Повести о происхождении Табака, о бесноватой Соломонии, о начале Москвы, об основании тверского Отроча монастыря

Демонологические мотивы, присутствующие в повестях о Горе и Злочастии, о хмеле и о Савве Грудцыне, очень большое место за­нимают в возникшем, видимо, в старообрядческой среде в конце XVII в. «Сказании от книги глаголемыя Пандок о хранительном былии, мерзком зелии, еже есть траве табаце, откуда бысть и како зачася и рассеяся всюду по вселенней» ². На основе апокрифических легенд в нём рассказывается о происхождении табака и о борь­бе с его распространением. Дьявол, посрамлённый Христом, свя­завшим его после своего воскресения в аду, в отместку за это ре­шил совратить избранный человеческий род, для чего насадил плевелы, т. е. траву табак, над трупом «любодейцы великой, испол­ненной всякия мерзости», «окаянной дщери», одной соблудившей монахини. Через некоторое время некий врач, подстрекаемый сата­ной, набрёл на эту траву, и тогда она получила широкое распро­странение на погибель христианам. При помощи господа и богоро­дицы ведётся усиленная борьба с засилием над людьми «мерзкого зелия».

Особенно сильное развитие демонологические мотивы нашли в повести о бесноватой жене Соломонни. Повесть является одним из «чудес» (27-м) Прокопия и Иоанна Устюжских '. Действие ее, приуроченное к окрестностям Устюга, развивается с 1661 г. По вы­ходе замуж Соломонией овладевают бесы, вступающие с ней в со­жительство и причиняющие ей несказанные мучения. Они похища­ют её, уводят в воду, в лес, поднимают на высокие горы, на крыши. домов, забивают руки и ноги в колодки, колют, режут и, измучив её и надругавшись над ней, бросают её растерзанной, нагой, в пол­ном беспамятстве. Не оставляют они её в покое и дома: швыряют из угла в угол, привязывают к стропилам, внушают ей убить отца и т. д. Никакое сопротивление не спасает Соломонию. От связи с демонами она рожает «тёмнозрачных», синих бесов. Бесы живут у неё внутри и однажды даже прогрызают ей насквозь левый бок. Все эти бесовские мучения Соломония претерпевает из-за того, что её крестил пьяный поп и половины крещения не исполнил. В конце концов она освобождается от власти демонов с помощью богороди­цы и устюжских угодников Прокопия и Иоанна. Исцеление Соломо-нии передаётся с очень натуралистическими подробностями. «При­ступи ко мне святый Прокопий, — повествует Соломония, — и пере­крести рукою своею утробу мою, а святый Иоанн, держа копейцо в руке малое, и той приступи ко мне и разреза утробу мою и изя из меня демона и подав его святому Прокопию. Демон же нача во-пити великим гласом и витися в руце его. И святой Прокопий по­каза ми демона и рече: «Соломония, видиши ли демона, иже бысть во утробе твоей?» Аз же зря его — видением черн, и хвост бяше у него, уста же дебела и страшна; и положи его, окаянного, на по­мост и закла его кочергами. Святый же Иоанн паки нача изимати из утробы моея по единому и давати святому Прокопию, он же за-калаша их по единому». Так извлечена была из Соломонии поло­вина бесов, другую же половину извлёк из неё святой Иоанн у гроба Прокопия: «И нача святый Иоанн изимати тою же раною демо­нов, яко же и прежде, святый же Прокопий принимаше и меташе их на помост церковный и давляше их ногою своею». Соломония была отпущена лишь тогда, когда Прокопий, сам заглянув в её ут­робу, убедился, что она чиста.

Столь сильно проявившаяся в повести о Соломонии демоноло­гическая стихия, такое переплетение бурной фантазии в изображе­нии бесовской силы с чертами крайнего натурализма, какое мы наблюдаем в этой повести, является, очевидно, результатом воз­действия на неё не только русского фольклора, но и западного книжного материала, шедшего к нам через книги, подобные «Звез­де Пресветлой» или «Великому Зерцалу». Русская демонология не изображала так натуралистично беса и бесовских козней, как это сделала повесть о Соломонии '.

