Доктор филологических наук

О СОСТОЯНИИ РУССКОГО ЯЗЫКА

Материалы почтовой дискуссии

В 1991 году в Москве состоялась конференция «Русский язык и совре­менность. Проблемы и перспективы развития русистики» (см. Русская речь. 1992. № 1). В процессе подготовки этой конференции членом-коррес­пондентом РАН, директором Института русского языка РАН Ю. Н. Карауловым была организована почтовая дискуссия «О состоянии русского языка». Публикуя материалы этой дискуссии (в этом и последующих номерах), мы рассчитываем на то, что наши читатели в высказываниях видных уче­ных-русистов получат ответы на многие интересующие их вопросы.

Ю. Н. Караулов,

Член-корреспондент РАН

I.

В наше перестроечно-смутное время, когда состояние экономики страны, состояние окружающей человека среды, состояние его души да и физиологическое его состояние оцениваются как деградирующие, как пришедшие к упадку, как требующие решительного вмешательства с целью приведения их соответственно - к регулируемому рынку, к эколо­гически чистому виду, нравственному возрождению и физическому оздоровлению; в это безжалостное к человеку, но все-таки прекрасное (пото­му что мы с вами в нем живем) время часто слышатся сетования по поводу плохого состояния («упадка», «оскудения», «обеднения» и даже «вырождения») русского языка.

Итак, вопрос первый: считаете ли Вы, что нынешнее «состояние рус­ского языка» внушает такую же тревогу, как и перечисленные вначале другие «состояния», и так же требует решительного вмешательства?

II.

Какое содержание вкладываете Вы в сочетание «состояние русского языка»?

Свойственно ли Вам употреблять такое сочетание?

Не кажется ли Вам, что уже само это сочетание, подразумевая организмическую метафору (ср. «состояние больного»), с неизбежностью вы­зывает эпитеты отрицательной оценки: плохое, тяжелое, внушающее бес­покойство, слабое, некудышное и т. п.? [48]

III.

Как известно, есть три наиболее распространенных, тотальных, я бы сказал, метафоры языка - естественно-биологическая, социально-игровая и социально-инструментальная.

1) Если развернуть первую из них, то язык предстанет в виде «дре­ва», невидимые «корни» которого уходят в дописьменную пору истории народа и на уровне этимологии смыкаются с «корнями» родственных язы­ков. «Ствол» символизирует поддающуюся реконструкции по письменным памятникам эволюцию языка, где макроизменения в его структуре отло­жились в виде древесных колец, формы и характера коры или узора на ней и т. п. Ветви же и крона отражают современные формы и способы бытования языка (устная диалектная речь, разговорный литературный язык, язык художественной литературы, научно-технический язык, поли­тический язык...), и сомасштабные человеку микроизменения в нем могут выражаться в колебании ветвей, шелесте и движении листьев, их окраске и т. п. Древесная метафора языка при некоторой ее неуклюжести и ста­ромодности хороша тем, что навевает мысли о цикличности существования языка, о цикличности его состояний, когда пора цветения и роста череду­ется с порой зрелости, а потом увядания и замирания жизни...

Какую же пору переживает наш язык сейчас и переживал в неда­леком прошлом, каким представляется Вам его завтра?

2) Соссюровская «шахматная» метафора языка акцентирует внимание на правилах игры, свойствах «фигур», искусстве участников и ограничен­ности (8X8) «поля». Если опереться на нее, то вопросы о «состоянии» рус­ского языка должны выглядеть так: что случилось с языком сегодня:

- мы потеряли много фигур и пешек, и игра не может быть полно­ценной?

- мы забыли правила и разучились «делать нужные ходы»?

- поле «игры» вдруг сузилось и теперь невозможно использовать все фигуры, либо наоборот, как предлагал когда-то М. Ботвинник, поле расширили до размеров 15X15, что вызвало растерянность партнеров?

- или...? и т. д.

3) Наконец, социально-инструментальный взгляд на язык совсем как будто превращает его в орудие, — орудие, изобретенное человеком, цели­ком ему подвластное, поддающееся разного рода манипулированию с ним, - особенно, если такой взгляд опирается на модную теперь «компьютерную метафору языка». Условия ее появления внутри науки о языке были подготовлены книгами Н. Хомского, а суть метафоры сводится к следую­щему: язык представляется состоящим из двух рядов разнородных яв­лений - элементов или единиц (слов, фонем, слогов, морфем, дифферен­циальных признаков, предложений, элементарных смыслов...) и систем продукции, то есть правил получения единиц одного уровня из еди­ниц другого, правил их комбинирования и сополагания и т. п. Вспомним также идею Л. В. Щербы о принципиальной противопоставленности в [49] языке словаря (единиц) и грамматики (правил). Аналогичным образом элементы (символы) и правила (алгоритмы и программы) составляют два ряда феноменов в компьютерной технология, в процессах оперирова­ния данными на ЭВМ, в результате которых тоже проявляются некоторые «тексты».

Теперь, если с нашими вопросами о состоянии русского языка обра­титься к его компьютерной метафоре, то недовольство этим состоянием, его негативные оценки могут быть вызваны:

- простым сокращением числа элементов (единиц)?

- ухудшением качества и ограничением количества наиболее часто используемых из них?

- упрощением и недоброкачественностью систем продукции, то есть правил («испортилась» грамматика? не используются ее потенции, целые грамматические зоны, наборы правил не находят применения, а преоб­ладающими оказываются правила, подходящие не для всех сфер или не для всех элементов?);

- т. п.?

IV.

