Переводные повести. В том же сборнике, в котором находилось «слово о полку Иго-реве», было помещено и «сказание об Индии богатой»

В том же сборнике, в котором находилось «Слово о полку Иго-реве», было помещено и «Сказание об Индии богатой», или «Ска­зание об Индийском царстве» ². Повесть эта представляет собой послание индийского царя и пресвитера Иоанна к греческому ца­рю Мануилу. Она возникла в Византии, а в XII в., в пору кресто­вых походов, в латинской обработке широко распространилась на Западе. Борьба Запада с магометанским Востоком, имевшая в сво­ей основе экономическое соперничество, оживила фантастические представления о могущественном и богатом азиатском христиан­ском царстве, которое должно было прийти на помощь христиан­ской Европе. С другой стороны, в содержании памятника отрази­лись мотивы борьбы церкви и государства, что придало «Сказа­нию» характер живого памфлета. Видимо, в первой половине XIII в. «Сказание» через посредство сербского перевода латинского оригинала стало известно в Суздальской Руси в результате её эко­номических и политических сношений с Западной Европой. Воз­можно, что появление его на русской почве было вызвано события­ми татарского нашествия, побуждавшими русских, как это было и на христианском Западе, возлагать надежду на единоверное могущественное царство, которое могло помочь Руси в её борьбе с татарами.

В своём первоначальном виде ранняя редакция памятника до нас не дошла, но представление о ней даёт «Александрия» второй редакции в той её части, в которой использован текст «Сказания». В отдельных списках оно встречается у нас не ранее второй поло­вины XV в., всего же до нас дошло свыше сорока пяти его списков на протяжении от XV до XIX в. Они свидетельствуют о непре­станных переработках, которым подвергалось «Сказание», уже в XIII—XIV вв. значительно обрусевшее.

В большей части списков «Сказание» начинается так: греческий царь Мануил отправил своего посла к царю индийскому Иоанну со многими дарами и с повелением расспросить Иоанна о количе­стве его силы и обо всех чудесах Индийской земли. Придя в Ин­дийскую землю и одарив царя Иоанна, посол стал спрашивать ца­ря о его земле. Иоанн, приняв дары и в свою очередь одарив посла, велел передать Мануилу, что, если он хочет узнать о его силе и о всех чудесах его земли, пусть он продаст всю свою Греческую землю и сам придёт к нему, чтобы послужить ему. И Иоанн сдела­ет его вторым или третьим своим слугой, а после этого Мануил вернётся в свою землю. «Если бы ты был и в десять раз выше, — велит Иоанн передать Мануилу, — не описать тебе со всеми твои­ми книжниками на харатье (позднее — «на бумаге») моего цар­ства дажедо исхода души твоей. А цены твоего царства не хватит тебе на покупку харатьи, потому что нельзя описать тебе моего цар­ства и всех его чудес». Далее Иоанн говорит о себе: «Я, Иоанн, царь и поп, царь над царями и имею под собой 300 царей. Я побор­ник по православной вере христовой. Царство моё таково: идти в одну сторону — десять месяцев, а в другую — и дойти нельзя, потому что там сходится небо с землёй». Далее следует перечисле­ние разнообразных чудес, которыми изобилует Индийская стра­на, — людей немых, рогатых, трёхногих, имеющих четыре и шесть рук, великанов в девять саженей, людей с глазами и ртом на гру­ди, с пёсьей головой и т. д., необычайных зверей, птиц, растений, камней, в том числе птицы феникса, сгорающей и вновь возрож­дающейся, камня карбункула, господина всем драгоценным кам­ням, светящегося ночью, как огонь. Нет в Индийской земле ни во­ров, ни разбойников, ни завистников, потому что она полна всякого богатства. Нет в ней и пресмыкающихся гадов, а если они входят в неё, то тотчас умирают. Есть в Индийской земле много и других чудес, перечисляемых Иоанном. Далее он описывает свои воинские походы: «Когда идём на рать, то впереди меня несут двадцать крестов и двадцать стягов, сделанных из золота, украшенных дра­гоценными камнями, осыпанных жемчугом. Кресты и стяги сопро­вождает войско в 100 000 конных и 100 000 пеших». Когда же начи­нается бой, перед Иоанном несут один деревянный крест с изобра­жением распятия, чтобы напоминать муку и распятие Христа. И тут же несут золотое блюдо, на котором насыпана горсть земли, чтобы мы помнили, что из земли созданы и в землю вернёмся. А рядом — другое золотое блюдо, на котором положены драгоцен­ный камень и четий жемчуг, напоминающие о силе и величии Ин­дийского царства. Двор царя Иоанна таков, что для того, чтобы обойти его, нужно идти пять дней. В нём много золотых, серебря­ных и деревянных палат, украшенных, как небо, звёздами, и по­крытых золотом. Одна золотая палата — на восьмидесяти золотых столпах в три сажени шириной и в восемьдесят саженей высотой, а на каждом столпе — по драгоценному камню. Обедает с Иоанном ежедневно 12 патриархов, 10 царей, 12 митрополитов, 45 прото­попов, 300 попов и т. д., а стольничают и чаши подают 14 царей, 40 королей и 300 бояр; поварней же ведают 2 царя да 2 ко­роля, кроме бояр и слуг. И лежит в Индийской земле апостол Фома.

