Комик(вздыхает). Да, печальная история-с… А всё равно… Я, знаете ли, завидую семейным людям.

Трагик. А ты, разве, Сашка, не был женат?

Комик. Нет, Меркурий Иванович! Я, кажется, и на свет божий родился бобылем. А сколько девушек поверяли мне свои тайны, сколько прелестных женщин избирали меня другом! Но стоит мне окрылиться надеждой – она меня тут и огорошит. Либо даст поручение к счастливому сопернику, либо откроет мне свои нежные, но совсем не мне предназначенные чувства. Отчего это, господа, так постоянно выходило? Ведь я не урод, не калека. Не скажу, чтобы глуп особенно. Неужели взаправду есть люди, вылепленные из специально холостяцкого материала? Такое вот природное несчастие…

Трагик (мрачно). Может быть, это вовсе и не несчастие, а напротив – удача.

Комик. Ах, не говорите так, Меркурий Иванович… Вас поклонницы обожали, носили на руках, а вы их лишь равнодушно отвергали. А мне всегда хотелось жениться, да так и не сбылось… Слыхал я и по пьесам знаю, что бывают милые, верные на всю жизнь женщины, сиделки в болезни, добрые друзья в старости. Но вот мне они совсем не встречались, а если встречались, то вовсе не глядели в мою сторону… Любили, конечно, и меня – но какая это была любовь? После бенефиса попойка, ресторан, пьяное вранье… Впрочем, была и на моем пути одна женщина, которая навсегда осталась в памяти как далекое, милое сновидение.

Трагик. Валяй, Сашка… Мы тебе исповедались, расскажи и ты, в чем грешен. Вместе и отмолим…

Комик. Нет, тут другое, Меркурий Иванович… Её уж нет в живых, и нет нужды упоминать ее имя... Скажу лишь, что это была одна из лучших и любимых актрис русской сцены тех лет.

Первый любовник. Вот уж не поверю, Михаленко, что тебя могла любить такая женщина! Впрочем, продолжай.

Комик. Представляете ли вы себе уездный городишко, где прошла моя юность? Он похож на все другие скверные южные городки. Там есть главная улица с почтовой конторой, с нотариусом и с парикмахером Теодором, а в окрестностях расквартирован артиллерийский полк. Есть базар, собор и, конечно, городской сквер, где располагается местный театр. Так вот, я сызмала повадился бегать в этот театр на бесплатные места за оградою, а лет семнадцати заимел твердое намерение поступить на сцену. Родители мои к тому времени умерли, а опекуны не могли или не хотели противодействовать этому моему упорному желанию…

Трагик. А надо было драть!

Комик. Не поспорю, Меркурий Иванович…

Первый любовник (высокопарно). Кто знает, как сложилась бы вся наша жизнь, когда б не попустительство опекунов и не уездная скука нашей бедной России!

Комик. Совершенно справедливо, Аполлон Ильич. Общество в таких городишках известное: акцизные чиновники, офицеры. Впрочем, надо еще прибавить, что и сквер, и театр, и мостовая на главной улице, и самый город – всё это существовало благодаря щедротам местного миллионера и сахарозаводчика Харитоненко.

Трагик. Я слыхал о нем. Был большой покровитель маленьких актрис.

Комик. Отлично сказано, Меркурий Иванович… В труппе нашей, куда я был взял первоначально на роли слуг, наперсников и римских рабов в исторические драмы, играли знаменитости. Известный харьковский артист Лара-Ларский, трагик Боголюбский, немолодая уже инженю Каховская…

Трагик (задумчиво). Помню Боголюбского в «Нероне»… Силищи был чрезвычайной, гнул пальцами пятаки.

