Ехал я по Америке

Если кто-нибудь скажет, что американцы безбожники, — не верьте. И вот почему…

Я проехал Америку от Тихого океана до Атлантического на автобусе компании «Грэй Хаунд», что означает «Серая Гончая». Автобус был и вправду сероват, но с серебристым отливом. А двигатель урчал очень солидно, давая понять, что мощи в нем предостаточно. Особенно убедительно он звучал на подъемах в Кордильерских горах. Ехал я из Сан-Франциско в Нью-Йорк с заездом в Джорданвилль — православное сердце Америки. Здесь и храмы, и семинария, и могилы известных русских православных деятелей. Не так давно на местном кладбище упокоился Иосиф Муньос — хранитель мироточивой Иверской иконы. С ней он объездил всю православную ойкумену. Мне посчастливилось пообщаться с ним в Париже. Я спросил его, не собирается ли он посетить вместе с иконой Россию. Он сказал, что это его заветная мечта и он ее осуществит, как только установится евхаристическое общение между Зарубежной Церковью и Московским Патриархатом. К сожалению, он не дожил до этого великого события.

В то время, когда автобус вместе со мной проезжал по окраинам Сан-Франциско, Иосиф Муньос был жив и даже находился где-то неподалеку — в Калифорнии. А мне еще предстояло проехать более двух суток на этой «серой собачке» до вожделенного Джорданвилля. Я смотрел в окно на скромные дома и шикарные виллы калифорнийских обитателей и радовался тому, что в автобусе всего лишь семь человек. Я выбрал место посреди левого ряда и попытался принять подобие горизонтального положения. Но не тут-то было. Человеколюбивые американские конструкторы сработали автобусные кресла так, что совершенно невозможно принять удобное положение. Они ужасно низкие: ниже уровня плеч. Голову нельзя положить поверх спинки, а ноги нельзя вытянуть. До впереди стоящего кресла зазор сантиметров 15-20.

Пока я менял позиции, пытаясь найти наиболее удобное положение, автобус прибыл в столицу штата — славный град Сакраменто. Не успел автобус затормозить, как в открывшиеся двери с громкими криками вломилась толпа чернокожих американцев. Рядом со мной рухнул в кресло черный мальчишка лет десяти. Автобус тронулся, мой сосед уронил мне на плечо голову и оглушительно захрапел. Я подумал, что он дурачится. Нельзя же мгновенно заснуть. Храпеть он начал даже до того, как достиг моего плеча. Я осторожно отодвинул его голову, но он снова уронил ее и захрапел еще громче. Я еще раз попытался отодвинуть голову храпуна. Мне самому хотелось спать: несколько ночей перед отъездом провел без сна. Что делать?! Если бы мальчишка не храпел, можно было бы потерпеть, но громоподобные раскаты у самого уха лишали меня всякой надежды на встречу с Морфеем. Я снова отодвинул его голову. Эффект тот же. И вдруг меня обдало какой-то энергетической волной — словно вдвинули в поле мощного трансформатора. Я повернул голову: на меня с ненавистью смотрела черная женщина, до этого громко говорившая со своей соседкой. Встретив мой взгляд, она с силой шлепнула сумкой по голове мальчишку. Он вздрогнул и проснулся.

— Садись на мое место.

Тот послушно пересел, а она оказалась рядом со мной. Лучше бы я терпел своего соседа. Как она втиснулась в кресло, непонятно. Эта жертва фаст фуда (по-нашему — быстрого перекусона) заполнила собой три четверти моего сиденья. Я оказался вжатым в автобусную стену и окно. Да еще и развернутым почти на 90°. Ее левое плечо вдавилось мне в грудь так, что я с трудом вздохнул.

— Эй, парень, ты до меня дотронулся, — вдруг завизжала она и повернула ко мне лицо нос к носу, обдав меня неведомым русскому обонянию одором.

Я криво улыбнулся:

— Не мудрено.

