Христианство возникло из еврейства. Оно снова превратилось в еврейство». Карл Маркс

Анатолий Михайлович Иванов

Христианская чума

Христианство возникло из еврейства. Оно снова превратилось в еврейство». Карл Маркс

Из всех духовных эпидемий, когда-либо поражавших человечество, самой страшной было – и, к сожалению, остается – христианство. Оно унесло и в прямом, и в переносном смысле столько жизней, что по сравнению с ним даже «черная смерть», опустошившая Европу в XIV веке, может показаться малозначительным событием.

Откуда взялась на наши головы эта напасть?

Главным бациллоносителем явилось еврейство, с которым христиане, как бы не дрыгались, навсегда связаны неразрывной цепью. Цепь эта – теория «богоизбранности» еврейского народа.

Христиане пытаются как-то вывернуться, прибегают для этой цели к сомнительным уловкам, силясь доказать, будто евреи и в самом деле были когда-то богоизбранными, но потом утратили это качество, не признав посланного к ним мессию и весьма невежливо с ним обошедшись. Но во-первых, среди самих христиан нет единства по этому вопросу, и даже вполне русские люди, вроде Е.Барабанова или В.Зайцева, не хуже любого еврея с пеной у рта доказывают, что евреи до сих пор остаются богоизбранным народом; во-вторых, евреи безусловно лучше знают сочиненные ими с позволения сказать святые писания, по прискорбному недоразумению остающиеся «святыми» и для определенной категории русских людей, и поэтому, ведя, так сказать, игру на своем поле, всегда сумеют переспорить противников, закидать их. контраргументами и даже представить полными идиотами; в-третьих, половинчатая теория «потери богоизбранности» не спасает дела: достаточно только признать, что пусть когда-то, но эта богоизбранность все-таки была – и щелк! ловушка захлопнулась. Коготок увяз – всей птичке пропасть.

Христиане накрепко прикручены к еврейскому ветхому завету необходимостью объяснять, почему человек, которого они считают мессией, появился в столь непотребном месте, как Палестина. Ну почему, спрашиваешь христианина, мессия появился именно среди евреев? Что он, лучше места не нашел? И вот в ответ человек, именующий себя русским патриотом, заявляет тебе: «Да потому что другие народы тогда еще сырое мясо жрали».

Хоть стой, хоть падай. Что же после этого христианство, как не еврейское рекламное предприятие? О той эпохе, когда существовала прекрасная культура Греции, глубоко религиозная цивилизация Индии, великая персидская держава, русский христианин знает, что тогда был только один замечательный народ – евреи, а остальные «жрали сырое мясо». Вокруг – огромные океаны, глубины богопознания, жизнь, красота, а русский человек не замечает их, он живет уткнувшись носом в поганую палестинскую лужу, да знай бубнит себе про Ноя и про Исаака.

Обидно и больно за этого русского человека и плюнуть в рожу хочется этому русскому человеку, добровольно записавшемуся в еврейские холуи и подголоски. Но, может быть, евреи и в самом деле выделялись чем-то среди других народов во времена, когда возникло христианство? Вот утверждают, например, что только у евреев был монотеизм. Это глубокое заблуждение. Очень правильную мысль высказала свое время известный немецкий ученый А.Древс: «Представление об оригинальности иудейского религиозного творчества... является одним из тех предрассудков и мифов в истории религии, от которых науке пора раз и навсегда отделаться». (А.Древс. Миф о Христе, т. 1, стр. 183). До вавилонского плена и соприкосновения с персами евреи знали, по сути, лишь своего племенного бога, и бог этот, соответственно, знал только их. Кукушка хвалила петуха, петух, обратно, якобы хвалил кукушку. «И кто подобен народу твоему Израиль, единственному народу на земле, для которого приходил бог, чтобы приобрести его себе в народ» (2 Царств VII, 23). «Отдам других людей за тебя, и народы за душу твою» (Исайя, 43, 4). Бог этот и впрямь оставался «богом израилевым», «богом Авраама, Исаака и Иакова» – и только.

Идею единого вселенского Бога в VII в. до н.э. впервые развил Заратустра. Его Бог отнюдь не был «богом персов», а Богом всех народов – персы ни на какое «богоизбранничество» не претендовали. Персы не были идолопоклонниками, их Бог не имел антропоморфных изображений и не выказывал таких чисто человеческих черт, как иудейский Ягве, которому присущи и злобная мстительность, и бахвальство и ряд других не менее «божественных» качеств.

Познакомившись с персидским богопониманием, евреи немедленно возвели своего бога в ранг Ахура-Мазды, но одновременно возвысили и самих себя: бог, и став всемирным, продолжал сохранять особую привязанность к еврейскому народу и печься только о нем. Потом, когда этот бог вместе с христианством выполз на просторы римской империи, многие удивлялись: если он бог всех нас и творец всего, почему он на нас не обращал внимания? Почему все евреям – и закон, и пророки и, наконец, мессия, а другим – ничего? Ведь были другие народы, более достойные внимания бога, боговдохновенные народы халдеев, египтян, персов, индусов? (А.Ранович Античные критики христианства, стр. 192, 84). И христиане до сих пор продолжают молиться этому еврейскому богу, по недоумению принимая его за всемирного.

Христианство, само того не подозревая, стоит на плечах зороастризма, из которого заимствованы: концепция единого всемирного Бога и изображаемого в виде змея сатаны как противника Бога, причем борьба этих двух начал кончается поражением зла, страшным судом и воскресением мертвых во плоти; упор на свободную волю человека в этой борьбе; высшее значение индивидуальной души и ее бессмертие; ангелы-хранители; сама идея мессии (по- персидски: Саошиант), опять-таки присобаченная евреями к своему национальному Эгоизму; наконец, даже обряды крещения и причащения. Все это было украдено евреями и потом попало в христианство частично через официальный иудаизм, частично через иудейское сектантство. А христиане продолжают смотреть на этих воров снизу вверх и пускать слюни: надо же, какие умные евреи, до чего додумались.

Возможно ли богопочитание без еврейских ярлыков? Конечно, силен гипноз имен, вдалбливавшихся в головы столетиями, но надо же когда-то, наконец, стряхнуть с себя это проклятое наваждение! Тем более, что ничего мистического в нем, в сущности, нет. Как верно подметил Кришнамурти, «две, пять тысяч лет обучения, внушающего вам веру в определенные понятия, это не религия. Это пропаганда». «Нет истинной религии, если есть верование. Нет настоящей религии, если есть догма, если вы вечно повторяете слова... Посещение мессы это лишь развлечение, это не религия. Религия – не пропаганда. Совершенно все равно, кем обработан ваш мозг – служителями церкви или политическими деятелями». Итак, с одной стороны – промывка мозгов, с другой стороны – леность мысли, нежелание думать самому, склонность к мыслительным шаблонам, прежде всего, – стадным и в итоге – приобщение не к Богу, а всего лишь к стаду, низведение себя до уровня скотины, мычащей в унисон с другими примитивными звуками.

