Культура 4 страница

Цензура в Польше действует на основании тех же принципов, которые определяют деятельность цензуры в СССР, в других странах " зрелого социализма". Подобная модель цензуры действовала в гитлеровской Германии, ибо роль языка, как инструмента обработки человеческого сознания и трансформации реальности, была понята и нацистами с первых дней существования их партии.

Придя к власти нацисты приступают к строительству нового языка. Lingua Tertii Imperii, Языка Третьего Рейха. Немецкий филолог Виктор Клемперер вел на протяжении 12 лет нацистского режима дневник, в котором особое внимание обращал на изменения, происходившие в немецком языке, на процесс превращения немецкого в язык Третьего Рейха. Прежде всего он отметил: " … Все, что в Германии печаталось и говорилось, целиком и полностью нормировалось партийными органами". Основные черты нового языка, который строится: нищенская бедность, т.е. исключение всех " сложных", " двусмысленных" слов; отсутствие различия между словом письменным и разговорным, язык письменный, партийных текстов, входит в разговорный язык; изменяется ценность слов и их частотность, возникает иерархия в словаре, менее важные, ненужные с точки зрения руководителей языковой политики постепенно должны исчезнуть (те, которые в советских словарях отмечаются знаком: " устаревшие".)

Клемперер записывает в свой дневник: " … Нацизм входит в плоть и кровь людей через отдельные слова, обороты речи, языковые формы, которые навязываются миллионами повторений и воспринимаются механически и бессознательно". Клемперер настаивает на значении " отдельного слова", бесконечных повторений готовых клише. Поразительное сходство техники пропаганды, обработки языка, используемых знаков бросается в глаза даже при беглом изучении советских и гитлеровских текстов, иконографии. Клемперер считает, что основные знаки гитлеровского языка – модели нацистского языка – имеются уже в Майн кампф, опубликованной в 1929 г. Новые слова, готовые формулы – народ, партия, борьба – заполняют язык, начиная со дня прихода нацистов к власти. Нацисты широко применяют в мирной жизни военную терминологию, как – по инициативе Троцкого – начали это делать большевики после Октября. " Трудовой фронт", " битва за урожай" 35 – так пишут и говорят в нацистской Германии и в Советском Союзе. Гитлер заимствует у советских пропагандистов знаменитый тройной портрет – профили Маркса, Энгельса, Ленина, заменяя профилями Фридриха Второго, Бисмарка, Гитлера. Сталин заимствует формулу Гитлера: правительства приходят и уходят, но германский народ остается, заменяя своим содержанием: Гитлеры приходят и уходят, но германский народ остается. Сталин говорит: марксизм не догма, но руководство к действию. Розенберг: нацизм не догма, но отношение к миру. На гитлеровских лагерях написано: Arbeit macht frei, на сталинских: Труд дело чести, дело доблести и геройства, а в сегодняшних лагерях: Труд – путь к досрочному освобождению. Германию украшали плакаты: Адольф Гитлер – это победа! В Советском Союзе лозунг звучал: Где Сталин – там победа!

Цензорская деятельность министра пропаганды Геббельса известна почти так же хорошо, как – сегодня – деятельность польских цензоров. Техника обработки информации и слова – идентична. То же самое отношение к слову, как носителю магической силы. Геббельс запрещает употреблять слово " пропаганда" в отрицательном смысле, например: вражеская пропаганда. Летом 1942 г. он запрещает использовать в пропаганде слова: " убийство" и " саботаж", чтобы не возбуждать недобрых мыслей. В феврале 1944 г., когда немецкие потери на Восточном фронте неимоверно возросли, он запрещает употребление выражения " пушечное мясо", когда речь идет о враге, чтобы не вызывать ассоциаций. Заменяя слова, Геббельс старается заменить реальность – реальностью становилось то, что говорил Геббельс. История гитлеровской Германии убедительнейшее свидетельство могущества Слова и техники его манипулирования. Население страны, окруженной со всех сторон могущественными врагами, ежедневно убеждаемое реальностью авиационных бомб, артиллерийских снарядов, победоносным маршем вражеских армий, продолжало до последней минуты верить в реальность геббельсовской пропаганды. Виктор Клемперер свидетельствует, что в апреле 1945 г., в окруженном Берлине, немцы ожидали, что 20 апреля, в день рождения фюрера произойдет чудо и враги исчезнут, как туман под солнцем. Это чудо – веру в Гитлера, в реальность, созданную его Словом – американский историк Херштейн называет " войной, которую Гитлер выиграл".