Но оставим в стороне метафоры. Мы — языковеды — и без них способ­ны договориться о том, что мы вкладываем в понятие «язык» и в поня­тие «состояние». Когда мы говорим «русский язык», то имеем в виду:

- либо всю совокупность текстов на нем, все написанные книги, статьи и т. п., все произносимые речи, отдельные звуки, слова, реплики, в том числе только что купленную газету и базу данных по русской раз­говорной речи в Машинном фонде русского языка...;

- либо сделанные специалистами научные описания строя русского языка, его словарного состава, особенностей его функционирования в раз­ных стилистических условиях и т. п., иными словами, очень сжатое, эко­номное представление его потенций в словарях, грамматиках и учебниках;

- либо, наконец, не то и не другое, а нечто неуловимое, существую­щее однако в голове каждого носителя в виде способности, умения строить и понимать предложения и тексты на русском языке, причем такие, ко­торые никогда ранее не были этим носителем произведены или услы­шаны.

Итак, в науке есть только три способа репрезентации языка: язык - как совокупность текстов, язык - как структура (в конечном сче­те тоже сводимая к совокупности, но уже единиц и правил) и язык как способность. Чем мы не удовлетворены, говоря о состоянии русского языка - текстами на нем, структурой и ее описаниями или компетенцией носителей, их умением на основе знания языкового строя производить тексты? [50]

V.

Тем не менее, несмотря на наше недовольство, русский язык живет повседневно вместе с народом и успешно функционирует сегодня, как и много столетий подряд, обслуживая мысль и чувство отдельного че­ловека, то есть внутри личности, и интересы всего общества. Правда, этот «внутренний» язык, внутренняя речь «для себя» не всегда согласу­ется, не всегда совпадает с речью внешней, речью «для других», и такой затяжной в нашей жизни конфликт «думания про одно», а «говорения про другое» не пошел на пользу ни личности, ни языку. Ведь для одних гласность сегодня — это только языковая проблема, это всего лишь воз­можность привести в соответствие внешнюю речь своей внутренней речи при сохранении неизменными идейных, этических, эстетических позиций и целей, своего видения мира и своего места в нем. Тогда как для других гласность означает полное разрушение, ломку сложившейся и устояв­шейся картины мира, смену жизненных установок, ценностей и мотивов, то есть заставляет выходить далеко за рамки собственно языка, хотя восприниматься это все может тоже как «состояние русского языка».

Так, может быть, наша обеспокоенность, наша неудовлетворенность «состоянием русского языка» вызвана вовсе не тем, как мы говорим (то есть состоянием в обществе культуры речи в узком смысле термина), а тем, что мы говорим, то есть состоянием Культуры (с большой буквы)?

Ю. Д. Апресян,

доктор филологических наук

Когда говорят о деградации языка, имеют в виду, конечно, не сам язык, а падение речевой культуры. Уровень речевой культуры общества определяется относительным весом различных типов владения языком.

I. Высокое искусство слова. Оно представлено в первоклассной художественной литературе. Здесь - неиссякаемый источник реального обо­гащения языка (ср. знаменитое высказывание Пушкина о стихах «Горя от ума»).

II. Хорошее ремесленное владение языком. Оно представлено в хо­рошей журналистике или профессионально выполненных, но зализанных переводах иностранной художественной литературы. Здесь - источник по­полнения языка добротными штампами.

III. Интеллигентное владение языком - тот самый литературный язык, который Шахматов называл языком узкого круга образованных лиц. Здесь - необходимое для блага всякого языка консервативное начало.

IV. Полуобразованное владение языком, соединенное с плохим вла­дением мыслью и логикой. Оно определяется, с одной стороны, родовой привязанностью к идеологическим штампам и просторечию, а с другой – [51] комплексом речевой неполноценности. Комплекс приводит к беспомощной имитации культурной речи. Этот тип владения языком, высмеянный еще Салтыковым-Щедриным, представляет собой самое разрушительное нача­ло, поскольку состоит из химер - синтаксических, лексических, семантиче­ских и даже морфологических.

V. Городское просторечие, молодежные жаргоны, язык приблатненных слоев общества. В нем есть и деструктивное начало (особенно в аме­риканизированном молодежном сленге), и здоровые элементы, которые, пользуясь именно этими элементами, можно было бы назвать «крутой» образностью.

Бедственное состояние нашей нынешней речевой культуры («распад языка», сопровождающий распад экономики, экологии, нравственности) определяется несколькими факторами:

а) в результате семидесяти лет идеологического насилия над куль­турой было почти полностью элиминировано влияние на язык высокого искусства слова. Оставшиеся крохотные оазисы преемственной словесной культуры сейчас не в силах помешать всеобщему языковому одичанию;

б) кургузая гласность, так и не ставшая свободой слова, дала преи­мущество «образованщине» — неряшливому газетному репортажу, дрему­чим парламентариям, государственным «органчикам» всех рангов. Вынуж­денные в условиях гласности говорить спонтанно и абсолютно не способ­ные говорить спонтанно из-за недостатка мыслей и слов, они плодят языковые химеры, которые через радио, телевидение и газеты врываются в каждый дом;

в) подавление естественного взаимодействия нашей культуры с миро­вой привело к тому, что оно приобрело уродливую форму копирования или калькирования, которое в сфере языка породило безобразный феномен американизированного молодежного сленга, тоже продукта «образованщины».

Таким образом, падение языковой культуры определяется перераспределением роли различных факторов, определяющих ее состояние в каждый текущий момент эволюции литературного языка. Хотя второй и третий факторы сохранили свою стабилизирующую роль, речевая культура в целом перестала получать конструктивные импульсы от высокого искус­ства слова и пала жертвой разрушительного натиска «образованщины».

А. В. Бондарко,