выше гомеровских поэм или «Песни о Нибелунгах». Деятельность исторических личностей изображается в них с такой поэтической вольностью, что их невозможно использовать для исторического описания этих личностей и даже трудно сказать, какие из описанных в них героев являются историческими личностями, а какие являются плодом фантазии. Иначе говоря, Каутский не отрицает возможности исторического существования Христа. (А. Бебель отмечал, что по поводу мифологичности или историчности Христа может быть множество более или менее достоверных гипотез, из которых абсолютно неприемлемой может быть только одна: гипотеза о том, что Христос есть сын божий).

Большинство современных ученых связывают историчность Христа с некоторыми новыми открытиями, в частности, с арабской версией свидетельства Иосифа Флавия (testimoniurn Flavianum), [12]опубликованной в 1971 г. Ш. Пинесом, а также с исследованием всей совокупности канонических и апокрифических раннехристианских источников, не все из которых были известны Каутскому. К последним относятся, например, кумранские рукописи, папирусы с фрагментами евангелий, библиотека христиан-гностиков, открытая в 1945 г. в Наг-Хаммади.[13]

Но следует ответить на вопросы о том, каким чаяниям масс отвечало христианство, какие исторические условия его породили.

Для ответа на эти вопросы Каутский рассматривает историю Рима и иудейства. Подробно (мы бы даже сказали — чрезмерно подробно) он излагает историю рабства в Риме начиная с самых ранних его этапов, с появления домашнего рабства. Столь же подробно он излагает историю Израиля и Иудеи с момента переселения семитских племен (12 колен Израилевых) в Палестину.

С удивительным знанием эпохи Каутский анализирует характер развития производства, основанного на рабском труде, те его стороны и тенденции, которые обусловили в конечном итоге застой древнеримского общества и создали ситуацию, в которой угнетенные массы, а затем и господствующие классы оказались охваченными настроениями безысходности и отчаяния.

Анализируя историю Иудеи, ее противоречивость, а зачастую и трагизм, Каутский подчеркивает те изменения в содержании религиозных верований, которые возникали в иудаизме как отражение реальных социальных катаклизмов, переживаемых маленьким народом, оказавшимся на пересечении интересов могущественных государств древности (Египта, Ассирии, позже Вавилона). Но особый интерес представляют разделы, посвященные исследованию умонастроений как в Риме, так и в Палестине к моменту возникновения христианства.

Каутский отмечает, что эпоха, в которую возникло христианство, является периодом тяжелейшего кризиса, охватившего всю Римскую империю. Он привел к полному разложению традиционных форм производства, государства, идей и верований. Тупиковая ситуация, сложившаяся в античном обществе, породила такие явления, как индивидуализм, легковерие, страсть к чудесному, лживость (как дополнение страсти к чудесному и легковерию), всякого рода фальсификации. И эта же эпоха в истории Римской империи отличается ростом религиозности, распространением эсхатологических и мессианских идей.

Каутский детально анализирует умонастроения, которые охватили различные слои населения Палестины в последние века прошлой и начале нынешней эры.

Непрерывная борьба за самостоятельность с могущественными врагами, бесконечные разорения от вражеских нашествий, все усиливающаяся эксплуатация угнетенных привели к тому, что образуется диаспора (рассеяние евреев вне пределов их родины), которая в последующее время сыграла важную роль в возникновении христианства. Не случайно Энгельс назвал Филона, жителя еврейской колонии в Александрии, «отцом христианства».[14]

Бессилие угнетенных масс Палестины в борьбе против эксплуатации и угнетения, за независимость, против грозной Римской империи рождало пламенную веру в мессию, приход которого решит все проблемы. Но, как справедливо отмечает Каутский, каждый класс представлял себе грядущего мессию на свой манер. Результатом этого явилось возникновение трех течений в иудаизме: фарисеи, саддукеи и ессеи. Первые два были традиционными. Что же касается ессейства, то оно, возникнув во II в. до н. э., в своих идеях, в организации общин несло уже много такого, что затем получило развитие в раннем христианстве.

