Выражение признательности

Я хочу выразить искреннюю благодарность Хираму Хайдну за вдумчивую помощь в организации материала этой книги, конструктивную критику, касающуюся прояснения определенных вопросов, и прочую деятельность, на которую он не пожалел времени и усилии.

Я в долгу перед всеми авторами, на которых ссылаюсь в тексте, но мне хочется выразить особую признательность д-ру Херольду Кельману — за его плодотворные дискуссии со мной по данному предмету; моим коллегам, д-ру Изидоре Портной и д-ру Фредерику А.Вайсу — за ценные замечания;

а также моему секретарю, г-же Гертруде Ледерер — за вдум­чивый интерес к работе и неустанные заботы по оформлению рукописи и индекса.

К. X.

Введение Нравственность эволюции

Невротический процесс — это особая форма человеческого развития, чрезвычайно неудачная из-за растраты творческой энергии, на которую она обрекает человека. Она не только качественно отличается от здорового взросления и роста, но и (в большей степени, чем мы это понимаем) прямо противоположна ему во многих отношениях. При благоприятных условиях энергия людей идет на реализацию их собственного потенциала. Такое раз­витие далеко от единообразия. В соответствии со своим особым темпера­ментом, способностями, пристрастиями, условиями детства и дальнейшей жизни человек может стать мягче или жестче, осторожнее или доверчивей, уверенным или не слишком уверенным в себе, созерцательным или общи­тельным, и может проявить свои особые таланты. Но в какую бы сторону он ни направился, он будет развивать свои, именно ему присущие задатки.

Однако под действием внутреннего принуждения у человека может на­чаться отчуждение от своей собственной реальности. И тогда главная часть его сил и энергии смещается на выполнение задачи: превратить себя в абсо­лютное совершенство посредством жесткой системы внутренних предписа­ний. Ничто меньшее, чем богоподобное совершенство, не удовлетворяет его идеальному образу себя и не утоляет его гордости теми возвышенными достоинствами, которыми (как он считает) он обладает, мог бы обладать или должен обладать.

Этот стиль невротического развития, детально представленный далее, вызывает у нас нечто большее, чем чисто клинический и теоретический интерес к патологическим феноменам. Здесь мы сталкиваемся с фундамен­тальной проблемой нравственности, а именно: с проблемой нравственности человеческой страсти, влечения к совершенству, с проблемой нравственно­сти религиозного долга, повелевающего достигнуть совершенства. Ни один серьезный исследователь вопросов человеческого развития не усомнится в нежелательности гордыни или самомнения, или в нежелательности влече­ния к совершенству, мотивированного спесью. Но существует широкий разброс мнений о желательности или необходимости системы дисципли­нирующего внутреннего контроля ради того, чтобы гарантировать нравст­венность поведения человека. Принимая даже, что эти внутренние правила способны задавить нашу непосредственность, разве не должны мы, в соот­ветствии с заветом христианства (“Будь совершенен”), стремиться к совер-

—27—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

шенству? Не будет ли рискованной, фактически разрушительной для нрав­ственной и общественной жизни, попытка обойтись без таких правил?

Здесь не место для обсуждения всех тех многочисленных путей, кото­рыми ставили этот вопрос и отвечали на него на протяжении истории чело­вечества, да и я не готова к такому обсуждению. Я только хочу указать, что один из существенных факторов, от которых зависит ответ, — это качество нашей веры в природу человека,

Вообще говоря, существуют три основные концепции назначения мора­ли, основанные на разном истолковании сущности человеческой природы. От навязанных запретов и ограничений не могут отказаться те, кто верит (какими бы словами это ни называлось), что человек по природе грешен или движим примитивными инстинктами (Фрейд). Целью морали тогда стано­вится приручение или преодоление status naturae (естественного состоя­ния), а не его развитие.

Цель морали становится иной для тех, кто верит, что человек от при­роды и “добр” и одновременно “плох” (грешен или деструктивен). Тогда сердцевиной морали становится подстраховка конечной победы врожденной доброты, очищенной, направленной или усиленной такими элементами, как вера, разум, воля или благодать — в соответствии с особенностями главенствующей религиозной или этической концепции. Здесь ударение не ставится исключительно на победе над злом или на подавлении зла, по­скольку есть и позитивная программа. Однако она опирается или на некую сверхъестественную помощь, или на сильный идеал разума или воли, кото­рый сам по себе подразумевает применение запрещающих и сдерживающих внутренних предписаний.

И, наконец, проблема нравственности предстает совершенно иной, когда мы считаем, что врожденными у человека являются конструктивные силы развития, эволюции, и именно они побуждают человека к реализации заложенных в нем возможностей. Это не означает, что человек в своей основе добр и хорош, поскольку иначе подразумевалось бы заранее данное человеку знание о добре и зле. Это означает, что человек по своей природе добровольно стремится к самореализации, и его система ценностей вырас­тает из этого стремления. Он, очевидно, не может раскрыть свой человече­ский потенциал, если не верит в себя, не активен и не продуктивен, если он не строит отношения с людьми в духе взаимности, если отдается, по выра­жению Шелли, “поклонению темному идолу Я” (“dark idolatry of self”) и постоянно приписывает свои недостатки несовершенству окружающих. Вырасти, в истинном смысле слова, он сможет только возлагая ответст­венность на себя.

Таким образом, когда критерием выбора того, что нам взращивать в себе или искоренять, становится вопрос: препятствует или способствует эта моя установка или влечение моему человеческому росту, мы приходим к идее о нравственности эволюции. Как показывает частота неврозов, любой вид принуждения может с легкостью направить конструктивную энергию по неконстуктивному или даже деструктивному руслу. Но с подоб-

—28—

Вступление

ной верой в автономное стремление к самореализации мы не нуждаемся ни во внутренней смирительной рубашке для нашей непосредственности, ни в хлысте внутренних предписаний, подгоняющем нас к совершенству. Нет сомнения, что такие дисциплинарные методы могут очень помочь в подав­лении нежелательных факторов, но также нет сомнения, что они вредят нашему росту. Мы не нуждаемся в них, потому что мы видим лучший спо­соб справиться с деструктивными внутренними силами: перерасти их. Путь к этой цели — это рост осознания и понимания себя самого. Знание себя, следовательно, не является целью само по себе, но служит средством освобождения сил спонтанного роста.

В этом смысле, работа над собой становится не только первейшей нравственной обязанностью, но в то же время (в очень реальном смысле) первейшей нравственной привилегией. Это превращение происходит от нашего желания работать над собой и происходит настолько, насколько серьезно мы относимся к нашему росту. Теряя невротическую одержимость собой, мы обретаем свободу роста, освобождаемся для любви и заботы о других людях. Мы хотим дать им возможность для нестесненного роста, пока они молоды, и помочь им любым возможным путем найти и реали­зовать себя, когда они блокированы в своем развитии. Идеалом примени­тельно к себе или к другому становится освобождение и культивация сил, ведущих к самореализации.

Я надеюсь, что эта книга тоже будет способствовать такому освобожде­нию — тем, что в ней ясно указываются факторы, препятствующие ему.

К.Х.

