Глава семнадцатая

В один прекрасный солнечный день в конце июня Мэри уныло шаркала вслед за ньюгейтским тюремщиком, а четверо ее друзей шли за ней. Процесс над ними начался, и теперь их вели по узкому темному каменному проходу в здание тюрьмы, где они должны находиться до начала суда.

Еще когда «Горгона» стояла в доке в Портсмуте, на Мэри снова надели кандалы, и теперь ее лодыжки распухли и кровоточили. Кандалы были на ней все время до прихода корабля в лондонский док. Еще она испытывала голод, потому что ничего не ела с рассвета, когда она, Джеймс, Билл, Нат и Сэм сошли с корабля, скованные одной цепью, в ожидании, когда их сопроводят в ньюгейтскую тюрьму.

Мэри находилась в том же эмоциональном состоянии, в котором она выходила из тюрьмы в Купанге, ожидая корабля, который должен был доставить ее в Батавию. Разница заключалась только в том, что люди вокруг нее говорили по-английски и, что ощущалось еще острее, с ними не было четверых мужчин и двоих детей.

Арестанты почти не разговаривали, ожидая на оживленном причале повозку из тюрьмы. Они просто сидели вряд, опершись о стену и сжимая на коленях свои узелки с личными вещами, и каждый был погружен в свои мысли. Мэри понимала, почему люди, проходившие по причалу, смотрели на них с таким любопытством. Она и ее друзья, вероятно, представляли собой странное зрелище. Заключенные в кандалах обычно были оборванными, грязными и недоедавшими, а они выглядели чистыми и здоровыми. Всем мужчинам выдали холщовые бриджи и рубашки, а Мэри одела бело-зеленое платье, которое ей подарила жена капитана. Мускулистый Билл со своей лысой головой и лицом, как у чемпиона по боксу, мог казаться опасным человеком, но Нат с его ангельским взглядом голубых глаз и светлыми волосами, в которых поблескивало солнце, больше походил на пажа или на мальчика-хориста. Что же касалось Джеймса и Сэма, они напоминали двух обедневших, но гордых аристократов. Джеймс высокомерно смотрел на всех, кто поворачивался в его сторону, а Сэм был погружен в свои мысли и не сводил своих рыжевато-коричневых глаз с далекой линии горизонта.

Арестантам нечего было сказать друг другу. Они не комментировали суматоху на причале, где разгружались и загружались на корабли тюки с товарами. Они не реагировали ни на бочки с вином и другими спиртными напитками, катившиеся по булыжникам мостовой, ни на крики носильщиков и докеров, ни даже на полдюжины нервных лошадей, которых вели на корабль.

За долгую дорогу из Кейптауна их здоровье восстановилось и тюремные ужасы из прошлого начали забываться. Но когда каторжники ждали переезда в Ньюгейт – в тюрьму, имевшую репутацию самой жестокой тюрьмы в Англии, – все они отчаянно пытались сдерживать свой страх.

Когда приехала повозка, было уже далеко за полдень, и, только когда арестанты сели в нее и медленно покатились прочь от оживленного движения на причале, Билл нарушил молчание.

– А я уже и забыл, как пахнет конское дерьмо! – воскликнул он, когда их повозка присоединилась ко многим другим, везущим товары по узкой дороге среди высоких мрачных складов.

– Оно пахнет точно так же, как Дублин, – ответил Джеймс, театрально понюхав воздух. – Как ты думаешь, если мы попросим возницу очень вежливо, он доставит нас в таверну?

Мэри слегка улыбнулась в ответ на их браваду. Она знала, что они боятся не меньше, чем она. Мэри в конце концов попала в Лондон – в город, о котором мечтала еще ребенком, но она никогда не мечтала о том, чтобы увидеть этот город с тюремной повозки или умереть здесь, болтаясь в петле.

И все же, хотя они и знали, что в конце поездки их ждет Ньюгейт, все пятеро нашли, чем занять себя по дороге. Улицы, как широкие и элегантные, так и узкие и серые, кишели людьми всех сословий. Дамы, в шелковых платьях и шикарных шляпах, под руку с джентльменами в париках и сюртуках, беззаботно прогуливались мимо слепых нищих, пьяных проституток и босых беспризорных мальчишек. Это был ад. Повозки и фургоны мчались мимо с головокружительной скоростью, уличные торговцы пронзительными голосами предлагали все: от засиженных мухами пирожков с мясом до букетов цветов. Арестантам встречались и шарманщики, и уличные музыканты, игравшие на оловянных дудках и скрипках. Мэри видела базарных носильщиков, переносивших на голове шатающиеся кипы корзин, румяную молочницу, коромысло, бидоны молока, кривоногого мужчину, держащего за ноги живых, трепещущих в его руках кур.