Совмещение черт агиографического стиля и романической ин­триги, характерное для повести о Савве Грудцыне, обнаруживает­ся и в повестях о начале Москвы. Эти повести в конечном счёте восходят, как к первоисточнику, к церковно-житийному рассказу об убийстве Андрея Боголюбского, вошедшему под 1175 г. в Ипать­евскую летопись. Рассказ этот был переработан в начале XVI в., и в нём были особенно сгущены краски при описании убийц Анд­рея — Кучковичей. Следующей переработке он подвергся в середи­не XVI в., при включении его в «Степенную книгу», где отрица­тельная характеристика убийц получила дальнейшее усиление. Ещё одну переделку рассказа находим в Никоновском своде. Вско­ре повесть об убийстве Андрея Боголюбского, пройдя ряд переде­лок, оказалась связанной с преданиями об основании Москвы, которая в древних летописях называлась Кучковом. Специально исследовавший повести о начале Москвы С. К. Шамбинаго ² разли­чает три их вида: 1) хронографическую повесть, 2) новеллу, 3) сказку.

Первая, встречающаяся в исторических сборниках и заклю­чающая в себе хронологические даты, начинается со вступления, в котором повторяется формула старца Филофея о Москве — тре­тьем Риме. Как первый и второй Рим (Константинополь), Москва была построена на крови. Её основал великий князь Юрий Влади­мирович на месте, где были сёла богатого боярина Степана Ивано­вича Кучки, которого Юрий убил за то, что тот не оказал ему по­добающей чести. Двух красивых его сыновей и красавицу-дочь Улиту он отослал во Владимир к сыну Андрею, женившемуся на Улите. Не получая отклика на свои плотские вожделения от аскета-мужа, она убивает его, вступив в заговор со своими братьями. Мо­тив убийства благочестивого мужа женой, одержимой телесной страстью, подсказан был здесь эпизодом из Хроники Манассии, в которой шла речь об убийстве царицей Феофанией императора Никифора Фоки, но объяснение убийства влечением царицы к со­пернику мужа, имеющееся у Манассии, отсутствует в хронографи­ческой повести; оно появится лишь в следующей редакции — но­велле.

Героем новеллы является московский князь Даниил Александ­рович, сын Александра Невского, княживший r Москве с 1272 по 1303 г. На него перенесены события, приурочивавшиеся лето писной и хронографической повестями к личности Андрея Боголюб ского, причём то, что о нём говорится в новелле, никак не связано с действительной биографией Даниила, который, кстати сказать, именуется здесь князем суздальским. Единственно, что могло подать повод к такому перенесению, — это ранняя скоропостижная смерть Даниила Александровича. Личность его как родоначальника мос­ковских князей была весьма популярна: он приобрёл себе репута­цию создателя могущества Московского государства. В XVI в. жи­тие его вошло в «Степенную книгу», а в 1652 г. праздновалось от­крытие его мощей, что, очевидно, и дало толчок для написания его тенденциозно-романической биографии. К этой биографии без дос­таточной внутренней связи прикрепилась легенда об основании Москвы братом Даниила Андреем Александровичем.

Повесть-новелла, написанная былинным складом, начинает свой рассказ с того, что на том месте, где позже основалась Москва, бы­ли сёла красные, хорошие у боярина Степана Ивановича Кучки. И у того боярина было двое сыновей, краше которых не было во всей Русской земле. Сведав об этом, князь Даниил Александрович суздальский потребовал у Кучки к своему двору его сыновей, угро­жая в случае отказа исполнить это требование — пойти на него вой­ной и пожечь его сёла. Из страха перед князем боярин отпустил к нему своих сыновей, которые князю очень полюбились; он стал их жаловать и одного произвёл в стольники, другого в чашники. Но, «по попущению дьяволову», полюбились юноши и даниловой жене княгине Улите Юрьевне; уязвил её враг рода человеческого блудною яростью, и вступила она с ними в любовную связь. После этого замыслили Кучковичи с княгиней, как бы извести князя Да­ниила. Зазвали они его на охоту и там пытались убить его, но Да­ниил ускакал от них на коне в чащу леса, а затем, сойдя с коня, побежал по берегу Оки и, добежав до перевоза, стал просить пере­возчика переправить его на другой берег, дав ему за это свой зо­лотой перстень. Но, взяв перстень, перевозчик отплыл от берега, оставив на нём князя. Тёмной осенней ночью князь побежал даль­ше по берегу Оки и, добежав до некоего сруба, где погребён был мертвец, укрылся в том срубе и заснул там до утра.