Комик. Пьесы у нас ставились, как на курьерских. Небольшие драмы и комедии шли с одной репетиции, " Смерть Иоанна Грозного" и " Гамлет" - с двух, " Юлий Цезарь", сочинение господина Шекспира, потребовал трех репетиций, и то потому, что в нем участвовало сорок статистов из местного гарнизона. Но при этом театр наш довольно охотно посещался. Офицеры и помещики ходили из-за актрис, студенты – ради флирта с уездными барышнями… Кроме того, ежедневно посылался миллионеру Харитоненке билет в ложу. Сам он бывал редко – не более двух раз за весь сезон, но каждый раз присылал по сту рублей…

Трагик (задумчиво). Хорошая бумага сто рублей. Много в ней пользы.

Комик. А нужно добавить, что в то время я был постоянно голоден. Опекуны мои за то, что я нарушил их волю, отказались содержать меня, а затем и присвоили небольшое мое имение. В театре же антрепренер, хотя и положил мне жалования двадцать рублей, не платил ровным счетом ничего. Мне только позволили ночевать тут же, за кулисами, на старом диване, а пищу себе я добывал, где придется. И вот однажды утром голод погнал меня по саду, где бродили в белых передниках заспанные лакеи из летнего ресторана. В зеленой решетчатой беседке, увитой диким виноградом, для кого-то приготовляли завтрак. Была постлана свежая блестящая скатерть, стояли два прибора, и на тарелке возвышались две столбушки нарезанного хлеба – белого и ситного...

Все трое мечтательно вздыхают.

Комик. Тут идет щекотливое место, господа, – я тогда в первый и в последний раз сделался вором. Быстро оглянувшись кругом, я юркнул в беседку и схватил несколько кусков сдобного хлеба. Но когда я выбежал наружу, то вплотную столкнулся с красивой дамой. Она строго поглядела на меня, на хлеб в моей руке и сказал тихо: «Это что же такое?». Гордость, которая еще была тогда во мне, колыхнулась, и, глядя прямо в ее прекрасные голубые глаза, я ответил тихо: «Это то, сударыня, что с третьего дня, с четырех часов, я ровно ничего еще не ел»...

Трагик. Эх, Сашка… Вот она где, астма-то! Или судьба, понимай как знаешь…

Комик. Ничего не сказав, она вдруг повернулась и поспешно ушла. Было мне жутко, но убежать я не посмел. Я все думал: «Сейчас прибежит хозяин, соберутся лакеи, засвистят полицию... Меня уведут и посадят в тюрьму». Но вижу, она возвращается, а за ней идет лакей с подносом. Приблизившись, она ласково просит: «Пожалуйста... прошу вас, возьмите»... Лакей открывает салфетку, и на подносе я вижу яйца, кусок холодной говядины, бутылку пива. «Возьмите с подносом, а после принесете обратно. И вот вам денег, не обессудьте, что мало»…

Трагик. Что ж ты, взял?

Комик. Взял. Принял у лакея поднос и пошел с ним за кулисы, выбрал местечко, где было потемнее, и там, сидя между всяким бутафорским хламом, с жадностью съел все до крошки. Я ел тогда и сладко плакал, и всё вспоминал слова, которые она сказала мне на прощанье просто и ласково: «Вы ведь тоже артист? Я видела вас в летнем театре. Ах, бедный вы, бедный»... Нет, я себя вовсе не чувствовал бедным в эту минуту. Но мне казалось, что, если бы эта чудесная, добрая чистая женщина на прощанье коснулась губами моего лба, я бы умер от счастья!

Первый любовник. Так чем же у вас кончилось?

Комик. Да вот этим и кончилось – так она меня в лоб и не поцеловала.

Трагик. И что же, на этом всё?

Комик. Да-с. Потом я узнал, что завтрак на свежем воздухе был накрыт для неё и того самого сахарозаводчика Харитоненко.

Трагик. Так к чему ты все это рассказал? Ерунда какая-то… В чем тут соль?

