Будни подземного рая

Ночью у меня разболелась обмороженная нога, да еще вдобавок золотая сетка совсем прогнулась, и я нижней частью тела стал ощущать холод мрамора, на котором стояла серебряная кровать. Проснувшись от всего этого, я решил обернуть больную ногу тигровой шкурой, лежавшей на рояле, и встал с постели. Но спросонок я позабыл, что постель стоит на возвышении, и загремел вниз по ступенькам. Хоть их было всего пять, но все же я набил шишку на лбу, а нога заболела еще больше. От боли я выругался такими словами, которые иногда употреблял в дни беспризорного детства. Ответом мне было глубокое подземное молчанье. Я включил две люстры, проковылял по холодным метлахским плиткам к роялю, взял шкуру и, не выключая света, лег на диван.

Но мне не спалось. Жуть стала забирать меня в этой роскошной огромной комнате, где стояла такая тишина. Тогда я снова встал и начал бродить по квартире, всюду включая свет. Затем прошел в ванную и открыл краны. Вода с шумом полилась в ванну и умывальник, и мне стало уже не так страшно.

Приняв все эти меры, я пошел в домашний изолятор. Это была небольшая, в восемь квадратных метров, комнатка, где стояла простая койка больничного типа. Остальную меблировку составляли большая плевательница, белый стул и белый медицинский шкафчик, полный всяких склянок. Здесь было как-то уютнее, и вскоре я уснул.

* * *

Утром кто-то тронул меня за плечо, и я открыл глаза. Передо мной стояла Лида.

— Уже утро, лентяй! — весело сказала она. — Мама зовет чай пить. Я еле нашла тебя. Что это за комната?

— Как что за комната? — ответил я. — Это домашний изолятор, На случай болезни. Если, например, ангина или коклюш.

— А что у тебя?

— Нет, я лично, если не считать ноги, ничем сейчас не болен, — пояснил я.

— Но раз уж я имею возможность пожить эти три недели как граф-миллионер, то я должен целиком войти в его быт. По-моему, у каждого нормального графа имеется свой персональный изолятор. Не станет же такой тип из-за каждой ангины ложиться в больницу с прочими рядовыми гражданами… А тебе, Лида, можно задать один вопрос? Скажи, почему у вас здесь никакой живности нет? Ты могла бы собаку завести какую угодно, здесь ведь не коммунальная квартира. Я бы на твоем месте завел здесь собак и кошек — жилплощади хватает и еда бесплатная.

— У нас звери не выживают, — с грустью в голосе ответила Лида. — Была кошка, да недолго жила. А раз я вороненка с воли принесла, но он тоже не выжил.

— С воли принесла? — переспросил я.

— Ну да, сверху. Из лесу.

— А ты часто выходишь наверх?

— Нет, я редко выхожу. Отец против этого. Я выхожу наверх только зимой, в метель. Метель заметает следы, и дороги к нам никто не найдет. Да и то каждый раз приходится уговаривать отца.

— А тебе не скучновато здесь, Лида?

— Скучновато, конечно, — неохотно ответила она. — Но сейчас, когда ты здесь, мне веселей… Ну, я пойду. Ты одевайся.

Она ушла легкой походкой, а я встал, умылся и пошел к хозяевам подземного рая пить чай.

После чая Лида позвала меня в свою комнату. Комната у нее была небольшая и без всякой роскоши. На стене висели портреты каких-то девчонок.

— Это мои школьные подруги, я с ними дружила, — объяснила Лида.

— А теперь ты встречаешься с ними?

— Нет, — вздохнула Лида и рассказала, что она жила у какой-то дальней родственницы на Васильевском острове и училась в школе на Двенадцатой линии, а когда окончила школу, отец забрал ее сюда, потому что у матери стало неважно со здоровьем. А подруги думают, что Лида теперь живет во Владивостоке.

— А в Ленинграде ты, значит, бываешь только в метель?

— Да, только в метель.

— А что ты там делаешь?

— Брожу по улицам, по набережным. Смотрю на людей…

— Одна?

— Одна. А почему ты это спросил?

— Так. Я подумал, что с тобой, может быть, кто-нибудь гуляет. Ну, ухаживает, одним словом.

— Нет, за мной никто не ухаживает. Ведь я так редко бываю там, наверху…

— А что ты здесь делаешь? Как проводишь культурный досуг?

— Я очень много читаю.

— А твой папаня и книги делает из ничего?

— Нет, книг он делать не может. Книги он постепенно перетащил сюда из города. Он вообще не может создавать ни книг, ни картин, ни музыки.

— Ясно. А чем он сейчас занят? Может, проектирует кое-что еще почище этого подземного дворца?

— Нет, он больше ничего не проектирует. Он говорит, что теперь ему довольно сознания, что он может построить что угодно.

— Лида, а ты зайди ко мне на Лиговку, когда будешь в городе. Вместе погуляем по улицам, в кино сходим.

— Обязательно зайду, — ответила она. — В первую же вьюгу отпрошусь из дому и зайду. Это будет так интересно!.. Дай мне твой адрес. Вот тебе записная книжка, запиши его своей рукой.