Хотел для выразительности пожать плечами, но у меня не получилось: только слегка пошевелил правой рукою. Это привело ее в сильное раздражение:

— Ты снова до меня дотронулся.

— Вы шутите?

Попытка высвободить руки, очевидно, была истолкована по-своему. В Америке опасно даже просто учтиво смотреть в глаза женщине: может подать в суд за сексуальное домогательство. С некоторых пор боссы разговаривают со своими подчиненными противоположного пола глядя себе под ноги и нарочито строго. Но некоторые дамочки, особенно секретарши, и такое поведение воспринимают за особую форму флирта.

— Эй ты, если еще раз до нее дотронешься, я тебя…

Дальше следовало неласковое обещание наподобие тех, что мы часто слышим в родимых пределах. С тою лишь разницей, что все это было мне обещано по-английски. Автор матерной тирады сидел за моей спиной. Это был пьяный потомок тех, кого насильно лишили возможности любоваться африканскими красотами.

Сказать по правде, возмутился я чрезвычайно. Я и не знал, что могу так сильно гневаться. Гнев воистину не самое лучшее чувство. Сильный жар ударил мне в грудь и голову. Я почувствовал, что не то что краснею — обугливаюсь и чернею. Еще минута — и мои обидчики примут меня за соплеменника.

— Встаньте и позвольте мне выйти, — прохрипел я в лицо соседке.

Видно, я и впрямь сильно изменился. Она оторопело посмотрела на меня и стала выделывать на сиденье подобие вращательных движений. С огромным трудом она выдвинула в проход то, на чем сидят, и, сделав несколько телодвижений в согбенной позе, постепенно стала отодвигать свое лицо от моего. Я выпрыгнул в проход и оглядел салон. Сзади все было заполнено людьми, похожими на мою соседку. Впереди, в третьем ряду, пустовало единственное место. На мой вопрос, свободно ли оно, симпатичный, пожилой белый американец ответил: «Да. Хотите сесть?»

— Очень хочу.

Я вернулся за сумкой. Вытащить ее из-под бывшего моего сиденья оказалось делом непростым.

Просить соседку о помощи или поднять ее снова было делом немыслимым. Я молча постоял, не глядя на ту, которую решил покинуть, и тихо сказал: «Моя сумка».

Не стану описывать ее реакцию и то, как комментировал происходившее любитель крепкого американского слова. Нужно быть не только мастером описания батальных сцен, но и большим юмористом. Трудно смотреть без смеха на разъяренную (безо всяких на то причин) фурию, пытающуюся жестикулировать руками, у которых от локтя до плеча плоти вполовину моего веса. А если добавить, что части тела, предназначенные для кормления младенцев, не вмещаются в межкресельное пространство, то даже при плохом воображении картина получится впечатляющая.

Мой новый сосед оказался зело говорливым. Первым делом он достал из нагрудного кармана бумажник и вытащил из него заламинированные фотографии жены, двух сыновей, трех дочерей и коллективную фотографию всего семейства с дюжиной внуков. Потом он извлек из портфеля альбом с фотографиями тех же героев, но внуки уже были представлены не в массе, а по отдельности и с родителями. Далее пошли сцены семейных торжеств и фотографии на фоне мировых достопримечательностей.

— Это мы с женой в Париже.

Париж по причине присутствия в качестве фона Эйфелевой башни узнать было несложно. Сложнее было отличить Мальдивы от Гаити и Тайланд от Филиппин, поскольку и море и пальмы были одинаковыми. На последних страницах была фотография автомобиля, очень похожего на нашу «победу». Этим фотографиям сосед уделил особое внимание.