Глава 1 В погоне за славой

Каковы бы ни были условия, в которых растет ребенок, он научится (если только не страдает умственным расстройством) так или иначе обра­щаться с другими людьми и, наверное, приобретет какие-либо практические навыки. Но в нем присутствуют такого рода силы, которые невозможно ни обрести как навык, ни даже развить в себе научением. Вам не нужно (да фак­тически вы этого и не можете) учить желудь, как ему вырасти в дуб. Но ес­ли желудю дать возможность, его внутренняя сущность разовьется. Сход­ным образом, если человеку предоставлена возможность, он склонен разви­вать заложенные в нем человеческие задатки. При этом он будет развивать уникальные живые силы своей реальной сущности: чистоту и глубину своих собственных чувств, мыслей, надежд и увлечений; умение рассчитывать свои силы; силу воли; особый дар или талант; способность к самовыраже­нию и способность строить отношения с людьми так, как подскажет сердце. Все это в свое время поможет человеку обрести свою систему ценностей и жизненных целей. Короче говоря, он будет расти по направлению к само­реализации, те есть к реализации самого себя, не отклоняясь существенно от этого направления. И поэтому теперь, и на протяжении всей книги, я говорю о реальной самости, о реальном Собственном Я как о цент­ральной внутренней силе, общей всем людям и все же неповторимой и уникальной. Сила реального Собственного Я человека и есть глубинный источник его роста *.

Только сам человек может развить присущие ему способности. Но, как и любой другой живой организм, человек нуждается в благоприятных усло­виях, чтобы “вырасти из желудя в дуб”; он нуждается в “теплой атмо­сфере”, которая дает ему ощущение внутренней безопасности и свободы, позволяющее иметь свои собственные мысли и чувства и выражать именно себя. Он нуждается в доброй воле других не только потому, что ему во мно­гом необходима помощь, но и потому, что дру1 ие должны вести его по жиз­ни и побуждать самого стать взрослой и состоявшейся личностью. Он нуж­дается в здоровых столкновениях с желаниями и волей других людей. Сле­довательно, если он растет вместе с другими, в любви и столкновениях, он вырастет в соответствии с его реальным Собственным Я.

* Ссылаясь далее на рост, я всегда понимаю под ним то же, что и здесь — свободное здоровое развитие в соотвегствии с заложенным в данном человеке индивидуально и настедственно

—30—

Ггава 1. В погоне за c'laeou

Но многие неблагоприятные влияния могут помешать ребенку расти в соответствии с его индивидуальными потребностями и возможностями. Подобные неблагоприятные условия слишком многочисленны, чтобы пере­числять их здесь. Но, подведя им итог, мы оказываемся перед фактом, что окружающие ребенка люди слишком глубоко погружены в свои собствен­ные неврозы, чтобы любить ребенка или хотя бы думать о нем, как об отдельной особенной личности; их установка по отношению к ребенку опре­деляется их собственными невротическими потребностями и реакциями*. Проще говоря, они могут быть давящими, гиперопекающими, запугиваю­щими, раздражительными, сверхпедантичными, потакающими, неустойчи­выми, придирчивыми, равнодушными, могут иметь любимчиков в ущерб другим детям и т.д. Обычно дело не в какой-то одной их черте, а налицо целый букет неблагоприятных факторов, препятствующих росту ребенка.

В результате у ребенка развивается не чувство принадлежности, “мы”, а напротив, возникает острая незащищенность и мрачные предчувствия, для которых я использую термин базалъная тревога. Это чувство изоля­ции и беспомощности в мире, представляющемся ребенку потенциально враждебным. Мощное давление базальной тревоги не дает ребенку отно­ситься к другим людям непосредственно, как подсказывают его реальные чувства, и вынуждает его найти иные пути обращения с ними. Он должен (бессознательно) вести себя с людьми так, чтобы это не возбуждало (или не повышало), а, скорее, смягчало бы его базальную тревогу. Особые установ­ки, проистекающие из подобной бессознательной стратегической необходи­мости, определены как темпераментом ребенка, так и характером его окру­жения. Короче говоря, он может попытаться либо вцепиться в наиболее могущественное лицо из своего окружения, либо возмутиться и вступить в борьбу с окружением, либо захлопнуть перед другими двери своей внут­ренней жизни и уйти от них эмоционально. В принципе это означает, что он может идти к людям, против людей или прочь от них.

В здоровых человеческих отношениях эти пути не исключают друг друга. Способность принимать и дарить привязанность (раскрываться для нее или уступать своим чувствам), способность бороться и способность оставаться самому по себе — это все дополняющие друг друга способности, необходимые для хороших отношений с людьми. Но для ребенка, у которо­го базальная тревога выбивает твердую почву из-под ног, все эти три пути доходят до крайности и становятся жесткими, ригидными. Привязанность, например, становится цеплянием, уступчивость — угодливостью, согла­шательством. Точно так же он рвется в бой (или порывается уйти прочь) без всякой связи с его реальным чувством и безотносительно того, подходит ли его установка к данной ситуации. Степень его слепоты и жесткости в своих установках находится в прямой пропорции к интенсивности таящейся в нем базальной тревоги.

Могут действовать все невротические нарушения человеческих отношении, подытоженные в главе) 2 данной книги

—31 —

Кирен Хорни. Невроз и личностный рост

Поскольку при таких условиях ребенка влечет идти не в одном из ука­занных направлений, а во всех сразу, у него развиваются фундаментально противоречащие друг другу установки по отношению к людям. Три направ­ления движения (к людям, против людей и прочь от них) образуют кон­фликт — его базальный конфликт с другими. Со временем он попытается решить его, выбрав в качестве основного одно из трех направлений, то есть попытавшись одну из установок (на соглашательство, на агрессивность или на уход) сделать своей главной установкой.

Эта первая попытка разрешения невротического конфликта никоим образом не поверхностная. Напротив, она оказывает определяющее влияние на то, в каком русле пойдет далее невротическое развитие. Более того, она касается не только его установок по отношению к другим, но и неизбежно влечет за собой определенные изменения личности в целом. В соответствии с его главной установкой у ребенка разовьются определенные, отвечающие ей потребности, запреты, особая чувствительность и начатки нравствен­ных ценностей. Например, преимущественно уступчивый ребенок склонен не только подчиниться другим и опереться на них, но и старается быть неэгоистичным и добрым. Аналогичным образом агрессивный ребенок начинает придавать ценность силе и способности к выдержке и борьбе.

Однако интегрирующий эффект этого первого решения не такой устой­чивый или всеохватывающий, как при невротических решениях, о которых речь пойдет позже. Так, например, у одной девочки возобладала тенденция к соглашательству. Она проявлялась в слепом восхищении авторитетными лицами, в стремлении угодить и подлизаться, в робости, с которой девочка выражала собственные желания и в попытках время от времени приносить жертвы. В восемь лет она вынесла часть своих игрушек на улицу и оставила там для бедных детей, никому об этом ничего не сказав. В тринадцать лет она по-детски пыталась найти некое мистическое растворение в молитве. У нее были фантазии о том, как ее наказывают учителя, в которых она была влюблена. Но к девятнадцати годам она смогла с легкостью принять участие в разработанных другими планах мести одному из учителей; по преиму­ществу ягненочек, иногда она возглавляла школьные бунты. А разочаро­вавшись в священнике из своей церкви, она перешла от видимой глубокой религиозности к временному цинизму.

Такая интеграция еще слаба (чему и служит наш типичный пример), и причина ее слабости — отчасти в незрелости растущей личности, а отча­сти в том факте, что цель раннего решения — это, в основном, унификация отношений с другими. Следовательно, у личности остается возможность и даже потребность в более устойчивой интеграции.

Описанное развитие вовсе не универсально. Особенности неблагопри­ятного окружения различны в каждом отдельном случае, как и особенности пути развития и его исход. Но такое развитие всегда ослабляет внутреннюю силу и цельность личности и тем самым всегда порождает определенные витальные потребности, чтобы компенсировать возникшую ущербность. Хотя они тесно переплетены, мы можем выделить следующие их аспекты.