Другой индийский мыслитель, Вивекананда, раскрыл механику психологического воздействия еврейско-христианских представлений о боге. Люди, разделявшие их, «верят в чисто антропоморфного личного бога, который, подобно великим властителям в этом мире, благоволит одним и выражает неудовольствие другим. Он произвольно Возвышает некоторые народы или расы и благословляет их. Разумеется, такие верующие приходят к выводу, что бог имеет фаворитов и надеются быть в их числе». Подобные верования «завоевывают популярность, взывая к тщеславию необразованной массы, которой нравится чувствовать будто она пользуется исключительными привилегиями». И не случайно между этими соискателями, привилегий все время возникают страшные склоки и кровавые схватки – так было, так будет. Конечно, приятно чувствовать себя любимчиком. На этой теоретической базе потом умело и упорно накачивали свою аудиторию и Иисус и Павел.внушая ей: «Вы – соль земли» и аудитория на глазах разбухала от спеси, забывая о том, что гордыня – это ведь грех. И позже настроенные в этом ключе христиане воротили носы всех прочих верований, именуя себя «третьим родом», «избранниками». И сегодня средний христианин это, как правило, мешанина чудовищной спеси, с одной стороны, а с другой – не менее чудовищного невежества в том, что касается других религий, которые для него все чохом – атеизм, сатанизм, или язычество. Последний термин особенно пикантен, потому что представляет собой славянскую кальку с известного еврейского ругательства «гой». И получается стройная иерархия: евреи обзывают русских (и всех прочих) гоями, а русские (и прочие) христиане, с лакейской гордостью разъезжающие на «запятках еврейской кареты» с не меньшим презрением бросают то же словечко в адрес серости, не понимающей, какое это неимоверное счастье – носить еврейкую ливрею. Изменилось ли что-нибудь в отношении евреев к гоям с появлением христианства? Да ровным счетом ничего! Тот же Иисус, имя которого до сих пор, к позору и стыду нашему с умилением слюнявят многие россияне, почитая всех неевреев за собак и прямо заявляя «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева. Не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам» (Матф., XV, 22-28, Марк. VII, 25-30). Кстати, именуя себя сыном божьим, Иисус отнюдь не претендовал, на какое-то особое место: все евреи убеждены, что они сыны божьи. «Одного отца имеем, бога» (Иоанн, VIII, 41) – так говорили они тогда. Так говорят и теперь. Но в примитивных умах безграмотных низов Римской империи слова «Иисус – сын божий» – воспринимались совершенно превратно, отсюда и пошла гулять версия о единственном и неповторимом сыне божьем, обросшая бродячими мифами о «непорочном зачатии», воскресении и т.п.

Приведенные выше слова Иисуса показывают, что он мыслил как типичный еврейский расист и сегодня вполне мог, бы состоять почетным членом Всемирной сионистской организации. Тем более смешны восходящие к Х.С.Чемберлену попытки изобразить Иисуса «арийцем». В нелепости своей теории расписался, между прочим, сам Чемберлен, который после долгих рассуждений на тему о том, чем Иисус будто бы отличался от евреев, неожиданно кончил таким выводом «Если заглянуть очень глубоко, в самую основу Христова учения, т.е. поворота воли, то надо согласиться, что здесь мы видим нечто чисто еврейское, в противоположность арийскому отрицанию воли. Последнее есть плод знания, чрезмерного знания. Христос же напротив, обращался к людям, в которых преобладала воля, а не мышление)» (X.С.Чемберлен. Явление Христа, стр. 89).

Поскольку неизвестно, кто были по расовой принадлежности родители Иисуса, жившие в Галилее, стране с очень смешанным населением, можно, конечно, строить самые различные домыслы, но ни один из них невозможно доказать. Несомненным остается лишь тот факт, что Иисус был воспитан в иудейской вере, что ничего кроме нее он не знал и все его речи состоят из сплошных цитат из ветхого завета, которыми он шпарил без передышки. Как за последнюю соломинку иисусоманы цепляются за слова своего кумира обращенные к иудеям: «Ваш отец диавол» (Иоанн, VIII, 44) и торжествующе восклицают: «Вот!»

А что, спрашивается, вот? Нужно же понимать намерения Иисуса, ситуацию, с которой он столкнулся, и особенности его характера. Иисус вовсе не собирался порывать с дорогим его сердцу Иудаизмом, в чем и клялся своим еврейским слушателям: «Не думайте, что я пришел нарушать закон или пророков: не нарушить пришел я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна нота, ни одна черта не прейдет из закона» (Матфей, V, 17-18). Иисус предлагал всего лишь малосущественную реформацию иудаизма, но буквоедство начетчиков было слишком сильно, а широкие массы евреев, по-видимому, не ощущали никакой потребности в реформации. Иисус же, обладая от природы вспыльчивым и злобным характером, приходил в бешенство от невосприимчивости своих слушателей и начинал поносить их последними словами.

Кроткий, милосердный, засахаренный Иисус – плод стараний позднейших богомазов. Такая операция не раз осуществлялась и на нашей памяти: из деятелей, отнюдь не страдавших сентиментальностью, делали добрячков, умильно гладящих по головкам детишек. Реальный Иисус был вовсе не таков: следы этого сохранились и в канонических евангелиях, где Иисус то врывается с бичом в храм, то под горячую руку проклинает ни в чем не повинную смоковницу, но особенно в апокрифическом евангелии Фомы, где Иисус изображается с резким, суровым характером.

Так обстоит дело с конфликтом, возникшим между Иисусом и иудеями, конфликтом, кончившимся для него печально. На этом обстоятельстве христиане нагородили массу теоретических построений и козыряют им до сих пор: дескать, евреи же отвергли и распяли Иисуса, как же можно смешивать его с евреями? Но подобные доказательства от противного ничего не доказывают. Коммунисты, например, отвергли и убили Троцкого, но значит ли это, что троцкизм – нечто качественно отличное от коммунизма, мало того – позитивная альтернатива коммунизму?

Вероятно, уже тогда, во времена Голгофы, какие-то умные головы из среды раввината, увидев, что отвергнутое евреями учение Иисуса имеет успех у окружающих народов; в частности, у самаритян, задумали грандиозную идеологическую диверсию против гоев. Решено было двинуть на экспорт реформированный иудаизм Иисуса и лишить, в случае удачи, гоев их собственного духовного наследия, навязав им взамен еврейское. Сам факт отвержения евреями Иисуса должен был на внешних рынках сработать в пользу тех же евреев. Так сегодня хитрые судовладельцы, не желая обнаруживать истинную принадлежность своего флота, пускают свои корабли под каким-нибудь либерийским флагом. Возможен и такой вариант: казнь Иисуса как «царя иудейского» была ритуалом на манер древнеегипетского Хеб-седа: убийство (в Египте – чисто символическое) вождя племени во имя усиления племени.

В самую суть раввинского плана проник своей гениальной мыслью Ф.Ницше. В своей «Генеалогии морали» он писал: «Этот Иисус из Назарета – воплощенное евангелие любви, этот «спаситель», несущий больным, бедным, грешникам блаженство и победу – не было ли это именно искушением, в самой жуткой и непреодолимой форме, искушением и окольным путем именно к иудейским ценностям и новшествам идеала? Разве не на обходном пути имейно этого «спасителя», этого кажущегося противника и разрушителя Израиля иудеи достигли последней цели своей высшей жажды мести? Не было ли черным, тайным искусством истинно великой политики мести, дальнозоркой, подпольной, медленной и предусмотрительной мести то обстоятельство, что сам Израиль вынужден был объявить перед всем миром смертным врагом и распять на кресте орудие своей мести, чтобы «весь мир», все противники Израиля могли бы безбоязненно идти на эту приманку?»

А ведь можно было догадаться и раньше. Главный исполнитель раввинского замысла, самый прожженный жулик всех времен и народов Саул-Павел, намекал, про себя издеваясь над читателями своих посланий: «Ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдет полное число язычников» (Римл., XI, 25). И одновременно в корне пресекал всякие будущие попытки поставить под сомнение «богоизбранность» евреев или по крайней мере, положить ей предел во времени: «Неужели бы отверг народ свой? Никак... Не отверг бог народа своего... Весь Израиль спасется» (там же, 1-2, 26).

Павел и его присные воспользовались давно уже натянутой паутиной еврейской диаспоры. «Представляется несомненным, – пишет один из историков христианства, – что евангелие не смогло бы так легко выйти за пределы Палестины; если бы иудаизм не имел своих колоний почти во всей Римской империи и вне ее. Христианская пропаганда не была бы воспринята языческим миром, если бы иудаизм не начал его завоевания». Ну а дальше, за пределами синагог, вербовалась публика самого низкого пошива, довольно точного описания у А. Франса в «Восстании ангелов»: «Новое суеверие распространилось сначала в Сирии и Африке; потом захватило морские порты, где кишел человеческий сброд, проникло в Италию, где в первую очередь заразило куртизанок и рабов, а затем быстро завоевало успех среди городской черни».