Магазины, мимо которых они проезжали, были такими же разными, как и люди. В одном продавалась только серебряная посуда, в другом на витрине была выставлена розовая ветчина всех сортов, фазаны и кролики, разложенные на досках из белого мрамора. Вот шляпник, продававший шляпы, которые могла бы надеть разве что королевская семья, а потом совершенно противоположный по виду магазин с горами поношенных ботинок и туфель.

Мэри не могла поверить своим глазам, видя лондонских женщин, которые выходили на улицу в платьях с таким низким вырезом, что была выставлена на общее обозрение их грудь. И все же, скорее всего, они были светскими леди, потому что каждую сопровождала скромно одетая горничная или лакей. В Плимуте только проститутки так открыто демонстрировали обнаженное тело.

Шум, грязь и дурные запахи должны были разбить прежние иллюзии Мэри о Лондоне как о городе чудес. Но она все еще цеплялась за них, ожидая, что в любое мгновение будет спасена, пока она не увидела Ньюгейт через несколько часов после того, как они выехали из доков.

Спасение не пришло. Костлявые лошади даже припустили быстрее при виде отталкивающих серых каменных стен Ньюгейта, вероятно, обрадованные тем, что наконец смогут сбросить свой тяжелый груз.

Вдруг все эти истории, которые Мэри слышала в Сиднейском заливе о публичном повешении на Тайбурне^[14], где собирались огромные толпы, как на ярмарочные представления, приобрели новое ужасное значение.

Когда ворота открыли, чтобы впустить повозку, в нос арестантам ударил запах. Это была не просто знакомая вонь человеческих испражнений, а скорее, символ того, что они очутились на самом дне Англии.

Даже Джеймс, шутивший и болтавший всю дорогу от доков, замолчал, когда повозка въехала в маленькое, мощенное булыжником пространство, похожее на туннель, в конце которого находились тяжелые двери. Два дородных тюремщика, которые открывали внешние ворота, закрыли и заперли их за повозкой, а затем, подняв каждый по дубинке, стояли рядом, пока возница отпирал и вытаскивал цепи, которыми заключенные были скованы друг с другом.

Мэри испытала ужас, когда их втолкнули в маленькую комнатку за двором. Она вспомнила, как другие женщины рассказывали ей в Сиднейском заливе, что тюремщики часто могли избить заключенных просто за заданный вопрос, а полный обыск был обычным поводом для того, чтобы их унизить. Еще она боялась того момента, когда ее разделят с мужчинами.

Но обыска не последовало, вероятно, потому, что они прибыли прямо с королевского военного корабля. У них только спросили имена, которые были тщательно записаны в реестр, и после недолгого ожидания их повели по проходу к другой двери.

Тут Мэри оглянулась на мужчин, которые шли за ней. Она ожидала, что здесь их разделят. Мэри хотела что-то сказать на прощание, но ожидание суда отдельно от них настолько пугало ее, что она не смогла выдавить из себя ни слова.

Тюремщик открыл дверь, и Мэри задохнулась от неожиданной волны теплого воздуха и солнечного света. Но если она не очень удивилась, оказавшись в открытом тюремном дворе, то зрелище, которое предстало перед ней, настолько ее ошеломило, что она остановилась как вкопанная.

– Господи всемогущий! – воскликнул Джеймс за ее спиной.

Хотя они были на тюремном дворе, представившаяся сцена скорее напоминала карнавальное шествие, чем место для наказания. Не меньше чем сотня людей бродили вокруг в хорошем расположении духа. Шум пьяного разгула был такой же, как в любой из тех таверен, которые они проехали по пути сюда.

Мэри протерла глаза, думая, что это галлюцинация. Что это за тюрьма, в которой не видно ни цепей, ни голодающих? Многие в толпе даже были прилично одеты: мужчины в париках, вышагивающие важно, как джентльмены, женщины в нарядах, усыпанных драгоценностями, которые показались Мэри бальными платьями. Одна женщина в бирюзовом сатине, окруженная мужчинами в бархатных и парчовых сюртуках, обмахивала себя веером из перьев, будто находилась на светской вечеринке.

