Marian 02.09.2010 08:15 » Глава 19 Глава 19

Марина перевернулась на спину и посмотрела в ясное голубое небо, по которому медленно проплывали белые облака, так похожие на большие мягкие подушки. Солнце ослепило ее на мгновение, и ей пришлось прикрыть глаза рукой.
- У меня онемела рука, - пожаловалась она Сергею.
- Такова участь моделей – недвижимость, а после нее – онемевшие члены, - улыбнулся он, дорисовывая углем последние штрихи. Сергей сидел четь поодаль от нее, скрестив по-турецки ноги, и рисовал очередной ее набросок.

В это утро он поднялся в преотличнейшем настроении, словно вчерашняя исповедь сняла тот груз с его души, что мешал ему полностью наслаждаться жизнью. Он решил, что им непременно надо выбраться куда-нибудь на прогулку. И вот они теперь тут, на небольшой полянке у луга, расположились в высокой траве среди белоснежных головок полевых ромашек на импровизированный пикник.

- Надо вернуть тебе румянец на щеки, - улыбнулся тогда Сергей. – А то у тебя какой-то изможденный вид, дорогая супруга.
- Не мудрено, при таком-то ненасытном супруге, - отшутилась Марина, и муж в одном стремительном движении поймал ее и снова повалил на постель, щекоча ее в чувствительных местах, что вызывало у нее приступы безудержного смеха.

На пикник они смогли выбраться после этого только после полудня, все никак не могли оторваться друг от друга. Сергей помог ей одеться, выполняя роль горничной, настаивая на том, что он не намерен ни одной минуты ее внимания делить за эти три дня с кем-либо.
- Это неверно и невежливо по отношению к хозяевам, - напомнила ему Марина.
- В свой медовый месяц я отказываюсь соблюдать любые правила приличий, - возразил ей Сергей. – Разве я не доказал это прошлым днем и ночью? Хорошо-хорошо, не смотри на меня таким взглядом, дорогая женушка. Мы поужинаем с ними завтра, в последний вечер перед моим отъездом.
Марина невольно сжалась при этих словах. Последний вечер. Как больно для нее прозвучали эти слова! Она снова вспомнила свои недавние страхи и покрепче прижалась к мужу.
- Обещай мне, что с тобой ничего не случится, - попросила Марина шепотом.
Сергей взял ее за подбородок и поднял ее лицо вверх, заставляя взглянуть ему в глаза.
- Обещаю, что ничто не сможет разлучить тебя со мной. Я вернусь даже с того света, если будет нужно.

Перед уходом на их прогулку Сергей вдруг задержал ее в дверях:
- Подожди минутку, хочу кое-что показать тебе.
Он ушел в спальню, а затем вернулся, держа в руках несколько листков бумаги. Не говоря ни лова, он протянул их Марине. Та, движимая любопытством, быстро взяла их в руки и развернула, чтобы ознакомиться с их содержанием.
Это были не письма, как она первоначально предположила. Это были искусно выполненные рисунки грифелем и углем. На одном из них была изображена немолодая пара, нарисованная идущими под руку. С первого же взгляда Марина признала в ней родителей Сергея – у него были овал лица отца и разрез глаз матери.
- Красивая пара, - сказала она, взглянув на мужа.
- Да, - признался он. – Я до сих пор не встречал пары, любящей друг друга столь же сильно, как любили мои родители. Они пережили столько вместе: тяжелую болезнь матери после единственных родов, войны 1806 и 1812 годов, ранения отца, разорение французами их единственного имения. Мои эскапады…

Он подал ей следующий рисунок. На нем был изображен старый князь Загорский, но совсем не таким, как привыкла видеть его Марина при их случайных встречах в свете. На рисунке его черты были мягкими и расслабленными, губы его чуть тронуты легкой улыбкой. Он сидел на скамье, опершись руками о неизменную свою спутницу – трость с серебряным набалдашником, и смотрел куда-то вдаль с явно читающейся нежностью в глазах.
- Таким я видел его рядом с Элен, - проговорил Загорский. – Я ни разу не видел, чтобы он смотрел так на меня.
- Может, ты просто не замечал, - тихо сказала Марина, нежно дотронувшись до его щеки. – Иногда мы даже не видим того, что творится прямо у нас под носом, в своей мнимой слепоте.