В ряде списков «Сказание» оканчивается сообщением, что Иоанн после рассказа о чудесах своей земли отпустил греческого посла к царю Мануилу с великой честью и со многими дарами.

Один из вариантов «Сказания», видимо, оказал известное влия­ние на былину о Дюке Степановиче, и эта былина в свою очередь своим стихотворным ритмом отразилась на некоторых списках нашего «Сказания». Отголоски «Сказания» имеются и в некоторых вариантах духовного стиха о Голубиной книге, и в кое-каких дета­лях сказочного эпоса, не говоря уже о книжной литературе, начи­ная с «Александрии» второй редакции.

Татарское нашествие, видимо, создало подходящую почву для появления на русской почве восточной по своему происхождению и эсхатологической по содержанию повести — «Сказания о две­надцати снах царя Шахаиши» '. В ней приводятся сны Шахаиши и толкования этих снов мудрецом Мамером. В дальнейшем в рус­ских списках произошло смешение имён царя и толкователя, и по­весть получила заглавие «Сказание о двунадесяти снах Мамера царя». Как сны, так и в особенности толкования их очень мрачны и неутешительны. Всё сводится к тому, что должны настать последние злые времена, когда распространится мятеж по всей земле, правда исчезнет, прольётся кровь человеческая, земля перестанет питать людей своими плодами, брат пойдёт на брата, дети не ста­нут почитать родителей, всюду водворятся разврат и неправосу­дие и т. д. Так, например, восьмой сон царя, которому приснился прекрасный конь, евший траву двумя горлами — передним и задним, толкователем объясняется так: «Царь, егда придет то вре­мя злое, князи и старцы судити станут по мзде, а не по правде, а бога не боящеся и человек не срамлящеся, у виноватого и у пра­вого посулы емлюще, и те сами себе мучат во тме кромешной».

Повесть, известная у нас в большом количестве списков, начи­ная с XV в., становилась наиболее популярной на Руси в связи с усиливавшимися общественными бедствиями и с ожиданием кон­ца мира и пришествия антихриста. Эти ожидания были особенно напряжёнными у нас в конце XV и (в старообрядческой среде) в XVII в.

Зародившись ещё на почве Индии и близко стоя к «Панчантан-тре» и арабской её обработке «Калила и Димна», «Сказание о снах Шахаиши», видимо, через персидскую версию перешло при посред­стве богомилов в Византию, затем в Сербию, откуда попало в XIII—XIV вв. на Русь.