К ессеям, упоминаемым в трудах Иосифа Флавия, Плиния Старшего, Филона Александрийского, большинство современных ученых относят кумранитов, кумранскую общину. Кумранские (по названию местности Вади-Кумран) рукописи и поселения были обнаружены в районе Мертвого моря вскоре после второй мировой войны.[15]

Характеризуя ессеев, Каутский говорит об их «резко выраженном коммунизме», что «коммунизм у них был доведен до крайности». Насколько адекватны такие характеристики, можно теперь проверить, обратившись к письменным свидетельствам кумранской общины. Отметим лишь, что идеи общности имущества, совместной жизни и т. д. были характерны и для раннехристианских общин.[16]

Анализируя содержание учения раннего христианства, Каутский отмечает существенные различия между первоначальными его идеями и взглядами апостола Павла. Именно его стараниями христианство освободилось от связи с иудаизмом и смогло тем самым преодолеть этническую ограниченность.

Выход христианства за пределы Палестины и распространение его в крупных городах Римской империи с необходимостью, как показывает Каутский, вели к утрате «коммунистического» характера христианских общин. Общность имущества и совместная жизнь, характерные для отдаленных уголков Палестины, становились невозможными в крупных городах, где система взаимопомощи христиан сводилась в основном к совместным трапезам.

Христианство привлекало неимущих не только совокупностью своих идей, но и материальной поддержкой, для которой требовался приток средств извне, так как сама община, состоявшая из бедноты, сама лишь потребляла, но не производила. Это, конечно, облегчило вступление в общину представителей имущих слоев. Однако изменение социального состава христианских общин было связано не только с их бедностью. Каутский отмечает, что потребность в привлечении богатых в общины породила ревностные старания христианских агитаторов убедить их, что достижение вечного блаженства возможно лишь в случае отказа от имущества. «И проповедь эта не оставалась без успеха в то время всеобщего сплина и пресыщения, охвативших именно имущие классы».[17]

Спору нет. Конечно, христианская агитация действительно играла очень важную роль в распространении нового вероучения; сплин и пресыщение некоторых слоев населения также имели место. Но, думается, одних этих обстоятельств еще недостаточно для объяснения того, что христианство получило широкое распространение и среди имущих классов. Дело, очевидно, в том, что многие его идеи соответствовали умонастроениям различных, в том числе и имущих, классов общества, в осознании того исторического тупика, в котором оказалось рабовладельческое общество, в неспособности всех без исключения классов изменить социальную действительность.

Каутский, справедливо отмечая изменения в классовом характере христианства, в приспособлении его принципов и деятельности общин к этой новой реальности, подчеркивает, что христианская община, возникшая как антипод классового общества, как его отрицание, превращается в итоге в некое подобие этого общества с его классовыми противоречиями, отношениями господства и подчинения.

Каутский детально прослеживает, как из примитивных христианских общин, не знавших на первых порах никакой внутриобщинной власти, кроме личного авторитета апостола или проповедника, вырастает целая иерархия, основанная на строгой субординации.

Рост христианских общин, увеличение их богатств с изменением их классового характера потребовали исполнения целого ряда функций: по организации трапезы и обслуживанию ее участников, по закупке и хранению запасов, по распоряжению денежными средствами общины и т. д. Всем этим штатом должностных лиц надо было управлять. Так возникает институт епископов, власть которых возрастала; сама должность стала пожизненной.

Если раньше проповедовать мог любой член общины, то по мере вытеснения апостолов и пророков епископ становится центральной фигурой пропагандистской деятельности. Дальнейшее развитие иерархии привело к возникновению католической церкви, к полному отказу от суверенности общин, существовавшей раньше, к установлению строгой внутрицерковной дисциплины. Так, говорит Каутский, выросла самая надежная опора деспотизма и эксплуатации, представлявшая полную противоположность общине, основанной бедняками Галилеи и Иерусалима.