Загорский лишь пожал плечами и протянул ей очередной набросок. На нем была изображена молодая девушка, раскачивающаяся на качелях и задорно хохочущая. Его сестра. Такая красивая и жизнерадостная, и какой страшный конец…
Марина заметила, с какой болью Сергей смотрит на рисунок, поспешила взяться за следующий и оторопела – на нем была она сама. С мягкими локонами у щек, с детской наивностью в глазах она сидела за фортепьяно и с заметным напряжением смотрела на клавиши, словно вспоминая мелодию. Марине она показалась на рисунке чуть ли не девочкой.
- Когда я был в дороге в Петербург, накидал пару твоих набросков по памяти, - признался слегка смущенно Загорский.
- Какая я… юная, - ответила ему Марина. – Я тут словно подросток, только вышедшая из детской.
- Ну, по сути, так и было, - сказал Сергей. - Сколько тогда тебе было? Семнадцать? Восемнадцать? Совсем ребенок.

Марина в ответ на эту реплику шутливо ткнула его под ребра, затем взяла следующий рисунок. Снова она, снова это наивное детское выражение на ее лице. Зато на следующем рисунке она уже выглядела заметно старше и мудрее, чем на первых. Она была изображена в бальном платье, с веером и бальной книжкой в руках. Гордо поднятая голова и расправленная спина. Холод в глазах. Весь ее облик говорил: «Не подходи ко мне».
- Это из последнего. Когда ты отчаянно сигнализировала мне «Не тронь меня, я больше не люблю тебя», - сказал Загорский. – Иногда эта твоя холодность приводила меня в отчаянье. Я думал, что ничего не смогу изменить.
Марина взялась за следующий рисунок. Она и Воронин в ложе оперы. Он сидит рядом с ней, слегка наклонившись вперед, к сцене, положив руку на спинку ее кресла. Видно было, что он наслаждается от души и происходящим на сцене, и ее близостью. Она же сидит, неестественно выпрямив спину и положив руки прямо перед собой на перила ложи. Вся ее поза – одна напряженность. Глаза полны какой-то тоски.
- Ты видишь, как смотришься? Тоже «Не тронь меня», но уже совсем по-другому показываешь и совсем другому человеку, - Загорский провел пальцем по рисунку. – У тебя такой вид, словно ты сейчас заплачешь.
- Может, это был очень грустный момент в опере, - слегка грубо, сама того не желая, возразила ему Марина.
- Это был водевиль, милая.

Марина прикусила губу. Может быть, тогда в театре ей и было неловко и не по себе быть столь близко к Анатолю, но в беседке несколько дней назад она совсем не была против этого. Этот факт до сих пор тревожил ее душу. Ей казалось, что она предала своего любимого, ответив на тот, чужой поцелуй. Но признаться в этом Загорскому у нее не было сил. К тому же, рассудила она, подобное никогда более не повторится, потому не стоит омрачать эти несколько дней, что отведены ей воспоминанием об этом неприятном инциденте.
Кроме того, разве поцелуй Анатоля смог воспламенить ее кровь, как Сергей мог сделать одним легким касанием губ? Она должна признать, что поцелуй Воронина был приятен ей, не более. От губ Загорского у нее подгибались колени, и время вокруг останавливалось в тот же миг.

- Мне не нравятся эти рисунки, - призналась она, возвращая листы бумаги Загорскому. – Вернее, нравятся, но я там просто… просто ужасна. То слишком уж по-девичьи выгляжу, то словно ледышка. Нарисуй меня по-другому.
- Как, милая? – улыбнулся Загорский.
- Нарисуй меня женщиной. Любящей и любимой. Такой, как видишь меня сейчас.
И вот он рисовал ее на этой милой полянке, словно маленьком кусочке рая. Рисовал уже пару часов, не отрываясь ни на минуту от бумаги. Уже почти десяток листов лежал рядом с ним на траве, а он все рисовал и рисовал, словно не в состоянии оторваться в порыве вдохновения.

- Как долго ты рисуешь, - Марина принялась растирать онемевшую руку, восстанавливая замедлившееся кровообращение в ней. – Вон сколько уже рисунков. И не даешь взглянуть ни на один!
- Потом, - Загорский протянул руку к бокалу и отхлебнул немного вина из него. – Ни один художник не даст посмотреть неоконченный рисунок.
- Но ты же их закончил, - возразила ему Марина.
- Имей терпение, - улыбнулся в ответ Загорский, не отрываясь от рисования.
- Имей терпение, - передразнила его Марина. – А как ты научился так хорошо рисовать? Лично у меня все акварели выходили сплошной мазней. Преподаватель рисования говорил, что мне совсем не дано это. «Лучше практикуйте пение, сударыня. Не стоит браться за краски». А ты? Тебе приглашали учителя?
- Нет, учитель по рисунку был у сестры. Дед считал, что мужчине не пристало заниматься бумагомаранием, как он выражался. Я помню, как пришел к нему (родители тогда были в отъезде) со своим первым рисунком, который похвалил месье Мажирон, учитель рисования. Хотел похвастаться своими успехами. А он накричал на меня, мол, дворянин никогда не должен даже браться за кисть, и в бешенстве порвал мой рисунок. С тех пор я рисовал тайком, никому и никогда не показывая то, что выходило из-под грифеля или угля. Ну, а в кадетском уже было не до этого совсем, - и после недолгого молчания Загорский добавил. – Ты знаешь, мне кажется, и я рисовать-то научился наперекор деду. Если бы он тогда не запретил, я бы в скорости забросил, скорее всего, это дело.
- Как хорошо иметь в семье собственного художника, - улыбнулась Марина. – Ты нарисуешь мой портрет, мы повесим его в гостиной над камином и будем всем интересующимся говорить, что это рука удивительно модного и дорогого мастера.
- Да, очень удобно, - согласился, улыбаясь, Сергей. – Я хочу еще один твой потрет в доме - в спальне и жутко непристойный. Никогда я бы не разрешил другому мужчине взглянуть даже на кусочек твоего обнаженного тела. А так сам смогу нарисовать…