Литература XIIГ—XIV вв. в основном, как указано выше, раз­вивалась на основе традиций, выработанных литературой киевско­го периода. Это нужно сказать не только о литературе галицко-волынской, но и о литературе северных русских центров. Всюду в памятниках этого периода используются те особенности худо­жественного стиля, которые мы находим в оригинальных и пере­водных памятниках киевского периода, хорошо известных в XIII— XIV вв., как и позднее, на севере и на юге Руси. Говоря о литера­турном языке памятников северо-восточной Руси XIII—XIV вв., В. М. Истрин пишет: «Литературный язык продолжает свою исто­рию здесь в новой обстановке, но сохраняя свой старый облик. Язык таких произведений северо-востока XIII века, как «Моле­ние Даниила Заточника», «Послание Симона к Поликарпу» (во­шедшее затем в состав Киево-Печерского патерика), «Поучения» Серапиона Владимирского, «Житие Авраамия Смоленского», ни­чем не отличается от языка таких памятников, как «Поучения» Феодосия, «Поучение» Мономаха, «Слова» Кирилла Туровского и т. п.; точно так же, например, самостоятельная часть «Летописца Переяславля Суздальского» (начала XIII века) по языку ничем не отличается от «Повести временных лет» как в её древнейшей части, так и в позднейших» '. Тема защиты Русской земли от вражеских посягательств на неё, занимающая такое большое место в киевский период (летопись, «Слово о полку Игореве»), является основной и в следующий за ним период. Борьба со шведами, немцами и осо­бенно с татарами приходит теперь на смену борьбе с печенегами и половцами, разорявшими Киевскую Русь, и находит самый жи­вой отклик в литературе. Состояние раздробленности не препят­ствовало в эту пору сознанию внутреннего единства Русской земли. Несмотря, например, на то, что у Галицко-Волынского кня­жества бывали порой воинские столкновения с иными русскими об­ластями, Галицкая летопись, как и другие, очень последовательно отражает идею единства русских сил в их борьбе с общими врагами Русской земли — татарами. В повести о Калкской битве («Алец-кое побоище»), вошедшей в Галицкую летопись, говорится о съезде в Киеве русских князей, решивших сообща выступить против та­тар, не дожидаясь прихода их в русские области: «Луче ны бы есть прияти я на чюжей земле, нежели на своей», — говорят князья.

О событиях татарского нашествия галицкий летописец пове­ствует не только применительно к судьбам Галицко-Волынского княжества непосредственно, но и по связи этих событий с участью всей Русской земли: он с большим сочувствием говорит о разоре­нии татарами Рязанской и Суздальской земель, городов Козель­ска, Переяславля, Чернигова, Киева. Очень показательно, что убийство татарами князя Михаила Черниговского и его боярина Фёдора вызывает скорбный отклик со стороны галицкого летопис­ца, невзирая на то, что Михаил Черниговский не только враждовал с Даниилом Галицким из-за своих претензий на Киевское княже­ство, но по зову галицких бояр занял Галич, который вновь добыт был Даниилом лишь при поддержке верных ему горожан, не рас­положенных к боярам. И при всём том в сознании летописца обида на князя-захватчика уступает место скорби и возмущению, вызван­ными тем, что русский князь, пусть и не дружественный Даниилу, пал от руки ненавистных врагов-татар.

Показательно и то, что уже в самом начале XIV в. во Влади­мире, по инициативе митрополита Петра, создаётся общерусский летописный свод, доводящий изложение событий до 1305 г. и лёг­ший в основу всех вообще сводов XIV в.

Весьма существенно, что в рассмотренную нами эпоху появ­ляется и такой острый памфлет-сатира, как «Моление Даниила Заточника», резко выдвигающий проблему социального неравен­ства и свидетельствующий о росте в эту пору классового самосо­знания среди угнетённых слоев русского общества.

Литература периода объединения Северо-Восточной Руси и образования Русского централизованного государства (с конца XIV до начала XVI в.)

Уже со второй половины XIV в. в политической, а вместе с тем и в культурной жизни северо-восточной Руси наблю­дается значительное оживление. Оно обусловлено было прежде всего очень существенным экономическим подъёмом, сказавшимся в новом расцвете ремёсел, в укреплении внутрен­него товарооборота и расширении внешних торговых связей, в ро­сте городских посадов и посадского населения. Укрепление эко­номических связей между отдельными русскими областями неизбежно приводило к преодолению той раздробленности, какая характеризовала северо-восточную Русь в предшествующее время. Раздробленность эта, сопровождаемая усилением великокняжеской власти, постепенно преодолевается, в первую очередь — в пределах наиболее крупных политических образований: Московского, Твер­ского, Рязанского княжеств и Великого Новгорода.

Куликовская битва 1380 г., приведшая к победе русских войск над татарами, во-первых, содействовала росту национального само­сознания русского народа и его сплочению ввиду общности поли­тических интересов, так как в этой битве принимали участие почти все русские северо-восточные княжества, во-вторых, очень высоко подняла государственный престиж Московского княжества и мос­ковского великого князя, возглавившего коалицию русских князей, выступивших против татар. С этого времени Москва становится самым могущественным выразителем идеи общерусского единства и важнейшим средоточием культурного и, в частности, литератур­ного развития на Руси. С Москвой соперничают такие крупные областные центры, как Тверь, Новгород, но и тут, наряду с узко местными тенденциями, в литературе выступают, как и в преды­дущую эпоху, тенденции общерусские, проявляющие себя в тяге к объединению всех русских областей вокруг Москвы и обнару­жившиеся в сознании преимущественно демократических слоев рус­ского народа и в отдельных литературных произведениях, не свя­занных по своему происхождению с московской почвой.

