Октября. С Машей помирились, она осталась жить во флигеле Ясной Поляны, и я очень этому рада

С Машей помирились, она осталась жить во флигеле Ясной Поляны, и я очень этому рада. Все опять мирно и хорошо. Пережила тяжелое время болезни Л. Н. У него от 11 до 22 октября болела сильно печень, и мы все жили под угрозой, что сделается желчная колика очень сильная; но, слава богу, этого не случилось. Его доктор Никитин очень разумно лечил, делал ванну, клистиры, горячее на живот, и со вчерашнего дня гораздо лучше.

Еще больше я испугалась, что у Доры в Петербурге сделался нефрит. Но и ей лучше.

Осень невыносимо грязная, холодная и сырая. Сегодня шел снег.

Лев Николаевич кончил " Хаджи-Мурата", сегодня мы его читали: строго-эпический характер выдержан очень хорошо, много художественного, но мало трогает. Впрочем, прочли только половину, завтра дочитаем.

Убирала и вписывала с Абрикосовым книги в каталоги. Очень устала.

Ноября

Все бы хорошо, если б не нездоровье Льва Николаевича. Сегодня такой у него слабый голос, и весь он особенно угнетен нынче. Болезнь печени, начавшаяся с 11 октября, и то ухудшаясь, то улучшаясь, продолжается и не проходит. Сегодня мне особенно тревожно и грустно. Такой он старенький, дряхлый и жалкий -- этот великий и столь любимый мною человек.

Очень морозно, ночью было 15 градусов мороза, почти без снега. Девочки -- Саша и Наташа Оболенская и их маленькие ученицы расчищали каток, катались на коньках. Тут же были два молодых врача: наш Никитин и приезжий Аршеневский. Яркое солнце, голубое небо... Не хотелось ни кататься, ни что-либо делать, все мучаюсь болезнью Льва Николаевича.

Шла домой вверх по проспекту, и вдруг ясно представилось мне далекое прошлое, когда по этой же самой аллее, возвращаясь с катка, на одной руке на гору несла ребенка, отворачивая его от ветра и прикрывая ротик, другой везла салазки с другим ребенком, и впереди и сзади шли веселые, румяные, оживленные дети, и так полна была жизнь, и как я их страстно любила... А навстречу нам шел Лев Николаевич, тоже веселый, бодрый, опоздавший на каток.

Где теперь эти маленькие, с любовью выхоженные дети? Где этот силач -- веселый, бодрый Левочка? Где я, такая, какой я была тогда? Грустно на старом пепелище отжитой счастливой жизни! И если б я чувствовала себя старой, мне было бы легче. Но та же энергия, то же здоровье, та же мучительная впечатлительность, которая глубокими бороздами врезывает в мои воспоминания все периоды пережитой и переживаемой жизни. -- Только бы получше жить, поменьше накоплять _в_и_н_о_в_а_т_о_с_т_и_ перед всеми людьми, тем более перед близкими.

Ноября

Живем изо дня однообразно, тихо. Не жизнь забирает и _з_а_с_т_а_в_л_я_е_т_ быть деятельной, а нужно ее чем-нибудь _з_а_н_и_м_а_т_ь, заполнять. Прежде ее на непосредственное, нужное дело недоставало. Как все переменилось! Деревенской жизнью и настроением руководит значительно погода. Вчера светило солнце, и мы все были оживленны, катались на коньках, и я с девочками -- Сашей, Наташей Оболенской и их ученицами бодро каталась на коньках. Еще с азартом катался П. А. Буланже, и его преувеличенный восторг и движения слабого физически, но энергического человека, и его спина -- все это возбуждало во мне какую-то брезгливость. Я вообще не люблю мужчин, они все мне всегда были физически чужды и противны, и долго надо мне любить в человеке его душу и талант, чтоб он стал мне дорог и чтоб я всячески полюбила его. Таких во всей моей пятидесятивосьмилетней жизни было три, из коих, конечно, главным был мой муж.

Но и он!.. Сегодня по поводу романа Paul Marguerite зашла речь о разводе. Лев Николаевич говорит, что " зачем французам развод, они и так не стесняются в брачной жизни". Я говорю, что развод иногда необходим, и привожу пример Л. А. Голицыной, которую муж бросил для танцовщицы через три недели после свадьбы и с цинизмом сказал ей, что он _ж_е_н_и_л_с_я, чтоб ее иметь, как любовницу, так как иначе он не мог бы ее получить.

Лев Николаевич на это сказал, что, стало быть, брак есть церковная печать на прелюбодеяние. -- Я возразила, что только у дурных людей. Он неприятно начал спорить, что у _в_с_е_х. А что же настоящее? -- На это Л. Н. сказал: " Как взял женщину в первый раз и сошелся с ней -- то и брак".

И мне так вдруг тяжело уяснился и наш брак с точки зрения Льва Николаевича. Это голое, ничем не скрашенное, ни к чему не обязывающее половое соединение мужчины и женщины -- это Л. Н. называет браком, и для него безразлично, помимо этого общения -- кто та, с которой он сошелся.

И когда Лев Николаевич начал говорить, что брак должен быть один, с первой женщиной, с которой пал, -- мне стало досадно.

Идет снег, кажется, установится путь. Просматривала корректуру " Казаков". Как хорошо написана эта повесть, какое уменье, какой талант. Насколько гениальный человек лучше в своих творениях, чем в жизни!

Теперь Лев Николаевич пишет статью " К духовенству". Я еще ее не читала, но сегодня он ее кончил и посылает в Англию Черткову. Сейчас он играет в винт с докторами и Оболенскими: Машей и Колей.

Ноября

Чувствую все большее и большее одиночество среди своей, оставшейся около меня, семьи. Сегодня вернулась из Москвы, и вечером Л. Н. читал приехавшему из Крыма доктору Елпатьевскому свою легенду о дьяволах, только что сочиненную и написанную им.

Это сочинение пропитано истинно дьявольским духом отрицания, злобы, глумления над всем на свете, начиная с церкви. Те же якобы христианские мысли, которые Л. Н. вкладывает в эти отрицательные разговоры чертей, облечены в такие грубые, циничные формы, что во мне от этого чтения поднялось болезненное негодование; меня всю бросило в жар, мне хотелось кричать, плакать, хотелось протянуть перед собой руки, защищаясь от дьявольского наваждения.

И я горячо, с волнением высказала свое негодование. Если мысли, вложенные в эту легенду, справедливы, то к чему нужно было нарядиться в дьяволов, с ушами, хвостами и черными телами? Не лучше ли семидесятипятилетнему старцу, к которому прислушивается весь мир, говорить словами апостола Иоанна, который в дряхлом состоянии, не будучи в силах говорить, твердил одно: " Дети, любите друг друга! " Сократу, Марку Аврелию, Платону, Эпиктету -- не нужно было привязывать уши и хвосты чертей, чтоб изрекать свои истины. А, может быть, современному человечеству, которому так умеет потрафлять Л. Н., этого и нужно.

А дети -- Саша, еще неразумная, и Машa, мне чуждая -- вторили адским смехом злорадствующему смеху их отца, когда он кончил читать свою чертовскую легенду, а мне хотелось рыдать. -- Стоило оставаться жить для _т_а_к_о_й_ работы! Дай бог, чтобы не она была последняя; дай бог смягчиться его сердцу!