Марина рассмеялась в ответ на его слова. У нее на душе было так хорошо, так легко сейчас – лежать здесь в траве и смотреть на облака – что ей казалось, она сейчас вспорхнет и улетит. Она протянула Сергею руку, глазами показывая на место рядом с собой. Он отложил в сторону бумагу и грифель и прилег рядом с ней голова к голове. Марина протянула руку и переплела свои пальцы с его, испачканными грифелем.
- Я даже не помню, когда в последний раз я вот так чувствовал себя, - задумчиво проговорил Загорский. – Так отрадно, так покойно. Удивительно даже.
Они лежали и молчали. Смотрели в небо на проплывающие мимо облака и молчали. Загорский медленно поглаживал ее пальцы, и эта невинная ласка наполняла душу Марины таким восторгом, что ей хотелось запеть во весь голос, чтобы весь окружающий мир знал, как счастлива она быть сейчас тут, рядом с этим мужчиной.
Она повернула голову и посмотрела на профиль Загорского. Он лежал с закрытыми глазами и действительно выглядел расслабленным. Черты его лица смягчились, исчезли морщинки со лба и уголков глаз, исчез циничный прищур глаз. Он выглядел сейчас таким молодым, что у Марины перехватило дыхание. Она протянула руку и ласково коснулась пальцами его лица, проведя ими по лбу, носу, щекам, губам.
- Ты так красив, - прошептала она. – Я даже боюсь отпускать тебя от себя. Вдруг там, вдали от меня, ты меня забудешь.
Загорский открыл глаза и повернул к ней голову, встретившись с ней глазами. Он недолго смотрел на нее, потом поймал ее руку и приложил к своему сердцу.
- Чувствуешь, как оно бьется? Оно бьется только ради тебя. Ради тебя, милая.

Потом он резко повернулся и оказался на ней, опираясь на локти. Он нежными медленными движениями убрал волосы с ее лица, а затем быстрыми поцелуями покрыл ей глаза, лоб и щеки. Когда, в конце концов, соединились их губы, Марина уже потерялась в пространстве и времени, и совсем не думала, что они сейчас не в спальне, а на лугу, на виду у любого случайного крепостного. Высокая трава скрыла их тела полностью от случайных взглядов, а солнце ласково пригревало своими лучами, не давая замерзнуть под легким ветерком.

Вечером после ужина, когда Сергей курил сигару на крыльце, Марина вышла к нему из их небольшого домика и присела на ступени. Она остаток дня думала о том, как им следует поступить в дальнейшем с новостью об их браке, о чем и спросила сейчас у мужа.
Загорский слегка прищурил глаза, и Марина поняла, что ему не особо приятна эта тема для разговора. Но рано или поздно им необходимо было обсудить то, что их ждет в будущем.
- Что мы будем делать? – повторила она. – Я не писала маменьке уже три дня, это не свойственно мне. Предполагаю, она уже с ума сходит от волнения. Что ей написать?
- То, что пишешь обычно, то и напиши, - ответил ей Загорский, стряхивая пепел с сигары. – Но ни слова о венчании. Никто не должен знать о нем. До поры до времени.
Он помолчал, затягиваясь сигарой, а потом выпустил дым вверх и продолжил:
- Никто не должен знать пока. Ни одна душа. Прежде я должен расположить к себе деда. Он ключевая фигура в том, как повернется наше будущее. Я постараюсь наладить с ним отношения в ближайшем времени. Черт, никогда не думал, что скажу это! Он должен узнать первым о нашем венчании. Затем сообщим остальным.
- Как долго мы будем хранить все в тайне?
- Я думаю, до Покрова, не больше. Да, это долго, понимаю, но мне необходимо время. Этих четырех месяцев мне хватит с лихвой. Не уверен, что путь к примирению будет легок, и в положительном результате у меня полно сомнений, но рискнуть стоит, - он снова глубоко затянулся сигарой. – Я старался быть аккуратным, но иногда все же терял голову. Если… если что-то пойдет не так, тотчас пиши мне.
- Что пойдет не так? – не поняла Марина, а потом, покраснев, кивнула, когда Загорский слегка качнул головой в сторону ее живота.

