И в стенах замурованных церквей

Рождественское пение звучит...»

Верить в Бога, быть крещенным, ходить в церковь – означало быть изгоем. Такому человеку невозможно было сделать карьеру в общественных или научных кругах. Например, возглавить кафедру или стать начальником цеха, директором завода или научного института. Быть верующим или неверующим – это внутреннее дело каждого. Но верить так, как верил в Бога Олег Чертов, прославляя в поэтических текстах все проявления зримого и незримого Божьего присутствия в этом мире – уже сопредельно духовному подвигу, в христианском понимании – подвижничеству.

Так писать, как писал он в те времена всеобщего, тотального безверия, значит знать, что твои стихи долго еще никто не прочтет, кроме, может быть, самого близкого человека – его жены Татьяны. Если бы о стихах советского студента-отличника, а потом успешного аспиранта узнали его «старшие товарищи» – преподаватели, партийные кураторы или научные руководители с партийным билетом в кармане, ему бы не поздоровилось. Значит, он осознавал, что быть непрочитанным, непризнанным поэтом – это не просто путь, но предопределенная свыше стезя. И писал. Писал, не имея надежды быть услышанным ровесниками и попросту – современниками.

«Дозволь, Господь, остаться честным,

Непризнанным и неизвестным...»

Это сознательный выбор зрелого ума и большого таланта. Стихи-молитвы Олега Чертова, обращенные к Богу, наполнены удивительным светом, словно бы снисходящим на нас свыше. Они прозрачны и светлы, и вполне узнаваемы по своему – я бы сказала, тютчевскому – стилю. Их мастерство, очевидно врожденное, кажется поразительным. Чистый слог, легкий полет строки, строгий классический стиль. Краткость, ясность изложения сложных смысловых аллюзий и ассоциаций, выдающих в нем человека, знающего и понимающего и Писание, и церковное богослужение.

Все это тем более удивительно, что, насколько я знаю, литературного общения, как такового у Олега Чертова не было. Он ни у кого не учился литературному мастерству, никто ему не «ставил руку». Он сразу – со старта стал настоящим русским поэтом, обладающим своим неповторимым поэтическим «голосом».

Публиковаться ему было негде. Ни один редактор не принял бы на себя смелость обнародовать эти духовные, религиозные гимны поэта, исповедующего православие.

Судя по стихам, эта вера была для него органична. Она словно была вложена в душу поэта вместе с талантом. И то, и другое вместе было то, что называется БОЖИЙ ДАР. И он его не обронил на житейском пути, не растратил в попытках устроить поудобнее свою земную быстротечную жизнь – нет. Он его приумножил стократно. Ровно настолько, сколько успел написать.

Это кажется поразительным и необъяснимым. Большинство людей в этом мире живут по горизонтали – от рождения до смерти. Но у верующего – Смерти нет. И у Олега Чертова, если судить по его стихотворениям, было стойкое и осязаемое предощущение жизни вечной и бесконечной. Это была жизнь – по вертикали! Да, я здесь на земле, но я слышу и вижу «незримые знаки», и вся моя земная жизнь – лишь приуготовление к другой жизни, неведомой и непостижимой. Такие помыслы, такие поэтические тексты были «идеологически чужды», невнятны и непонятны для антирелигиозного сознания, господствовавшего тогда в обществе. Чтобы этому внять, нужно было уверовать, а не просто привычно перекреститься, когда кошка перебежит дорогу. Знали и понимали это тогда немногие.

Религиозное сознание отличается от мирского пониманием незримых символов: «Вешние стволы – вечности ростки». Так и земная наша жизнь прорастает в жизнь вечную. Осознать, а уж тем более воплотить это в слове, дано не всем. А строка: «Вновь стану светом...» – тоже не просто слова, это предвидение, самоосознание других, незримых, но родственных человечеству миров. В том числе и Ангельской силы, присутствие которой мы находим во многих стихах поэта.

Верующий уходит в «свет, который и во тьме светит». Так сказано в Писании. Так это отразилось и в душе молодого, даже совсем еще юного сибирского поэта, живущего (не могу сказать «жившего» потому, что он остался жить в своих стихах) в восьмидесятые годы двадцатого столетия в советской стране, в заснеженной и морозной Сибири, в городе Омске. Может быть, поэтому в его стихах так много снега и снежного сияния.