Дух и язык. Язык как медиум. Проблема литературности языка. Понятие деконструкции

Говорят, философия XX века совершила в своем развитии «лингвистический поворот». В чем состоят его причины? Можно сказать так: с тех пор как человеческий ум перестал устраивать мифологическое объяснение мира и он решил искать истину собственными силами, первым вопросом стал вопрос о бытии мира: о том, что он есть. Этот вопрос достаточно быстро оказался сводимым к вопросу о причинах мира, о том, в чем основа его порядка. из чего он произошел, кто его создал. Это стало вопросом метафизики, и, далее, теологии. Поиск причин мира происходил вовне мира, но в конце концов рассуждение о внемировой, внефизической субстанции, являющейся причиной физического мира, привело мысль к разного рода неразрешимым парадоксам. Эти парадоксы были связаны со способом и границами человеческого познания мира и в конце концов привели мысль к фундаментальному повороту, который можно назвать «гносеологическим». Он приходится на Новое время и наиболее отчетливо сформулирован в философской системе И.Канта. Бытие мира само по себе, а также сами по себе его причины, нам не даны, это вещь в себе. Мы познаем мир только так, как мы его познаем, наша картина мира определена структурой нашего познания. О вещи в себе нет смысла думать, все равно мы не выйдем за собственные границы. Мы можем думать о вещах для нас (явлениях) и о структуре сознания. Это радикальный переворот, т.к. он обесценивает понятие бытия, дереализует мир, делает его постижимую реальность внутренней по отношению к сознанию, а его собственную, внешнюю реальность – непостижимой… Однако еще через столетие размышлений о структуре сознания оказывается, что и здесь мы приходим к неразрешимым проблемам. О сознании мы знаем только то, что мы говорим. Собственно сам акт самосознания сводим к возможности артикулировать: «Я мыслю». Или же просто декларировать: «это Я». Без этого акта лингвистического (внешнего или внутреннего) выражения, сознания не существует, оно просто неуловимо. Это становится причиной повышенного интереса современной философии к проблеме языка. Если дух понимается как субъект, а субъект определяется актом самосознания, которое производится возможностью выразить себя в языке, то получается, что дух и есть язык.

Однако язык при этом приобретает специфическое, новое понимание. Прежде, в мифологической, метафизической, теологической интерпретации мира. язык мог мыслиться как то, что отражает своим называнием истинную суть этого мира. Слова языка должны были соответствовать бытию мира и такие слова были священными. Но если собственно кроме нашего духовного акта. Акта самосознания, выраженного в языке. Никакой истины мира нет – то что отражают слова? Слова являются выразителем внутренней субъективности, но ее самой по себе не существует вне этих слов. Она и есть слова.

Вот это придает языку совершенно новый статус. С одной стороны, язык есть медиум. Его природа медиальна, он выступает как посредник: между человеком и миром (сообщает информацию о мире), между человеком и человеком (сообщает информацию о внутреннем содержании мыслей другого человека). Пока есть уверенность в том, что слова обладают способностью отражать истину, медиальная функция языка не вызывает вопросов, не замечается, является очевидной. Но способность отражать истину зависит от независимого существования самой истины. И именно это становится сомнительным в описанном ранее развитии мысли, приведшем сначала к гносеологическому, а потом к лингвистическому поворотам. И именно в связи с этим медиальная функция языка выходит на первый план и становится предметом исследования. А как именно язык может передавать информацию? И о чем он ее передает? И как он ее структурирует? И какое отношение структура языка имеет к структуре того, о чем он говорит? Или может быть структура языка сама создает ту реальность, о которой повествует? И существует ли вообще что-либо вне форм выражения?

Способность быть медиумом, указывать на что-либо во вне является функцией языка. Это называется «референциальная функция». Референция – отношение к чему-то во вне самого языка. Но это именно функция языка, часть структуры языкового акта. Вот это и есть существенный парадокс, связанный с вопросом о языке. Ведь поскольку референция включена в язык, то ничто не может опровергнуть тезис французского постструктуралиста Ж.Деррида о том, что «внетектовой реальности вообще не существует». Действительно. Желая объяснить, к чему именно в мире относится тот или иной текст, мы вынуждены создать новый текст, сказать другими словами, пояснить… И даже простое указание на «факт» мира требует словесной интерпретации для уточнения того, на какой именно факт мы указываем. Предложенный в начале XX века логическими позитивистами принцип верификации разбился именно об это: отсылка к опыту не может верифицировать языковое высказывание., т.е. подтвердить или опровергнуть его, поскольку сам опыт нуждается в языковой характеристике. Что же, таком случае, остается за пределами текста? Знак отсылает только к знаку, Значение предложения всегда объясняется следующим предложением. Оно бесконечно ускользает, бесконечно отсрочено. Это бесконечно продолжающееся письмо, вереница знаков. Но знаки обладают референциальной функцией, они функционируют так, словно на что-то указывают. Они есть не более чем следы. Но нет возможности обнаружить того, кто эти следы оставил. Этой истины, этого первоисточника нет. Или же он определим только апофатически (отрицательно – как Бог в византийской мистике). Такова мысль Ж.Деррида. Эту мысль он связывает с понятием «деконструкции». Деконструкция – это поиск оснований, демонтаж, разбирание структуры, которое в итоге выявляет ее безосновность, самозацикленность.