- Когда состоится торжество по случаю твоей помолвки с Ворониным? – спросил Загорский. Марина недоуменно на него посмотрела.
- Не понимаю, о чем ты. Мы еще не говорили даже об этом. Сначала необходимо переговорить с моими родителями.
- Так еще не было официального оглашения? И приглашения не разосланы? – удивленно переспросил Загорский, а потом, хлопнув себя по колену, расхохотался. – Обманул! Обманул, как мальчишку!
- Ты о чем? Кто тебя обманул?
- А как ты думаешь, откуда я узнал, что ты дала согласие на предложение Воронина? Меня в пути догнало письмо от деда, что он-де приглашен на торжество по случаю вашей помолвки с Анатолем, - объяснил Загорский. – Оказывается, торжества никакого и нет. Откуда он тогда узнал про вас? Ну, да Бог с ним, после разберусь. Нам тогда необходимо решить, что делать с твоей помолвкой. Я правильно понимаю – оглашения и официального обручения пока не было? Это нам только на руку. Тяни, как можно дольше с ними. Придумай, что душе угодно, но подождите с этим несколько месяцев. А уж там и наше дело уладится.
- А если все-таки настоят на оглашении? Не уверена, что смогу откладывать его долго, - покачала Марина головой.
- Тогда уж ничего не поделать, n'est-ce pas? Назначишь дату венчания на следующий год или подальше. И живи себе невестой, пока я не вернусь.

Марина метнула на него яростный взгляд, явно не одобряя его насмешливый тон. Сергей докурил сигару и, выбросив окурок, опустился рядом с ней на ступени. Он раскрыл объятия, и Марина прильнула к его широкой груди.
- Мне страшно, - прошептала она. – Столько лжи, столько обмана и уверток!
- Мне тоже претит ложь, но нам необходимо протянуть время, - уверял ее Сергей. – Я должен быть в полку, а на расстоянии такие дела так споро не решаются. Прошу тебя, постарайся ради нас, ради нашего будущего.
- Я постараюсь, - тихо сказала Марина.

Они недолго помолчали, погруженные каждый в свои собственные мысли. Потом Загорский, прервал тишину, спросив супругу:
- Тяжко на сердце от того, что родителей обмануть придется?
- Даже не знаю, от чего горше – от того, что обманывать их буду или от того, что маменька будет сильно разочарована, когда узнает, что я сделала. Знаешь, мы никогда не были с ней близки. С ранних лет меня отдали в Смольный. Приезжать навещать меня она не могла: средств не было да и времени – ты знаешь, у меня несколько сестер, почти все погодки. Я понимаю эти причины разумом, но сердцем понять не могу.
Мне всегда ее не хватало, всегда. Я до боли завидовала девочкам, которых навещали матери в институте, которые уезжали на каникулы домой. Я же либо уезжала к Софье Александровне, либо оставалась в Смольном в эти дни, - Марина уткнулась лицом в рубашку мужа, чувствуя, как навернулись незваные слезы на глаза. – Я думала, что мы станем ближе друг к другу после выпуска. Все эти хлопоты о балах, нарядах ведь сближают мать и дочь. Но нет, мы словно чужие люди. У нас разные вкусы, разные мысли, разные стремления. Когда мы уехали в Ольховку после той истории, я надеялась, что все изменится там, просто у маменьки нет свободного времени в Петербурге. Но и в имении все осталось по-прежнему – как бы я не старалась стать для нее той дочерью, которую она хотела, я так и не стала ею, ведь для этого надо было измениться полностью. Она была ласкова с сестрами, мне же доставалась только отстраненность. Я видела, что она винит меня в том, что мы уехали из столицы, и это тяготило меня донельзя. Я была среди своей семьи, но я была одна, совсем одна. Если бы не Гнеша да письма Жюли, я бы сошла с ума там или сбежала бы с первым встречным! Хотя нет, не сбежала бы – ведь означало, что я ее разочарую, а я так хотела получить ее одобрение. По-прежнему хочу. Именно поэтому мне так горько сейчас – я не хочу видеть разочарование в ее глазах, когда она узнает, что все произошло совсем не так, как ей хотелось.
- Ах, милая, не плачь, - смахнул Загорский нежно слезы с ее щек. – Это все пустое. Я не нравился твоей маменьке, как твой поклонник, с моей-то репутацией. Как твой супруг, я буду желанным для нее. Немало ли – князь, потомок старинного дворянского рода. Правда, богат я буду лишь, если дед будет благосклонен к нам, но все-таки я и не беден, как мышь, и потянуть твою семью сумею, будь спокойна. По крайней мере, буду стараться сделать это. Я уверен, ты не разочаруешь ее. Да я стану для нее таким зятем, что она будет всем своим знакомым хвалиться мною!

