Музыкальный апокалипсис

Окончательная версия Earth Song была шедевром длительностью шесть с половиной минут, представлявшим состояние человечества (и состояние всей жизни в целом) в драматической панораме.

Вначале был звук: пульсирующее стрекотание сверчков и пение птиц, вибрирующая какофония ночной жизни. Эти звуки создают живую естественную мизансцену – тропические джунгли или влажный тропический лес – переполненную жизнью и музыкой. «Думаю, все творения в своей первобытной форме – это звуки, но не просто произвольные звуки, а музыка», – как-то объяснил Джексон. Низвергающиеся каскадом звуки арфы открывают сцену как волшебное видение: Эдемский сад, в котором все живое существует в полной гармонии. Появлению арфы частично поспособствовали такие композиторы, как Дебюсси и Чайковский (любимые композиторы Майкла), которые часто использовали этот инструмент, чтобы нарисовать картину волшебного мира грез и чудес. Джексон, прилежно изучавший историю и литературу, был прекрасно осведомлен о богатой символике арфы.

Энтузиазм, рожденный первыми секундами композиции, быстро трансформируется в нечто более зловещее. Низкие, первобытные звуки постепенно вторгаются в зону слышимости, «подобно туману неизвестного происхождения, наползающему на одинокого путника». Затем вступает фортепиано, аккорды воплощают смесь меланхолии и страстного желания – то, что Вордсворт однажды описал как «спокойная, печальная музыка человечества».

What about sunrise, what about rain – поет Джексон. – What about all the things that you said we were to gain. Его голос несет в себе мировую усталость и подавленность, пока он перечисляет то, что было утрачено во имя прогресса. Восход солнца и дождь – символы бесконечного обновления. Как контраст, Джексон представляет непрекращающийся поиск людьми неких прибылей. Вместо того, чтобы гармонично сосуществовать с природой, животными и друг другом, мы проложили собственный путь, гонимые постоянной жаждой потребления и жадностью. Обещания так называемого цивилизованного мира – это иллюзии, построенные на эксплуатировании и отсутствии устойчивого развития.

Затем Джексон поднимает нерешенные вопросы, с самого начала, нацеливаясь на основы современного общества. What have we done to the world? – спрашивает он слушателей. – Look what we’ve done. Под его вокалом тенью пролегает глубокий синтезаторный фон, его аккорды словно поднимаются из земли. Повествование Джексона рисует неприглядную картину. Однако более трагичным, чем наше резко ухудшающееся положение, является то, что многие люди все еще отказываются это признавать. Did you ever stop to notice all the blood we shed before? – поет Джексон, и его голос начинает подрагивать, поднимаясь к фальцету. – Did you ever stop to notice this crying earth, these weeping shores. По сути, он спрашивает, неужели мы стали безразличны к страданиям мира.

Возможно, у других исполнителей такие сантименты посчитались бы пьяным слезливым раскаянием. Но у Джексона был уникальный дар наполнять слова смыслом. Как однажды сказал Марвин Гэй: «Майкл никогда не утратит то качество, которое отделяет простую сентиментальность от истинных чувств, исходящих глубоко из сердца. Корни этих чувств лежат в блюзе, и неважно, в каком жанре поет Майкл – это всегда будет блюз». В Earth Song Джексон действительно поет блюз просто-таки космических масштабов.

С каждой строчкой, с каждым куплетом музыкальная текстура все нарастает. Гитара отображает страдальческие чувства Майкла, перемежая их душевными восклицаниями. Величественная оркестровка нарастает и опадает, как волны. Во втором куплете Джексон упоминает мир, «завещанный твоему единственному сыну» – внезапно переносит акцент с человечества на Бога. Когда же произойдет обещанное избавление, спрашивает он. Позднее в песне он упомянет Авраама и «землю обетованную», обещанную его потомкам. Это похоже на спор Иова с божественной силой. «Я воззвал к Тебе, а Ты не слышишь меня», – возопил Иов.