Рассматривая раннее христианство как продукт разложения древнего мира, Каутский подчеркивает, что оно, подобно другим религиям, возникшим в этих условиях, демократично лишь в самом начале, поскольку возникает в период крушения античной демократии. Правильно оценивая, на наш взгляд, исторические обстоятельства возникновения христианства и его эволюцию от ранних общин к государственной церкви Римской империи, Каутский вместе с тем допускает серьезную ошибку в характеристике тех социальных сил, которые первоначально составили основную массу верующих. Он пишет: «Христианство на первых ступенях своего развития было, несомненно, движением обездоленных слоев самых различных категорий, которые можно охватить общим именем пролетариев, если только под этим словом не разуметь исключительно наемных рабочих».[18]

Эту мысль он выражает еще более определенно: «Все признают, что христианская община первоначально охватывала почти исключительно пролетарские элементы, что она была пролетарской организацией. И такой она оставалась еще очень долгое время после своего зарождения».[19]Правда, категорическое утверждение о том, что все признают пролетарско-коммунистический характер раннехристианских общин, [20]Каутский сам же невольно опровергает, когда несколькими страницами позже пишет, что многие теологи отрицают коммунистический характер раннего христианства.

Подчеркивая пролетарское происхождение христианства, Каутский видит в этом основу его коммунистического характера. Он пишет, что «ввиду этого резко выраженного пролетарского характера общины вполне естественно, что она стремилась к коммунистической организации», что требования первых христиан «всюду одинаково указывают на коммунистический характер первоначальной христианской общины».[21]

Определяя те социальные силы, из которых формировались раннехристианские общины, как пролетариат, Каутский, нам представляется, допускает ошибку в такой же мере, как и в характеристике идей этой общины, которые он называет коммунистическими. И даже указания Каутского на имеющиеся различия между христианскими массами и современным рабочим движением не меняют дела по существу. Эти различия, по мнению Каутского, состоят в том, что главные носители христианских идей, свободные городские пролетарии, были проникнуты стремлением жить за счет общества, ничего не делая, в то время как современный пролетариат, «пролетариат труда», представляет собой нечто совершенно иное. Такие стремления «свободных городских пролетариев», а также сам характер хозяйства в Римской империи обусловили потребительский характер христианского коммунизма, сущность которого, как считает Каутский, состояла в распределении продуктов, а не в обобществлении средств производства.

Эти идеи Каутский развивал не только в «Происхождении христианства», но и в ряде других работ (уже упоминавшейся брошюре «Католическая церковь и социал-демократия», в работе «Из истории культуры. Платоновский и древнехристианский коммунизм» (Спб., 1905) и ряде других). Она была пролетарской организацией. И такой она оставалась еще очень долгое время после своего зарождения».[22]Правда, категорическое утверждение о том, что все признают пролетарско-коммунистический характер раннехристианских общин, [23]Каутский сам же невольно опровергает, когда несколькими страницами позже пишет, что многие теологи отрицают коммунистический характер раннего христианства.

Предисловие

История христианства и библейская критика давно уже составляют предмет моих занятий. Двадцать пять лет назад я поместил в журнале «Космос» статью «Происхождение библейской истории», а двумя годами позднее в «Neue Zeit» другую статью — «Возникновение христианства». Следовательно, я возвращаюсь теперь к предмету своей старой любви. Внешним поводом к этому послужила необходимость подготовить второе издание моей книги «Предшественники социализма».

Дело в том, что критика, поскольку я имел возможность познакомиться с ней, была направлена главным образом против введения, в котором я, в кратких чертах, характеризовал коммунизм раннего христианства: по мнению моих оппонентов, новейшие исторические исследования доказывали полную несостоятельность моего изображения.

А вскоре затем было заявлено — устами товарища Гере, — что концепция, защищавшаяся впервые Бруно Бауэром и в существенных ее пунктах усвоенная Мерингом и мною, совершенно устарела. Эта концепция, изложенная мною еще в 1885 г., исходит из того, что раннее христианство может быть объяснено независимо от того или иного решения вопроса об историческом существовании Христа.