Когда сегодня христиане кичатся и козыряют тем, что христианство победило и видят в этом некий критерий истинности, они жестоко заблуждаются. Во-первых, мало ли кто кого побеждал в истории. Если руководствоваться подобной логикой, то вытеснение христианства мусульманством с Ближнего Востока и из Северной Африки в VII в. можно использовать как доказательство превосходства веры Мухаммеда, а победу марксизма в России в 1917 г. можно толковать к вящей славе этого учения. Во-вторых, всегда нужно четко представлять себе, почему кто-то победил, в кто-то проиграл, знать конкретные исторические обстоятельства, а христиане себя этим занятием не утруждают.

Римская империя достигла вершины своего внешнего могущества в начале II в н.э., а потом быстро стала клониться к упадку. То национальное ядро, которое создало эту империю, стало растворяться в огромной массе завоеванных народов, римское гражданство раздавалось направо и. налево, пока, наконец, император Каракалла не даровал его в 212 г. всем свободным гражданам империи. За этим последовал длившийся несколько десятилетий период совершенно дикой анархии, взаимной резни сторонников быстро сменяющихся солдатских императоров, распада и запустения.

В этой-то обстановке упадка в разлагающейся Римской империи и расплодились, как черви на гниющем трупе, христиане. Поражены были в первую очередь денационализованные части империи – Малая Азия, Армения, Фракия. Именно там, «в утративших свою самостоятельность провинциях, среди племен и народов, потерявших вместе со своей традиционной организацией также своих богов, свой язык, свою обособленность» (А.Б.Ранович. Очерк истории ранне-христианской церкви, стр. 392) и расцвела пышным цветом христианская плесень. В Риме же первыми членами римской христианской общины были не римляне, а перегрины, «чужестранцы», и в течение долгого времени в римской церкви был принят греческий язык. К концу II века н.э, христианство оставалось еще городской по преимуществу религией. Жители сельских областей оставались большей частью приверженцами старых культов (Н.А.Машкин. История древнего Рима. стр. 554-555).

Сегодня русские христиане имеют успех, главным образом, потому, что выдают себя за хранителей национальных традиций. О том, насколько это верно применительно к России, мы еще поговорим, сейчас же важно подчеркнуть, что христианство выступило на историческую арену именно как разрушитель национальных традиций. Христиане «разрывали священные узы обычая и воспитания, наружные религиозные постановления своего отечества и самонадеянно презирали то, что их отцы считали за истину и чтили как святыню» (Э. Гиббон. История упадка и разрушения Римской империи, т. 2. стр. 97).

Сегодня христиане жалуются, что люди, одержимые их же духом, духом нетерпимости, ломают их церкви, а тогда дорвавшись до власти, христиане сами крушили прекрасные античные храмы, а тогдашние члены общества охраны памятников жаловались императору: «Ты не отдавал приказа о закрытии храмов. Но эти черноризники... несмотря на то, что закон остается в силе, спешат к храмам, вооружившись камнями и лопатами, иные, за неимением орудий, действуют руками и ногами» (А.Ранович. Античные критики христианства, стр. 238).

И только одна традиция осталась нерушимой – еврейская. Евреи могли торжествовать. «Христианские писатели делают их историю центром всех других; точно мир вращается вокруг евреев, кажется, что величайшие цари и могущественные народы работают только в их интересах» (Г.Буассье. Падение язычества, стр. 511).

Христиане воспользовались господствовавшей в Римской империи веротерпимостью. Арийцы еще не понимали тогда, что имеют дело со смертельным врагом, к которому неприменимы те же мерки, что и к другим. Репрессии против христиан были спорадическими и вызывались чисто политическими, а не религиозными причинами – отказом христиан принимать участие в культе императоров. Но один император, ради того же культа, решил пойти на сделку с христианством.

Известный русский поэт В.Брюсов писал: «Если есть «чудо» в христианстве, то только одно: что такая бедная содержанием религия, вся составленная из клочков египетской мудрости, еврейства, неоплатонизма и других учений, могла иметь такой успех. Причина тому, конечно, политическая. Константину «Великому» (которого правильней было бы назвать Отступником) необходимо было отказаться от прежнего представления об императоре, как магистрате народа, и утвердить свой новый абсолютизм на внеземном «божественном» основании. В дальнейшем действовал на варварские народы авторитет Римской империи».

Трактовка Брюсова абсолютно правильна. Христианство было навязано народу властью, а не наоборот. Христиане составляли тогда меньшинство – не более 10-15% населения Римской империи (Я.Ленцман. Происхождение христианства, стр. 259). И победило это меньшинство не силой истины, а императорской дубиной и вследствие все ускоряющегося процесса разложения империи, которую уже нельзя было спасти. Героические попытки Юлиана и Евгения, отсрочившие окончательное торжество христианства до конца IV в. были обречены не слабостью старых богов: умирала нация, которую они мечтали возродить. На промежуточном этапе господствующей фигурой становился денац и его идеология – христианство, а не молодые, варварские народы, только начинавшие приобщаться к культуре, и вправду действовал авторитет Римской империи. Откуда им было знать всю подоплеку? Судьба их трагична: они похожи на юношей, которых до того, как они узнали настоящую любовь, развратный старец обучил противоестественным порокам.

Христиане отпраздновали свою победу взаимной резней: резали ариан, резали донатистов. Впрочем, всю свою историю они только тем и занимались, что кого-нибудь резали: католики резали то альбигойцев, то протестантов, православные – то павликиан, то богомилов... Кровь, кровь, кровь. В чем же заключалось это пресловутое «спасение», которым якобы обязано человечество Иисусу?

Зла принес Христос немало.

А переиначил людей божьих?

(Т.Шевченко)

Дело, конечно, не только в нем. Как правильно уточнил тот же А.Франс... «много дурного совершалось помимо него и даже против него, но в чем узнаю я руку милосердного бога (как они называли его) – это в обычае, введенном его наместниками и установленном во всем христианском мире: сжигать с колокольным звоном и пением псалмов мужчин и женщин, которые по наущению демонов мыслили об этом боге не так, как подобало».

Первородным грехом христианства, унаследованным им от породившей его почвы, была и остается крайняя нетерпимость. «Христианство не знает терпимости. Это единственный пункт, в котором сказывается еврейское влияние. Ибо только иудейство и христианство проявляли это свойство в античном мире», – признает историк христианства К. Шнейдер. Именно «иудаизм впервые ввел теорию об абсолютном в религии и установил правило, что всякий новатор, отклоняющий народ от истинной религии – должен быть побит камнями без всякого суда» (Э.Ренан. Жизнь Иисуса, стр. 286). Раввины могут гордиться своими христианскими учениками, отлично усвоившими преподанные им уроки.

Вторгшиеся в римскую империю варвары не очень разбирались в богословских тонкостях и многие из них (готы, лангобарды, бургунды) первоначально приняли впопыхах арианство. Переубеждали эти ставшие еретическими народы опять таки не аргументами, а соединенными усилиями византийских и франкских войск. В конце VIII века тем же франкам пришлось вести тридцатилетнюю войну с «язычниками» саксами, упорно отстаивавшими свою независимость и свою веру. Другой цитаделью «язычества», продержавшейся несколько веков, отбивая атаки христиан в обличье немецких псов-рыцарей, были земли прибалтийских славян с религиозным центром на острове Руяне (Рюген). Только в 1166 году этот остров был захвачен датчанами. В Швеции христианство окончательно утвердилось лишь в 1248 г., а Великое княжество литовское оставалось «языческим» до конца XIV века.

Нет, не спешили народы в объятия «истинной веры»!

Христиане часто приводят факт гонений на евреев в средневековой Европе как доказательство того, что христианство преодолело свое еврейское происхождение и действительно превратилось во врага евреев. Однако в той же средневековой Европе в разные периоды и при разных правителях к евреям относились по разному. Известно, например, что Людовик Благочестивый, по выражению Мишле, «превратил Францию в Иудею», что не в меньшей степени благоволили к евреям Людовики VI и VII, кастильский король Альфонс VI, английские короли Ричард Львиное Сердце и Иоанн Безземельный, польский король Казимир Великий и ряд других, и только после того, как стихийное возмущение против еврейского засилья вылилось в форму еврейских погромов, начавшихся одновременно с крестовыми походами, церковь, дабы не утратить популярности, стала подыгрывать народным настроениям, а короли – принимать меры против евреев, результатом чего было изгнание евреев из Англии в конце XIII в., из Франции – в конце XIV в. и из Испании – в конце XV века.