К концу XV в., ко времени княжения Ивана III, относится об­разование Русского централизованного государства, окончательно покорившего удельные княжества, сломившего сопротивление та­ких своих соперников, как Новгород, Тверь. Псков и Рязань, сохранявшие лишь формально свою обособленность от Москвы до начала XVI в., фактически находились в зависимости от неё уже со второй половины XV в. В 1480 г. произошло полное освобожде­ние Руси от татарской зависимости, длившейся почти два с поло­виной столетия. В международной обстановке Русь начинает играть очень крупную роль. Русское централизованное государство, воз­главлявшееся великорусским народом, стало могучим фактором в деле не только политического, но и культурного развития страны. Только единое централизованное государство могло получить все возможности для серьезного культурно-хозяйственного роста, для полного утверждения своего независимого существования.

Явно обнаружившемуся с конца XIV в. литературному подъёму на Руси в значительной мере содействовало оживление её культур­ных связей с южнославянскими землями и с Византией, выразив­шееся в большом притоке на Русь новых южнославянских перево­дов с греческого, главным образом церковно-поучительнои литера­туры, и в проникновении русского рукописного материала к южным славянам, что было следствием литературного общения русских и южнославянских книжников '. Общение это происходило в ре­зультате пребывания южнославянских книжников на Руси и рус­ских книжников на Афоне и в Константинополе, где те и другие работали во взаимном сотрудничестве.

Характерной особенностью стиля ряда литературных памятни­ков этой поры является культивирование торжественной патетики, украшенной речи, избыточного панегиризма, часто переходивших в риторическое словоизвитие, объективно направленных, однако, к тому, чтобы повысить эмоциональную силу воздействия слова на читателя. Как мы знаем, риторическая украшенность стиля свойственна была и ряду русских произведений в предшествовав­шую пору, но теперь она получила значительное усиление по сравнению с тем, что наблюдалось раньше. Это обстоятельство на­ходится в непосредственной связи с назревавшим в господствующих кругах представлением о Руси как о преемнице политического и церковного наследства Византии, уже клонившейся к упадку.

Высота и торжественность самой этой идеи требовала и соот­ветственного пышного словесного воплощения. Нужно сказать при этом, что вся эта стилистическая цветистость, укоренившаяся прежде всего у южнославянских книжников, по мере дальнейшего своего упрочения в произведениях русской литературы станови­лась тормозом в её развитии, поскольку часто самодовлеющие сло­весные ухищрения заслоняли и затрудняли непосредственное вос­приятие содержательной стороны произведения и затушёвывали его национальное своеобразие.

Усиленное проникновение в русскую литературу стилистической витиеватости сопровождалось усилением церковнославянской язы­ковой стихии — фонетической, морфологической, синтаксической и лексической — в русских памятниках преимущественно церковно-публицистического характера.

Чисто русские грамматические нормы, обычные в языке наших ранних литературных памятников, уступают теперь в ряде случаев место грамматическим нормам, свойственным языку церковносла­вянскому. В письмо вводится чуждая русскому языку искусствен­ная орфография, установившаяся в южнославянской письменной практике.

Обращение к традиционной церковнославянской стилистике и к нормам церковнославянского языка в значительной степени объясняется тем, что в этом—для усиления своих позиций — за­интересована была церковная верхушка. Культивируя архаическую церковнославянскую стилистическую и языковую систему, рус­ские церковники тем самым отгораживались от живого народного языка. Они стремились монополизировать книжный язык, препят­ствуя проникновению в него языка демократических народных ело ёв, тем более, что не на них в ту пору ориентировались церковные

ЛИТЕРАТУРА С ПРЕОБЛАДАЮЩИМИ ОБЩЕРУССКИМИ ТЕНДЕНЦИЯМИ, ВОЗНИКШАЯ ПРЕИМУЩЕСТВЕННО НА МОСКОВСКОЙ ПОЧВЕ

В течение длительного времени после своего основания Москва несмотря на быстрый рост, оставалась всё же только небольшим городом Владимирско-Суздальского княжества, одним из удель­ных городов северо-восточной Руси. Это был молодой город, кото­рому на первых порах трудно было соперничать с более старыми политическими и культурными центрами. Но в первой половине XIV в., со времени княжения Ивана Калиты, Москва настолько укрепляется в политическом отношении, что становится ведущей силой в процессе объединения северо-восточной Руси.