Воздействие Слова, советского языка продолжается семь десятилетий. Польша находится в " магическом кругу" советского языка четыре десятилетия. Она располагает в течение всего этого времени другим языком, языком церкви, который служит точкой отсчета, сравнением. И тем не менее, ее пример свидетельствует о том, что даже в наиболее благоприятных условиях тотальная власть над языком позволяет оказывать могучее воздействие, как на язык, так и прежде всего на сознание людей. В 1979 г. варшавское неофициальное издательство опубликовало материалы коллоквиума, организованного неофициальным " Обществом научных курсов", на тему Язык пропаганды.36 В докладе социолога Стефана Амстердамского, в выступлениях лингвистов, историков, писателей (их имена не названы) анализировалось явление, которое я называю " советским языком", а поляки назвали " новомова", переведя термин Орвелла Newspeak. " Новомова" – советский язык со всеми его особенностями, только звучащий по-польски. Амстердамский выделяет четыре основных признака новомовы. Первый признак – важнейший: навязывание слову явного знака ценности. Знак ценности не имеет права вызывать сомнения, значение подчинено оценке. То, что обычно выявляется в речи, в новомове определяется на уровне слова. Первый признак новомовы – это однослойный язык. Второй признак – особый синтез прагматических и ритуальных элементов. Прагматичность – связана с функцией пропаганды, с необходимостью учитывать обстоятельства и аудиторию. Ритуальность связана с обязательностью в определенных ситуациях говорить так и только так. Ритуальность принципиально ограничивает прагматичность. Третий признак – магичность новомовы, т. е. представление желаемого, как если бы оно было реальностью. Употребление слова рождает реальность, неупотребление слова обрекает предмет – вещь, человека, факт, на исчезновение. Четвертый признак: слово появляется или исчезает по воле высшей инстанции.

Участники варшавского коллоквиума привели примеры техники новомовы, техники обработки слова. Для поляков, например, слово " силы" во множественном числе – без прилагательного – может означать только силы зла: антисоциалистические, антисоветские, антипольские, с прилагательным это слово имеет всегда положительный оттенок: силы социализма, силы прогресса. В единственном числе слово " настроение" нейтрально, относится к человеку, во множественном числе – " настроения" – всегда имеет отрицательный оттенок: антисоветские, антисоциалистические настроения. Выражение " вода на мельницу" – по законам языка могло бы значить и " вода на мою мельницу", в польской новомове всегда значит: " вода на мельницу врага". Слово " чужой" в польской новомове означает не вообще чужеземца, но – немца и еврея, ни в коем случае, например, не советского человека, болгарина, даже не немца из ГДР.

Варшавский коллоквиум о языке пропаганды и новомове свидетельствует о том, что " языковое строительство", о котором писал в 1923 г. Григорий Винокур, добилось больших успехов – даже в Польше. Причем, польская новомова, строившаяся по советской модели, приобрела все качества нового языка, которые полвека назад выявил русский лингвист. Историки " Солидарности" отмечали – будут подчеркивать – важнейшую роль в рождении самоуправляемого профсоюзного движения свободной, бесцензурной печати. Многочисленные подпольные книги, газеты, журналы, выходившие в 1976-80 гг. разрывали магический круг новомовы, советского языка.

***

Характер советского языка позволил ему превратиться в универсальный язык, в эсперанто второй половины двадцатого века. Мир нашего времени хочет одеваться по-американски, есть по-американски, смотреть американские фильмы. Ко мир говорит по-советски, выражает свои страхи и надежды на советском языке. Это касается не только " прогрессивной печати", о которой в Москве говорится, что " ей присущи некоторые особенности социалистической прессы", 37 не только тех, кого в Москве называют " мировой прогрессивной общественностью", но также всех тех, кто употребляет советский язык, не подозревая об этом. Месье Журдан – типический герой нашего времени.