Но не будем пока особенно отвлекаться на Европу. Нас сейчас больше всего интересует Россия.

Для христиан настоящая история России начинается лишь с 988 г. Тем самым они льют воду на мельницу клеветников России, которые всеми силами тщатся доказать, что русские не имели ни государственности, ни культуры, «сидели на деревьях и держались хвостами за ветки», пока их не облагодетельствовали варяги и византийцы. В этом отношении христиане и норманисты – два сапога пара.

Здесь не время и не место останавливаться на пресловутой норманской теории. Давно доказано, что государственность существовала у восточных славян еще до т.н. «призвания варягов». Но до сих пор не заглохли споры о происхождении династии Рюриковичей.

М.Алпатов утверждает, что «первые князья этой династии носили несомненные норманские имена (Рюрик, Олег, Игорь, Ольга). Этот факт до сих пор никем не отвергнут» (М. А. Алпатов. Русская историческая мысль и Западная Европа. XII-XVII в. стр. 39). Однако далеко не все так несомненно, как кажется Алпатову, и как раз с самим Рюриком. Еще С. А. Гедеонов указывал на существование древнего чешского рода Рерихов (Варяги и Русь. ч. 1, стр. 193), а А.Кузьмин – на название племенного союза ободритов-ререгов и на связь родового знака Рюриковичей с символом ререгов – соколом («Варяги и Русь» на Балтийском море. «Вопросы истории», 1970. Ж 10). Как уже говорилось, именно в землях балтийских славян находился главный религиозный центр славянского «язычества» – для славян Аркона была тем же, чем Рим для католиков – и именно из факта религиозного первенства балтийских славян над прочими славянскими племенами С. А. Гедеонов и выводил мотивы выбора, сделанного новгородцами (цит. соч. стр. 135). Другой мотив указывает С. Лесной: Рюрик – сын дочери Гостомысла Умилы, выданной за славянского князя Годлава.

Западным славянам все время приходилось отбиваться от многочисленных врагов – возможно, именно поэтому Рюрику и пришлось набирать в свою дружину людей со стороны, так что норманны были просто наемниками у Рюрика, хотя не исключена и возможность каких-то родственных связей. Есть версия, что Рюрик был женат на Еранде, сестре Олега, потому и дал своему сыну норманнское имя. Ситуация была чем-то сходной со временами наследников Петра I, но и в том и в другом случае русская почва быстро засосала пришлый элемент.

От названия живших на острове Руяне славян – рутены – и произошло то слово, которым финны впоследствии окрестили шведов, но которое, став гордым именем «Русь», не имеет все же к шведам по своему происхождению никакого отношения.

Однако мы отвлеклись от христианских дел, вернемся к ним. Вдове Игоря Ольге (из племени кривичей, ее первое имя Пребрана) были присущи религиозно-политические метания. Крестившись в Византии, она потом поссорилась с ней и обратилась с просьбой прислать епископа и священников к будущему германскому императору Оттону I. Но пока христиане разных толков дрались за будущий кусок пирога, в Киеве победила «языческая» партия во главе с истинным героем древней Руси – Святославом. Это он сделал из России великую империю, разгромил разбойничье иудейско-хазарское царство, покорил волжских болгар и народы Северного Кавказа и угрожал Византии. Великое государство создавалосьбез помощи Христа.

Сын Святослава Владимир (да будет проклято его имя!) сначала пытался как-то централизовать древнеславянские культы и устроить в Киеве главное святилище наподобие арконского, но потом отказался от этой мысли и решил воспользоваться готовым рецептом. Движимый комплексом неполноценности перед культурной Византией, (а также личным из-за своего низкого происхождения) он совершил то, в чем со времен славянофилов стало модным обвинять Петра I, но что с гораздо большим основанием следует отнести к Владимиру – совершил страшное насилие над русской историей и над русским духом.

Что представляли собой верования древних славян?

«В основе всех языческих праздников русского народа лежало поклонение природе – собственно солнцу, подателю тепла и урожая. Но к солнечному характеру празднеств присоединялся еще культ мертвых. Празднуя поворот солнца с зимы на лето или наступление весны, славянин-язычник верил, что вместе с теплом, цветами и травами на землю возвращаются и души умерших. Смерть – это долгая ночь, зима; с возвратом тепла могут возвращаться и мертвые» (К.М.Гальковский. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси, т. 1. Харьков, 1916. стр. 85-86). Собственно, празднества эти были не сугубо славянскими, а общеарийскими. Это отмечал еще В. Келтуяла в своей «Истории русской литературы» (СПб. 1912): «С трудом можно различить, где кончается русское язычество, и где начинается греко-римское (ук. соч., стр. 373).

Почти все «языческие» праздники в той или иной форме сохранились и после принятия христианства, которое долго и безуспешно боролось с ними, но потом махнуло рукой и ограничилось тем, что налепило на них христианские ярлыки. Особенно много праздников было в честь Дажь-бога. Славяне верили, что у него есть враг – бог Тьмы и холода; между обоими богами происходит борьба, в которой периодически одерживает верх то один, то другой. Зимнее солнцестояние считалось моментом наивысшего торжества бога мрака, холода, зла. На следующий день, 12 декабря (25 по новому стилю), поворот солнца на лето расценивали как признак будущего торжества Дажь-бога над богом тьмы. Христиане наклеили на этот день рождество Христово, а праздник святок слился с греко-римскими календами (1-5 января). Эти дни в античном мире были праздником всеобщей радости. Они сопровождались пиршествами и попойками, верили, что особенная веселость в этот праздник обеспечивает веселую счастливую жизнь на весь год. Накануне первого дня календ по домам ходила толпа молодежи с пляской и пением и получала подарки; кроме того, накануне 1 января занимались гаданиями. Все это очень знакомо нам, и не по одним колядкам. Можно вспомнить и ряженых, и сохранившийся на Украине и в Белоруссии обычай, по которому хозяин прячется за гору пирогов. Такой обряд совершался и на празднике в честь Святовита в Арконе.

«Широкая масленница», всегда отличавшаяся на Руси особым разгулом, в языческую пору праздновалась в начале весны и тоже относилась к культу солнца, энергия которого с особою силой пробуждается весной. Отсюда – необыкновенное веселье, которым этот праздник сопровождался.

Егорьев день – 23 апреля – украден христианами у бога Велеса, покровителя скота и источника плодородия. Русальная неделя, соответствующая греко-римским розариям, припечатана христианской троицей – в Греции и Риме в это время совершались поминки по умершим, и на Руси в старину Семик встречали на могилах родителей.

Основным летним языческим праздником был праздник летнего солнцестояния (9 июня, по старому стилю). В это время у греков на праздниках Деметры и Диониса совершалось очищение огнем и водой. У римлян на празднике Палилии существовал обычай перескакивать через огонь. На празднике Весты (23 июня) у римлян дома окроплялись водою, а ночью зажигали костры и прыгали через них.

Христиане не преминули изгадить и этот праздник своим Иоанном Крестителем (Купала). Но старые обычаи долго сохранялись на Украине и в Белоруссии, где в ночь на 24 июня прыгали через костры, купались, скатывали в воду зажженное колесо и собирали чудесные травы. Одновременно отмечалось завершение любви солнца к матери-земле и происходило свободное сближение полов, причем купанье было основным обрядом, освящавшим вступление в брак.

Наконец, на праздник Перуна в конце июля христиане приклепали еврейского пророка Илью, разъезжающего с тех пор к вящему унижению нашему на своей еврейской колеснице по русским небесам.

Светлой и радостной была религия наших предков. И вот пришел конец веселью. Словно мрачная туча навернулось на Русь христианство со своими постными рожами и загробными карами, с крестами, мощами и прочей мертвечиной.

