Память и истина

То, что науке свойственно развиваться - общеизвестно, но как она развивается, ясно далеко не всем. Обыватель, без профессиональной подготовки, полагает, что основой знания является его личная память: чем больше он запомнил, тем он ученее. А так ли это? Никто не запомнит всего, что он в жизни видел. Это невозможно, не нужно, и даже вредно, так как в поле зрения наблюдателя попадаются объекты важные и мелкие, приятные и досадные, воспринятые правильно или искаженно, сохранившиеся полно или отрывочно Все это неизбежно мешает построить адекватную картину происходившего и оставляет, после процесса воспоминания, только впечатление, а отнюдь не знание.

Но это еще не самая большая беда Наблюдатель всегда видит реальные вещи - феномены, но не соотношения между ними, он наблюдает элементы систем, а не системные связи, которые, как известно, составляют основу любого феномена, особенно при быстром его изменении Так, мы считаем горы вечными, потому что геологические процессы относительно человеческой жизни идут медленно, а жизнь насекомых эфемерной, но в обоих случаях мы неправы. Любая системная целостность развивается во времени, и нет ничего неизменного, хотя личная память фиксирует только моменты, -создавая аберрацию их стабильности. А это создает заведомую ошибку. Значит, только помнить мало. Надо еще думать!

Но бывает хуже: запоминается не наблюденный факт, а свое ошибочное восприятие. Иными словами: не то, что было, а то, что показалось. И нет способов проверки, кроме одного: приемов исторической критики. А это скорее антипамять, однако она дает неплохие результаты, помогая отделить достоверную информацию от сомнительной и заведомо ложной. В древности искусством проверки не обладали; аутентичный текст принимали на веру. Так и родились мифы об Атлантиде, Шамбале, амазонках, морских змеях и, как ни странно, о народах нашей страны.

Беды, порожденные мифами, т.е. предвзятыми мнениями и переходящими ошибками, неисчислимы. Одна из главных заслуг Науки в ее способности вскрывать застарелые предубеждения, никогда не доказанные и как будто не требующие доказательств. Это значит, что Наука уничтожает ошибки Памяти, а когда она не в силах это осуществить, то торжествует Ложь и течет кровь.

Каждого русского человека, знакомого с историей международных отношений за последние триста лет, неизменно приводило в изумление то отношение к России, которое в странах Западной Европы считалось вполне естественным и даже единственно возможным: недоброжелательное и несколько пренебрежительное. Ведь даже в Париже, в школе восточных языков, фигурировал русский, и выражение " поскреби русского и найдешь татарина" было как бы не требующим доказательств. А отношение к " татарам", под которыми подразумевались все кочевники Великой степи, было почему-то отрицательным. Их не то чтобы не уважали, но ставили ниже китайцев, индусов и арабов, не задаваясь даже вопросом: а за что им такая немилость? И это отношение распространялось на русских, причем очень давно: со времен Ивана Грозного и Алексея Михайловича.

Конечно, такое настроение ведущих социальных слоев Западной Европы было несправедливым, научно необоснованным и попросту предвзятым, но сам этот факт был в аспекте мировой политики отнюдь не безразличен. Давление общественного мнения на решения правительств всегда имеет значение, даже если это " мнение" глубоко ошибочно. Еще Пушкин посвятил два стихотворения опровержению той странной антипатии, которую проявили " клеветники России" в 1830 г. во время польского восстания. Но ведь и до этого, при освобождении Украины в 1648 г. или во время Ливонской войны XVI в. было то же самое. Очевидно, это не случайно. У такого стойкого заблуждения должны быть глубокие причины.

Однако поиск корней " черной легенды" о неполноценности русских и " татар" увел бы нас далеко в сторону от главного сюжета нашего исследования. Отметим другое, весьма характерное с точки зрения этнологии: неявное отождествление в глазах не только средневековых западноевропейцев, но и китайцев - народов России и Монголии, сливавшихся для них в нечто целое, хотя раздробленное и неосязаемое. Иными словами, категория " суперэтнос" была для средневекового наблюдателя не абстракцией, а очевидностью. Следует добавить, чтобы не погрешить против истины, что и в мусульманских странах родство тюрок и славян представлялось не требующим доказательств. Так считал, в частности, и величайший историко-географ из Туниса -автор первой этнологической концепции - ибн-Хальдун [440]. А раз так, то естественно задаться вопросом: что же сближало степных и оседлых предков нашей страны еще задолго до добровольного вхождения " под власть белого царя" калмыков и казахов и что делало для них одинаково чуждыми " Поднебесную" и католическую Европу - цивилизованный мир. Может быть, эта близость - продукт воображения иноземцев, а может быть, - закономерная и устойчивая взаимная симпатия двух суперэтносов? Без этнологии, видимо, не обойтись.