Марина улыбнулась ему сквозь слезы. Она сама не понимала, что происходит с ней сейчас. Еще никому и никогда она выплескивала свою боль недолюбленной в детстве девочки. Если бы это был кто-то иной, то она бы была смущена донельзя таким невольным откровением. Но это был Сергей, а ему она доверяла безгранично, словно самой себе.
- Спасибо за то, что понял, - сказала она мужу.
- Всегда готов выслушать, - ласково улыбнулся он ей. – Да уж, как говорится, встретились два одиноких сердца...

Следующий день пролетел для Марины столь быстро, что она даже не успела оглянуться. Ей казалось, что впереди еще целый день вместе до отъезда Загорского в полк, но вот уже наступил последний вечер из отведенных трех суток.
За совместным ужином с Арсеньевыми она была необычно молчалива и рассеянна. Ей вовсе не хотелось, вопреки всем правилам вежливости, принимать участие в беседе за столом. Видя ее состояние, сразу же после десерта все поспешили пожелать друг другу спокойно ночи.
- Удачно вам съездить на воды, - пожелал, обнимая друга, Загорский. – Надеюсь, вы вернетесь втроем.
- Ох, лишь бы не сглазить, - улыбнулся Арсеньев.
- Давай попрощаемся сейчас, - вдруг предложил ему друг. – Ты знаешь, я не люблю прощаний и не мастак говорить красивые слова. А завтра мне будет тяжело, как никогда, сам понимаешь.

Арсеньев посмотрел на женщин, сидящих в креслах поодаль и о чем-то тихо беседующих.
- Что ты намерен предпринять в отношении Анатоля? Я чувствую себя ужасно при мысли…
- Не надо, - прервал его Загорский. – Это только мой грех. Мой и ничей иной. Потому и отвечать только мне. Ну, прощай, друг. Даже не знаю, когда теперь свидимся.
- Почитай, через год минимум. Надеюсь, у вас тут все уладится удачно, - Арсеньев прихватил Загорского за шею и посмотрел тому прямо в глаза. – Береги себя, друг. Да, говорят, там пока спокойно, но ты же знаешь, даже палка иногда стреляет.
- Не беспокойся, я всегда осторожен, - улыбнулся Загорский. – Марина, прощайся, пойдем в наш маленький le paradis terrestre•.

На крыльце друзья крепко обнялись на прощание.
- Смотри же, осторожничай, - напоследок опять напомнил другу Арсеньев, выпуская того из своих объятий. – Ты вечно хочешь быть впереди да в самом пекле.
- Буду, - пообещал в который раз Загорский и, поцеловав на прощание Жюли, легко сбежал по ступенькам к ожидавшей его Марине. Рука об руку они направились к флигелю.
- Что с тобой, Paul? – Жюли обняла мужа, напряженно смотревшего вслед их гостям. – Ты сегодня сам не свой. Тебя что-то беспокоит?
- Не знаю, - честно признался Арсеньев, целуя жену в макушку. – Что-то сердце щемит сегодня. Может, перед поездкой волнуюсь? Уже через два дня в дорогу. Что нас ждет?
- Все будет хорошо, вот увидишь, - пообещала Жюли.

Эти же слова, словно заклинание повторяла и Марина, облачаясь в ночную сорочку, а потом и расчесывая свои длинные белокурые волосы. Ее сердце тоже было растревожено сегодня. Предстоящая долгая разлука сводила ее с ума. Даже сейчас, когда он по-прежнему рядом, при одной мысли о ней Марине хотелось плакать. Что же будет, когда Сергей уедет?
- Дай-ка я помогу, - Сергей с размаху плюхнулся на постель рядом с ней и, взяв из ее рук щетку для волос, принялся расчесывать ее локоны. – М-м-м, словно шелк… Мне нравится.
- Гнеша будет рада, - ответила Марина. – Она столько сил прикладывает к тому, чтобы они были такими, столько отваров готовит для меня.
- Передай ей мою благодарность. Они действительно прекрасны.