Затем я стал рассказывать Лиде о себе, о том, как был беспризорным, как попал в детдом, как жил в нем. Рассказал я и о своем друге Гоше и его таланте. Девушка слушала очень внимательно, но многое ей было непонятно и Мне приходилось объяснять ей самые простые вещи.

Поведал я своей новой знакомой и о Тосе Табуретке. Чтобы поднять себе цену, я соврал, что Тося меня безумно любит и согласна на брак со мной в любое время, так что все зависит Только от меня… Ах, зачем я сказал это! Вся моя жизнь могла пойти по иному курсу, если бы не эта ненужная ложь.

Через два дня в подземном раю праздновали день рождения Елизаветы Петровны. Я тоже был приглашен. На этот раз на столе стояли разные роскошные блюда и бутылки с дорогими винами. Но пили все очень мало, — кроме меня, пожалуй. Я приналег на какое-то очень вкусное вино с иностранной наклейкой и захмелел. Однако никакого хулиганства с моей стороны допущено не было.

После кофе с пирожными Елизавета Петровна села за пианино и стала играть какую-то серьезную музыку, но затем, видя, что до меня это не очень-то доходит, тактично завела патефон и слушали «Ах, эти черные глаза», «Стаканчики граненые», «У самовара я и моя Маша» и другие хорошие пластинки. Потом Лида, по моей личной просьбе, исполнила на пианино «Рамону», а затем Елизавета Петровна спросила, не пою ли я. Я ответил, что таланта у меня нет, но что я знаю довольно много песен.

— Спойте нам что-нибудь эмоциональное, — попросила Елизавета Петровна.

Что такое «эмоциональное», я в те годы, по своей тогдашней малообразованности, точно не знал.

— Я исполню вам «Гоп со смыком», — заявил я. — А еще из эмоционального я знаю «Ударили Сеню кастетом по умной его голове» и «Сижу один я за решеткой».

— Просим! Просим! — воскликнули все, и я с чувством исполнил вышеупомянутые песни и в первый и последний раз в своей жизни был вознагражден аплодисментами. Только Лида не хлопала, ей видимо, мое исполнение не очень понравилось. Я не обиделся. Я подумал: «Эх, нет здесь моего друга Гоши с его театральным талантом!» И мне стало грустно, захотелось домой, на родную Лиговку. Но я взглянул на Лиду — и утешился. Не видел я никогда такой красивой и симпатичной девушки!

Вскоре праздничный вечер пришел к концу. Мне пора было идти к себе на графско-миллионерскую квартиру. С веселым головокружением добрался я до ее дверей, однако, когда вошел в переднюю, где возвышалось чучело медведя, и когда заглянул в комнату, где ждала меня серебряная кровать на мраморном подножье, мне опять стало жутковато и весь хмель вылетел из головы. Я снова зажег всюду свет, пустил всюду, где мог, воду, чтобы она шумела, и опять направился спать в комнатку-изолятор. Здесь я, чтобы не так страшно было, накрылся одеялом с головой и кое-как заснул.

* * *

Утром опять кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнул от страха и побоялся высунуть голову из-под одеяла. Но тут я услыхал Лидии голос, и у меня отлегло от сердца.

— Чего ты прячешься! — засмеялась она. — Иди чай пить!.. И прими мой подарок. Эти часы по моему заказу сотворил отец, и я дарю их тебе.

И с этими словами она надела новые золотые часы мне на запястье и сама застегнула мой старый ремешок. — А почему это у тебя всюду горит свет и всюду вода льется? — спросила она вдруг. — Интересно, зачем ты это делаешь?

— Знаешь, Лида, голубка, мне здесь страшновато, — признался я. — Не думай, что я такой уж трус. Когда я беспризорником был, я где только не ночевал, в склепах даже несколько раз спал, но такого страха у меня не было. А здесь меня прямо цыганский пот прошибает.

— Знаешь, что, Вася, — сказала вдруг Лида, — я буду приходить сюда ночевать. Ты будешь спать в одной комнате, а я в другой. Ты будешь знать, что я близко, и тебе не будет страшно.

— Детка безумная, ты с луны, что ли, свалилась, — засмеялся я. — Неужели ты думаешь, что твои родители пустят тебя сюда ночевать! Ведь они черт знает что подумают… Хотя я, конечно, даю слово, что ничего лишнего себе не позволю. Но ты сама разве не боишься ночевать в одной комнате со мной? Ты ведь меня мало знаешь. А вдруг я какой-нибудь негодяй и чубаровец?!

— Нет, я тебе верю, — серьезным голосом сказала Лида.

— Ну, раз веришь, мне крыть нечем. Но только папаша с мамашей тебя все равно сюда не пустят.

Однако, как это ни странно, она сумела уговорить родителей и в следующую ночь действительно пришла со своей подушкой, простыней и одеялом. Она расположилась в большой комнате на диване: ведь кровать, по случаю слабости золотой сетки, для спанья не годилась. Я же по-прежнему спал в изоляторе. Сознание, что Лида находится близко, отгоняло мой страх, и теперь я мог засыпать спокойно. К девушке я, конечно, не приставал, так как всегда держал свое слово. К тому же у меня к ней возникли очень серьезные намерения. А бывшая моя любовь к Тосе Табуретке развеялась как дым.