Польский писатель Тадеуш Конвицкий писал, что поскольку в социалистической Польше время носит относительный характер, единственный календарь хранится в сейфе ЦК польской коммунистической партии. Западная печать, выступления государственных и политических деятелей несоветского мира могут создать впечатление, что в сейфе ЦК КПСС хранятся слова, которые определяют время всей планеты. Москва назначает врагов и друзей.

Употребление советского языка, советского словаря необходимо для вхождения в магический круг прогресса и светлого будущего. В советской сфере новомова необходима для продвижения вверх и становится – в разных странах сферы с различной скоростью – основным средством общения. В несоветской зоне новомова делает наибольшие успехи в политической речи, в дипломатии, в языке " носителей культуры", определяя место в элите.

Словарь советского языка регулярно обновляется: меняется содержание слов, вводятся новые лозунги, клише. Техника советизации сознания несоветского мира еще не исследована в достаточной степени. Но многие каналы проникновения советского языка хорошо известны. Прежде всего лозунги, публикуемые советской печатью, всемирные кампании, организуемые из Москвы, затем " коммунистические и рабочие партии" несоветского мира. Советские идеологи не скрывают имен своих помощников. В то время как монополистический капитал использует средства массовой коммуникации для пропаганды и распространения буржуазной так называемой " массовой культуры" и языка " господствующих классов", " коммунистические и рабочие партии… стараются широко использовать национальные языки в целях просвещения народов, пропаганды передовой культуры, идеологии".38 Но, быть может, особенно важную роль играет непонимание роли слова, того, что в условиях тотальной войны, объявленной несоветскому миру, нет невинных слов. Употребление слов, значение которых определено советским словарем, превращает, даже помимо желания говорящего, его речь в новомову.

Американский сенатор Дэниель Мойнихан говорит о " семантической инфильтрации", о " процессе принятия нами языка наших противников при описании политической реальности".39 Это удачное определение феномена, родившегося в октябре 1917 г. Главная особенность советского языка – оценка, содержащаяся в каждом слове – меняет смысл даже самых благонамеренных речей, если в них использованы советские лозунги, термины, определения. Достаточно было назвать одну из сторон войны в Ливане " палестино-прогрессисты", чтобы всякое сомнение в справедливости их целей исчезло. " Прогресс" – хорошее слово, не нуждающееся в комментариях. Достаточно представить очередного генерального секретаря " голубем" и " либералом", которому мешают в его прогрессивных намерениях " ястребы" и " консерваторы", чтобы возродилась надежда на " коммунизм с человеческим лицом". Когда архиепископ Ханоя кардинал Тринь, приглашая Папу посетить Вьетнам, говорит: " Мы будем очень рады приветствовать пастыря нашей церкви в нашей дорогой стране, социалистической, как и ваша дорогая родина, Польша" 40 – социализм получает высшую оценку церковной власти.

Ален Безансон рекомендует переводить советские слова. Например, переводить слово " колхоз" как " крепостная плантация, управляемая внешней бюрократией, находящаяся под надзором аппарата принуждения".41 Единственным возражением против этого предложения может быть лишь то, что пришлось бы переводить очень много слов. Западные журналисты не могли бы писать " советская профсоюзная делегация", не переведя слова " профсоюз" с советского, не могли бы писать " выборы", но также " разрядка", " борьба за мир", " реформы", " социалистическая демократия" и т.д.

Советская цензура хорошо знает цену слова и не допускает двусмысленности. Поскольку " во многих языках мира слово " красный" прочно связывается в сознании носителей языка либо с коммунистическим движением, либо еще шире – вообще с левыми силами", 42 было запрещено употреблять название " Красные бригады", в тексте оставлялся непереведенный термин " бригата росса", оставалось непереведенным китайское слово " дацзыбао", чтобы не порочить благородное советское выражение " стенная газета". Рассматривается как политическая ошибка употребление неправильного прилагательного: нельзя говорить " события в Афганистане", надо: " события вокруг Афганистана".43 При использовании " понятий, связанных с буржуазной идеологией, или при изложении буржуазных концепций, касающихся разных сторон нашей общественно-политической жизни и нашей идеологии", необходимо, настаивают советские лингвисты, употреблять кавычки, как знак опровергающий смысл слова. Необходимо, например, писать: " Проблемы " свободного обмена" и " прав человека" в социалистических странах заняли одно из главных мест в деятельности идеологических служб НАТО".44 Взятые в кавычки выражения " свободный обмен" и " права человека" должны высмеивать саму возможность сомневаться в их отсутствии в стране " зрелого социализма".