Как и древний поэт-пророк, Джексон «испытывает границы могущества Всевышнего», задавая серьезные вопросы от имени всех брошенных и обреченных. В самом сердце его воззвания лежит старое, как мир, недоумение – почему же невинные должны страдать (Did you ever stop to notice all the children dead from war). Напряжение этих оставшихся без ответа молений нарастает от строчки к строчке, прежде чем взорваться исполненными боли криками в припеве.

Послушайте взрыв ударных и бас, от которого дрожит земля, после второго куплета: именно здесь песня переходит от полной безнадеги к праведному гневу. Она должна поколебать основы могущества и вытряхнуть слушателя из состояния апатии. Второй припев еще более мощный, чем первый, набирая энергию и силу подобно шторму.

Однако перед кульминацией наступает еще один последний момент размышлений. Голос Джексона снова звучит хрупко и уязвимо, он уже не яростный защитник тех, у кого нет своего голоса. Earth Song является прекрасной иллюстрацией того, насколько разнообразен вокал у Джексона: это голос, который доводит человека до крайностей. Предельно высокие ноты и предельная глубина, предельная ранимость и мощь, отчаяние и гнев. В переходном куплете он переходит от пугливого благоговения невинности (I used to dream, I used to glance beyond the stars) к внезапной панике и отчуждению (now I don't know where we are) и до полного отчаяния и ярости (although I know we've drifted far!).

Переходный куплет (bridge) представляет собой пороговый момент, пограничное состояние между тем, что было или могло быть, и тем, что есть.

Однако именно эпическая кульминация, следующая за переходным куплетом, выталкивает песню на новый уровень. Восклицания хора разворачиваются все с большей и большей мощью. Воздух пронизан апокалиптической энергией, «смятение могущественных гармоний». Голос Джексона подобен голосу Иеремии («плачущий пророк») в мольбе: «Разве все мои слова – не огонь… и не молот, разбивающий камни?» Это похоже на революционную Оду Шелли к Западному ветру:

Развей кругом притворный мой покой

И временную мыслей мертвечину.

Вздуй, как заклятьем, этою строкой

Золу из непогасшего камина.

Дай до людей мне слово донести

Его зов и ответ хора Андрэ Крауча выпускает в атмосферу диалог, который изо всех сил пытаются подавить. С каждым новым пассажем Джексон привлекает наше внимание, а хор еще более усиливает ощущение постоянно повторяющейся мантрой – What about us!

What about yesterday? (What about us!)

What about the seas? (What about us!)

The heavens are falling down (What about us!)

I can’t even breathe (What about us!)

Это «мы» – набравший мощь голос «Других» - тех, кому затыкали рот, завоевывали, подавляли или отправляли в забвение (включая окружающую среду и животных). Джексон свидетельствует за них, тем временем критикуя статус кво. Это массовая демонстрация по защите гражданских прав, выраженная в музыке.

Сила обмена фразами между Джексоном и хором попросту срывает крышу. What about the holy land? – кричит он, а хор тут же набрасывается стремительным потоком – What about us!

Затем приходит небольшое отклонение от повторяющегося припева, когда Джексон умоляет – Where did we go wrong? Someone tell me why! Его голос выражает отчаяние и ярость. Как мы дошли до такого? Во что мы превратились?

Когда Джексон достигает завершения этой своеобразной литании – истощенный, но неустрашимый – он просто спрашивает слушателей – Do we give a damn?, прежде чем испустить бессловесные вопли невероятной муки. Ни один язык, никакие слова не в состоянии выразить боль и страдания, которые он пытается передать и продемонстрировать миру. На фоне хор продолжает рыдать, словно из самых недр земли, пока Джексон возносится на самую вершину.

Термин «апокалипсис» обычно означает уничтожение, которое произойдет в «последние дни». Однако в греческом языке это слово означает «приподнимание вуали», откровение или пророчество, которое поможет человечеству увидеть, что грядет в будущем.

Earth Song, в соответствии с этим определением – музыкальный апокалипсис. Она выводит слушателя из воображаемого рая гармонии и жизненной силы в наше текущее состояние деградации и полного отчуждения. Последний вопрос – Do we give a damn? – как раз об апатии. Почему мы пассивно принимаем все как само собой разумеющееся? Почему мы не можем увидеть и остановить саморазрушение? Почему мы не можем представить (и достигнуть) что-то лучшее?