Он назвал марку машины. Я тут же ее забыл. Но запомнил год производства — 1932. За этой машиной и ехал мой новый знакомый. Представился он кратко: Джек. Он отставной оператор, проработавший на атомной станции двадцать лет. Выйдя на пенсию, он сумел за два года утолить страсть жены к путешествиям и теперь (с разрешения жены) может предаться собственной страсти — машинам. Их у него много. О той, за которой едет, мечтал всю жизнь. Недавно нашел объявление о ее продаже и тут же списался с хозяином. Он долго рассказывал о ее достоинствах и о том, что все в ней родное. Отремонтирует он все сам. Я старался быть внимательным, но все же меня довольно скоро сморило и я задремал. Проснулся я от громкого голоса из динамика. Шофер делал какое-то объявление. Я прислушался.

— Еще раз прошу кого-нибудь уступить место женщине с двумя детьми. Всего на четыре часа. У нее только что погиб в автокатастрофе муж. Проявите милосердие. Дети не могут стоять. Ну, кто-нибудь.

Мертвая тишина была ответом. Я поглядел на соседей справа. Все молодые, кроме пожилой филиппинки, сидевшей через проход в одном со мной ряду.

— Ну неужели во всем автобусе нет ни одного человека с добрым сердцем?

Спать хотелось невыносимо. Я все же встал и побрел к водителю.

— Ну вот. На весь автобус единственный джентльмен, — объявил водитель.

— Ах, ты еще и джентльмен, — услыхал я знакомый хриплый голос моего обидчика. — Я тебя, трамтарарам, — далее шло название населенного пункта, где он собирается мне это устроить. Тирада была долгой. А еще говорят о том, что только русские могут заплетать крутые долгие матерные косы. Нет, господа-товарищи. Некоторые американские граждане делают это не хуже нашего брата.

У дверей автобуса стояла на тротуаре заплаканная женщина с годовалым малышом на руках. Девочка лет трех пыталась ухватить маму за платье, но получались лишь безрезультатные щипки: мать была в узких джинсах. Я выпрыгнул из автобуса, помог женщине подняться, подал ей и перепуганную девочку. Она засеменила за матерью, направившейся к моему креслу.

Шофер оказался женщиной. Облачена она была в коричневую форменную робу. На голове нахлобучен картуз нелепого пошива со множеством заостренных складок. Что-то вроде уменьшенных в размере лучей-рогов на голове статуи Свободы. Она улыбнулась, что называется, «от уха до уха» во всю ширь веснушчатого лица: «Привет, джентльмен. Стой здесь. Держись за поручень».

Я послушно встал на вторую ступеньку. Она была узка для двух ног. Попробовал опуститься на ступеньку ниже. Так же неудобно. Через некоторое время встал, перекособочившись, левой ногой на второй, а правой — на третьей ступеньке. Перспектива четырехчасового стояния в таком положении не радовала, но эти четыре часа пролетели незаметно. Водитель болтала без умолку. Узнав, что я из России, она сделала страшные глаза: «Ты мафиози?»

— Почему мафиози? Похож?

— Не очень. У нас по телевизору постоянные передачи о страшной русской мафии. В России все ужасно. Голод, грабежи, война всех против вся, перестрелки на улицах. А еще русская мафия переселилась в Америку. Ее члены безжалостны и очень богаты.

— Если богаты, то уж на автобусах через всю страну не тащатся.

Она засмеялась:

— И то верно.

Я популярно рассказал ей о том, как разваливали (не без помощи ее земляков) Советский Союз, о наших проблемах. Посоветовал не бояться уличных боев, если она соберется посетить Россию. Потом она стала рассказывать о себе, о своей несчастной «бабьей доле». Мужчины на ней почему-то не женятся. Поживут у нее недельку-месяцок и убегают.

— Может, ты на мне женишься? — она повернула ко мне печальное лицо. — Нет, правда. Чего тебе там, в России, делать? У вас все плохо. У нас — прекрасно. Можешь не работать сколько хочешь. У меня зарплата большая. Проживем. Отдохни, оглядись. Мой брат собирается открыть магазин запчастей. Будешь ему помогать. А? Давай. Хорошая идея.

Я даже не удивился. Обалдел. Иное слово будет неточным. Сначала история с необъятной соседкой.

Теперь предложение жениться на женщине, рядом с которой простоял сорок минут.