Во второй половине 70-х годов в советский язык вводится новое понятие – информационное пространство страны. Усиливаются меры по охране советских граждан от недозволенной информации. Среди цензорских указаний польским средствам массовой коммуникации имеются, например, обязательные " рекомендации": " Следует использовать официальное название " Корейская народно-демократическая республика", не разрешается использовать названий: " Северная Корея", " правительство Северной Кореи", одновременно запрещается называть южную Корею ее официальным именем " Корейская республика" и предлагается употреблять названия: " марионеточное правительство Южной Кореи", " сеульский режим"." 45 Задолго до подписания соглашения в Хельсинки польские цензоры (на основании советских директив) дали точные и подробные указания: что, как, когда, где говорить, писать, показывать.

Защита " информационного пространства страны", советской зоны – первая функция логократии. Вторая функция – наступательная, атака на " дезинформационное пространство" несоветского мира. Могучим оружием – в этом наступлении – служит советский язык, " семантическая инфильтрация" несоветских языков. Во время переговоров с представителями стран несоветской зоны основная цель советских дипломатов состоит в " советизации" языка, на котором идет разговор, в его инфильтрации словами, терминами, выражениями, понятиями, несущими советское содержание. Все дипломатические документы, коммюнике о встречах с государственными деятелями и т. п., в которых использован советский словарь, становятся кодированными текстами с двойным содержанием – для внутреннего и для внешнего пользования. Участники переговоров с логократами, соглашаясь использовать советский словарь, включаются в магический круг утопии, становятся ее " почетными гражданами".

Формула Маркса " бытие определяет сознание" вполне применима к советской системе, если согласиться, что бытие ~ реальность, в которой живут люди – создается словом. Это иллюзорная реальность. И в то же время существует реальная реальность: хлеб, любовь, рождение, смерть. Советский язык создает и утверждает иллюзорную реальность, живой язык дает возможность существования реальности. Формирование советского человека это, в значительной степени, борьба двух языков. " Новый язык" не только " стремится занять место классического языка, он самыми разными способами его разрушает… Прежде всего разрушаются те области языка, которые необходимы для разговора о социальных проблемах, истории, идеологии, политике".46

Логократия – власть языка – обладает чудовищной силой, которой сопротивляться необычайно трудно. Происходит подмена слова, подмена значения, подмена реальности. В 30-е годы тем, кто пробовал критиковать гитлеровский режим, отвечали: а автострады, а " фольксваген"? Тем, кто критиковал фашистский режим, отвечали: только при Муссолини поезда стали ходить по расписанию. Бесплатное среднее образование и увеличение числа врачей по сравнению с 1913 г. должны убеждать в преимуществах " зрелого социализма". В 1984 г. французский доктор антропологии Пьер Вассаль восторгался " сверхчеловеческими усилиями" 47 албанского народа, превратившего болота в плодородные поля, построившего металлургический завод и т. д. и т. д.

Логократия позволяет симулировать нормальность, обыденность жизни в условиях тоталитаризма. Осип Мандельштам говорил жене: они (советские граждане) думают, что все нормально, ибо ходят трамваи. Трамваи действительно ходили. И советский язык превращал их в свидетельство нормальности иллюзорной реальности. В Албании действительно строят заводы, но именно в наглухо закрытой Албании по одному слову Вождя народ единодушно забывал вчерашних " вечных друзей", которые превращались в" вечных врагов".