Загорский вдруг отложил щетку в сторону и обхватил Марину руками в крепком объятии.
- Давай говори, - сказал он, уткнувшись носом в ее волосы. – Что там у тебя на уме весь день? Ты такая потерянная, что у меня самого сердце не на месте. Думаешь о завтрашнем?
- И об этом в том числе. Меня страшит предстоящая разлука, страшит твой предстоящий отъезд. Ты знаешь, в день гона в имение приходили цыгане. Была одна женщина. Гадалка.
- И что же она тебе нагадала? – спросил Сергей, прикасаясь губами к ее шее. – Мужа и шестеро детей?
- Я говорю с тобой серьезно, - вдруг вырвалась из его объятий Марина и поднялась с постели. – Она мне нагадала, что будет у меня два супруга. Что я – судьба Анатоля, и буду с ним до конца дней. Что смерть витает рядом со мной.
- Да все это пустое, - отмахнулся ее муж. – Просто обман наивных простаков. Иди лучше сюда, ко мне. Мне так одиноко тут.

Марина резко повернулась к нему. Ее начало злить, что Сергей никак не хочет понять, как она обеспокоена, как болит ее сердце из-за предстоящего отъезда в этот дикий и опасный край.
- Я не понимаю твоего спокойствия, - бросила она ему сквозь зубы. – Смотрю, тебе не до моих переживаний.
Сергей коротко вздохнул и одним быстрым движением спрыгнул с кровати. Он подошел к Марине и, взяв ее за предплечья, развернул к себе против ее воли – она вовсе не хотела продолжать разговор в подобном тоне.
- Мне есть дело и до твоих переживаний, и до твоих слез, - мягко сказал он. – Но я не вижу смысла обсуждать это сейчас, когда у нас осталось так мало времени побыть вдвоем перед тем, как мы расстанемся на столь долгий срок. Если ты хочешь поговорить о предсказаниях и судьбах, если хочешь поплакать над тем, что еще не произошло и, еще не известно, произойдет ли, воля твоя. Я сяду рядом с тобой и буду слушать тебя, пока не выговоришься. Но я не вижу смысла тратить на это всю ночь. Я хочу уехать с легким сердцем отсюда и с множеством воспоминаний, которые будут греть меня вдали от тебя, милая. Так давай же забудем о том, кому и что суждено на этом свете, и проведем эти минуты вместе.

Он притянул ее к себе и крепко обнял.
- Если тебя это успокоит, то могу сказать, что когда-то давно, после выпуска из кадетского, на Масленичной неделе я тоже встретил одну цыганку, - Загорский предпочел умолчать, что цыганка была молода и довольно мила, и где-то с месяц согревала его постель, пока ее табор не двинулся дальше. – Она заговорила меня от пули и клинка. Как видишь, в скольких передрягах побывал с того времени, до сих пор целехонек.
- Это правда? – отстранилась Марина и посмотрела ему в глаза, стараясь определить, истину ли он ей говорит или просто старается успокоить.
- Побожиться? Или моего слова будет достаточно? – улыбнулся Загорский, целуя ее в ответ. Он словно знал, что стоит ему прикоснуться к ней, как все мысли вдруг исчезают из ее головы, и она забывается в пространстве и времени на те мгновения, что они проводят вместе.

После Марина лежала без сна и смотрела на спящего рядом супруга. Ей казалось, что если она сомкнет очи и заснет, то проспит его отъезд из Киреевки. Глупо, конечно, она сама это признавала, но вот убедить себя поспать хотя бы час так и не смогла. Так и лежала она, глядя на лицо Сергея до самого рассвета, пока утро не вступило в комнату сквозь распахнутые окна, и не защебетали ранние пташки на деревья сада.
Она же встретила Степана, что пришел будить своего хозяина с первыми лучами солнца.
- Доброе утро, барыня, - смущенно поздоровался с ней денщик и поставил начищенные им сапоги барина у порога входной двери. – Как почивали? Барин уже встали-с?
- Нет пока, - плотнее запахнув капот, ответила Марина. Она зябко повела плечами – с утра было довольно прохладно из-за дождя, пролившегося нынче ночью. – Не хочу будить его, так сладко спит.

Степан принялся чистить мундир Загорского, мягкой тряпочкой бережно и аккуратно начищая блестящие пуговицы. Он старательно отводил взгляд от Марины, словно ему было неловко быть здесь с ней наедине.
- Пора бы, барыня, князя-то будить, пора. Нужно выехать как можно раньше, а то и так уже на гаутвахту попадем, как пить дать.
- Гауптвахту, - автоматически поправила его Марина, а потом нахмурилась. – Князь попадет в гауптвахту?
- А то как же! – воскликнул Степан. – Ведь опоздает он в полк-то, к гадалке не ходи.
- Это правда, что твой барин заговорен? – решилась спросить она у денщика. – Верно, что пуля и клинок его не берут?
Степан задумался, а потом улыбнулся в усы:
- Заговорен? Уж простите, барыня, того не ведаю. Были, конечно, ранения у князя, но легкие. Тьфу, а не ранения. А ведь в каких только сечах не бывал! Ух, лютые были! Да и дуэли… Мож, и заговорен-то барин наш, раз так все случается.