Где же были те несчастные бедняги, которых они ожидали увидеть? Больные проститутки в лохмотьях и с пустотой в глазах, страдающие заблудшие молоденькие девушки и отъявленные подонки, покрытые шрамами, которые наконец получили по заслугам? Эти люди, которые праздно шатались по двору, пили и болтали, вряд ли были наказаны.

– Проходи, – сказал нетерпеливо тюремщик, подталкивая ее дубинкой. – Ты словно в тюрьме никогда не была.

– В такой – никогда, – отрезала Мэри, оглянувшись на мужчин, чтобы посмотреть на их реакцию. Они выглядели такими же пораженными и недоверчивыми, как и она.

Это гуляние не обошлось без выпивки. Мэри и ее друзья увидели, как какие-то люди выходят из двери и выносят полные до краев пивные кружки. Несколько женщин даже танцевали жигу, и им подыгрывал на скрипке мужчина с черной повязкой на глазу.

Отовсюду доносился шум. Мэри посмотрела вверх на серое здание тюрьмы и увидела большое количество людей, высовывавших головы из маленьких зарешеченных окошек и перекрикивавшихся с теми, кто был внизу или сбоку.

Тюремщик продолжал подталкивать новоприбывших вперед, и вдруг толпа замолчала и все глаза обратились на Мэри и на группу мужчин, пришедших с ней.

– Это они! – закричал кто-то. – Поприветствуем их!

Раздались восторженные и безумные крики приветствий, и Мэри вдруг почувствовала себя не в своей тарелке. Она не видела никакой причины, по которой кто бы то ни было захотел бы приветствовать их. Наверняка их с кем-то перепутали.

Толпа шла к ним с криками «Добро пожаловать!», широкими улыбками и распростертыми объятиями.

– Для нас большая честь приветствовать вас в Ньюгейте. – Мужчина в покрытом пятнами черном сюртуке поклонился и взмахнул потрепанным цилиндром. – Здесь многие знают, что будут сосланы в Ботанический залив, и мы воспряли духом, услышав о вашем побеге.

– Они узнали о том, что мы сделали, – сказал недоверчиво Сэм, хватая Мэри за плечо, будто подумал, что сейчас лишится чувств от удивления. – Господи боже мой, я никогда не думал, что мы станем знаменитыми!

Известность явно не помешала тому, чтобы держать их взаперти, потому что ни Мэри, ни ее друзьям не дали возможности ни с кем поговорить, спросить, как все узнали о них или что-нибудь еще. Тюремщик подтолкнул их к каменной винтовой лестнице, и, пройдя наверх на пару пролетов, они очутились в камере и услышали, как за ними захлопнулась дверь.

Пораженные увиденным во дворе и приемом, который оказали им другие заключенные, они несколько минут молчали.

Мэри первой взяла себя в руки. Камера была очень маленькой, солома грязной, и свет проходил только через маленькое узкое окошко, расположенное слишком высоко, чтобы из него можно было выглянуть наружу. Но по сравнению с условиями на «Рембанге» и в госпитале в Батавии здесь было вполне сносно. По мнению Мэри, главным преимуществом было то, что они все остались вместе и в камере не оказалось чужих.

– Здесь лучше, чем я ожидала, – сказала она, первой нарушив тишину. – Но мне бы хотелось знать, почему эти люди во дворе не в кандалах.

– А это я тебе объясню, моя дорогая, – произнес Джеймс с усмешкой. – Все благодаря деньгам. Ты никогда не слышала рассказы людей в Порт-Джексоне, которые здесь побывали?

– Я слышала, но не могла их понять, – сказала Мэри, вспоминая лондонцев с их воровским жаргоном, которые разговаривали как иностранцы. К тому времени как она начала его разбирать, они от рассказов о своих бывших тюрьмах перешли к жалобам на новое место.

– Ну они рассказывали, что здесь платят за так называемые послабления, – объяснил Джеймс, пожав плечами. – В Дублине было то же самое. Что-нибудь суешь надзирателю – и твоих цепей как не бывало. А еще тебе могут принести еду из города.

Мэри кивнула. Она помнила, что с едой и питьем в Эксетере было то же самое.