Ввиду всего этого я не хотел приступить ко второму изданию моей книги, появившейся тринадцать лет назад, не пересмотрев вновь моих прежних взглядов на историю раннего христианства на основании новейшей литературы.

Я пришел при этом к приятному для меня заключению, что я не должен изменять свои старые взгляды. Правда, новейшие исследования дали мне очень много новых указаний и фактов, так что из пересмотра введения «Предшественников социализма» выросла совершенно новая книга.

Я, конечно, не имею никакой претензии исчерпать предмет моего исследования. Для этого он слишком обширен. Я буду доволен, если мне удалось со своей стороны помочь выяснению тех сторон раннего христианства, которые кажутся мне особенно важными с точки зрения материалистического понимания истории.

Я, наверное, не могу также равняться с теологами по эрудиции в вопросах истории религии, изучение которых они сделали задачей своей жизни. Мне приходилось писать предлагаемую книгу в часы досуга, которые оставались в моем распоряжении после редакторской и политической деятельности, в такое время, когда настоящее до такой степени поглощает всякого участника в современной классовой борьбе, что для прошедшего едва остается место, — в период времени, которое лежит между началом русской и взрывом турецкой революции.

Но, быть может, именно мое интенсивное участие в классовой борьбе пролетариата дало мне возможность раскрыть такие стороны в раннем христианстве, которые уходили из поля зрения профессоров теологии и истории религий.

В своей «Новой Элоизе» Руссо замечает: «Я думаю, что желание изучать мир в качестве простого наблюдателя является глупостью. Кто хочет только наблюдать, тот, в сущности, ничего не наблюдает; бесполезный во всяком деле и лишний во всяких удовольствиях, он ни в чем не принимает активного участия. Мы можем наблюдать действия других лишь постольку, поскольку мы сами действуем. И в школе жизни, и в школе любви приходится начинать с практического упражнения в том, чему хотят научиться» (Часть 2. Письмо 17).

Это положение, которое относится здесь к изучению людей, можно распространить на исследование всех явлений и предметов. Ни в одной области нельзя достигнуть больших результатов при помощи одного только наблюдения и при отсутствии всякого практического вмешательства в ход вещей. Много ли успела бы астрономия, если бы она ограничивалась одним только наблюдением, если бы теория не была связана в ней с практикой, если бы в ней не играли такую роль телескоп, спектральный анализ, фотография! Но еще в большей степени приходится сказать это о земных явлениях, в которых наша практика, наша деятельность, может вмешиваться и на которые она может воздействовать гораздо сильнее, чем простое наблюдение. И сведения, которые мы получаем об этих явлениях путем одного лишь наблюдения, совершенно ничтожны в сравнении с теми, которые мы получаем, воздействуя на ход вещей и оперируя с ними. Достаточно вспомнить о той огромной роли, которую играет в естествознании опыт.

В человеческом обществе опыты, как средство познания, конечно, немыслимы, но это нисколько не умаляет большого значения, которое имеет в данном случае практическое вмешательство исследователя — правда, если оно совершается при условиях, которые одни только могут сделать плодотворным всякий эксперимент. Такими предварительными условиями являются, с одной стороны, знание всего того, что было достигнуто в этой области другими исследователями, и с другой — хорошее знакомство с научным методом, который изощряет способность замечать во всяком явлении его существенные черты и дает, таким образом, возможность отличать в них существенное от несущественного и открывать в различных явлениях их общие стороны.

Мыслитель, который, вооружившись всеми этими предпосылками, приступает к исследованию области, в которой он занят также практически, легко может при этом достигнуть результатов, совершенно недоступных простому наблюдателю.