Марина кивнула и вышла в спальню, с удивлением обнаружив там почти полностью одетого супруга.
- А! Доброе утро, ранняя пташка! – быстрым шагом он пересек комнату и крепко поцеловал жену. – Не смею спросить, сомкнула ли ты глаза нынче ночью или так и бдела надо мною до утра.
- Ты заметил? – смутилась Марина. – Ах, не смейся же надо мною!
- Не смею, - улыбнулся Загорский. – Что там Степан? Здесь уже?
- Да, ждет тебя в салоне, - Марина помолчала, а потом проговорила, зная, что тотчас встретит его отпор. – Я провожу тебя до выезда из имения.
- Мы это уже обсуждали, - бросил ей в ответ Загорский, принимая из рук вошедшего по его оклику Степана мундир. – Я тебе уже сказал, что не желаю этого. Простимся тут. Негоже замужней даме скакать так рано поутру даже с грумом, - он хитро улыбнулся ей и продолжил. – Как твой супруг, я запрещаю тебе делать это. Да и потом – нынче довольно свежо, я не хочу, чтобы лихорадка свалила тебя с ног.

Загорский надел мундир, потом прикрепил к поясу саблю и развернулся к ней. Степан быстро поспешил прочь из комнаты проверить лошадей, чье тихое ржание доносилось из полуоткрытых окон спальни, оставив их наедине для их прощания перед дорогой.
- Пора, - подошел Загорский к Марине и встал прямо перед ней, не касаясь ее. Она подняла на него глаза, ярко блестевшие от невыплаканных слез. – Ну же, милая, ты словно на войну меня провожаешь. Улыбнись, я не могу видеть слезы на твоем лице. Думаешь, мне легко сейчас? Если ты заплачешь, клянусь, разрыдаюсь и я. Что ты будешь делать тогда с рыдающим мужчиной? Да и перед Степаном будет стыдно – последний раз он видел меня плачущим в малолетстве. Решит еще, что барин разума лишился.
Марина невольно улыбнулась сквозь слезы, представив рыдающего Загорского. Довольно презабавная картина получилась.
- Ну вот, твоя улыбка нравится мне гораздо больше. Береги себя, милая. Будь стойкой и жди моего письма. Я уверен, что скоро наше дело решится в положительном ключе, только надо подождать немного, - он положил ей палец на губы, не давая возразить в ответ. – И никакого coquetterie• с Анатолем. Я очень-очень ревнив, предупреждаю. Могу и придушить в гневе, как Отелло.
- Никакого coquetterie, - тихо согласилась Марина.
Загорский быстро и крепко поцеловал ее в губы и почти выскочил из комнаты, словно не в силах долее находиться там. Через мгновение со двора донеся его властный голос, отдававший последние указания Степану перед дорогой.

Марина стояла прямо посреди спальни, слово оглушенная, не в силах двинуться с места. Вот и все, повторяла она про себя, он уехал. Она сжала кулаки еще сильнее, стараясь успокоить свое глухо стучащее в груди сердце, и почувствовала, как что-то впилось в правую ладонь. Уехал…

Она вдруг сорвалась с места и бросилась вон из спальни. Пробежала через салон прямо в открытую входную дверь, прочь из флигеля. Сбежала по ступенькам крыльца мимо перепуганной ее спешкой Агнешкой, поднимающейся в дом. Она обогнула флигель, едва увидела только удаляющиеся спины Загорского и его денщика и пустилась бежать за ними следом. Босая, непричесанная, в распахнувшемся капоте, мешающем бегу, под недоуменные взгляды проходивших мимо садовников, спешащих приняться за работу.
- Сережа! – крикнула она без особой надежды, что он услышит ее – так велико было меж ними расстояние. - Сереженька...

Но он услышал. Услышал и обернулся назад, а заметив ее, стоявшую там, растрепанную и запыхавшуюся, пустил коня обратно. Увидев это, Марина остановилась и стала ждать, когда он подъедет ближе.
- Какая же ты дурочка! – нежно бросил ей Загорский и спрыгнул с седла. Он подошел к ней и схватил ее за плечи. – Боже, ну куда ты выскочила? Да еще босая! Дурочка моя!
- Вот, - Марина протянула ему раскрытую ладонь. – Я забыла тебе отдать. Возьми, это обережет тебя от любых напастей. Это Сергий Радонежский. Он не оставит тебя и сохранит от бед.
На ее руке лежал небольшой серебряный образок на черном шнурке. Недорогой и простой подарок, но при виде его у Загорского защемило сердце.
- Милая моя, - прошептал он и склонил голову, чтобы она надела образок ему на шею. Потом нежно взял ее лицо в свои ладони и стал целовать ее глаза, щеки и губы, приговаривая при этом. – Ты моя милая… мое сердце… мое душа… моя жизнь.