Выпустив Даниила из своих рук, Кучковичи запечалились, по­тому что боялись, что он убежит во Владимир к брату своему Ан­дрею Александровичу, который пойдёт на них со своим воинством и казнит их лютой смертью, а княгиню Улиту велит повесить на воротах или живой закопать в землю.

Но Улиту, как змею ядовитую, наполнил дьявол злой мыслью на её мужа, и, «распалившись сатанинским наваждением злой по­хоти», рассказала она своим любовникам, что есть у князя предан­ный ему пёс-выжлец, которого князь велел послать на поиски его в случае, если он будет убит или взят в плен в бою с татарами. Куч­ковичи берут с собой пса, и когда пёс радостно находит Даниила в срубе, они предают князя лютой смерти: мечами и копьями про­калывают ему рёбра, отсекают голову и в том же срубе скрывают его тело. Вернувшись в Суздаль, Кучковичи привезли окровавлен­ную одежду Даниила, отдали её княгине и стали жить с ней по-прежнему «в прелюбодеянии беззаконном».

Верный слуга убитого князя Давыд Тудермив, взяв малолетне­го сына Даниила, ускакал с ним во Владимир к князю Андрею Александровичу и рассказал обо всём, что произошло. Сжалился князь Андрей над братом своим, как князь Ярослав Владимирович над братьями своими Борисом и Глебом, и пошёл ратью на Кучко-вичей; они же, испугавшись, убежали к отцу своему боярину Сте­пану Ивановичу Кучке. Придя в Суздаль, князь Андрей велел княгиню Улиту казнить всякими муками и предал её лютой смер­ти. Вслед за тем он отправляется против боярина Кучки, присту­пом берёт его сёла и слободы красные, а самого его вместе с сы­новьями казнит всякими казнями лютыми. Сёла и слободы Кучки полюбились Андрею, и «вложил бог в сердце» ему построить на том месте город, и так заложен был город Москва, в котором Анд­рей начал жить, посадив в Суздале и во Владимире сына своего Георгия. По смерти же Андрея стал княжить в Москве его племян­ник, сын убитого Кучковичами Даниила Иван Даниилович. По­весть заканчивается сообщением о приходе в Москву митрополита Петра, который предрёк Москве всемирную славу и будущее все­мирное могущество.

Как нетрудно видеть, и в этой повести фигурирует традицион­ная «злая жена», обольстительница. Кое в чём повесть о начале Москвы сближается с повестью о Бове-королевиче, которая, быть может, некоторыми подробностями оказала на неё влияние. Что же касается мотива построения города «на крови», то он принадлежит к числу очень распространённых. Он присутствует в легендах о соз­дании Рима, Константинополя и других городов.

Наконец, повесть-сказка ещё дальше отходит от истории, чем новелла. Во всех почти её списках Даниил Александрович заменён вымышленным Даниилом Ивановичем. Романическая интрига в ней отсутствует. Судя по этому, а также по тому, что здесь больше, чем об основании Москвы, говорится об основании Даниилом Ива­новичем Крутицкого архиерейского дома, автором сказки был ка­кой-то церковник ².