Комик (другим тоном). А к тому, Меркурий Иванович, что, кажется, чего бы я не отдал сейчас за мирное, простое семейное счастье!.. Иной раз иду вечером по улице и всё в чужие окна гляжу. Бывало, видишь: комнатка небольшая, лампа, самоварчик... Тепло, должно быть, там, пахнет вкусным обедом. Кругом лампы молодой народ. И старикашка тут же где-нибудь пристроился – седенький, опрятный. Сидит себе с трубкой, и все к нему так ласково, с почтением... А я, старый шут, стою на улице и мерзну, и плачу, и все смотрю... Жизнь прошла, сестра моя умерла, дети её отданы в приют, и нет у меня во всем мире ни души, которой мог бы я преклонить голову на грудь…

Все растроганы. Первый любовник снова утирает слезы, вынув из кармана платок (вместе с платком из кармана выпадает какое-то письмо). Трагик простирает руки.

Трагик. Саша, душа моя, дай я поцелую твою честную седую голову. Эх, братцы, много мы пережили, и всё впустую…

Вдруг замечает письмо, поднимает. Первый любовник пытается выхватить письмо, но не успевает.

Трагик (строго глядя на Первого любовника). Что это, Аполлон?

Первый любовник. Отдайте, Меркурий Иванович! Это личное письмо!

Трагик. А почему же конверт с казенным штемпелем?

Первый любовник (плачущим голосом). В конце концов, это непорядочно!

Трагик. Нет, Аполлон, я не буду смотреть… Но ты мне сам скажи – от кого ты получил это письмо? (Вглядываясь в его лицо.) Куда ты едешь, Аполлон?

Первый любовник (кричит). Что вам за дело, Меркурий Иванович?! Что вы ко мне все время цепляетесь? Вы сами сперва объяснитесь, куда вы едете! А то заладили без всякого толку: «Знали б вы, куда я еду! От себя бегу!». Куда вы бежите, старый немощный паяц? Где это вас так ждут? В каких таких странах с молочными реками и кисельными берегами?!

Лицо Трагика наливается кровью. Он медленно поднимает конверт двумя пальцами, показывает Комику.

Трагик. А ну, Сашка, читай, что здесь написано!

Комик. Не нужно, Меркурий Иванович… Да у меня и очков нету.

Трагик. Читай, рыбья душа! А то вколочу тебе башку между ребер по самый живот!..

Комик дрожащими руками достает из саквояжа футляр, открывает, вынимает очки.

Комик. А все же не стоит, Меркурий Иванович… Я чужие писем никогда не читал, и поздно уж начинать!

Трагик. Не письмо читай – адрес на конверте!

Первый любовник (нервным, дрожащим голосом). И что вам адрес? Это вовсе не мое письмо! Меня просили передать! Это всё грязная клевета, и я не позволю, наконец!..

Комик, наконец, надевает очки и с удивлением читает адрес.

Комик (читает все медленнее, замирая на последнем слове). Благотворительное убежище для престарелых немощных артистов имени…

Трагик. Читай, Сашка!

Комик. Имени безвременно опочившего Алексея Ниловича Овсянникова, сына купца первой гильдии, неудавшегося актера…

Повисает тишина. Наконец, Первый любовник дрожащим голосом требует у Трагика.

Первый любовник. Отдайте письмо – вы, жестокий и насмешливый человек!

Трагик молча отдает письмо.

Трагик (тихо, сочувственно). Что, Аполлон, видно, совсем плохи твои дела? Где ж твои-то ценные бумаги?

Первый любовник (кричит). Не смейте смеяться, это подло! Да, я откладывал, копил – на старость, на черный день! На такой день, как этот… Впрочем, смейтесь, что же я – вот вам повод посмеяться! Забавнейший анекдот – как артист Райский отдал все свои деньги проходимцам, мошенникам, которые обещали ему приумножить капитал… (Прячет лицо в ладони.) Что же вы не смеетесь? Ведь это прелесть как весело! Болван Райский попался как ребенок, как курица! Ему дали бумажки с печатями, филькины грамотки, и он целый год ждал, что получит кругленькую сумму, купит домик в Подмосковье, проживет безбедно свою старость!.. Но теперь не будет домика, не будет цветов на окне и маленького огорода! (Неожиданно спокойно, с достоинством, выпрямляя спину.) А будет койка в богадельне, чужой горький хлеб, и холодное забвение… Потом снесут на кладбище в дешевом казенном гробе, и через год могила зарастет травой.