—32—

Глава I. В погоне за славой

Несмотря на ранние попытки разрешения своих конфликтов с другими, индивид все еще “не собрал” свою личность и нуждается в более устойчи­вой и всеобъемлющей интеграции.

По многим причинам у него не было шансов развить реальную уверен­ность в себе: все его внутренние силы уходили на защиту, поглощались вследствие разделенности его личности, рассеивались в пустоте на том пути, на котором его раннее “решение” положило начало одностороннему развитию, делая тем самым огромные области его личности недоступными для конструктивного использования. Следовательно, он отчаянно нужда­ется в уверенности в себе или в каком-то ее суррогате.

Он живет не в пустоте и чувствует себя не просто слабым, а некоторым образом менее основательным, менее вооруженным для жизни, чем другие. Если бы у него было чувство принадлежности, его чувство неполноцен­ности в сравнении с остальными не было бы столь серьезным препятствием развитию. Но поскольку он живет в соревновательном обществе, то из чув­ства, что он находится в самом его низу, изолирован и окружен врагами (а у него именно такое чувство), у него может появиться только настоятель­ная потребность поставить себя над другими.

Более фундаментальным, чем эти факторы, является его начинающееся отчуждение от себя. Не только реальной сущности его личности не дано расти и взрослеть, но и хуже того: его потребность вырабатывать искусст­венные, военно-стратегические пути взаимодействия с другими людьми вынуждает его изгнать свои искренние, истинные чувства, желания и мыс­ли. В той степени, в какой безопасность стала для него главной, его самые сокровенные чувства и мысли становятся для него все менее важными — фактически их следует заставить замолчать и превратиться в смутные тени. (Неважно, что ты чувствуешь, лишь бы только находиться в безопасности.) Его чувства и желания, таким образом, перестают быть определяющими факторами; он больше не идет по жизни, а его куда-то тащит. Кроме того, внутренняя раздробленность не только ослабляет его, но и усиливает его самоотчуждение, добавляя к ней растерянности; он больше не знает, где же он и кто же он.

Это начинающееся отчуждение от себя более фундаментальное, так как оно придает другим искажениям развития их вредоносную силу. Мы сможем понять это яснее, представив себе, что случилось бы, если бы дру­гие процессы могли протекать без такого отчуждения от живой сердцевины личности. В этом случае у человека были бы конфликты, но он не натыкал­ся бы на них повсюду; его уверенность в себе (как само это понятие указы­вает, нужно обрести этого “себя”, чтобы быть в нем уверенным) пошатну­лась бы, но не была бы вырвана с корнем; и его внешние отношения с дру­гими нарушились бы, но не произошло бы внутреннего разрыва отношений с людьми. Следовательно, несмотря на то, что реальную сущность чело­века заменить невозможно, более всего самоотчужденный человек нужда­ется в чем-то, что дало бы ему поддержку, дало бы ощущение иден­тичности. Это могло бы возвысить его в собственных глазах и, несмотря

—33—

Карен Хории. Невроз и личностный рост

на всю слабость основы его личности, дало бы ему ощущение силы и значительности.

Если внутреннее состояние человека вследствие благоприятных жиз­ненных обстоятельств не изменяется так, чтобы он мог освободиться от потребностей, мной перечисленных, есть только один путь, на котором он, кажется, может удовлетворить их, причем, так сказать, одним махом. Это путь воображения. Постепенно и бессознательно воображение начинает работу и создает в его сознании идеальный образ его самого. В воображе­нии он наделяет себя безграничной силой и необычайными способностями:

он становится героем, гением, чудо-любовником, святым, божеством.

Идеализация себя влечет за собой всемерное прославление себя и тем самым дает человеку более всего необходимое ему ощущение значитель­ности и превосходства. Но это никоим образом не слепое самовозвеличи­вание. В каждом случае личный идеальный образ лепится из материала личных переживаний, ранних фантазий, особых потребностей и присущих личности дарований. Иначе образ не получился бы личным, и человек не достигал бы чувства идентичности с этим образом и внутренней цельности. Для начала подвергается идеализации принятое им особое “решение” сво­его базального конфликта: уступчивость становится добротой, любовью, святостью; агрессивность становится силой, лидерством, героизмом, всемо­гуществом; уход от людей становится мудростью, самодостаточностью, независимостью. А то, что (согласно его решению) кажется ущербностью или пороком, всегда затемняется или затушевывается.

Он может поступить с тенденциями, вступающими в противоречие с главной, трояко. Во-первых, он может прославлять и их тоже, но все же убирать на задний план. Например, иногда только в ходе анализа выясня­ется, что у агрессивного человека, которому любовь кажется непозво­лительной мягкотелостью, имеется идеальный образ не только себя — рыцаря в сияющих доспехах, но и себя — чудо-любовника.

Во-вторых, все противоречащие друг другу тенденции можно, помимо прославления, настолько изолировать друг от друга в сознании, что они и не будут вступать в тяжелый конфликт. Один пациент создал образ себя — благодетеля человечества, мудреца, достигшего умиротворенной самодос­таточности, и себя — убивающего врагов без колебаний. Эти стороны образа себя (обе бывшие сознательными) представлялись ему не только не исключающими друг друга, а даже не вступающими между собой в кон­фликт. В художественной литературе это устранение конфликта путем изоляции противоречий описано Стивенсоном в “Докторе Джекиле и мис­тере Хайде”.

В-третьих, противоречащие тенденции можно превознести как пози­тивные способности, дополняющие друг друга грани богатой личности. В другом месте * я приводила пример того, как одаренный человек превра­

* “Our Inner Conflicts” (“.Наши внутренние конфликты”). —34—

Глава 1. В погоне за славой

тил свою тенденцию к угодливости в Христово смирение, агрессивную тен­денцию — в уникальную способность к политическому лидерству, а отчуж­денность от людей — в мудрость философа. Следовательно, все три аспек­та его базального конфликта были сразу и восславлены и примирены друг с другом. В своих глазах он стал кем-то вроде современного эквивалента 1'uomo universale эпохи Возрождения.

В конце концов, человек может прийти к идентификации себя со своим идеальным интегрированным образом. Тогда этот его образ себя не оста­ется больше иллюзорным образом, лелеемым им втайне; он незаметно сли­вается с ним; идеальный образ себя становится идеальной самостью, иде­альным. Собственным Я. Идеал себя при этом человек воспринимает как нечто более реальное, чем собственная реальность, и не потому, что идеал более привлекателен, но в первую очередь потому, что он отвечает всем его насущным потребностям. Этот перенос центра тяжести — всецело внутрен­ний, глубинный процесс; мы не увидим в человеке заметных внешних изме­нений. Перемена происходит в сердцевине его существа, в его самоощуще­нии. Это любопытный и чисто человеческий процесс. Вряд ли кокер-спа-ниелю придет в голову, что “на самом-то деле” он ирландский сеттер. Перемена может начаться, только если человек уже затемнил, стушевал свою реальную сущность. В то время как здоровым направлением движения в этой фазе развития (как и в любой другой) было бы для него движение к своей реальности, он все более отступает от нее в сторону идеала. Идеаль­ный “он” начинает представлять для него того человека, которым он “на самом деле” является, или же его потенциал, то есть того, кем он мог бы быть или должен быть. Идеальный “он” становится для него вершиной, с которой он взирает на себя, мерою, которой он себя мерит.