В 1328 г. Иван Калита прочно закрепляет за собой титул вели­кого князя и именует себя великим князем не только московским, но и «всея Руси», в соответствии с таким же титулом русских мит­рополитов, которые теперь, начиная с митрополита Петра, пересе­лившись из Владимира, обосновываются в Москве. Перенесение резиденции митрополита из Владимира в Москву не только подня­ло авторитет Московского княжества, но и весьма содействовало развитию в нём культурной жизни, в частности развитию книж­ности, средоточием которой становятся монастыри, возникающие как в самой Москве, так и в других местах Московского кня­жества.

Одним из крупнейших русских книжных центров стал Троиц­кий монастырь (будущая Троице-Сергиева лавра, в 60 верстах от Москвы), основанный в конце княжения и жизни Ивана Калиты Сергием Радонежским, убеждённым приверженцем Москвы, в даль­нейшем немало способствовавшим её возвеличению. В этом мо­настыре, в первые же годы его существования, пребывали в качест­ве монахов гениальный живописец Андрей Рублёв и талантливый агиограф Епифаний Премудрый. Начиная с XIV в. в московских монастырях — Богоявленском, Симоновом, Андрониковой, Чудо-вом — возникли обширные библиотеки из русских и греческих книг, так же как и при московском Успенском соборе. Учеником Сергия Радонежского Кириллом на Белоозере, приобретённом Ива­ном Калитой, был основан монастырь, библиотека которого отли­чалась особенным богатством.

О книжных богатствах Москвы можно судить по летописной записи, сообщающей, что в 1382 г., во время нашествия на Москву Тохтамыша, в московские соборные церкви со всего города, из пригородов и сёл свезено было для сохранения множество книг и намётано там их было доверху, но все они сгорели во время осады.

До нас дошло несколько сохранившихся московских пергамент­ных евангелий в списках XIV в., в том числе образцово с полигра­фической точки зрения выполненное Сийское Евангелие 1339 г. Это Евангелие интересно, между прочим, своей записью с похвалой Ивану Калите, использовавшей известную похвальную формулу митрополита Илариона. В записи говорится, что Калита в Русской земле совершил дела, подобные тем, какие в Византии совершил царь Константин. Запись утверждает, что, имея в виду именно Ивана Калиту, пророк Иезекииль предрёк: «В последнее время в за­пустевший земли на запад встанет царь, правду любяй, суд не по-мьзде судяй, ни в поношение поганым странам» '. Попутно нужно сказать, что Калита весьма покровительствовал книжному делу U сам пользовался репутацией человека, очень сведущего в церков­ных книгах.

Церковь оказала немалые услуги Московскому княжеству в его возвышении и укреплении его политического авторитета. Она под­держивала Москву как наиболее надёжную силу, способную защи­тить её интересы и обеспечить её влиятельность. Духовенство, осо­бенно монашеское, издавна приняло на себя хозяйственные функ­ции, и монастыри были, в сущности, крупными вотчинами, имев­шими своё большое хозяйство, свои промыслы. В интересах церк­ви, связанной с товарно-денежными отношениями, было содейство­вать объединению Руси, в котором ведущую роль играла Москва и которое, как сказано выше, и в политическом отношении так­же происходило в результате развития товарно-денежных отно­шений.

В то же время деятельное участие церкви в общественно-поли­тической и государственной жизни северо-восточной Руси очень часто отрицательно отражалось на судьбах русской литературы. Если на первых порах, в эпоху Киевской Руси, церковь, являясь носителем прогрессивной для своего времени христианской идеоло­гии, в основном играла положительную роль в культурном и, в частности, литературном развитии (хотя и тогда она ограничи­вала возможности свободного развития народного творчества), то в дальнейшем она уже явно тормозила процесс роста литературы, сковывая её стеснительной для неё религиозной опекой.