Пауза.

Комик (очень тихо). Значит, и здесь товарищами будем, Аполлон Ильич?

Трагик (горестно). Как, Сашка? И ты?..

Комик. И я, Меркурий Иванович. Я ведь про ангажемент присочинил-с… Нету никакого ангажемента, и не было. Еду я из больницы, и адрес назначения у меня тот же – богадельня для артистов, устроенная купцом первой гильдии Нилом Овсянниковым в память о своем сыне, неудавшемся актере, умершем от чахотки и пьянства…

Повисает мрачная тишина.

Первый любовник. Что же, Михаленко, вот и славно. Будет хоть там знакомая душа… А то еду, и сердце сжимается – куда, зачем, кто меня там ждет? Не лучше ли было, как ты сказал давеча…

Трагик (решительно). Стыдно мне, братцы, стыдно и горько! Что же это твориться в мире, когда кумиры публики, любимцы тысячной толпы, на старости лет не имеют ни средств, ни места, чтобы достойно окончить свою жизнь? Неужто заслужили мы этот окаянный жребий? Или же годы нищеты и забвения и есть та горькая плата, которой требует судьба за мгновения нашего триумфа?..

Товарищи грустно молчат.

Трагик. О, стыд! Позор! А нельзя не признаться… Снова мы с вами в одном корыте, братцы. Я ведь тоже туда еду, в богадельню, доживать век на подачки этого треклятого купца…

Комик (всплеснув руками). Да как же? Вы-то, Меркурий Иванович! По тысяче за один выход брали! Неужто же и вы на старости лет чужим подаянием должны кормиться?

Трагик. Нечем больше мне кормиться, Саша… Я ведь и правда вышел на сцену пьян как сапожник, спектакля не доиграл… Антрепренер мне не заплатил, еще и все вещи конфисковал в счет убытков… Стукнулся я в одну труппу, в другую – нигде не нужен. В гостинице задолжал, пришлось запонки продать. (Показывает манжеты без запонок.) Да, были у меня когда-то тысячи в руках, но все я пропил, прогулял, раздал без толку… Слава моя закатилась, и ничего я не скопил на черный день. Так что теперь лежит мой путь в " Убежище для престарелых немощных артистов". Окончено мое земное турне, и скоро выкинут меня со сцены жизни, как старую изношенную туфлю…

Пауза. Комик берет бутылку, смотрит, сколько еще осталось в ней наливки – совсем ничего, как раз на три рюмочки.

Трагик (подставляя свою рюмку). Знаешь ли, Михаленко… Теперь я, если увижу юношу, с робкой надеждой стоящего у дверей театра, непременно закричу ему: " Остановись! Беги! Актерство – это неблагодарный и тяжелый труд; если ты уж ни к чему больше не способен, наймись гранить булыжник: это занятие и легче, и почетнее, и прибыльнее, чем наша жалкая планида".

Первый любовник (тоже подставляет рюмку). Так, Меркурий Иванович, всё это истина…

Трагик. Молчи, Аполлон! Молчи, или снова всё испортишь! Лучше выпьем с тобой…

Комик (выливая себе в рюмку последние капли). За что же мы выпьем?

Трагик. А выпьем мы, братцы, за нас, актеров. Во всем мы грешны – водку лакаем, скандалим, развратничаем… Вечно нас, точно баранов, обсчитывает ловкий антрепренер. В минуты славы не знаем мы покоя от навязчивых поклонников, а постарев, уходим в одинокий мрак забвения и умираем в нищете. (Поднимается с рюмкой в руке.) Дорогой ценой платим мы за то упоение сценой, которое длится мгновение, а затем требует от каждого кровавых сердечных жертв!.. Но зато мы просты и наивны, как дети, зато мы не помним зла и каждый из нас готов отдать последнее, чтобы помочь больному товарищу, выслушать его стон, поплакать вместе с ним!..