Идеализация себя, или самоидеализация, в ее различных аспектах, пред­ставляет собой то, что я предлагаю называть всеобъемлющим невротиче­ским решением, то есть решением не только какого-то частного, отдель­ного конфликта, но решением, которое обещает удовлетворить все внутрен­ние потребности человека, имеющиеся у него на данный момент. Более того, она обещает ему не только избавление от болезненных и невыноси­мых ощущений (от тревоги, от чувства своего “падения”, “пропащести”, от ощущения своей неполноценности и внутреннего разлада), но и сулит в перспективе волшебным образом придать совершенство его жизни и ему самому. Не удивительно поэтому, что когда он поверит, что нашел такое решение, он вцепляется в него не на жизнь, а на смерть. Не удивительно, что оно становится компулъсивным*, если использовать удачный психиат­рический термин. Постоянство, с которым мы встречаемся с самоидеали­зацией при неврозе, — результат постоянства, с которым в склонном к нев­розу окружении возникают и плодятся компульсивные потребности.

* Точное значение понятия компулъсивность мы обсудим позже, когда получим более полное представление о дальнейших ступенях обсуждаемого решения.

•35-

Карен Хорнч. Невроз и личностный рост

Мы можем взглянуть на идеализацию себя с двух перспективных точек зрения: она представляет собой логический исход раннего развития и кладет начало новому; она не может не иметь важного влияния на дальнейшее развитие, потому что просто не существует другого последовательного шага, который можно было бы предпринять в данной ситуации, помимо ухода от собственной реальности. Но главная причина ее поистине револю­ционного эффекта лежит в другом неявном смысле этого шага. Энергия, питающая движение к самореализации, обращается на другую цель — на актуализацию идеального Собственного Я. Этот сдвиг означает не более и не менее, чем смену курса всей жизни и развития человека.

На протяжении книги мы увидим, какими многосложными путями дан­ный сдвиг направления развития формирует личность в целом. Его непо­средственное действие — не дать самоидеализации остаться чисто внутрен­ним процессом, а вытолкнуть ее вовне, заставить ее войти в круговращение жизни человека. Человек желает выразить себя или, скорее, его влечет к этому. И теперь это означает, что он хочет выразить идеального себя, доказать идеал действием. Этим проникнуты его устремления, цели, образ жизни, отношение к людям. По этой причине самоидеализация неизбежно перерастает в более всеохватывающее влечение, которое я, в соответствии с его природой и направленностью, предлагаю назвать погоней за славой. Самоидеализация остается его ядром. Остальные его элементы, всегда при­сутствующие, хотя и с разной силой и степенью осознанности у каждого конкретного индивида, — это потребность в совершенстве, невротическое честолюбие и потребность в мстительном торжестве.

Среди влечений к актуализации идеального себя потребность в совер­шенстве— самая радикальная. Она не удовлетворится меньшим, чем пере­делка всей личности в идеал. Подобно Пигмалиону Бернарда Шоу, невро­тик ставит цель не просто отретушировать и приукрасить прежнего себя, но полностью переделать себя, превратить в некое совершенство, соответству­ющее особенностям своего идеального образа. Он пытается достичь этой цели посредством сложной системы долженствовании и табу, “Надо” и “Нельзя”. Этот процесс является решающим, и так как он очень сложен, его обсуждению будет посвящена отдельная глава*.

Среди элементов погони за славой наиболее очевидным и вовне напра­вленным является невротическое честолюбие, влечение к внешним дости­жениям. Несмотря на то, что это влечение к превосходству действительно всепроницающее и требует превосходства во всем и везде, обычно оно силь­нее всего связывается с предметами, где превосходство наиболее дости­жимо для данного человека в данное время. Следовательно, на протяжении жизни его честолюбивые устремления вполне могут менять направление, причем неоднократно. В школе он может чувствовать нестерпимое униже­ние от того, что его отметки не самые лучшие в классе. Позже он может

* См. главу 3, “Тирания “Надо”.

•36-

Глава I. В погоне за славой

столь же компульсивно стремиться к самому большому числу свиданий с самыми красивыми девушками. Еще какое-то время спустя он может быть одержим желанием “сделать денег” больше всех или стать самым выдаю­щимся политическиим деятелем. Такие перемены легко способствуют опре­деленному самообману. Тот, кто одно время был фанатично настроен стать величайшим спортсменом или воином-героем, в другое время с равной страстью собирается стать величайшим святым. При этом он может думать, что “утратил” свои амбиции. Или же он может решить, что ошибался, и атлетические или военные подвиги — не то, что ему “на самом деле” было нужно. Следовательно, ему не удается понять, что он по-прежнему плывет под парусом честолюбия, только сменил курс. Конечно, необходимо также проанализировать в деталях, что заставило его сменить курс именно в тот, а не иной момент. Я подчеркиваю эти “изменения курса” потому, что они указывают на тот факт, что люди, находящиеся в тисках честолюбия, очень мало привязывают свою деятельность к ее содержанию. Им нужно только превосходство как таковое. Если не замечать это отсутствие связи деятель­ности с ее содержанием, многие “изменения курса” могут показаться необъяснимыми.

Для целей настоящей дискуссии не представляет интереса, в какую именно область деятельности устремляется честолюбие. Его характерные черты не меняются, будь его целью лидерство в своем кругу, слава бле­стящего собеседника или законодателя моды, имя ученого или музыканта, известность светского льва или писателя. Однако общая картина все же зависит от природы желанного успеха. Его можно грубо разделить на две категории: власть (непосредственная власть, власть за спинкой трона, вли­яние, возможность манипулировать другими) и престиж (репутация, при­знание, популярность, восхищение, особое внимание).

Эти честолюбивые влечения, сравнительно говоря, наиболее реалистич­ные из экспансивных (или захватнических) влечений. По крайней мере, это справедливо в том смысле, что люди, их имеющие, прикладывают реальные усилия ради достижения превосходства. Эти влечения представляются более реалистичными еще и потому, что при некоторой удаче честолюбцам дей­ствительно удается достичь славы, почестей, влиятельности. Но, с другой стороны, добившись на самом деле больших денег, знаков отличия, власти, они, вместе с тем, приходят к ощущению полной тщетности своей погони. Они не достигают мира в душе, внутреннего спокойствия, довольства жиз­нью. Внутреннее напряжение, ради ослабления которого они и гнались за призраком славы, не ослабевает ни на йоту. И поскольку это не несчаст­ный случай, а неизбежный результат, мы будем правы, заключив, что нере­алистичность всей этой погони за успехом — ее неотъемлемое свойство.

Так как мы живем в соревновательной культуре, эти замечания могут показаться странными или сделанными от незнания жизни. Представление о том, что каждый хочет опередить соседа, быть лучше его, настолько глу­боко внедрилось во всех нас, что мы считаем эти тенденции “естествен-

—37—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

ными”. Но тот факт, что компульсивное стремление к успеху пробуждается только в соревновательной культуре, не делает такое стремление менее невротичным. Даже в соревновательной культуре живет множество людей, для которых другие ценности (например, внутренний рост), важнее, чем соревновательное превосходство над другими.