— Я, конечно, польщен и обрадован, — промямлил я, придумывая, как не обидеть даму. — Но у нас в России до сих пор люди женятся в основном по любви, а не ради перспективы стать подсобным рабочим в магазине запчастей. Вы даже не сказали для чего запчасти.

— А, — повеселела мадемуазель водитель. Видно, решила, что сообщение о запчастях меня заинтересовало. — Это автомобильные запчасти. А что до любви, ты абсолютно прав. Я тебя люблю.

— Как любите?

— Очень люблю. У тебя глаза голубые. У меня никогда не было парней голубоглазых.

— И этого довольно для того, чтобы выйти замуж?

— А чего еще? Давай попробуем. Не понравимся друг другу — уедешь обратно в свою Польшу.

— Я бы хотел все же в Россию.

— Ну да. Прости. Это у меня Юрек был из Польши. Давай, думай. У нас еще три часа езды. У меня дом. Большой. Три спальни, гостиная, гостевая, кухня-столовая огромная. Чего еще? Две тачки. Одна твоя. Решайся.

— Все это прекрасно. Но я некоторым образом женат.

— Ну и что?! Поможем твоей жене. Будем ей деньги посылать. У вас же сейчас беда. Ни денег, ни еды. Она обрадуется.

— Думаете?

— Конечно. Парень свалил в Америку, деньги присылает. Любая русская обрадуется.

Тут уж я возмутился. До этого я говорил с ней, внутренне умирая от смеха, ожидая, что она поймет, что я отношусь к нашей беседе как к шутке. Но когда о русских женщинах говорят оскорбительные нелепицы, да еще и люди, ничего о России не знающие, мое терпение мгновенно лопается.

Пришлось ее серьезно попросить сменить тему. Она долго еще не могла поверить в то, что я действительно отвергаю свое счастье. На всякий случай протянула мне свою визитку: «Надумаешь — позвони. Я тебе билет оплачу».

Тогда я решил ее немного просветить и рассказать ей о любимых героинях русского народа: о женщинах, чей образ запечатлен в наших душах, как нестираемая матрица. Начал я с Татьяны Лариной. Реакция была уже ожидаемая. Она слушала очень внимательно, но когда я закончил, пожала плечами и сказала: «Вас, русских, не поймешь. И чего было бы плохого, если бы она оставалась женой старого генерала и имела молодого любовника?»

Тогда я снова сменил тему. Стал рассказывать о том, как широка была страна моя родная. Пока ее не обузили. Как много в ней лесов, полей и рек. Как мы другой такой страны не знали, где так вольно дышит человек. А теперь вот открыли границы и многим стало казаться, что есть и другие страны, в которых вольно дышится. Мои аллюзии ей были непонятны, а интереса к нашей географии она не проявила никакого. Тут уж она сменила тему. Спросила меня, какие марки машин я предпочитаю и нравится ли мне «альфа ромео» какого-то там года. Пришлось признаться, что я никудышный знаток автомобилей. Тогда она спросила, как мне понравилась такая-то нашумевшая комедия с такими-то знаменитыми актерами. И опять я оказался не на высоте. Моя несостоявшаяся подруга посмотрела на меня подозрительно. А я обрадовался.

— Я не обладаю и сотой долей ваших замечательных знаний. Вы, наверно, еще много комедий видели.

— Да, я люблю посмеяться в кино.

«Вот и смейся», — сказал я про себя и на некоторое время мы замолчали, пока она не возобновила игру в вопросы-ответы: «Почему Горбачев хотел бросить на нас атомную бомбу? Почему вы такие бедные, если у вас так много нефти? И правда ли, что медведей не разрешают убивать на улицах городов, даже если они нападут на вас».