Этому же способу размышления следует другой французский философ, Ж.Бодрийяр. по его мысли беда современного сознания состоит в том, что за словами мы не просто не видим реальности, но ее действительно больше за ними нет. Знак отсылает к знаку, копия – к копии, но оригинала нет. Это мир симулякров, симулятивная гиперреальность. И эта реальность существует как медиасфера, создается медиасферой.

По мысли теоретика медиа Н.Лумана. мы не можем сказать, что медиа искажают реальность, скорее мы можем сказать, что они конструируют ее: никакой реальности вне способа сообщения мы просто не знаем и не сталкиваемся с нею. Потому от способа выражения зависит то, какой для нас предстает наша картина мира. Одним мы поддаемся – в силу бесконечного мелких факторов влияния, которые по существу все являются сообщениями, постепенно формирующими нашу личность: сообщениями, получаемыми от родителей, от учителей, из книг, от всех окружающих. Другим сообщениям мы противостоим. Но иногда в сообщениях меняется не более чем сама форма. В которой они высказаны. «Факты», на которые они указывают, могут оставаться теми же. Но риторика, способ построения. Порядок изложения, фигуры речи, сопоставления, акценты – все это может изменить смысл сообщения с одного до строго противоположного, притом что в нем не будет по отношению к первому ни капли «лжи». На этом играют средства массовой информации. На этом играли всегда любые средства языкового сообщения, но только теперь это становится проблемой: ведь нет уверенности в том критерии, с которым сообщения можно соотнести для проверки их истинности. Когда-то таковым был Бог, потом таковым была наука. Но теперь и религия, и наука разоблачаются как разные способы идеологической интерпретации мира. Они применяют разную риторику убеждения, передают разные смыслы… Но вот существует ли внетекстовая реальность? Если нет, то оснований для предпочтения одного способа выражения другому тоже нет. Разве что чисто эстетический: одно может вызывать больше удовольствия, чем другое, больше нравиться.

И вот здесь оказывается особо важным заметить эту самостоятельность структуры языка. «Медиум есть сообщение», – утверждает М.Маклюэн в своей работе «Понимание медиа». Это значит, что помимо всех наших интенций что-то выразить существует сообщение самого медиума, самого языка, которое передает нечто отличное от нашего прямого намерения. Поскольку намерение есть намерение выстроить некоторую референцию – отношение к миру. Но на деле референция есть внутренняя функция самого языка. И можно сказать, что не мы используем язык, но скорее язык использует нас. И при помощи наших «намерений» сообщает нечто. Нечто такое, что существует только как часть самой языковой структуры, но в этом смысле языковая структура структурирует наш мир, всю нашу реальность.

Единственным способом противостоять этому «использованию», по мысли философов-постструктуралистов и медиатеоретиков современности, является осознание этого процесса. Осознание того, что мы не можем вырваться из «тюрьмы языка» (поскольку оказывается, что ничего кроме языка просто не существует). Этим способом является литература. Литература – способ, которым мы отвлекаемся от мыслей об «истинности» сообщения, т.е. его верифицируемости, и, не отвергая референциальной функции языка, тем не менее осознаем его условность, безотносительность его к «реальности».. Американский литературовед П. де Ман говорит так: «Литература – вымысел не потому, что она по каким-то соображениям отказывается признать действительность, но потому, что не существует априорной уверенности, что язык функционирует по принципам, тождественным или хотя бы близким к тем, что лежат в основе действительности. Поэтому невозможна априорная уверенность в том, что литература может дать нам знание о чем-либо, кроме собственного языка». Таким образом литература дает нам возможность использовать язык свободно от реальности. И дает возможность осознать способ, которым он «манипулирует» нами, заставляя нас принять себя за реальность. Осознать же манипуляцию – уже значит преодолеть ее: уметь владеть ею. Умение владеть ею, отыскивать внутриязыковые взаимосвязи и воздерживаться от того чтобы принимать язык за реальность также можно назвать деконструкцией. Но итогом деконструкции будет не вседозволенность интерпретаций, но признание свободы в выборе их. Свобода следует из того, что того, что ничто «внешнее» больше не принуждает нас к выбору. Мы не принимаем больше внутриязыковое за «внешнее» - и нам не на что больше сослаться. Потому вся ответственность за наш выбор и за последствия его в пространстве коммуникации и в совершаемых нами действиях, лежит только на нас. Наши действия больше не оправдываются ничем внешним: никакими влияниями «вредных книжек» и т.п. Это наш выбор. Это можно назвать новой «этикой чтения». Поскольку делая моральный выбор мы выбираем между интерпретациями, а интерпретируя, создаем реальность. И то, какой она будет в итоге, зависит от нас.