Последний и самый деструктивный элемент в погоне за славой — это влечение к мстительному торжеству. Оно может быть тесно связано с влечением к реальным достижениям и успеху, но, даже если и так, его главной целью является поражение или посрамление всех других самим своим успехом, или достижение власти через свой подъем на недосягае­мую высоту, или причинение другим страданий, в основном унизитель­ных. С другой стороны, стремление к превосходству может быть сослано в область фантазии, и потребность в мстительном торжестве тогда проявля­ется в основном в виде порыва (часто неудержимого и по большей части — бессознательного) фрустрировать, высмеивать или унижать других в лич­ных отношениях. Я называю это влечение “мстительным” потому, что его движущая сила исходит из побуждения взять реванш за унижения, испы­танные в детстве, из побуждения, которое получает подкрепление в ходе дальнейшего невротического развития. Эти дальнейшие наслоения, возмо­жно, ответственны за путь, на котором потребность во мстительном торже­стве в конце концов становится постоянной составляющей в погоне за сла­вой. Как степень ее силы, так и степень ее осознанности могут изменяться в значительных пределах. Большинство людей или полностью не осознают такую потребность, или отдают себе в ней отчет только в краткие мгно­вения. И все же иногда она обнаруживает себя открыто, и тогда она стано­вится едва прикрытой главной целью жизни. Меж современными историче­скими лицами Гитлер — убедительный пример человека, который, пройдя через унижения, отдал всю жизнь фанатичному стремлению торжествовать над все возрастающей массой людей. В его случае четко очерчен пороч­ный круг, постоянно усиливающий эту потребность. Это проистекает уже из того факта, что он умел думать только в категориях победы и пораже­ния. Тем самым страх поражения делал необходимыми все новые и новые победы. Более того, чувство собственного величия, возраставшее с каждой победой, делало для него все нестерпимее мысль, что какие-нибудь лица или даже какие-нибудь народы не будут признавать его величия.

Многие клинические случаи повторяют данный, хотя и с меньшим раз­махом. Сошлюсь хотя бы на пример из современной литературы: “Человек, который смотрел на проходящие поезда” Жоржа Сименона. Перед нами усерднейший клерк, подчиненный дома, подчиненный на работе, и кажется, что он ни о чем и не думает, кроме как о своих обязанностях. Но вот он узнает о нечестности своего шефа, в результате которой фирма разоряется, и рушится его система ценностей. Искусственное разделение на высших существ, которым все дозволено, и низших, таких же как он, которым оста­вляется узенькая тропка правильного поведения, исчезает. И он тоже,

—38—

Глава I. В погоне за славой

думает клерк, может быть “великим” и “свободным”. Он может иметь любовницу, даже великолепную даму сердца своего шефа. Его самолюбие теперь настолько воспалено, что когда она отвергает его ухаживания, он ее душит. Его ищет полиция, ему страшно, но все же его основное побужде­ние — с торжеством унизить полицию. Это главный мотив даже в его попытке самоубийства.

Гораздо чаще стремление к мстительному торжеству утаивают. Факти­чески именно деструктивная природа этого элемента погони за славой при­казывает прятать его как можно глубже. Явным оно становится, наверное, только в случае подлинно безумного честолюбия. Только при анализе нам предоставляется возможность увидеть, что его движущей силой является потребность посрамить и унизить других, поднявшись над ними. Менее вредоносная потребность в превосходстве вбирает в себя более деструктив­ную компульсивную потребность. Это позволяет человеку отыгрывать ее и чувствовать при этом свою правоту.

Конечно же важно распознать особые черты индивидуальных склонно­стей, вовлеченных в погоню за славой, потому что анализу всегда подлежит особая констелляция. Но мы не можем понять ни природу, ни движущую силу этих склонностей, пока не рассмотрим их как части единого целого. Альфред Адлер был первым психоаналитиком, увидевшим это как целост­ное явление и указавшим на его решающее значение при неврозе *.

Есть различные убедительные доказательства тому, что погоня за славой представляет собой всеобъемлющую и единую целостность. В первую оче­редь, мы постоянно встречаем у одного и того же лица все вышеописанные склонности. Конечно, тот или иной элемент может настолько выделяться, что мы с некоторой долей неточности позволяем себе говорить о често­любце или мечтателе. Но главенство одного элемента не означает, что отсутствуют все остальные. Честолюбец мечтает о своем необычайном вели­чии, мечтатель хочет реального превосходства, пусть даже последнее мож­но заметить только по тому, как его самолюбие задевают чужие успехи **.

Далее, все индивидуальные склонности вовлечены в столь тесные взаи­моотношения, что на протяжении жизни человека главная роль может дос­таваться то одной, то другой. От романтических грез он может перейти к стремлению стать совершенным отцом или предпринимателем и потом снова пожелает быть величайшим любовником всех времен.

И наконец, все они имеют две общие главные черты, вполне понятные из генезиса и функций всего явления. Это их компульсивная природа

* См. сравнение с концепцией А.Адлера и концепцией З.Фрейда в главе 15.

** Личности часто выглядят очень по-разному, в зависимости от того, какая склонность возь­мет верх, поэтому велико искушение признать эти склонности самостоятельными. Фрейд рассматривал феномены, подобные данным, как самостоятельные инстинктивные влечения со своими источниками и целями. Когда я сделала первую попытку перечислить компуль-сивные влечения при неврозе, они мне тоже казались самостоятельными “невротическими склонностями”.

—39—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

и вымышленность. Обе черты уже упоминались, но желательно иметь более полную и сжатую картину их значения.

Их компулъсивная природа проистекает из факта, что идеализация себя (и вся погоня за славой, развивающаяся как ее последствие) представ­ляет собой невротическое решение. Когда мы называем влечение компуль-сивным, мы имеем в виду нечто противоположное спонтанным желаниям или стремлениям. Последние — выражение реального Собственного Я;

первые — определяются внутренней необходимостью невротической струк­туры. Человек вынужден подчиняться им невзирая на свои реальные жела­ния, чувства или интересы, иначе он будет мучиться от тревоги, его будут раздирать конфликты и душить чувство вины, отверженности и т. п. Дру­гими словами, различие между спонтанностью и компульсивностью — это различие между “я хочу” и “я должен, чтобы избежать опасности”. Хотя индивид может сознательно считать свои амбиции или свои каноны совер­шенства тем, чего он хочет достичь, на самом деле он вынужден их дости­гать. Нужда в славе берет его в свои клещи. Поскольку он сам не осознает разницы между желанием и вынуждением, эти критерии должны устано­вить мы. Решающим является тот факт, что его словно кто-то тащит по дороге славы, не принимая во внимание ни его самого, ни его главней­шие интересы. (Мне вспоминается здесь честолюбивая девочка, которая в десять лет считала, что ей лучше ослепнуть, чем перестать быть лучшей ученицей.) У нас есть веская причина заинтересоваться: не кладется ли большинство человеческих жизней (в переносном или в буквальном смыс­ле) именно на алтарь славы? Иун Габриель Боркман (герой одноименной драмы Генрика Ибсена) умер, начав сомневаться в ценности своей великой миссии и в возможности ее осуществления. Поистине трагический оттенок виден в нашей картине. Если мы жертвуем собой ради того, что мы (и боль­шинство здоровых людей) считаем стоящим жертвы, с точки зрения обще­человеческих ценностей, это, конечно, трагично, но осмысленно. Если же мы тратим по мелочам нашу жизнь на то, чтобы рабски служить призраку славы, по причинам нам самим совершенно неизвестным, это принимает характер ничем не оправданного трагического расточительства, тем худ­шего, чем более потенциально ценна наша жизнь.

Другая черта компульсивной природы влечения к славе — как и любо­го компульсивного влечения — это его неразборчивость. Так как реальные интересы человека, гоняющегося за славой, не имеют для него значения, он должен быть в центре внимания, должен быть самым привлекательным, самым умным, самым оригинальным — требует того ситуация или нет, может он или нет, при его качествах, быть первым. Он должен выйти победителем из любого спора, неважно, где лежит истина. Его мнение на этот счет прямо противоположно мнению Сократа: “...мы спорим не для того, чтобы победило твое или мое мнение, нет, мы оба должны бороться за то, чтобы победила истина”*. Компульсивность невротической личности

* Диалоги Платона, ”Филе

-40

Глава 1. В погоне за славой

неразборчиво требует превосходства и делает человека равнодушным к истине, касается ли эта истина его самого, других людей или фактов.