В особенности это можно сказать об истории. Практик-политик, при достаточной научной подготовке, гораздо легче поймет политическую историю и лучше будет в ней разбираться, чем кабинетный ученый, практически совершенно незнакомый с движущими силами политики. И такая практическая подготовка поможет в очень сильной степени исследователю тогда, когда речь идет об исследовании движения общественного класса, в среде которого он сам действует, с особенностями которого он близко знаком.

До последнего времени это преимущество использовалось только имущими классами, монополизировавшими науку. Движения низших классов находили до сих пор слишком мало компетентных исследователей.

Христианство на первых ступенях своего развития было, несомненно, движением обездоленных слоев самых различных категорий, которые можно схватить общим именем — пролетарии, если только под этим словом не разуметь исключительно наемных рабочих. Кто научился путем практической деятельности понимать современное движение пролетариата и общность его особенностей в различных странах, кто сумел, как участник борьбы пролетариата, войти в его психологию, тот может надеяться, что и в началах христианства он сможет многое понять гораздо легче, чем ученый, который всегда наблюдал пролетариат только из прекрасного далека.

Но если научно образованный, практический политик имеет во многих отношениях преимущество перед кабинетным ученым в области историографии, то такое преимущество часто очень легко компенсируется тем, что практический политик подвергается более сильным искушениям, чем кабинетный ученый, и его беспристрастие часто подвергается большому риску. В особенности две опасности грозят историческим исследованиям практических политиков в сравнении с другими исследователями: это — искушение смотреть на прошлое глазами настоящего, с одной стороны, и стремление замечать в прошлом только то, что соответствует потребностям злободневной политики — с другой.

Но от этих опасностей нас, социалистов, поскольку мы являемся марксистами, защищает тесно связанное с нашей пролетарской точкой зрения материалистическое понимание истории.

Традиционное понимание истории видит в политических движениях только борьбу за определенные политические учреждения — монархию, аристократию, демократию и т. д., которые, в свою очередь, являются результатом определенных этических идей и стремлений. Если мы останавливаемся в этом пункте, если мы не исследуем дальше основу этих идей, стремлений и учреждений, то мы легко приходим к выводу, что все они, в ходе столетий, меняют только свою внешнюю форму, что, по существу, они остаются неизменными, что все те же самые идеи, стремления и учреждения каждый раз вновь оживают, что вся история есть не что иное, как непрерывное стремление к свободе и равенству, все снова наталкивающееся на несвободу и неравенство, — стремление, которое никогда не может быть осуществлено во всей его полноте и в то же время никогда не может быть вполне искоренено.

Если где-нибудь и когда-нибудь борцы за свободу и равенство одержали победу, то она превращалась в источник нового рабства и неравенства. Но сейчас же на сцену являлись новые борцы за свободу и равенство. Так вся история превращается в циклический процесс, постоянно возвращающийся к своему исходному пункту, в вечное повторение все той же борьбы, причем меняются только костюмы, а человечество продолжает топтаться на том же месте.

Кто разделяет это понимание, тот всегда будет склонен рисовать прошлое по образу настоящего, и чем лучше он знает современных людей, тем больше он будет изображать людей прошлого как их двойников.

С этой склонностью может бороться только такое понимание истории, которое не ограничивается одним лишь рассмотрением социальных идей, но старается отыскать их причины в глубочайших основах общества. Оно при этом все снова наталкивается на способ производства, который в последнем счете зависит, хотя и не совсем исключительно, от состояния техники.

Как только мы приступаем к исследованию техники, а затем и способов производства, существовавших в прошлом, мы замечаем всю несостоятельность взгляда, что на мировой арене повторяется вечно все та же трагикомедия. Хозяйство людей указывает на постоянное, хотя и не непрерывное и не всегда совершающееся по прямой линии развитие от низших форм к высшим. И если мы исследовали экономические отношения людей в различные исторические периоды, то видимость вечного повторения одних и тех же идей, стремлений и учреждений сейчас же исчезает. Мы узнаем тогда, что одни и те же слова в ходе столетий меняли свое значение, что идеи и учреждения, имеющие внешнее сходство, по существу своему совершенно различны, так как они возникают из потребностей различных классов при различных условиях. Свобода, которой требует современный пролетарий, далеко не та, к которой стремились представители третьего сословия во Франции в 1789 г., и последняя, в свою очередь, коренным образом отличалась от той, за которую в начале Реформации боролось немецкое имперское рыцарство.