Я отшучивался как мог, пока мы не въехали в столицу мормонского царства Солт-лэйк-сити. Здесь моя зазноба меня покинула, на прощание назвав меня Юреком. Она была грустна. Протянула мне руку и сильно, по-мужски пожала ее. Я так и не удосужился спросить, как ее зовут. А она сама не представилась. С нею вышла и вдова с малышами. Вышло еще несколько человек. Столько же и вошло. Я вернулся на место. Мой сосед Джек рассказал мне, как он пытался утешить горевавшую женщину — стал рассказывать о своем семейном счастье и показывать альбом с фотографиями жены и детей с внуками.

— Надо же было как-то развлечь ее.

Эта попытка вызвала громкие рыдания. Я их слышал, но не знал, что их спровоцировало. Общаться с соседом мне совсем расхотелось. Он что-то говорил о достоинствах довоенных автомобилей, но у меня произошло что-то с головой. Его слова я воспринимал как механический шум. Очевидно, говоря на неродном языке, в какие-то моменты, особенно когда ты чем-то раздражен, автоматически отключаются центры, заведующие лингвистическим департаментом. Душа не хочет принимать — и голова перестает работать. Но вскоре она снова заработала.

Перед нами сидели новые пассажиры: он и она. Молодые люди лет тридцати. Я подумал, что это молодожены, но оказалось, что они познакомились на автовокзале перед самой посадкой. Сначала они тихо переговаривались, потом молодой человек заговорил громко. Он поднял над головой истрепанную Библию и торжественно произнес: «Эта книга сделала меня свободным. Я тоже ширялся и глотал все подряд. А сейчас завязал».

— Не гони, — огрызнулась его соседка и принялась чесаться. Она громко скребла ногтями по джинсовой жилетке, потом сбросила ее и стала скрести по рубашке.

— Лучше спроси черномазых. У кого-нибудь точно есть.

— Не могу. Я дал Богу клятву, что никогда этой гадости не буду делать ни с собой, ни с другими.

В ответ барышня назвала его «хреновым моралистом» и извергла тираду наподобие той, что я уже слышал от своего прежнего соседа.

Она ловко перешагнула через его ноги и мгновенно очутилась в конце автобуса. Моралист повернул голову в мою сторону и с сочувствием произнес: «Я ее понимаю. Ломка — мучительное дело. Она ждала дружка с дозой, а он не пришел. И оставаться не могла. У нее в Чикаго что-то важное. Я сам был таким, пока не уверовал в Иисуса. Он освободил меня. И теперь я абсолютно свободен. А вы приняли Иисуса в свое сердце?»

Я утвердительно кивнул. Парень посмотрел на моего соседа — любителя автоантиквариата: «А вы приняли Иисуса в свое сердце?»

Тот презрительно поморщился и демонстративно раскрыл книгу с фотографиями довоенных автомобилей.

— Я Майкл, — представился молодой человек. — А как вы изучаете Библию? — Он снова обратился ко мне. Вести беседу с ним мне не хотелось. Он говорил очень громко, явно стараясь быть услышанным не только мною.

— У вас есть наставник? Вы ходите на собрания по изучению Библии?

— Нет, — ответил я в полголоса. — Я не люблю вольных интерпретаций и читаю святых отцов.

— Каких святых отцов? Папу Римского?

— Нет, отцов Церкви: Василия Великого, Иоанна Златоустого, авву Дорофея, время от времени перечитываю «Лествицу», Феофана Затворника, Игнатия Брянчанинова.

Майкл широко раскрыл глаза:

— А зачем читать это старье?

— Чтобы правильно веровать. Это не старье…

— Зачем все это читать? — перебил меня Майкл. — Вот Библия, читай ее — и довольно. Зачем мне мнения людей, живших тысячу лет назад?

— Но ведь вы слушаете наставника. А мои наставники — отцы Церкви. Да и Библия не совсем современная книга.

— Но, так, то Библия. Она от Бога. А вы мне называете каких-то людей, которые ее давным-давно толковали. Я и имен таких не слыхал. Не надо нам никаких авторитетов. Бог все говорит через Библию. Слушай Его. Читай слово Божие — и все. И будешь свободен.