Губы их соединились в последнем перед долгой разлукой поцелуе, и Марина почувствовала в нем все то, что стремился выразить без слов Загорский: его страсть к ней, его нежелание расставаться с ней, оторваться от ее губ.
- Тебе пора, - прервала их поцелуй Марина. – Я не хочу, чтобы ты опоздал в полк. Ты должен быть примерным офицером и заслужить право вернуться ко мне до срока. Ведь год – это целая вечность.
- Целая вечность, - повторил за ней Загорский шепотом. Затем вдруг улыбнулся и прошептал прямо ей в губы:

О, только б огонь этих глаз целовать
Я тысячи раз не устал бы желать.
Всегда погружать мои губы в их свет –
В одном поцелуе прошло бы сто лет.
Но разве душа утомится, любя.
Все льнул бы к тебе, целовал бы тебя,
Ничто б не могло губ от губ оторвать:
Мы все б целовались опять и опять;
И пусть поцелуям не будет числа,
Как зернам на ниве, где жатва спела.
И мысль о разлуке не стоит труда:
Могу ль изменить? Никогда, никогда.

- Обожаю Байрона, - прошептала Марина.
- А я обожаю тебя, - Загорский снова приник к ее губам, и лишь тихое покашливание Степана вернуло их на грешную землю.
- Мне надо ехать, - Сергей прикоснулся лбом к ее лбу. – О Боже! Где ты была раньше? Хотя бы лет на пять?! Ступай, милая, возвращайся в дом. Не стой тут босая.
С этими словами он быстро поцеловал ее в лоб, вскочил на коня и ускакал прочь, подстегивая животное, задав при этом такую скорость, что Степан еле поспевал на своей небольшой лошадке.

- Пошли, касатка, - обняла Марину за плечи неслышно подошедшая Агнешка. – Не стой голыми ногами на сырой земле, так и до горячки недалеко. Вернется он к тебе, куды ему деваться? Пойдем, нянюшка твоя тебе чайку заварит, да водички теплой прынесет ноженьки твои погреть. Пойдем, дзитятко мое.

Во флигеле Марину уже ждали. Едва она переступила порог дома, как с кресла поднялась навстречу ей Жюли.
- О Бог мой! В каком ты виде?! – ахнула она при виде подруги и поспешила к столику, где стоял поднос с горячим чаем. – Тяжело далось прощание?
- Тяжелее некуда, - вздохнула Марина и опустилась в кресло напротив. Агнешка тут же принесла таз с водой и принялась мыть ей ступни. – Брось, Гнеша, я сама, – попыталась Марина остановить старую нянечку, но та лишь отмахнулась от нее. Поэтому она откинулась на спинку кресла и договорила подруге. – Я не смогла заснуть всю ночь. Все лежала и смотрела на него. Думала, как же я смогу отпустить его от себя да еще так надолго. К тому же эта неизвестность… это молчание по поводу нашего брака убивает меня. Тяжко же будет мне тут без него. Ему легче – уехал и все, а мне здесь всем в глаза лгать придется да изворачиваться.
- Да уж, - вздохнула Юленька, протягивая Марине чашку с горячим чаем. – Даже не знаю, что и посоветовать тебе. Тяжело тебе придется. Да еще и мы уезжаем… Может, нам остаться? Ты знаешь, я всегда готова помочь тебе, ma cherie.
- Упаси Господь, - замахала руками Марина. – Уезжай и даже не думай про меня. Ты столько ждала этой поездки! Езжай, милая, справлюсь я сама. К тому же ждать совсем недолго – Серж пообещал, что вскорости уговорит своего деда сменить гнев на милость к нам. Да и при хорошей службе ссылку могут сократить. Так что не все так страшно и тревожно, как смотрится со стороны.
- Совсем запамятовала, - Юленька вдруг подскочила с кресла и снова подбежала к столику. Она взяла с подноса письмо и протянула его Марине. – Прислали нынче с почтовыми. От твоей маменьки.

Марина быстро развернула письмо и углубилась в чтение. По мере прочтения написанного на ее лицо все больше и больше набегала тень.
- Что там? Что случилось? – встревожилась Юленька, видя, как помрачнела подруга.
- Дурные вести. У тетушки был удар. Мне надо срочно возвращаться в Петербург.

• земной рай (фр.)
• кокетство, флирт (фр.)

Marian 06.09.2010 18: 46» Глава 20

А дальше у нас будет помолвка, точнее ее оглашение , и , и после ... Да, я знаю, что спойлерю, но не удержалась... ... Но не все так просто, как кажется...