Если мы рассматриваем политическую борьбу не только как простую борьбу за абстрактные идеи или определенные политические учреждения, если мы в то же время исследуем их экономическую основу, то мы сейчас же замечаем, что и в этой области, как и в области техники, происходит

постоянное развитие от одних форм к другим, новым, что ни одна эпоха не походит вполне на другую, что одни и те же лозунги и аргументы в различные времена имеют совершенно различное значение.

Если пролетарская точка зрения дает нам возможность принять те стороны раннего христианства, которые общи ему с современным рабочим движением, гораздо легче, чем это могут сделать буржуазные исследователи, то связанное с материалистическим пониманием истории подчеркивание экономического фактора предохраняет нас от опасности просмотреть за чертами сходства отличительные особенности античного пролетариата, явившиеся результатом его своеобразного экономического положения и, при всей общности многих черт, резко отличающие античный пролетариат и его стремления от современного.

Но, гарантируя нас от опасности смотреть на прошлое глазами настоящего, изощряя нашу способность замечать характерные черты каждой эпохи и каждого народа, марксистское понимание истории охраняет нас и от другой опасности, от стремления подчинять изображение прошлого практическим интересам, которые мы защищаем в настоящем.

Ни один честный человек, какова бы ни была его точка зрения, не позволит себе сознательно фальсифицировать прошлое. Но нигде беспристрастие исследователя не является более необходимым, чем в области общественных наук, и нигде оно не достигается с большим трудом.

Задача науки состоит вовсе не в том, чтобы дать простое изображение того, что есть, верную фотографию действительности так, чтобы каждый нормально организованный наблюдатель мог получить ту же самую картину. Задача науки, напротив, заключается в том, чтобы в бесконечной массе лиц, явлений отыскать всеобщее, существенное и дать, таким образом, нить Ариадны, при помощи которой можно было бы ориентироваться в лабиринте действительности.

Аналогичную задачу ставит себе также искусство. Оно вовсе не должно давать простую фотографию действительности; напротив, художник должен передать то, что ему кажется наиболее существенным и характерным в действительности, которую он хочет изобразить. Различие между искусством и наукой заключается только в том, что художник передает это существенное в чувственно воспринимаемых образах и достигает желаемого эффекта,

тогда как мыслитель изображает существенные черты данного явления в форме понятий, абстракций.

Чем сложнее данное явление, чем меньше число других явлений, с которыми его можно сравнить, тем труднее отличить в нем существенное от несущественного, тем больше при изображении его проявляются субъективные особенности мыслителя и историка. Но тем необходимее становится при этом ясность его взгляда и беспристрастие.

И нет более сложного явления, чем человеческое общество, общество людей, из которых каждый сам по себе представляет более сложное существо, чем все другие известные нам существа. К тому же число сравнимых друг с другом общественных организмов, находящихся на одинаковой ступени развития, относительно очень ничтожно. Неудивительно поэтому, что научное исследование общества начинается позднее, чем исследование других областей нашего опыта, неудивительно также, что именно здесь воззрения различных исследователей расходятся больше, чем где-либо. И эти трудности возрастают в необычайной степени тогда, когда исследователь — а в общественных науках это случается очень часто — практически заинтересован в результате своих исследований, причем этот практический интерес вовсе не должен быть личным, а, наоборот, может быть очень реальным классовым интересом.