«Все ушло на небо, земля опустела, а земная жизнь стала служить лишь мучительным приготовлениям к жизни небесной. Человеческое тело стало антиподом духа: смерть тела – желанное освобождение для жизни вечной. Историческая концепция провиденциализма была проповедью исторической беспомощности человека, идеалом его исторического бездействия», – так описывает результаты воцарения христианства историк М.Алпатов (цит. соч. стр. 9).

Утверждают, будто христианство создало русскую культуру. На самом деле, христианство изуродовало русскую культуру, русскую душу, русский характер. Великолепно показал это в своем грандиозном, но, к сожалению, мало известном мистическом труде «Роза мира» Д. Андреев: «Сколь благоговейным ни было бы субъективное отношение метаисторика к христианскому мифу, сколь высоко бы он ни расценивал роль этого последнего в культурной истории России, но вряд ли он сможет отделаться вполне от чувства горечи и сожаления, даже какой-то безотчетной обиды при изучении любого из искусств средневековой Руси. Он почувствует, что тем росткам исконно-национального мироотношения... было зябко и мучительно тесно». «Довлела формула: «Мир лежит во зле». И любовь к нему, детская жизнерадостность, солнечная веселость и непосредственность едва осмеливались обнаружить свое существование в яркой раскраске утвари, в ярко игрушечном, я бы сказал, смеющемся стиле изразцов или резьбы, в задних планах икон, где цветы, светила небесные и сказочные звери создают удивительный фон, излучающий трогательно чистую, пантеистическую любовь к миру».

«Довлел монашеский аскетизм. И творческой деятельности отводились самые низы. Соприкосновение духовности с физической стороной любви казалось кощунством: в брачную ночь образа плотно завешивались, ибо любовь, даже освященная таинством брака, оставалась грехом».

«Довлел христианский пантеон... Истины богопознания и миропознания казались исчерпанными двумя заветами и учением отцов церкви и всякая самостоятельная работа мысли оказалась бы подозрительной, едва ли не еретической».

«Довлело отношение к искусству, как ко второстепенному виду выражения все тех же истин христианского мифа. И светская живопись не возникала, скульптура представлялась язычеством, поэзия прозябала в границах фольклора, танец едва терпелся даже в чинных хороводах, а зачатки театральных действ жестоко выкорчевывались».

«Поражает... одна особенность, ярче всего пожалуй, сказавшаяся в храме Василия Блаженного: контраст экстерьера и интерьера. Выразительная, заставляющая невольно улыбаться от всей души жизнерадостность этих пестрых луковок и пузатых колонок, этих стен, превращенных наивно веселым узорочьем в сказочные сады... А войдешь во внутрь – и точно попадаешь в другую культуру... решетчатые оконца, узкие притворы, низкие своды, тяжелые устои, суровые лики, полумрак; изгнанный наружу, вовне, миф сверхнарода – и противопоставляющий себя миру... самодовлеющий и нетерпимый миф христианский. Прароссианство и православие. И не синтез, даже не смешение, а почти механическое разграничение сфер действия. А если уж говорить о какой-нибудь диалектике – то теза и антитеза». Яснее не скажешь. Христианство и русский дух – это отнюдь не идентичные и даже не взаимопроникающие, а диаметрально противоположные, антагонистические понятия. И еще в одном, чисто политическом отношении навредило России христианство. Вскоре после принятия его Русью, в 1054 г. произошел раскол между православием и католичеством. Это сильно осложнило и в значительной мере обрубило отношения России с Европой, до тех пор бывшие очень тесными. Киевская Русь имела династические связи с целым рядом королевских семей Европы. Раскол уничтожил эти связи. М. Алпатов присоединяется к мнению Чаадаева, считавшего церковь и татарское иго в числе факторов, затормозивших отношения Руси с Западной Европой, т.е. приведших в конечном счете к отставанию России, которое вынужден был экстренными мерами устранять Петр Великий.

Отнюдь не мирным и не гладким было шествие христианства по Руси. Как пишет С. М. Соловьев (т. 2, стр. 50-53), медленно, с большими препятствиями распространялось оно на Севере и Востоке. Первые епископы Ростовские, Федор и Иларион, принуждены были бежать из своих епархий от ярости язычников; преемник их, Леонтий, был замучен язычниками. Из славянских племен позднее всех подчинились христианству вятичи. Во второй половине XI века ими был замучен киевопечерский монах Кукша. В 70-х годах XI века в Новгороде появился волхв, который увлек за собой всю народную массу. Тогда как на стороне епископа остался только князь Глеб с дружиною. Везде и всюду мы видим одну и ту же картину: насаждают христианскую мерзость власть имущие и делают это силой, сами притом отнюдь не просвещаясь, о чем свидетельствуют примеры обоих христианских кумиров, Константина и Владимира, который по словам одного немецкого хрониста, «принял христианскую веру, но не украсил ее добрыми делами», оставшись таким же женолюбцем, каким был во язычестве. Как со злой иронией писал о «святом» Владимире Т.Шевченко:

Владимир-князь перед народом
Убил седого Рогволода;
Потя народ, княжну поя.
Отыде в волости своя.
Отыде с шумом и растлию,
Рогнеду эту молодую
И прогони ю, и княжна
Блуждает по свету одна.

Возможно отзвуком того сопротивления, которое оказывалось введению новой религии, служит одна из былин об Илье Муромце, рассказывающая, как знаменитый богатырь сбил однажды маковки церквей в Киеве.

Но к счастью, неглубоко еще пустило корни на Руси христианство в первые два века своего хозяйничанья в нашей стране. Свидетельство тому – величайший памятник древнерусской литературы – «Слово о полку Игореве», вещь насквозь «языческая», в которой христианство и не ночевало, а ведь это уже конец XII века. Так постепенно, век за веком, усыхает пресловутое христианское тысячелетие, сужаются его временные рамки, очищается русская история от христианской вони.

XIII век. Страшная трагедия татарского нашествия. Под 1223 г. русской летописи записывает: «Том же лете по грехом нашим придоша языци незнаеми, их же никто ж не весть». Есть мнение, что татары овладели Русью не без помощи христианства, парализовавшего волю народа к сопротивлению. В самом деле: раз иноземное нашествие – «кара за грехи наши», значит, не отражать нужно это нашествие, а каяться и молиться. И благодарные татары оценили оказанную им услугу: они освободили от дани православное духовенство и давали митрополитам ярлыки, охранявшие их земельные владения. А церковь честно отрабатывала свои иудины деньги, призывая народ к смирению.

Период татарского ига – самая позорная страница в истории русской православной церкви, проводившей, как мы выразились бы на современном языке, «коллаборационистскую политику». Когда в 1327 г. восстала Тверь, и после подавления восстания тверской князь Александр бежал в Псков, митрополит Феогност пригрозил псковичам отлучением от церкви, если они будут укрывать «преступника». Вот так выглядела в натуральную величину церковь, в которой до сих пор многие по недоразумению видят «вдохновительницу освободительной борьбы русского народа». Этот титул церковь самозванно присвоила себе и потом настойчивой пропагандой вбивала в головы многим поколениям.

Могут возразить, дескать, сопротивление было безнадежно, и поэтому церковь поступала правильно. Но это мнение опровергает такой видный специалист, как Л.Н.Гумилев, считающий, что «отколоться от Орды совокупными усилиями всех князей было, видимо, можно» (Поиски вымышленного царства, стр. 344). Вот об этом бы и позаботилась церковь, если она в самом деле обладала моральным авторитетом: о единстве русских князей. Но такого единства ей не удалось обеспечить ни в XIV, ни в XV веке.