— Вот так и появляются ереси и тоталитарные секты.

— Что такое ересь? Если я сам читаю Библию и мне никто не нужен, чтобы напрямую общаться с Богом, значит я еретик?

— «Ты сам сказал», — я улыбнулся, надеясь, что эта фраза знатоку Священного Писания кое-что напомнит. Нет. Он продолжил в том же духе. В этот момент вернулась его соседка. Она шла медленно, с трудом перевалилась через его колени и на долгое время затихла.

Майкл заговорщицки шепнул мне: «Достала. Хорошо бы, чтобы Иисус сделал ее свободной».

— А что вы называете свободой? — не удержался я.

— Как что? Что хочу, то и делаю. Одно слово — свобода.

— Ну так и она делает что хочет. Значит, и она свободна?

Он задумался.

— А вы что называете свободой?

— Не я, а святые отцы учат, что истинная свобода есть свобода от греха.

Майкл ничего не ответил. Он отвернул голову и с минуту сидел молча. Затем вдруг подпрыгнул на своем кресле и на весь автобус прокричал:

— Иисус! Это круто! Быть свободным значит быть свободным от греха. Так? — Он снова повернул ко мне голову.

— Именно так. Если ты не свободен от греха, то ты его раб.

— Круто! — снова закричал он. — Иисус! Иисус Христос! Я хочу быть свободным от греха. Помоги мне!

— Да заткнись ты, — крикнули сразу несколько человек. Громче всех был голос моего недруга.

— Как я могу заткнуться, когда Сам Бог через этого человека сказал мне то, до чего я десять лет не мог додуматься, — громко произнес Майкл и восторженно посмотрел на меня. — Иисус меня услышит и поможет мне. Помог же Он мне избавиться от наркотиков!

Я спросил Майкла:

— Как это произошло?

— Я молился.

— Где? В монастыре?

— Каком монастыре? Я ходил по берегу океана и говорил: «Иисус, сделай так, чтобы я перестал быть наркоманом. Помоги мне. А я буду всегда славить Твое имя и всем рассказывать о Тебе». И Он помог. Через месяц я не мог не то что колоться, даже смотреть в ту сторону, где продают героин, не хотел.

— Просто ходил, обращался ко Христу и перестал быть наркоманом?

— Да. Но, конечно, были сложности. Несколько раз срывался, но потом каялся: говорил «прости, Иисус» и старался не принимать и не колоться. Я почти ничего не ел. Ходил и говорил с Иисусом. Никто меня не видел на берегу. Я часто плакал, как маленький. А через месяц получил просимое.

Невероятно. Я знаю, как мучительно и долго пытаются наркоманы избавиться от своей зависимости. После многих попаданий в специальные клиники почти все снова срываются. И только в нескольких монастырях удается избавить их от этой пагубы. Похоже, Майкл хорошо усвоил притчу о назойливой вдове, не оставлявшей в покое судью.

Он рассказал, как очутился на океане. Это были Гавайские острова, куда пригласил его друг Джейкоб. Тот был музыкантом. Играл в ресторанах и на дискотеках. Он видел, как погибает Майкл. А знал он его с детства. Они жили в Бостоне в одном доме. Мать Майкла была профессиональной блудницей. Она пила и принимала наркотики. Часто выгоняла маленького сына на улицу. Мать Джейкоба забирала его к себе, иногда на несколько дней. Майкл спал в одной комнате с Джейкобом. Они росли как родные братья. И когда Майкл пристрастился к наркотикам, Джейкоб стал делать все, чтобы спасти его. Было это непросто. Мать перестала пускать Майкла в дом. У нее появился постоянный любовник, который не хотел видеть ее сына. Майкл стал скитаться. Спал где придется. Ему было стыдно показываться на глаза матери Джейкоба. Он уехал в Нью-Йорк. Заработки были случайные. Работал он в основном на стройках, но часто терял работу. Боссы не терпели наркоманов. Удержаться можно было лишь на «демолишине» — сносе домов. На эту тяжелую и грязную работу набирали отпетую публику. Но вскоре он лишился и ее. И тогда он позвонил Джейкобу. Тот перебрался на Гавайи и неплохо зарабатывал. Он пригласил Майкла к себе и сказал: «Тебе поможет только Бог». И Майкл стал просить Бога о помощи. По утрам друзья вместе читали Библию и молились своими словами. По вечерам Джейкоб уходил на свою музыкальную поденщину, а Майкл шел на берег океана и до половины ночи бродил, глядя на серебряную лунную дорожку, убегавшую по темной воде до самого горизонта, и на звезды. Он просил Бога о помощи. И Бог услышал его. И помог…