Вполне понятно поэтому, что немыслимо сохранить беспристрастие по отношению к прошлому, когда в той или иной степени заинтересован в происходящей на твоих глазах борьбе общественных сил, когда в событиях настоящего видишь только повторение конфликтов и борьбы, имевших место в прошедшем. Последние превращаются теперь в прецеденты, которые служат для оправдания или осуждения явлений настоящего, и от понимания прошлого зависит теперь понимание настоящего. Может ли тот, кому дорого его дело, оставаться беспристрастным? Чем больше привязан он к своему делу, тем более важными будут казаться ему в прошлом те факты — и он их выделит как наиболее существенные, — которые, по-видимому, подтверждают его собственную точку зрения, тогда как факты, свидетельствующие о противоположном, он будет отодвигать на задний план как несущественные. Исследователь становится в этом случае моралистом или адвокатом, который восхваляет или клеймит определенные явления прошлого только потому, что в настоящее время он является защитником или врагом аналогичных явлений или учреждений — церкви, монархии, демократии и т. д.

Совершенно иначе обстоит дело, когда на основе экономического понимания действительности мы приходим к заключению, что в истории ничего не повторяется, что экономические отношения прошлого безвозвратно миновали, что старые конфликты и противоречия классов существенно отличаются от современных, что поэтому современные учреждения и идеи, при всем их внешнем сходстве с учреждениями и идеями прошлого, имеют совершенно другое содержание. Тогда нетрудно понять, что каждое время можно мерить только присущей ему мерой, что стремления настоящего должны обосновываться условиями настоящего же, что успехи или неудачи в прошлом говорят в этом случае очень мало, что простая ссылка на прошлое в оправдание требований настоящего может только привести к заблуждениям и ошибкам. Это не раз испытали на себе в прошлом столетии демократы и пролетарии во Франции, когда они больше опирались на уроки французской революции, чем на понимание существующих отношений классов.

Кто стоит на точке зрения материалистического понимания истории, тот может смотреть на прошлое вполне беспристрастно, даже в том случае, если он принимает самое живое участие в практической борьбе настоящего. В этом случае практика не только не мешает ему, но даже помогает лучше видеть многие явления прошлого.

Так и я приступил к исследованию корней раннего христианства, не имея намерения ни прославлять его, ни развенчать, а стараясь только понять его. Я знал, что, к каким бы результатам я ни пришел, дело, за которое я борюсь, не может пострадать от этого. В каком бы виде я ни представлял себе пролетариев времен Римской империи, каковы бы ни были их стремления и практические результаты их деятельности, они все-таки в корне отличаются от современных пролетариев, которые борются и действуют в совершенно других условиях и совершенно другими средствами. Каковы бы ни были силы и успехи, недостатки и поражения античных пролетариев — все это еще ничего не говорит ни за, ни против современного пролетариата и его стремлений.

Но если это так, то имеют ли занятия историей какое-нибудь практическое значение? С обычной точки зрения история для нас служит в море политической деятельности тем же, чем морская карта для моряка. Она должна указывать рифы и мели, где потерпели крушение

прежние мореплаватели, и дать нам возможность миновать их невредимо. Но если фарватер истории беспрерывно меняется, если мели образуются каждый раз в другом месте, если каждый рулевой должен сам себе все вновь отыскивать дорогу, исследуя каждый раз фарватер, если указания старой карты приводят только к ошибкам, то стоит ли тогда изучать историю? Не превращается ли она тогда в предмет антикварской любознательности?

Но такой взгляд представляет противоположную крайность. Это значило бы, как говорится, выплескивать вместе с водой и ребенка.

Если пользоваться тем же самым сравнением, то история, как постоянная морская карта, конечно, не пригодна для кормчего политического корабля. Но это еще не значит, что она вообще для него бесполезна. Он должен только употреблять ее совершенно иначе. Он должен пользоваться ею как лотом, как средством для измерения фарватера, в котором он находится. Единственный способ, каким можно понять явление, — это узнать, как оно образовалось. Я не могу понять современное общество, если я не знаю, как оно возникло, как развились отдельные явления его — капитализм, феодализм, христианство, иудейство и т. д.