Одним из главных козырей в церковной саморекламе, имеющей целью заставить забыть о предательской роли церкви при татарах, служит раздутая до неимоверных размеров фигура Сергия Радонежского. Некоторые современные авторы, некритически воспринимающие церковную пропаганду, продолжают усердствовать в приписывании названному деятелю несуществующих заслуг. Например, недавно Д.Жуков в повести «Владимир Иванович» («Новый мир», 1978, Ж 7) с восхищением рассказал о том, как Сергий закрыл все церкви в Нижнем Новгороде, чтобы заставить нижегородцев «присоединиться к московскому войску». Но во-первых, ни о каком войске тогда еще речи не шло. Описанное событие относится к периоду малолетства князя Дмитрия, когда Москва и Суздаль боролись за великое княжество, опираясь на поддержку разных татарских ханов. Во-вторых, Сергий действовал не самостоятельно, а с санкции митрополита Алексея, фактического правителя Московского княжества в малолетство Дмитрия. В-третьих, в Куликовской битве нижегородцы не участвовали, а в 1382 выступили на стороне Тохтамыша.

Поднял Русь на борьбу не Сергий, а великий князь Дмитрий. Церковники же хватали князя за руки. «Духовенство говорило, что подобает утолить ярость Мамаеву великой данью и дарами» (Д. Иловайский. Куликовская победа Д.И.Донского, М., 1880, стр. 10). И когда Дмитрий поехал к Сергию, то первое, что он услышал от Сергия: «Почти дарами и воздай честь нечестивому Мамаю, да, видев, твое смирение, господь бог вознесет тебя, а его неукротимую ярость и гордость низложит» (там же., стр. 15). И Пересвета и Ослябю Сергий послал на битву не по своей инициативе, а Дмитрий их у него выпросил, поскольку знал Пересвета, в миру – брянского боярина Александра, как отважного и опытного воина.

Не случайно после смерти митрополита Алексея, одного из немногих русских митрополитов (обычно этот пост занимали греки, так что христианство было в России вдвойне чужеродным телом), Дмитрий выдвинул в его преемники не Сергия, а архимандрита Михаила (Митяя). Против этой кандидатуры выступил суздальский епископ Дионисий, которого поддерживал Сергий. Дмитрий и его ставленник хотели основать в Москве независимую от Константинополя митрополию, но Византия усиленно навязывала своего кандидата – Киприана, которого поддерживала также Литва, а московские власти, естественно, опасались как проводника чужеродных влияний. Киприан тайно пробрался в Москву и тайно встретился с поддержавшим его, опять-таки против воли великого князя, Сергием, но был изловлен и выслан.

В 1381 году Сергий все-таки убедил Дмитрия принять Киприана и этим только навредил русской земле, потому, что прав-то был в своих подозрениях великий князь. В 1382, во время нашествия Тохтамыша, Киприан трусливо бежал из осажденной Москвы, чем вызвал анархию в ней и способствовал ее падению. Словом, Сергий в своем лесу, может быть и был на месте, но делать из него политического деятеля и национального героя нет решительно никаких оснований. Удобным каналом для проникновения в Россию прямой иностранной агентуры оставалась церковь и в следующем XV веке. Накануне Флорентийского собора русским митрополитом, назначенным по настоянию Константинополя и вопреки воле великого князя Василия Васильевича, стал Исидор, единственной целью которого было подчинение России папскому престолу. Но Флорентийская уния 1439 г. несмотря на старания Исидора осталась мертворожденной – в Москве его моментально арестовали по приказу великого князя (потом Исидору удалось бежать в Рим). Опять, как и в дни Куликовской битвы, главным бойцом за независимость России выступила светская власть, а не духовенство. За поклонником пап в русской церкви объявились поклонники испанской инквизиции. Таковыми заявили себя в конце XV в. новгородские архиепископ Геннадий, знаменитый Иосиф Волоцкий и московский митрополит Даниил. На Руси запылали костры, за хранение и чтение иностранных книг в Москве сожгли князя Лукомского, в 1504 г. в Москве, как еретики, были сожжены Иван Волков, Михаил Коноплев, Иван Максимов, а в Новгороде – Некрас Рукавов. Позже их участь разделил юрьевский митрополит Кассиан. В 1554 г. сожгли Матвея Башкина, проповедовавшего, что рабство несовместимо с христианством (см. книгу Е.Грекулова. «Православная инквизиция в России»). И сегодня новоявленные христиане часто грозят своим идейным противникам, что будут жечь их в срубах. Таких христиан нужно давить уже теперь, пока еще не поздно, пока они еще слабы и пока небеса России снова не затянул дым от костров. Церковь препятствовала распространению светских наук и именно на ней лежит значительная доля вины за отставание России от Западной Европы. «Богомерзостен перед господом всяк, любящий геометрию», – учили духовные пастыри. В 1551 г. Стоглавый собор запретил заниматься рядом наук, в том числе астрономией. В 1568 году по наущению церковников была разгромлена первая русская типография, а смерд Никитка, изобретший летательный аппарат, сожжен «за содружество с нечистой силой». Авторитет церкви был, видно, все же не столь велик в народе, как авторитет светской власти. Когда митрополит Филипп попробовал выступить в защиту громимой Иваном Грозным боярской оппозиции, над мешающими под ногами главой церкви живо устроили инсценированный процесс, низложили и заточили в монастыре. Народного возмущения эта мера не вызвала, и вряд ли дело только во всеобщем страхе, возможно, массой двигал и верный политический инстинкт. От боярских склок добра ждать для страны не приходилось, и митрополит, очевидно, действовал в силу своей принадлежности к определенному слою, а не из человеколюбивых или либеральных побуждений.

Во время страшного голода 1601-1603 гг. на высоте оказалась опять светская власть, а не церковь. Борис Годунов велел раздавать голодающим хлеб из казенных житниц, тогда как патриарх, имея полные амбары хлеба, придерживал свои запасы, выжидая, пока цены поднимутся еще выше. Смута была естественным последствием голода. А организаторы голода не есть ли и организаторы смуты?

Православная братия будет, конечно, отбиваться, грамотами патриарха Гермогена, которые тот рассылал, призывая русский народ ополчиться на поляков. Но грамоты эти относятся к 1610, году, когда уже была в разгаре прямая польская интервенция, а не лучше ли обратиться к первым годам смуты и к личности Федора Никитича Романова (отца основателя династии), которого первый самозванец сделал митрополитом, а второй – «параллельным патриархом»? После освобождения Москвы этот ставленник самозванцев возводится уже в настоящие патриархи и становится фактическим правителем государства при своем номинально царствующем сыне Михаиле, Гордись, русская церковь! Плачь, русская земля!

Впрочем, церковники и впрямь хотели, чтобы русские только плакали, а не веселились, В 40-х гг. XVII века христианские ханжи из группы т.н. «ревнителей благочестия» побудили молодого царя Алексея Михайловича издать указ против скоморохов. «В одной Москве десятки возов набивали музыкальными инструментами, отнятыми и в боярских, и в дворянских, и в домах посадских людей. И жгли, жгли, жгли» (Дм. Жуков. Аввакум Петров «Русские писатели XVII века», стр. 39).

Лавры Филарета (Ф. Н. Романова) и римских пап не давали спать патриарху Никону, и он впервые в истории России вознамерился поставить церковную власть выше светской. Но и на этот раз светская власть оказалась все же сильней. Смуты низложение Никона, как и низложение митрополита Филиппа при Иване Грозном, не вызвало. Сходство этих двух событий Алексей Михайлович, очевидно, осознавал и, перестав стыдиться своего предшественника на престоле, наоборот, занялся его реабилитацией. А затем наступает самое мрачное время в бесславной истории христианства на Руси – раскол. Дикие изуверы, вроде Аввакума (как ни странно, находящие до сих пор поклонников), заражая людей своим безумием, возбуждают среди своих сторонников неистовый фанатизм. Только недавно горели музыкальные инструменты – теперь начинают гореть люди. Волна массовых самосожжений (то же самое происходит в Северной Африке в начале V в., во времена движения донатистов) прокатывается по Руси. Тысячи обгоревших трупов – вот плоды христианства на русской земле! Да было ли когда-нибудь в человеческой истории вероучение более омерзительное?! Воистину, дьяволом во плоти, а не «сыном божьим» только и мог быть его основатель!