Сочетание церковных мотивов с романической интригой своеоб­разно и по-новому выступает в художественно незаурядной пове­сти об основании тверского Отроча монастыря, возникновение ко­торой нужно отнести ко второй половине XVII в. В ней рассказы­вается о том, что любимый отрок тверского князя Ярослава Ярославича Григорий, посланный для собирания податей, приходит в село Едимоново и останавливается у пономаря Афанасия, у кото­рого была дочь необыкновенной красоты, по имени Ксения. Увидев её, Григорий воспылал к ней любовью и, задумав жениться на ней, стал просить отца отдать за него дочь. Получив согласие от отца и от девушки, он, после того как окончил порученное ему дело, вер­нулся в Тверь и стал просить князя разрешить ему жениться на дочери пономаря. Князь сначала отговаривает Григория от этого шага, рекомендуя ему жениться на знатной и богатой девушке, но в конце концов, уступая настойчивым просьбам своего отрока, даёт согласие на женитьбу на Ксении. В ту же ночь князь видит сон, будто он на охоте и его любимый сокол поймал и принёс ему голу­бицу, «красотою зело сияющу паче злата». Под влиянием этого сна князь Ярослав Ярославич собирается на охоту и велит взять с со­бой всех соколов. Между тем, приближаясь к дому невесты, Григо­рий шлёт к ней вестника с просьбой готовиться к венчанию, но не­веста, в предвидении будущего, просит подождать и говорит своим родителям, что сват уже приехал, жених же, который тешится теперь в поле, скоро прибудет. Не торопится с венчанием Ксения и тогда, когда к ней на двор приезжает Григорий, не дождавшийся от неё вестей. В то же время, продолжая охоту и находясь уже вблизи от Едимонова, князь увидел на Волге стадо лебедей и велел пустить на них ястребов и соколов и в том числе своего любимого сокола, который полетел к селу и привёл князя ко двору Ксении. Невеста идёт князю навстречу, называет его своим женихом, а Григорию велит уйти из дому, говоря: «Изыди ты от мене и даждь место князю своему: он бо тебе больше и жених мой, а ты был сват мой». Сам князь, увидев девушку «зело прекрасную, аки бо лучам от лица ея сияющим», возгорелся к ней сердцем и прика­зал Григорию удалиться и искать себе другую невесту. Григорий в большой печали ушёл, а князь вместе с Ксенией пошли в церковь и там обвенчались. Не зная, что сталось теперь с его любимым от­роком, Ярослав Ярославич очень взволновался, боясь, как бы он не стал причиной смерти огорчённого им верного слуги. А Григо­рий, переодевшись в крестьянское платье, водимый «божиим про­мыслом», пришёл на реку Тверцу, в пятнадцати верстах от города, и поселился там, устроив себе хижину и часовню. Вскоре после это­го явившаяся ему во сне богородица указала место, где должны быть построены церковь и монастырь, и предрекла будущую славу этого монастыря и раннюю смерть его основателя. При содействии князя воздвигнуты были деревянная церковь и монастырь, назван­ный Отрочьим, в котором Григорий постригся под именем Гурия. Прожив ещё недолго, он умер; в монастыре же была построена ка­менная церковь, и монастырю подарены были сёла, закреплённые за ним грамотами тверских князей.

Мотив женитьбы князя на девице из социальных «низов» уже знаком нам по повести о Петре и Февронии. С Февронией сбли­жается героиня нашей повести и своей мудростью, и даром пред­видения, и благочестием. О ней в одном из списков сказано: «Бя-ше бо девица сия благочестива и кротка, смиренна и весела, и ра­зум имея велий зело, и хождаше во всех заповедех господних». Но­востью в нашей повести является романическая её завязка, отсут­ствующая в повести о Петре и Февронии, а также мотив ухода в монастырь из-за несчастной любви. Это уже признак позднейшей эволюции повествовательного жанра. Следует отметить здесь и при­сутствие народно-песенной свадебной символики, сказавшейся в поэ­тической картине погони соколов за лебединой стаей и в добывании суженой при помощи сокола. В дальнейшем повесть подвергалась литературным обработкам у нескольких второстепенных наших пи-сателей XIX-XX вв.

Чтобы получить исчерпывающее представление о развитии у нас в XVII в.повествовательного жанра, необходимо упомянуть о дошедших до нас от этого времени первых записях народных бы­лин, именуемых в списках «повестями», «сказаниями», «гистория-ми». Как и в «Сказании о киевских богатырех», записыватели не придерживались точно традиционных былинных сюжетов, допуска­ли известные вольности в комбинации отдельных мотивов и таким образом в той или иной мере подвергали былинный материал лите­ратурной обработке. Не может быть сомнения в том, что эти запи­си-обработки имели место в большинстве случаев в той новой демо­кратической среде, которая больше всего сжилась с устно-поэтиче­ским творчеством '.

САТИРИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Сатира, пародия, юмористическая повестушка, осмеивающие в типических образах, часто с гротескным заострением, большей частью приказные порядки или всё то, что связано с церковным бытом, обнаруживают те же тенденции, которые были заложены и в развитии светской оригинальной повести XVII в. Элементы сатиры и юмора звучат и в повестях о хмеле, ещё больше — в пове­сти о Фроле Скобееве. Эмансипация демократических слоев Мос­ковской Руси XVII в., которые ходом исторического развития и классовой борьбы освобождались от власти старинных устоев и воззрений, естественно, способствовала развитию сатиры и паро­дии на то, чем держалась официальная Русь в лице её властвующих верхов и чем она эксплуатировала экономически и политически не­полноправные городские и деревенские массы².