Исследуя язык в тоталитарной системе, Жорж Штейнер пришел к выводу, что немецкий язык был инструментом " планирования и материального осуществления катастрофы". Штейнер отлично характеризует то, что Клемперер называет " языком третьего рейха": " Рафинированная и похабная лингвистика строит гитлеровскую программу, воодушевляет его пропаганду, разрабатывает для обозначения пыток и газовых камер лживые, успокаивающие, пародирующие идиомы". Трудно возразить против этого. Но Штейнер одновременно пишет: " Сталинский словарь отражает банкротство слова (отсюда никакой опасности для русской литературы), словарь нацистов-его гиперболическое, инфляционистское крушение, о каком говорит Гете в Фаусте II".48

И против этого необходимо возражать: сталинский словарь не потерпел никакого банкротства. Он победил и побеждает. Различное отношение ученого к двум тоталитарным языкам – понимание вреда, нанесенного гитлеризмом немецкому языку, и непонимание вреда, наносимого советским языком русскому – убедительнейшее свидетельство могущества советского языка. Кажется странным, почему не пострадал язык, на котором отдавались приказы о пытках в советских тюрьмах, о расстрелах в советских лагерях, о ликвидации миллионов " кулаков" и т. д. и т. п.

В условиях логократии язык разрушается. С каждым годом все больше. Оптимисты верят: бабушки сохраняют русский язык. Но сегодняшние бабушки выросли уже в логократии: в 30-е годы они были комсомолками и учили азбуку советского языка. Время действия советского языка, появление поколений, для которых живой язык будет становиться только мертвым языком старинных книг, грозит победой советского языка. И, следовательно, трансформацией сознания, победой жителя утопии над человеком.

***

Нет сомнения – между живым языком и советским идет борьба. Живой язык сопротивляется. Важный очаг сопротивления – русская классическая литература: ее изучают в школе, ее читают. Но " изучение" идет уже на советском языке. К тому же, как признают официальные источники, " сегодняшнее поколение вырастает почти вне классики… Прежде всего потому, что преподавание литературы в школе ведется не всегда на уровне удовлетворительном".49

При публикации классической литературы комментируют, обстругивают, интерпретируют, укладывая в рамки советского менталитета. Формой сопротивления в общении между людьми стал матерный язык. Русский язык всегда был очень богат ругательствами, которые служили украшением, либо средством выражения неумеренных эмоций. Теперь мат стал универсальной формой общения: им пользуются члены ЦК и беспартийные, пьяные и трезвые, женщины и дети, молодые и старики, интеллигенты и колхозники. Бросая вызов советскому языку, мат одновременно разрушает русский язык, безмерно ограничивая его словарь неизбежно примитивизируя выражаемые чувства.

После смерти Сталина, в эпоху " оттепели", многие писатели взяли на себя задачу спасения русского языка, первым среди них был Александр Солженицын. Солженицын стремится восстановить словарное богатство русского языка -он обращается к словарю Даля, использует слова, обороты, вышедшие или выкинутые из обращения. Деревенские писатели ищут противоядия в диалектальных формах, в языке писателей далеких от центра областей. Важным оружием борьбы с наступающим советским языком является сатира. Сатирики – В. Ерофеев, В. Войнович, А. Синявский, Юз Алешковский – стремятся взорвать советское слово-сентон, разоблачить лозунг-клише, сломать клетку, в которую заключена фраза. Сатирические приемы очень удачно использовали А. Солженицын, В. Максимов, Ю. Домбровский, Г. Владимов. Не случайно эти писатели – и их произведения – изгнаны из официальной литературы: сатира – страшный враг тоталитарного языка.

Сила советского языка в том, что будучи инструментом трансформации человека, он является средством коммуникации между " верхом" и " низом", властью и управляемыми, является системой, знаки которой одинаково воспринимаются как " наверху", так и " внизу". Логократы и реципиенты слова в одинаковой степени находятся в магическом кругу воздействия советского языка. В советской логократии нет авгуров, которые, используя оружие слова, были бы защищены от его воздействия. Все живут и действуют в кругу советского словаря, советских штампов мышления. Руководители и руководимые одинаково убеждены в опасности врагов, которых первые создают, чтобы пугать вторых.