Более того, как и любое другое компульсивное влечение, погоня за сла­вой обладает характерной чертой ненасытности. Она должна продолжать­ся, пока личностью движут неведомые (ей самой) силы. Человек может испытать прилив восторга от благосклонного отношения к проделанной им работе, от одержанной победы, от любого знака расположения или восхи­щения — но этот прилив быстро спадает. В первую очередь, успех едва ли переживается им как успех, по крайней мере, он оставляет место для иду­щих вслед за ним уныния или страха. В любом случае, неустанная охота за большим престижем, большими деньгами, большим числом женщин, побед и завоеваний продолжается и продолжается, вряд ли принося хоть какое-то удовлетворение или обещая отдых. И наконец, компульсивная природа вле­чения видна из реакции на его фрустрацию. Чем больше субъективная важность влечения, чем настоятельнее потребность достичь цели, следова­тельно, тем более интенсивна реакция на фрустрацию. Собственно говоря, таким путем и можно установить силу влечения. Хотя это не всегда видно непосредственно, погоня за славой — самое могущественное влечение. Оно похоже на одержимость дьяволом: человека словно поглощает чудо­вище, им же и созданное. Поэтому и должна быть ужасной реакция на фру­страцию. На это указывает ужас перед гибелью и позором, которые для столь многих людей входят в понятие неудачи. Реакции паники, депрессии, отчаяния, ярости по отношению к себе и другим за то, что они полагают “неудачей”, очень часты и совершенно несоразмерны действительной важ­ности происшествия. Фобия высоты — частое внешнее проявление страха упасть с высоты иллюзорного величия. Рассмотрим сновидение одного пациента с фобией высоты. Оно посетило его как раз тогда, когда у него появились сомнения в своем неоспоримом превосходстве, в которое он прежде верил безоговорочно. В сновидении он был на вершине горы, но ему угрожала опасность падения, и он отчаянно цеплялся за гребень пика. “Я не могу подняться выше, — говорил он.— Держаться за это — вот все, что мне остается в жизни”. На сознательном уровне он относил эти слова к своему социальному статусу, но в более глубоком смысле они были верны отно­сительно его иллюзий о себе. Имея (в своем представлении) богоподоб­ное всемогущество и космическое значение, он действительно не мог под­няться выше!

Вторая характерная черта, присущая всем элементам погони за сла­вой — это огромная и совершенно особенная роль, которую играет в них воображение. Оно — инструмент процесса самоидеализации. Это решаю­щий фактор настолько, что вся погоня обречена быть проникнута фанта­стичностью. Неважно, насколько человек гордится своей реалистичностью, неважно, насколько на самом деле реалистичен его подход к успеху, тор­жеству, совершенству — его воображение сопутствует ему везде и застав­ляет его принимать миражи за реальность. Нельзя быть нереалистичным по

—41 —

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

отношению к себе и оставаться всецело реалистичным в других аспектах. Когда путешественник бредет по пустыне, мучаясь от усталости и жажды, и видит мираж, он иногда делает настоящие усилия, чтобы добраться до него. Мираж в любом случае оборачивается разочарованием, но здесь даже сам мираж славы — уже продукт воображения.

Надо сказать, что воображение входит во все психические и менталь­ные функции здорового человека. Оно позволяет нам чувствовать огорче­ние или радость за друга. Мы желаем, надеемся, боимся, верим, строим планы — и все благодаря возможностям нашего воображения. Но вообра­жение может быть как продуктивным, так и непродуктивным: оно может подвести нас ближе к правде о нас самих (как это часто бывает в сновиде­ниях), а может и увести от нее. Оно может обогатить, а может и обеднить наши реальные переживания. Это и составляет отличие здорового вообра­жения от невротического.

Думая о грандиозных планах, которые строят столь многие невротики. или о фантастической природе их самовозвеличивания и требований, мы можем впасть в искушение и поверить, что они более других одарены коро левским даром воображения, и что по этой самой причине оно легче сби­вается с пути. Мой опыт не подтверждает этого предположения. Общая одаренность бывает столь же различной у невротиков, сколь и у здоровых людей. Но я не нахожу доказательств, что невротик per se от природы ода­рен большим воображением, чем другие.

Тем не менее, это предположение представляет собой неверное заклю­чение, основанное на точных наблюдениях. Фактически воображение дейст­вительно играет большую роль при неврозе. Однако за это ответственны не конституциональные, а функциональные факторы. Воображение невротика работает как и воображение здорового человека, но выполняет дополни­тельные функции, которые не выполняет в норме. Оно ставится на службу невротическим потребностям. Это особенно отчетливо видно в случае по­гони за славой, которая, как мы знаем, вызвана воздействием могущест­венных потребностей. В психиатрической литературе порожденные вообра­жением искажения реальности известны как “желающее мышление”. Это в настоящее время утвердившийся термин, хотя и несколько некоррект­ный, Он слишком узок: точнее было бы говорить не только о мышлении, но и о “желающем” видении мира, “желающих” верованиях и в особенности о “желающем” чувствовании. Более того, мы должны говорить о мышлении (или чувствовании), детерминированном не желаниями, а потребнос­тями. Именно воздействие этих потребностей наделяет воображение теми цепкостью и силой, которыми оно обладает при неврозе и которые делают его столь плодовитым — и неконструктивным.

Роль, которую играет воображение в погоне за славой, можно безоши­бочно и непосредственно проследить по мечтам. В подростковом возрасте они иногда имеют откровенно грандиозный характер. Так, например, роб­кий и замкнутый школьник мечтает стать величайшим атлетом, или гением, или Дон-Жуаном. Люди постарше напоминают мадам Бовари, постоянно

—42—

Глава I. В погоне за славой

мечтая о романтических переживаниях, мистическом совершенстве, не­постижимой святости. Иногда эти мечты принимают форму разговоров, в которых воображаемые собеседники поражены или пристыжены. Другие, более сложной структуры мечты, имеют содержанием позорное или благо­родное страдание в качестве жертвы жестокости и унижения. Часто мечты являются не нарочно сочиняемыми историями, а, скорее, фантастическим сопровождением повседневной рутины. Например, ухаживая за детьми, играя на пианино или расчесывая волосы, женщина может одновременно видеть себя гораздо более нежной матерью, выдающейся пианисткой или потрясающей красавицей, годящейся в кинозвезды. В некоторых случаях такие мечты настолько откровенны, что человек может, как Уолтер Митти, постоянно жить в двух мирах. У других людей, столь же увлеченных пого­ней за славой, мечты такие пугливые и обрывочные, что они могут со всей субъективной честностью утверждать, что они не фантазируют. Излишне говорить, что они заблуждаются. Даже если они только беспокоятся о воз­можных неприятностях, которые могут свалиться на них, это же их вообра­жение рисует им такие возможности.

