Сентября. Всецело отдалась хозяйству

Всецело отдалась хозяйству. Но это для меня возможно только потому, что сопряжено с постоянным общением с природой и любованием ею. В природу включаю работающий народ. Сегодня ходила в яблочные сады; там сорок человек считают мох, обрезают сушь, а главное, мажут стволы составом из глины, известки и коровьего навоза. Какая красота эти пестрые фигуры девушек на зеленом фоне еще свежей травы, это голубое небо, желтые и красные и бурые деревья! Я долго любовалась одной яблоней -- опортовых яблок. Таких переливов красок нежно-желтого, розового и светло-зеленого цвета трудно было бы воспроизвесть, и вся фигура яблони прелестна.

Потом ходила смотреть, как делают плотину и спуск на нижнем пруду.

В саду нарвала еще букет Льву Николаевичу, но ему ничего и никого не стало нужно. Болезнь ли, усадившая его дома и сильно повлиявшая на него, старость ли, или эта стена его толстовцев, а главное Черткова, почти поселившегося в нашем доме и не оставляющего Льва Николаевича почти никогда одного, -- не знаю что, но он стал не только чужд, но даже недобр со мною, да и со всеми. Вчера получено было письмо от его сестры, Марии Николаевны, прекрасное, полное чувства письмо, -- Л. Н. его и не прочел.

" Круг чтения" опять весь перечеркнут, переделан, все переправлено, и бедная Саша все должна опять переписывать на машинке. Хорошо, что я ей взяла на помощь Варвару Михайловну, а то она совсем надорвала бы и нервы и глаза.

Переписываю каталоги библиотеки, а то они все разорвались. Работа и скучная, и трудная, но необходимая. Перешиваю зимние платья. Очень скучаю, но не пишу свою " Жизнь" и не занимаюсь никаким искусством. Как часто хочется поиграть; но два рояля стоят в зале, а там никогда нельзя играть... Или едят там, или Лев Николаевич занимается, или спит...

Все это время читала на всех языках статьи о Л. Н., о нас. Никто его не знает и не понимает; самую суть его характера и ума знаю лучше других я. Но что ни пиши, мне не поверят. Л. Н. человек огромного ума и таланта, человек с воображением и чувствительностью, чуткостью необычайными, но он человек без сердца и доброты настоящей. Доброта его _п_р_и_н_ц_и_п_и_а_л_ь_н_а_я, но не _н_е_п_о_с_р_е_д_с_т_в_е_н_н_а_я.

Дивная погода. Яркое солнце, 11 градусов тепла в тени, лист не облетел, и ярко-желтые березы на голубом небе, прямо перед нашими окнами, поражают своей окраской.

На душе уныло, одиноко, никто меня не любит. Видно, недостойна. Во мне много страстности, непосредственной жалости к людям, -- но тоже мало доброты. Лучшее, что во мне есть -- это чувство долга и материнства.

Был у нас третьего дня бывший революционер Н. А. Морозов, просидевший сначала в Шлиссельбургской, потом Петропавловской крепости двадцать восемь лет. Все хотелось послушать от него о его психологическом состоянии во время сиденья. А он больше рассказывал, как нарочно морили плохой едой, от которой делалась цынга. Цынгу лечили, потом опять морили голодом и дурной пищей, так что из одиннадцати посаженных одновременно в крепость остались живы и отбыли срок трое, а восемь человек умерло.

Морозов еще свежий на вид, женился в прошлом году. Говор его какой-то глухой. Сам жизнерадостный и весь поглощенный интересом к астрономии. Уже он написал и напечатал книгу об Апокалипсисе, и все его работы состоят в том, чтобы найти связь старых священных писаний с астрономией.

Приезжал Морозов с старушкой, своей старой приятельницей Лебедевой, и пробыли они один вечер.