Создание логократии стало возможным только благодаря активному участию в творении советского языка деятелей культуры. Эрнст Неизвестный обнаружил на советском Олимпе " красненьких", которые " никогда не ошибаются" и " зелененьких", которые превращают мычанье " красненьких" в членораздельную речь.50 Так работает система ЦК партии – мозг страны. Понятие " зелененьких", которое Неизвестный применяет к " референтам ЦК" следует значительно расширить. В роли " зелененького" выступал М. Горький, превративший в " членораздельную речь" множество идей Сталина, С. Эйзенштейн и другие гениальные, талантливые, менее талантливые и бездарные писатели, художники, музыканты, театральные и кинорежиссеры. Э. Неизвестный, великолепно понимающий характер системы, рассказывает с достойной восхищения откровенностью, как он помогал референтам ЦК готовить доклад для одного из " красненьких", ехавшего за границу. Неизвестный туманно объясняет причину своего поведения, говоря, в частности, о том, что " где кончаются интересы власти – и где начинаются интересы России, вопрос очень сложный".51 Он мог бы, видимо, добавить, что ему льстила сопричастность к Власти.

Советский язык – и в этом его сила – создает иллюзию симбиоза между властью и управляемыми, рождает чувство единства по отношению к внешнему миру. Советский язык становится отличительной чертой " своих", которые – в отличие от " иностранцев" – способны понимать " с полуслова", " между строк". Власть становится родной, ее противники – врагами. " Диссиденты" начинают говорить на советском языке.

Леонид Брежнев был возмущен " изменой" Дубчека, увидев ее прежде всего в том, что Генеральный Секретарь ЧКП стал говорить " иначе": " Еще в январе я сделал несколько замечаний к твоему выступлению – упрекал Брежнев Дубчека, – я обратил твое внимание на то, что некоторые формулировки неверны. А ты их оставил! Да разве можно так работать? " 52 Дубчек, окончивший советскую партийную школу, совершил тягчайшее преступление – изменил Слову.

В 1914 г. Франц Кафка написал рассказ В исправительной колонии. В непонятном, поразительном прозрении он увидел то, что случится в будущем. Рассказ Кафки можно рассматривать, как гениальную параболу советского языка. В исправительной колонии применяется только одна форма наказания: особая машина выкалывает на теле осужденного приговор. Заключенному не объявляют приговора, он, по выражению офицера-палача, " узнает его собственным телом", Приговор пишется на бумаге, а потом переводится на тело, особыми буквами: " … Эти буквы не могут быть простыми, ведь они должны убивать не сразу, а в среднем через 12 часов; переломный час по расчету – шестой. Поэтому надпись в собственном смысле слова должна быть украшена множеством узоров…" После 6 часов непрерывных уколов приходит то, что офицер-палач называет " переломный час": " … осужденный начинает разбирать надпись, он сосредоточивается, как бы прислушиваясь… осужденный разбирает ее своими ранами. Конечно, это большая работа, и ему требуется 6 часов для ее завершения. А потом борона целиком протыкает его и выбрасывает в яму…"

Вот так, укол за уколом сопровождая узорами, советский язык рисует на теле и в мозгу людей надпись, подготовленную логократами. Их цель – не прямое убийство, как в исправительной колонии, но – переделка человека.

В одной из самых страшных и самых значительных книг двадцатого века, в Колымских рассказах Варлама Шаламова, последний рассказ называется Сентенция. Умиравшего от голода и непосильной работы героя чудом перевели на легкую работу. И человек начинает оживать. Шаламова бесстрашием великого писателя рассказывает, как возвращается человек к жизни. К нему возвращаются чувства – злость, бесстрашие, страх, жалость. Умиравший человек ограничивался словарем, состоявшим из нескольких самых необходимых слов. И вдруг к нему приходит слово: Сентенция. Он не знает его смысла, не помнит. Только через неделю он вспоминает значение слова " сентенция". Слово, которое стало для умиравшего человека признаком возрождения, означало – приговор. Как в рассказе Кафки – осужденный разбирает приговор своим телом. Радость, которую испытывает герой рассказа Шаламова, поняв смысл слова " сентенция", напоминает чувства осужденного в исправительной колонии: " Но как затихает преступник на шестом часу. Просветление мысли наступает и у самых тупых. Это начинается вокруг глаз. И оттуда распространяется… осужденный начинает разбирать надпись".

Человек начинает понимать советский язык. Он становится жителем Утопии.