Но мечты, хотя они важны и изобличают мечтателя, все же не самая вредная работа воображения. Ведь мечтающий человек, в общем, вполне осознает, что он мечтает, то есть воображает то, чего никогда не происхо­дило или не может произойти так, как он переживает это в фантазии. По крайней мере, ему не слишком трудно осознать наличие мечты и ее нереа­листичный характер. Более вредная работа воображения — это тонкие и всеобъемлющие искажения реальности, которые он осуществляет, сам того не осознавая. Идеальный образ себя не создается раз и навсегда еди­ным актом творения: однажды созданный, он нуждается в постоянном вни­мании. Для его актуализации человек должен прилагать непрестанный труд по фальсификации реальности. Он должен превратить свои потребности в добродетели или в более чем справедливые ожидания. Он должен превра­тить свои намерения быть честным или внимательным в факт — да, он чес­тен и внимателен. Неплохие мысли, пришедшие ему в голову для статьи, делают его великим ученым. Потенциальные достижения превращаются в актуальные. Знание “истинных” норм морали делает его нравственным человеком, часто даже образцом нравственности. И конечно же, его вообра­жению приходится работать “сверхурочно”, чтобы уничтожить все непри­ятные доказательства противоположного*.

Воображение меняет и то, во что невротик верит. Ему нужно верить, что другие — замечательные или гадкие, — и пожалуйста! Вот они на пара­де славных ребят или опасных чудовищ. Воображение меняет его чувства. Ему нужно чувствовать себя неуязвимым — и на, держи! Его воображение обладает достаточной силой, чтобы счистить боль и страдание. Ему нужно, чтобы у него были глубокие чувства — доверия, жалости, любви и страда­ния — воображение раздувает испытываемую им жалость, доверие и т. п.

Это можно сравнить с работой Министерства Правды в романе Джорджа Оруэлла “1984”. —43—

Кареч Хорни. Невроз и личностный рост

Восприятие искажении внутренней и внешней реальности, которые может произвести воображение, поставленное на службу погоне за славой, ставит перед нами нелегкий вопрос. Где кончается полет воображения нев­ротика? В конце концов, он все-таки не теряет полностью чувства реаль­ности; где тогда граница, отделяющая его от психотика? Если и существует какая-то граница проделкам воображения, она, конечно же, нерезкая. Мы можем сказать только, что психотик более склонен относится к процес­сам, идущим в его сознании, как к чему-то исключительному, как к единст­венной реальности, с которой следует считаться, тогда как невротик (по каким бы то ни было причинам) сохраняет явный интерес к внешнему мир\ и своему месту в нем и, следовательно, сохраняет явно недурную в нем ори­ентацию *. Тем не менее, нет предела высоте, до которой не могло бы взле­теть его воображение, в то время как обеими ногами он остается вполне на земле, и в способе его функционирования нет очевидных нарушений. Фак­тически это самая яркая черта погони за славой — она идет в мире фанта­стики, в царстве неограниченных возможностей.

Все влечения к славе включают тягу к знаниям, мудрости, добродетели или силе, причем большим, чем те, которыми может обладать человек;

цель здесь — абсолютное, неограниченное, бесконечное. Ничто меньшее, чем абсолютное бесстрашие, мастерство или святость не привлекает невро­тика, одержимого влечением к славе. Он, следовательно, составляет пол­ную противоположность истинно религиозному человеку. Для того — един Бог всемогущ; версия невротика — нет ничего невозможного для Меня. Его сила воли должна совершать чудеса, его разум должен быть непогреши­мым, его предвидение — безошибочным, знание — всеобъемлющим. Здесь появляется тема сделки с дьяволом — она будет звучать на протяжении всей книги. Невротик — это Фауст, которого не устраивает то, что он знает много; он должен знать все.

Взлет в безграничное предопределен силой потребностей, стоящих за влечением к славе. Потребности в абсолютном и неограниченном так сильны, что они берут верх над задержками, которые обычно препятствуют отрыву нашего воображения от действительности. Для успешного функци­онирования человеку нужно и представлять себе возможности, бесконечно удаленную перспективу, и понимать существование ограничений, необхо­димости, конкретного. Если мысли и чувства человека сосредоточены в основном на бесконечности, на созерцании возможностей, он теряет чув­ство конкретного, ощущение “здесь и сейчас”. Он теряет способность жить в данную минуту. Он больше не способен подчиниться внутренней необхо­димости, “тому, что можно назвать пределом человека”. Он теряет из виду то, что актуально необходимо, чтобы чего-либо достичь. “Самая маленькая

* Причины этого различия сложны. Стоило бы исследовать, не является ли решающим разли­чием между ними более радикальный отказ психотика от реального Собственного Я и более радикальный сдвиг к идеальному Собственному Я.

Глава I. В погоне за славой

возможность требует времени на то, чтобы стать действительностью”. Его мышление может стать слишком абстрактным. Его знания могут стать “родом бесчеловечного знания, ради которого его человеческое Я расточа­ется точно так же, как расточались человеческие жизни при строительстве пирамид”. Его чувства к другим могут высохнуть до “абстрактного сочув­ствия человечеству”. Если, с другой стороны, человек не заглядывает за узкий горизонт конкретного, необходимого, конечного, он становится “узко мыслящим и подлого духа лицом”. Значит, перед нами стоит не вопрос выбора— “или — или”, а вопрос объединения — “и — и”. Признание огра­ничений, законов и необходимости препятствует тому, чтобы унестись в бесконечное, и тому, чтобы лишь “барахтаться в возможном” *.

В погоне за славой слабеют задержки воображения. Это не означает общей неспособности видеть необходимость и подчиняться ей. Особое направление дальнейшего невротического развития может привести многих к убеждению, что безопаснее ограничить свою жизнь, и в этом случае они могут склониться к тому, что возможность унестись в мир фантастики — опасная возможность, которой следует избегать. Они могут закрыть свое сознание для всего, что кажется им фантастичным, питать отвращение к абстрактному мышлению и сверхтревожно цепляться за все видимое, ося­заемое, конкретное или приносящее сиюсекундную пользу. Но в то время как сознательная установка по отношению к этим материям может быть раз­личной, каждый невротик в глубине души очень неохотно признает огра­ничения в том, чего он от себя ожидает и считает возможным достичь. Его потребность в актуализации своего идеального образа столь императивна, что он вынужден отмахнуться от всех задержек, как от не относящихся к делу или несуществующих.

Чем больше вступает в свои права его иррациональное воображение, тем вероятнее, что он должен уже просто бояться всего реального, опреде­ленного, конкретного или конечного. Он склонен ненавидеть время, пото­му что это нечто определенное; деньги, потому что они конкретны; смерть, потому что она окончательна. Но он может также ненавидеть определен­ность желаний или выбора и, следовательно, избегать определенности в обязательствах или решениях. Вот для иллюстрации одна пациентка, кото­рая лелеяла фантазию стать блуждающим огоньком, пляшущим в луче лун­ного света: ей случалось испытать чувство ужаса, глядя в зеркало — не потому, что она видела какие-то несовершенства, а потому что оно застав­ляло ее понимать, что у нее определенные контуры, она субстанциональна, “пришпилена к конкретному телу”. Зеркало заставляло ее почувствовать себя птичкой, чьи крылья прибиты к доске. И когда такие чувства поднима­лись в ее сознание, ей страшно хотелось разбить зеркало.

Конечно, развитие не всегда доходит до таких крайностей. Но каждый невротик, даже если он может при поверхностном взгляде сойти за здоро-

В данной философской дискуссии я лишь грубо следую мыслям работы С. Кьеркегора “Болезнь к смерти”, написанной им в 1844 году. Все цитаты в данном абзаце взяты из нее

-45-

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

вого, ненавидит сверку с очевидным, когда она касается его особых иллюзий о себе самом. Иначе быть не может, потому что в противном случае иллю­зии лопнут. Установка по отношению к внешним законам и правилам может быть различной, но он всегда склонен отрицать законы, действующие внутри него самого, склонен отказываться видеть причинно-следственные связи в физическом мире или то, что один фактор следует из другого или усиливает его.