Официальная церковь по известному методу гасила огонь огнем. В 1681 году собор во главе с патриархом Иоакимом (который говорил, что для него свято лишь слово начальников) решил сжигать еретиков. Первым эта участь постигла Аввакума с тремя его сподвижниками, потом других, а в 1685 году накануне пасхи (радуйтесь, люди православные!) было сожжено около 90 человек. Церковный раскол стал угрозой для русского государства. Во время мятежа 15 мая 1682 г. стрельцы, предшествуемые папами, ворвались в Кремль и учинили дикую резню. Маленький Петр на всю жизнь запомнил этот ужас. Став взрослым, он понял, что пора кончать с церковью. Пора научить ее знать свое место, отодвинуть на задний план. И он сделал это. Он покончил с господством церкви, которым та обязана татарам, превратил Россию в светское государство и уже одним этим заслужил звание Великого, даже если бы он и не совершил большего, не вывел Россию в ранг мировой державы.

В 1698 г. снова взбунтовались стрельцы. Решающее сражение произошло 18 июня у Воскресенского монастыря. Попы несли впереди иконы и кресты, ободряя мятежников. Когда по ним был дан залп в воздух, попы закричали, что сам бог не допускает оружию еретическому вредить православным, и стрельцы, сотворив крестное знамение, бросились вперед. Их встретили картечью. Еретическая картечь оказалась сильней креста. Когда читаешь об этом, поневоле думаешь, что и сегодня пора бы уже сыпануть по крестам картечью!

Со времен ранних славянофилов стало модным, поносить Петра. В своей антирусской поэме «Россия» юродствующий христианский выкормыш М.Волошин с отвращением писал:

«На медведях, на свиньях, на козлах
Царь в чине протодьякона ведет
По Петербургу машкерную одурь...»

Но так и надо было. Так и надо. И когда Петр в ответ на просьбу о назначении патриарха вытащил кортик и сказал: «Вот вам патриарх», – он тоже был прав. И постоянно обращаясь мыслью к этому великому творцу новой, еще более могучей России, проникаешься все более крепкой уверенностью в том, что не безнадежно изгажена христианством русская почва, что возможны и на ней грандиозные взлеты, возвышающие всю страну и освобождающие, дух человеческий от оков, скованных для него христианскими кащеями.

Чтобы дискредитировать Петра, доказать его якобы чужеродность, ему приписывают низкопоклонство перед иностранцами. Но это злонамеренная клевета. А. С. Пушкин, анализируя записки одного из подвизавшихся при Петре иностранцев, Мороде-Бразе, с удовольствием отметил: «Моро не любит русских и недоволен Петром; тем замечательнее свидетельства, которые вырываются у него поневоле. С какой простодушной досадою жалуется он на Петра, предпочитающего своих полудиких подданных храбрым и образованным иностранцам». Небезынтересно Вспомнить и слова Петра, сказанные им еще во время первой поездки в Европу бургомистру Амстердама, просившему разрешения для местных евреев селиться в России: «Ты знаешь своих жидов, а я своих русских; твои не уживутся с моими; русский обманет всякого жида». Петр и в этом вопросе следовал примеру своего великого предшественника Ивана Грозного, заявившего: «Жидам ездити в Россию с торгами не пригоже». И позже Петр оставался верен единожды занятой им позиции: «Я хочу видеть у себя лучше народы магометанской и языческой веры, нежели жидов: они плуты и обманщики. Я искореняю зло, а не распложаю его. Не будет для них в России ни жилища, ни торговли, сколько о сем ни стараются и как ближних ко мне ни подкупают». И не случайно именно наследницы Петра, его жена Екатерина, и дочь Елизавета, дважды, 26 апреля 1727 и 2 декабря 1742 года издавали указы о высылке евреев из России. Не поэтому ли так ненавистны они разным волошиным?

Гений русской государственности Петр I предопределил своей деятельностью появление двух других великих фигур: гения русской науки Ломоносова и гения русской литературы Пушкина. Именно благодаря Петру, освободившись от церковных пут, стала быстро развиваться светская наука и хотя синод и требовал сжечь произведения Ломоносова, в тупой злобе своей он уже не в состоянии был остановить историческое развитие.

А разве возможен был бы без Петра Пушкин, который, осознавая это, увековечил в своих бессмертных стихах великого государя и его город? Пушкин, типичный характер великой эпохи Возрождения, столь ненавистной Г.М.Шиманову и, к моему глубочайшему сожалению, осветившей своими отблесками Россию с большим опозданием. Петр впервые принес ее в Россию чисто механически, в таланте Пушкина она уже органически расцвела на русской почве цветком невиданной красоты. Поэзию Пушкина с ранних лет вдохновляли прекрасные образы «языческой» античности, а не лики христианских святых с неподвижными глазами идиотов.

Косятся христиане и на Лермонтова, будучи напуганными названием его поэмы «Демон» и, очевидно, не давая себе труда прочесть саму поэму. Некоторые фанатики доходят до того, что объявляют Лермонтова «жидом». Между тем, к лермонтовскому Демону стоит присмотреться и сравнить его с байроновским. У Байрона Люцифер – великий учитель, открывающий Каину, изображенному как положительный персонаж, тайны мироздания – типично, масонская трактовка. У Лермонтова Демон – опустошенное существо, ненавидящее и презирающее все в мире, отнюдь не могущее вызывать никаких симпатии и в конечном счете терпящее поражение. Огромная разница! Лермонтов и о Наполеоне писал отнюдь не памфлеты, но можно ли на основании этого зачислять его в наполеоновские агенты? Ведь он же написал и «Бородино».

Зато дальше начинаются козырные карты христианства – Гоголь, Достоевский, Лев Толстой... Именно их торжествующе бросил на стол И.В.Шафаревич, беседуя с американским корреспондентом К.Реном. Вежливый иностранец не поинтересовался, не крапленая лн колода, ну а нам вилять не пристало, давайте по-русски, без церемоний. Гоголь... Ранние его повести – богатейший источник для изучения вопроса о верованиях древних славян. В этот совершенно «языческий» мир христианство вторгается просто как некий элемент магии, молитва служит заклинанием, крест – амулетом. В поздних своих вещах Гоголь – либо бытописатель, либо создатель фантасмагорий, но никогда не христианский проповедник, в этой роли он выступил только в своей публицистике, а свои художественные произведения, в отличие от Достоевского и Л.Толстого, идеологией не нашпиговывал.

Но вот, наконец, выпускает Гоголь свои знаменитые «Выбранные места из переписки с друзьями», столь усердно облизываемые современными неохристианами. Снизошла, так сказать, на человека благодать, должен же он по идее, новые силы обрести после этого, испытать душевный подъем, сказать миру что-то важное, неслыханное, и притом со всей мощью своего таланта. А что произошло на самом деле? Душевный кризис, сожжение своего последнего произведения, фактическое самоубийство. Причину смерти можно диагностировать так: христианская чума в самой острой форме. Христианство убило сначала художника, а потом и человека. А убийцы теперь с бесстыдной наглостью записывают свою жертву в число своих духовных чад и отцов одновременно.

Достоевский. Главный кумир «нынешний». Духовное явление колоссальной, несравненной глубины и силы, но вот какому ведомству оно относится, об этом еще можно поспорить. Здесь далеко не все так ясно, как кажется на первый взгляд и как слышится в назойливых рефренах хвалебных песнопений православного хора.

Попав на каторгу в числе участников оппозиционного кружка, Достоевский с особенной остротой ощутил, какой чудовищный разрыв существует между тем обществом, к которому он принадлежал, и его кругом идей, с одной стороны, и простым русским народом и его образом мышления, с другой. В тех условиях, в каких оказался Достоевский, такой разрыв был попросту неизбежен для человека, выделяющегося из общей массы. Вспомните, как в «Преступлении и наказании» каторжане вдруг набрасываются на Раскольникова и кричат ему: «Ты в бога не веруешь! Убить тебя надо!» хотя «он никогда не Говорил с ними о боге и о вере». Но Достоевским в его духовной эволюции двигал, конечно, не страх за себя, а искреннее стремление мыслить и чувствовать одинаково с народом. Тем же мотивом руководствовались и славянофилы, о которых Герцен писал: «Они полагали, что делить предрассудки народа – значит быть с ним в единстве, что жертвовать своим разумом, вместо того, чтоб развивать разум в народе – великий акт смирения». Достоевский пришел к богу через народ, и можно даже рискнуть усомниться, дошел ли он вообще до бога или пришел только к народу, обоготворив народ, объявив его «народом-богоносцем», и одновременно сделав бога сугубо народным и в качестве такового только его и приняв.