Если я хочу себе выяснить общественное положение, задачи и будущее класса, к которому я принадлежу или к которому я примкнул, то я должен уяснить себе существующий общественный организм, понять все его основные черты, а это невозможно, если я не исследовал процесса его развития. Кто не имеет понятия о ходе развития общества, тот не может быть сознательным и дальновидным борцом своего класса, тот всегда остается в зависимости от впечатлений ближайшей среды и момента. Ему всегда грозит опасность попасть в фарватер, который, по-видимому, ведет вперед, в действительности же кончается среди скал, откуда нет никакого выхода.

Правда, в истории бывали примеры успешной классовой борьбы, хотя участники ее не имели ясного понятия о сущности того общества, в котором они жили.

Но в современном обществе условия такого рода успешной борьбы все больше исчезают, точно так же как в этом обществе становится все труднее руководиться при выборе вкусовых и пищевых средств только инстинктом и обычаем. В примитивных, естественных условиях такое руководство в некоторой степени было достаточно. Чем сложнее и искусственнее становятся вследствие прогресса

техники и естественных наук условия жизни, чем больше удаляются они от природы, тем необходимее становится естественнонаучное образование, чтобы в огромном множестве предлагаемых искусственных продуктов отыскать наиболее пригодные для человеческого организма. Пока люди пили только воду, один уже инстинкт заставлял их искать хорошую ключевую воду. Но этот инстинкт оказывается совершенно ненадежным руководством по отношению к искусственным напиткам. Научное познание становится в этом случае необходимостью.

Точно так же обстоит дело в области политики, общественной деятельности вообще. В среде часто очень маленьких обществ прошлых веков с их простыми ясными отношениями, не изменявшимися в течение целых столетий, отдельный человек, желавший определить свое место в обществе и свои задачи, мог еще довольствоваться обычаем и «здравым человеческим смыслом», т. е. пониманием, приобретенным путем личного опыта. Но в обществе, рынком для которого служит весь земной шар, которое находится в процессе постоянного изменения, ж обществе, в котором рабочие организуются в миллионными армии, а капиталисты сосредоточивают в своих руках миллиардные капиталы, — в таком обществе класс, только еще пробивающийся вперед, класс, который не хочет ограничиться сохранением существующего, а стремится к полному обновлению всего общества?; не может вести свою, классовую борьбу целесообразно и успешно, если он опирается только на здравый человеческий смысл и повседневную мелкую работу практиков. При этих условиях cкoрее возникает настоятельная необходимость для каждого борца расширять свой умственный горизонт путем научного познания, необходимость все больше углублять свое знание исторического развития и современного состояния нашего общества не для того, чтобы отказаться от мелкой работы или даже отодвинуть ее на задний план, а для того, чтобы поставить ее в сознательную связь с общественным процессом во всей его совокупности. И это становится тем более необходимо, чем сильнее то самое общество, которое все больше охватывает весь земной шар, развивает все дальше разделение труда, чем больше оно ограничивает каждого человека одной специальностью, одной детальной функцией и делает его все менее самостоятельным и способным понимать процесс общественного развития в его целом, процесс, принимающий все более исполинские размеры.

Поэтому каждый, кто поставил себе задачей своей жизни способствовать развитию пролетариата, должен бороться с этой тенденцией духовного опустошения и ограниченности, должен возбуждать интерес пролетариата к широким перспективам, к высоким идеалам, к великим целям.

И вряд ли еще что-нибудь может так способствовать возбуждению этого интереса, как занятие историей, как понимание хода развития общества в течение крупных исторических периодов, в особенности когда это развитие охватывало могучие социальные движения, которые и теперь еще продолжают действовать в современных общественных силах.

Чтобы развить в пролетариате общественное понимание, самосознание и политическую зрелость, чтобы воспитать в нем привычку к философскому мышлению, необходимо изучение исторического процесса с точки зрения материалистического понимания истории. Таким образом, исследование прошлого вместо того, чтобы быть простым антикварским увлечением, послужит орудием в борьбе настоящего и ускорит достижение лучшего будущего.

Берлин,

сентябрь 1908 г.