Существует бесконечное множество путей для того, чтобы не считаться с очевидным, которое не хочется видеть. Он его забывает; “это не счита­ется”; “это случайность”; “это из-за сложившихся обстоятельств”; “это меня заставили”; “а что я тут мог поделать”; “это естественно”. Как мошенничающий счетовод, он заходит сколь угодно далеко, чтобы продол­жать вести двойной счет; но в отличие от мошенника, он заносит на свой счет только то, что в его пользу, и притворяется, что не знает о другом. Я еще не видела пациента, у которого открытый бунт против реальности (как он выражен в “Харви”: “Двадцать лет я боролся с реальностью и на­конец преодолел ее”) не играл бы на той же струне. Или, вновь цитируя классическое высказывание пациента: “Если бы не реальность, все у меня было бы в полном порядке”.

Остается с большей четкостью провести различие между погоней за славой и здоровыми человеческими стремлениями. Внешне они обманчиво похожи, причем настолько, что кажется — отличается только их степень. Это выглядит так, как если бы невротик был просто более честолюбив, более озабочен властью, престижем и успехом, чем здоровый человек; как если бы его моральные стандарты просто были выше или жестче обычных;

как если бы он был лишь более самонадеянным или считал себя более важ­ной персоной, чем обычно считают себя люди. И действительно, кто риск­нет провести определенную линию и скажет: “Здесь кончается здоровье и начинается невроз”?

Подобие здоровых стремлений и невротических влечений существует, поскольку они имеют общие корни в возможностях, заложенных в любом человеке. Умственные способности позволяют человеку выйти за границы себя. В отличие от животных он может воображать и планировать. Различ­ными путями он может постепенно расширять свои умения и, как показы­вает история, действительно их расширяет. То же самое верно и для жизни отдельного индивида. Не существует жестких границ тому, с чем он может справиться в своей жизни, тем качествам и умениям, которые он может в себе развить, и его творческим способностям. Учитывая эти факты, кажет­ся неизбежным, что человек не знает своих границ и, следовательно, легко ставит себе слишком малые или слишком высокие цели. Это незнание — та основа, без которой и не могла бы, видимо, начаться погоня за славой.

Базальное различие между здоровыми стремлениями и невротическим влечением к славе лежит в их побудительных мотивах. Здоровые стремле­ния проистекают из присущей человеку склонности к развитию заложенных

—46 -

Глава 1 В погоне за славой

в нем способностей. Уверенность во внутренней потребности роста всегда была основным принципом нашего теоретического и терапевтического под­хода *. И эта уверенность только увеличивалась по мере накопления опыта. Единственное, что мне сейчас кажется необходимым уточнить, это форму­лировку. Теперь я бы сказала (повторяя сказанное на первых страницах книги), что живые силы реального Собственного Я толкают каждую лич­ность к самореализации.

Погоня за славой, напротив, возникает из потребности в актуализации идеального Собственного Я. Это различие фундаментальное, потому что все прочие проистекают уже из него. Поскольку самоидеализация — невро­тическое решение, и как таковое — компульсивна по своему характеру, то все влечения, которые являются ее результатом, тоже неизбежно компуль-сивны. Поскольку невротик, пока он вынужден держаться за свои иллюзии о себе, не в состоянии признать ограничения, погоня за славой уходит в неограниченное. Поскольку его основная цель — это достижение славы, его перестает интересовать процесс обучения, дела или продвижения шаг за шагом, фактически он склонен презирать подобное. Он не хочет взбираться на гору, он хочет сразу оказаться на вершине. Следовательно, он теряет представление о том, что означает эволюция или рост, даже пускаясь в рас­суждения о них. И наконец, поскольку сотворение идеального Собствен­ного Я возможно только за счет правды о себе, а его актуализация требует дальнейшего ее искажения, воображение с охотой приходит на помощь. Таким образом, в большей или меньшей степени, но он теряет на этом пути интерес к истине и умение отличать правду от неправды — и эта утрата, среди прочих, тоже ответственна за его трудности в различении между искренними чувствами, верованиями, стремлениями и их искусственными эквивалентами (бессознательными претензиями) в себе самом и в других. Ударение смещается с “быть” на “казаться”.

Итак, различие между здоровыми стремлениями и невротическим вле­чением к славе — это различие между спонтанностью и компульсивностью;

между признанием и отрицанием ограничений; между фокусировкой на достославном окончательном продукте и ощущением эволюции; между видимостью и сутью; фантазией и правдой. Различие, таким образом устано­вленное, не идентично с различием между относительно здоровым и невро­тическим индивидом. Первый может и не быть искренне вовлечен в само­реализацию, как и второй может и не быть полностью влеком к актуализа­ции идеального Собственного Я. Тенденция к самореализации действует и в невротике тоже; мы не могли бы оказать терапевтическую помощь росту пациента, если бы в нем для начала не было такого стремления. Но в то же

* Под “нашим” я имею в виду подход Ассоциации Развития Психоанализа Во вступлении к работе “Наши внутренние конфликты” я сказала “Я уверена в том, что человек может и хочет развивать заложенные в нем способности. ” См также работу Д-ра Курта Гольдштаина “Природа человека” (Dr Kurt Goldstem “Human Nature” Harvard University Press 1940) Гольдштайн, однако, не проводит различия —решающего для чело­века — между самореализацией и актуализацией идеального Собственного Я

—47—

Карен Хорчи Невроз и личностный рост

время различие между здоровой и невротической личностью в этом отно шении — это просто различие в степени, а различие между истинным стремлением и компульсивными влечениями, несмотря на поверхностное сходство, — качественное, а не количественное *

Мне кажется, что наиболее уместный символ для невротического про цесса, инициированного погоней за славой, — это идейное содержание исто рии о сделке с дьяволом Дьявол, или другое персонифицированное зло, искушает человека, запутавшегося в духовном или материальном плане, предложением неограниченной власти Но он может получить эту власть, продав свою душу или отправившись в ад Такое искушение может возник нуть у каждого, богатого или бедного духовно, потому что взывает к двум могущественным страстям стремлению к бесконечному и желанию найти легкий выход из положения Согласно религиозной традиции, величайшие духовные лидеры человечества, Будда и Христос, испытывали такое иску шение Но поскольку они были твердо укоренены в себе, они распознали это как искушение и смогли его отвергнуть Более того, условия, оговорен ные в сделке, вполне соответствуют цене, которую придется заплатить при невротическом развитии Говоря символическим языком, легкий путь к бес конечной славе неизбежно оказывается путем во внутренний ад презрения к себе и самоистязания Выбирая эту дорогу, человек фактически утрачива ет свою душу — реальное Собственное Я

* Когда в этой книге я говорю “невротик” я имею в виду личность, в которой невротические влечения взяли верх над здоровыми стремлениями

—48—

Глава 2 Невротические требования

В своей погоне за славой невротик устремляется в царство фантастиче ского, бесконечного, неограниченного Внешне он ведет “нормальную” жизнь — как член семьи и общества, который ходит на работу и развлека ется по выходным Но сам не понимая того, или по крайней мере не пони мая, до какой это доходит степени, он живет в двух мирах — в мире своей тайной частной жизни и в мире жизни официальной Эти две жизни не схо дятся одна с другой, как сказал один пациент “Жизнь ужасна — в ней столько реальности'”

Неважно, насколько сильно отвращение невротика к сопоставлению с очевидным Реальность неизбежно навязывает себя, двояким образом Пусть он даже высоко одаренный человек, но во всем существенном он похож на каждого из нас — с общими человеческими ограничениями и зна чительными индивидуальными затруднениями Его актуальное бытие расхо­дится с его богоподоб