На эту гипотезу наталкивает одно любопытное место в «Бесах». Ставрогин беседует с Шатовым, в уста которого Достоевский вложил много своих мыслей, что подтверждается почти буквальными аналогиями из «Дневника писателя». Шатов так излагает свое кредо: «Я верую в Россию, я верую в ее православие... Я верую в тело Христово... Я верую, что новое пришествие совершится в России»... «А в бога? В бога?» – с неумолимым ехидством допытывается Ставрогин. «Я... я буду веровать в бога», – выдавливает из себя Шатов.

Получается очень интересная картина. Оказывается, можно верить и в Россию, и даже в православие и в «тело Христово», которое фигурирует здесь опять-таки в плане тезиса «народ – это тело божие», и не верить в бога.

Скажут, Шатов – не Достоевский. А я и не утверждаю, что Достоевский не верил в бога. Я только сомневаюсь, что верил. Уж слишком исступленно он кричал, словно заставлял, словно приневоливал себя верить. Когда следишь за этими попытками Достоевского, поневоле представляешь себе взрослого человека, притом весьма солидных размеров, который с невероятным трудом, скорчившись в три погибели, пытается уместиться в детской колыбельке и притом с вымученной улыбкой уверяет всех и каждого, что он наверху блаженства.

Достоевский говорил, что его «осанна» прошла через большое горнило сомнений. Прошла-то прошла, но вышла ли? Знаменитая глава «Бунт» в «Братьях Карамазовых» обладает невероятной богоборческой силой. На вопросы, заданные Иваном Карамазовым, христианство не в состоянии ответить ничего вразумительного, как ничего не мог ответить и библейский бог Иову, кроме как впасть в амбицию. В то же время индуизм и буддизм очень легко справились бы с подобными атаками, и не случайно Д.Толстой советовал Достоевскому познакомиться с буддизмом. В рамках же христианства и сам Достоевский не смог опровергнуть своего такого нелюбимого, такого отрицательного героя. Не получилась «осанна», крик души Ивана Карамазова ее заглушает.

В той же главе наносится не менее мощный удар и по церкви. Хотя задумывая свою «легенду о великом инквизиторе» Достоевский метил в католицизм и социализм, сфера разрушительного действия изобретенного им оружия гораздо шире, чем он предполагал. Инквизитор ставит во главу угла «Чудо, тайну и авторитет» и откровенно признается Христу. «Мы не с тобой, а с ним», т.е. с дьяволом. Инквизитор упрекает Христа, что тот не совершил чуда и не сошел с креста, когда толпа предлагала ему сделать это, чтобы уверовать в него. Но чудо это все же совершили потом ловкие люди, вроде Павле, сочинившие, пользуясь шаблонными колодками восточных мифов о воскресающих богах вроде Озириса, Таммуза, Адониса или Адонирама из масонской легенды, новый миф о воскресшем Христе. Вокруг этой удачной выдумки и вертелась вся проповедь Павла. Для него совершенно не имело значения, что говорил или делал Иисус при жизни, главным для Павла (как и для новоявленного сатаниста Р. Штейнера, проповедовавшего совсем недавно, что дух святой – не кто иной, как вновь обратившийся к богу Люцифер), была «мистерия Голгофы». Христианскую религию, в той мере, в какой она держится именно за свою мифологическую часть и делает на нее упор, можно с полным правом называть «паулинизмом». Именно Павел, как и великий инквизитор (который, не будем забывать, не с Христом, а с «ним»), строил все на чуде. «Если Христос не воскрес, то вера наша тщетна». На этом же чуде стоит до сих пор и все христианство в целом, включая и православную церковь. Значит, она тоже «с ним»?

Вот какие мины подвел Достоевский под то, чему сам же поклонялся. Вот на каком ненадежном фундаменте пытаются строить свой храм наши неохристиане. Ох, не взлететь бы им на воздух! Ох, хорошо бы и в самом деле взлетели! То-то было бы «вознесение»!

Очистить христианство от сатанинских чудес попытался другой русский гений – Лев Толстой. Уж его-то совсем напрасно приплетает Шафаревич в свою компанию. Что-то не слышал я, чтобы Толстой пользовался особой популярностью среди наших неохристиан. Наоборот – «еретик», «анафема», «мы его и знать не хотим». Беспроигрышную лотерею пытаетесь устроить, господа! Когда нужно очки в пользу христианства набирать, когда нужно списки составлять – тогда вы зовете Толстого. А когда доходит до того, чему учил Толстой, тут вы от него рыло воротите, как от «еретика». Но не выйдет ваш фокус, не выйдет! Если уж солидаризируетесь с теми, кто отлучал Толстого, так уж не беспокойте его тень своими сомнительными комплиментами, а если признаете Толстого, то имейте смелость выполнить хотя бы ту программу минимум, которую он предлагал.

Лев Толстой считал главной ошибкой церкви признание ветхого завета «боговдохновенным» писанием. «Наши церкви, – писал он, – постигла та странная историческая судьба, заставившая их против здравого смысла соединять в одно несоединимые, прямо противоположные учения: христианское и еврейское»... «Сделалось это вследствие ложного учения Павла... по которому непонятое учение Христа было представлено как продолжение учения евреев» (Полное собрание сочинений, т. 24, стр. 99-100). Ветхий завет Толстой из принципа не читал, называл еврейского бога, «диким получудовищем» и возмущался рассыпанным повсюду в этой омерзительной книге призывами к убийству.

Оценке, данной Толстым, следует в своей поэме «Падение Перуна» и современный поэт Игорь Кобзев.

Хоть писание это святым зовут.
Трудно книгу сыскать развратнее...

В.Бегун называет «Тору» непревзойденным учебником кровожадности, лицемерия, предательства, коварства, моральной распущенности – всех низменных человеческих качеств. Об этом помалкивают и иудейские и христианские святоши» (Вторжение без оружия, стр. 40).

Впрочем, христиане не помалкивают. Они просто в восторге от того, что ходят в еврейской упряжке. При всех достоинствах позиции Льва Толстого, нельзя не видеть ее половинчатости. С гораздо большей решительностью выступил в лучшие свои времена В.В.Розанов. Он ударил уже не по периферии христианства, а по самой его отвратительной сути. Он показал, что в основе своей это было учение, глубоко враждебное жизни. Тот, кто принес его в мир, явно ставил своей главной целью уничтожение жизни на земле. Ну а кто мог явиться с подобной миссией – понятно. Достойный сын достойного отца. Отец пытался уничтожить человечество потопом, сын – более хитрым способом, отравлением душ изнутри, в результате которого человек начинал испытывать отвращение к жизни. И у Розанова мелькнула гениальная догадка: Христос – дьявол.

Но дьявольский план не удался. «Люди все-таки рождали. В этом одном христианство, как выразился Достоевский, и не удалось. А не удалось оно в этом одном, то не удалось и во всем; ибо это-то и есть «все» его – сущность, основание и цель» (В.Розанов. Темный лик, стр. 69). Со всей страстностью обрушился Розанов на аскетизм, видя в нем «не только грех, но до некоторой степени весь грех, полный грех, целый грех» (там же, стр. 80). «Обращение к богу людей, так или иначе аномальных в поле... и образовали весь аскетизм... только в то время как в других религиях он занимал уголок, образовывал цветочек – христианство собственно состоит все из него одного» (там же, стр. 177). Развенчав христианский идеал импотенции и скопчества, Розанов закончил проклятием в адрес его проповедников: «Чем человечест