Вот такую историю рассказал Майкл. Закончив ее, он долго молчал, а потом попросил меня написать имена отцов Церкви, о которых я ему рассказал, и названия их творений. Он вскоре вышел. Ехал он к матери. Она жила теперь не то в пансионате, не то в клинике для людей с психическими расстройствами.

— Я должен что-то сделать для нее. Но только Бог сможет ей помочь.

Это были его последние слова.

После того как Майкл покинул автобус, что-то произошло в салоне. На задних рядах прекратился галдеж и громкий смех. Соседи перестали разговаривать друг с другом. Стало тихо и даже как-то торжественно. Словно все разом успокоились и сосредоточились в ожидании праздника. Почти никто не спал. Прекратился храп. Тишина, правда, установилась, когда Майкл начал рассказывал свою историю. Говорил он громко, стоя на коленях в своем кресле, повернувшись ко мне лицом. Многие его слушали. Филиппинская старушка даже всплакнула.

Мой обидчик не сделал со мной обещанного. Он вышел в том самом городке, где собирался со мной разобраться, и даже, проходя мимо меня, не взглянул в мою сторону. Моя необъятная соседка пробиралась за ним по проходу боком. Спиной ко мне. Задела она всех, но никого не обвинила в том, что «до нее дотронулись».

Приблизительно через полчаса на место Майкла сел долговязый парень в яркой клетчатой рубахе. Он повернулся ко мне и объяснил, что пересел, так как хотел поговорить со мною о Боге. Он слышал нашу беседу и заключил из нее то, что я либо католик, либо православный. А поэтому он должен направить меня на путь истинный. Далее последовал долгий монолог о том, что официальная Церковь — орудие угнетения, что истины в ней нет, и нет в ней возможности развернуться простому человеку для непосредственного общения с Богом. Звучал этот незваный проповедник, как испорченный механизм: скрипучий и бередящий слух и душу. Говорил он с неприятным южным акцентом: гнусаво и очень быстро, словно боялся, что я не стану его слушать и убегу. Мне действительно захотелось убежать от него. После трогательной искренней истории Майкла я был вынужден слушать кощунственные разглагольствования об «иконном идолопоклонстве» и прочие еретические измышления. Меня хватило не надолго. Я попросил его оставить меня в покое и закрыл глаза. Мозг мой опять отказался воспринимать иностранные словеса. Я слышал скрип и бульканье вместо человеческой речи и стал быстро проваливаться в какую-то бездонную пропасть. И вдруг передо мной выросла родная громада Исаакиевского собора. А прогулочный катер, на верхней палубе которого я оказался, с громким скрежетом ударялся бортом о стенку причала… Золотой крест собора ярко сверкнул на грозовом небе…

— Мистер, мистер, посмотрите сюда.

Это был голос филиппинской старушки. Она держала меня за руку и о чем-то жалобно просила.

— Что случилось? — спросил я.

— Вот сюда посмотрите.

Она выставила в проход большую хозяйственную сумку и, расстегнув ее, показала мне содержимое: ярко раскрашенные статуэтки Девы Марии и католических святых. Она подмигнула мне: «Зря вы с ними разговариваете. Они ничего не знают о Церкви. Каждый день появляются новые религии. Ходят, проповедуют, а что проповедуют — сами не понимают. Они Богоматерь не почитают. О чем с ними говорить?»

