Глава 15. Встреча в больнице

Мне так страшно, что бабушку заколдовали! К тому же теперь я хорошо вижу, что это действительно так: она очень изменилась с тех пор, как стала ходить в клуб. Помощь татешки необходима, но тетя Роза, как назло, уехала с ночевой к подруге, а оттуда собирается сразу на работу. И я не могу дозвониться! Поэтому с раннего утра сижу в Инете. Ищу, как можно освободить бабушку от коммерческих чар. И везде пишут, что это непросто. Есть вариант – посадить под замок на несколько дней без возможности общения и телевизора. Но тогда человек может впасть в депрессию или истерику. Бедная бабуля, только не это, тебе совсем не полезно волноваться!

Однако потом мне попался совет, что от зависимости может избавить хороший психолог. Пусть не за один раз, но несколько сеансов способны помочь. Неплохие новости. К тому же о психологах много чего знает тетя Роза.

И я решила в школу сегодня не ходить, а съездить к татешке на работу. Все равно ведь собиралась как следует осмотреть место, где скоро мы будем рисовать.

Как все бывает по-другому, когда не просто идешь и равнодушно скользишь взглядом вокруг, а прикидываешь, что тебе предстоит здесь сделать!

И страшно немного, и место – то отталкивает, а то манит и зовет… Я стояла в белом халате, выданном напрокат, и разглядывала стену: противную, ужасную стену мутно-бутылочного цвета. А мимо шла больничная жизнь.

Опять провезли каталку с больным. Пока стою – уже третья.

- Ждешь кого-то? Нельзя без бахил! – не церемонясь, прикрикнула медсестра.

- Сейчас надену, честно! – а кого же я жду?..

- А… позовите, пожалуйста, Оксану…

- Она на процедурах.

- К ней можно?

В ответ – тишина. Повторяю громче:

- К ней можно?

- Конечно, нет! Жди, стой!

И я опять стою в этом унылом месте. Жду, жду, а ее все нет. Медсестры не видно, и я решилась поискать Оксану сама.

Зашла в маленький коридорчик, глянула в открытую дверь. Там – небольшая комната с тремя кроватями. Лежат очень тихие и грустные дети. К руке каждого тянется красная трубочка. Я стояла в оцепенении, осознав, что это не трубочки красные, а кровь, которую по ним переливают. Было очень тихо, тикали приборы. Потом послышались быстрые шаги – наверное, врача. Следом – усталый детский плач.

Я постаралась незаметно уйти. Заходить еще куда-то не хватило сил.

Бедная, бедная Сана! Даже если ты действительно виновата передо мной, какая это ерунда, на фоне этих лиц, трубочек, каталок, запаха хлорки и бесстрастных медсестер!

Издали я ее не узнала. Ковыляющая фигура в полосатых штанах и толстовке с надвинутым на глаза капюшоном остановилась напротив.

- Ты че хотела?

- Сана?!

Она присмотрелась:

- А, операция «Подросток», что ли? Деньги пришла возвращать? Так их нету. Тю-тю… И что ты сделаешь?

- Ты попросила, чтобы я позвонила. Но я потеряла телефон.

Она подошла поближе.

- И что, прям вот так взяла и меня разыскала? Заняться нечем?

- Почему, есть чем. Вот… рисовать тут буду. Будем, то есть. Мы – группа.

- Группа обычно поет. И играет.

- «Стрит-арт» – слышала?

Тут я рассказала Сане про то, что мы хотим делать. Поначалу говорила очень осторожно. Я все боялась, что она сейчас меня обматерит, скажет, что мы с девчонками с жиру бесимся и лучше бы радовались тому, что здоровы, и держались подальше от таких, как она. Что ж… Ладно. Всё равно буду рисовать – нужно мне ее одобрение!

Но Сана идею приняла и даже как-то помягчала.

- Ты на меня не злись за эти бабки, – попросила она через какое-то время. Там дело такое… Потом расскажу. Если коротко: Нурик – это брат Беки. А Бека – мой парень был…

- Почему «был»? Поссорились, что ли?

- Его больше нет. Уже четыре месяца.

Сана задрала рукав толстовки:

- Видишь?

На худой руке виднелись несколько длинных свежих шрамов.

- Я и сама жить не хотела – откачали. Медики же… Хотя бо-ольшой вопрос – насколько меня хватит. Может, скоро с Бекой встретимся… Как говорится – тяжело в лечении – легко в раю.

Не зная, что ей отвечать, я решила сменить тему:

- Извини, конечно, но что-то ты на Оксану не сильно похожа… Или у тебя корейцы в роду?

- Да и ты на Доремиру мало смахиваешь…

- Ты запомнила, как меня зовут?

- Редкое имя.

- Ну, правда, кто ты по нации?

- Знаешь, сколько у меня кровей? До болезни не меньше восьми было. И польская, и еврейская, и грузинская… Вот только что корейцев нет! По матери один прадед – калмык, другой – еврей, режиссер с «Ленфильма» – в войну сюда эвакуировали их, так и остался в Казахстане. А после переливаний вообще интернационал стал! Ничего так, неплохо себя чувствую. Я – гражданин мира!

- Может, гражданка?

- Блин, «гражданка»… Вот как противно… Ненавижу!

- Что ненавидишь?

- Да что я баба!

- Так почему тебя Оксаной-то назвали?

- Да чтоб ни вашим, ни нашим! Предки спорили-спорили. Даже подрались по пьяной лавочке. А потом мать пошла в загс и назло отцу назвала меня Оксаной – в честь одной соседки, которую он ненавидел.

- Что, честно?

- Ага… три раза! Лапшу стряхни! Нельзя такой доверчивой быть. Нет, конечно! Вообще-то я их не знаю – ни мать, ни отца. В тот год, когда я родилась, наркоту левую продавали. Мать меня грудью не кормила – молоко пропало. Ей всего семнадцать было. А отцу – тридцать три. Она его очень любила. Очень! Кололись оба. Оба и вкололи не то… сразу. Мне потом один человек говорил – от этого сразу уходят, мотор отключается – и все. Родителей нашли, потому что я сильно орала – есть хотела. Мне на днях должен был год исполниться. Так что больничка, потом детдом – в виде подарка на днюху, да… Потом вот дедушка с зоны вернулся. Он у меня художник. Но тоже не знает, почему меня так назвали.

- Так твой дед – художник?!! И ты молчала?

- Говорю.

- А можно с ним познакомиться?

- А нужно?

Помолчав немного, Сана пояснила:

- Запойный он. Сидит на Кок-Тюбе, картинки всякие, сувениры впаривает иностранцам. Приходит иногда. Когда пьяный, я сразу чую и не выхожу.

Я все же решилась спросить, что значила вся эта история с деньгами, Нуриком и почему Сана передала мне свой номер.