Комик (негромко). Вот это браво, Меркурий Иванович… Вот это хорошо…

Трагик. Так выпьемте, други мои, за всех нас – великих и малых, вознесенных на вершины, и канувших в Лету, тех, кто ушел недавно, или уйдет вместе с нами… Выпьем и за тех, кто идет нам на смену. Ибо пока живо искусство, не будет недостатка в его служителях и рабах...

Все трое выпивают, закусывают.

Первый любовник (после паузы). Вот что я подумал, господин Анчарский… Всю жизнь мы с вами соперничали, злобствовали, язвили друг друга. А судьба распорядилась так, что, видно, нужно нам это окончить. Примирила нас богадельня, вот как получается.

Трагик. Твоя правда, Аполлон… Смирился гордый дух… (Вздыхает.) А за сим приидет ангел с горящим мечом, и поведет нас, нагих и сирых, пред лицо Великого Судии, и содрогнемся мы, и падем на колени… Но не отвратится гнев его от грехов наших, и будем мы ввергнуты в геенну огненную.

Комик (креститься). Ах, полно вам, Меркурий Иванович! Господь милосерд. Я думаю, не будет там никакого ангела с огненным мечом. (Подумав.) И геенны не будет.

Первый любовник (с надеждой). А что же там?

Комик. А поле. Поле с цветочками маленькими – всё колокольчики, медуница. И небо над полем ясное, тихое. И речка. Пойдем мы с вами по этому полю, а у речки сидит старичок и рыбу удит. Увидит он нас, Божьих скоморохов, и спросит: «Что же вы, братцы? Каково жизнь прожили? Грешили?». «Грешили, дедушка, – ответим мы. – Кто без греха?». «Ну, давайте, покажите-ка души ваши». И покажем мы всё, что сохранили в глубине сердец – и злость свою, и горе, и обиды, и радость, которую делили с товарищами. Покачает головой старичок и ничего не скажет. А потом возьмет наши души, прополощет в речке – а вода в ней чистая, родниковая – и отдаст обратно. И поймем мы, что много на нас дурного налипло, но всё нечистое отмывает вода милосердия. А всё хорошее остается. И старичок махнет нам рукой: «Ну, ступайте себе, родимые». И пойдем мы так, будто снова в детство вернулись. Всё вокруг будет тихое, родное. И будет в душах наших радость, и покой.

Трагик. Верно ли, Саша? Так ли? Ах, как бы хорошо… Да ведь ты снова врешь!

Комик. Может, и вру, Меркурий Иваныч. А может, и правду говорю. Может, я во сне всё это видел. А сон тот был с четверга на пятницу – вещий.

Трагик (повторяет тихо). Поле, речка…

Слышится скрежет колес, паровозный гудок.

Первый любовник (встрепенувшись). А что это, господа, кажется, станция?

Комик (выглядывая в окно). И правда, станция. Аполлон Ильич.

Артисты переглядываются.

Первый любовник. Что же, не выйти ли нам? Чудесная ночь, свежий воздух… луна.

Трагик. И буфет!

Торопливо надевают пальто и повязывают шарфы.

Первый любовник. У меня, господа, есть три рубля.

Трагик. Да ты богат, Аполлон! Видно, не всю твою кубышку растрясли.

Комик. Ах, друзья мои! Верно сказал классик: бывают в жизни артиста минуты, когда он стремительно спешит к своей цели, как из лука стрела. Остановить его – напрасный труд!

Первый любовник (подает реплику). Когда же эти минуты бывают?

Комик. Когда загремят ножами и вилками и скажут: закуска готова.

Быстро уходят.

Февраль 2010