Она достала фигурку Фатимской Божией Матери, сдула с нее пыль и протянула мне: «Какая красота!» Потом достала еще несколько статуэток.

— А вот эта, — она перешла на шепот, — это чешский святой.

Я не расслышал его имени. В руке у меня оказалась фигурка человека в современном пиджаке и с галстуком, стоящего на коленях. Говорила старушка быстро, тихо и с сильным акцентом. Я почти ничего не понял. Пока говорила громко, было понятно. Она рассказывала житие этого человека. Кажется, он пострадал от коммунистов.

На следующей получасовой остановке я зашел в буфет. Взял чай и булочку с сыром. Ко мне тут же подсел человек лет сорока — из наших пассажиров. Он ничего не взял. Вынул из сумки Библию, раскрыл, перелистал и, показывая пальцем в закрашенный желтым фломастером абзац, произнес:

— Я хотел вас спросить, как вы толкуете вот это место из пророка Аггея. А потом у меня есть еще несколько мест из пророков Наума и Софонии.

— Дорогой вы мой, — застонал я. — Можно я доем булочку? Трапеза моя не обильна. Подождите минуту.

Человек кивнул и стал стучать пальцами обеих рук по столу.

— Вы пианист?

— Нет. А что?

— Это вы играете на воображаемом пианино?

— Нет. Я всегда так делаю.

Я покончил с булочкой и предложил ему выйти.

— Нет-нет. Давайте здесь. Я не хочу говорить в автобусе.

Я вздохнул и начал объяснять ему, что не являюсь знатоком Ветхого Завета. Все пророчества относительно прихода Мессии исполнились. И теперь нужно читать Новый Завет и соблюдать заповеди. Вот и все мое богословие.

Новый знакомец стал запальчиво спорить: «Без Ветхого Завета нет Нового. Пока я не изучу Ветхий, не стану изучать Новый».

— Так вы кого проповедуете?

— Иисуса.

— Ну так и читайте книги о Нем, о воплощении Сына Божьего, Его земном служении. Как можно говорить о Христе не читая Нового Завета?

— Я читаю Евангелия. А книги Ветхого Завета глубоко изучаю и хочу узнать, как вы толкуете некоторые места.

— Тут я вам не помощник. Я не толкую того, чего не знаю.

— И я не знаю.

— Так как же вы проповедуете?

— Бог открывает мне смысл.

— Ну, тогда я вам совсем не нужен. А как вы узнаете, что это Бог говорит с вами, а не враг рода человеческого?

— Очень просто. Бог плохому не научит.

— Но дьявол и святым людям являлся в образе светлого ангела. И как раз только тем и занимался, что учил христиан оставить Новый Завет и изучать Ветхий.

Мой собеседник гневно посмотрел на меня:

— Я вам хотел открыть смысл пророчеств, а вы меня оскорбляете.

— Пророчества древних пророков исполнились, мой друг. Прошу прощения, если я вас обидел.

Я откланялся и побрел к автобусу. Неужели в Америке на каждом рейсе столько бродячих проповедников и толкователей Библии? Или это я такой везунчик?..

Так что не верьте, когда вам скажут, что американцы в Бога не веруют. Еще как веруют! У них даже на долларе написано про Бога. Только вместо простого слова «веруем» написано слово, имеющее несколько значений. Одно из которых означает финансовую операцию. Не столько веруем, сколько вкладываем. Как в банк.

Весь остаток пути я думал о Майкле. Некоторые православные могут сказать, что чудо исцеления наркомана с огромным стажем ложное. Это мог быть и вражий замысел: помочь, чтобы потом еще сильнее посрамить. Он опять сорвется, если будет вне истинной Церкви. А я им тогда скажу, что Майкл много страдал и, возможно, скоро придет к истине. Ведь не зря же он вспомнил об отцах Церкви и попросил меня написать названия их трудов.