– Я думаю, что если у тебя достаточно денег или хотя бы есть что-нибудь, что можно продать, то здесь можно заказать отдельную комнату с обслуживанием, – сказал Джеймс с приглушенным смехом. – Но поскольку у нас ничего нет, нам не на что особо рассчитывать.

Мужчины удрученно опустились на пол. Нат почти сразу уснул, и Мэри вспомнила о женщинах с «Дюнкирка». Некоторые из них умудрялись спать почти целые сутки, таким образом избегая жестокой реальности тюрьмы.

Мэри села, поправила свои цепи так, чтобы они не врезались в нее, и поджала колени под платьем. Опершись о стену, она подумала о тяжелой ситуации, в которой находились ее друзья.

Ее собственная судьба уже не имела для нее значения. Мэри желала смерти, чтобы избавиться от нравственных мучений. Она, возможно, окрепла физически по пути домой, но ее продолжало мучить невыносимое чувство вины из-за того, что она взяла с собой детей в такое опасное путешествие, которое привело к их смерти. Для Мэри было бы адом, если бы ее снова выслали в Новый Южный Уэльс, и она решила, что при первой же возможности она спрыгнет за борт.

Но мужчины не смирились с мыслью о повешении. Джеймс почему-то слепо верил в то, что находится в безопасности, потому что его срок к моменту побега уже был окончен. Сэм считал, что, если он проявит раскаяние, его выпустят. Билл и Нат просто пытались не думать о будущем. Они либо спали, либо разговаривали о чем-нибудь другом.

И все же встреча с Лондоном зажгла какую-то искру в Мэри. Она не вернула ей любовь к жизни и не облегчила ее горя, но отчетливо дала ей понять, в каком затруднительном положении находятся ее друзья.

Ни один из них не был плохим человеком, и они уже достаточно настрадались. Мэри не надеялась спасти их от виселицы, но, если бы она придумала, как добиться для них послабления тюремного режима, это, по крайней мере, сделало бы последние несколько недель их жизни более счастливыми.

Мэри размышляла над этим больше часа, а потом улыбнулась, потому что нашла выход.

– Чем вызвана такая ухмылка? – спросил Джеймс, придвигаясь поближе и присаживаясь перед ней на корточках.

– У меня есть идея, – сказала Мэри.

– Если в твоей идее присутствуют веревки и напильники, забудь о ней, – хмыкнул он. – Я уже просмотрел все наши вещи, пока мы были на «Горгоне». У нас даже ножа нет.

– Я рада, что ты не потерял свое чувство юмора, – сказала она, любовно потрепав его по осунувшемуся лицу. – Оно может пригодиться для моей идеи. Знаешь, я тут подумала: если мы знамениты, может, мы сумеем выжать из этого немного денег?

Нат продолжал спать, в тусклом свете он был похож на ребенка. Но Билл и Сэм приподнялись и сели. Джеймс лишь вопросительно поднял брови.

– Уилл думал, что сможет заработать на нашей истории, поэтому он так цеплялся за свой журнал, – объяснила Мэри. – А все эти истории еще достаточно свежи в нашей памяти. Так почему бы не продать их?

– Кому? – спросил Джеймс с сарказмом.

– Любому, кому интересно их послушать, – сказала Мэри, и в ней ожила та прежняя отчаянная женщина, которой она была когда-то, потому что снова увидела перед собой серьезную задачу.

До наступления темноты Мэри не представилось ни одной подходящей возможности, но на следующее утро, когда она услышала, как надзиратель обходит камеры, отпирая их по одной, чтобы забрать ведра, наполнившиеся за ночь, она собралась с силами, стряхнула солому с платья и поправила волосы, пока в замке поворачивался ключ.

– Давай сюда ведро! – крикнул надзиратель чуть громче, чем нужно. Он выглядел так же, как и тюремщики в Эксетере: толстый, рыхлый, с бегающими глазами и гнилыми зубами.

– Сколько за то, чтобы снять цепи? – спросила Мэри.

Надзиратель облизнул свои гнилые зубы и задумчиво окинул ее взглядом.

– Это зависит от кое-чего.

– От чего?

– От того, захочу ли я, – ответил он и загоготал.

Мэри угрожающе схватила его за грязную рубашку.

– Будет лучше, если ты захочешь, – прошипела она. – Мы дрались с каннибалами и убивали диких животных голыми руками, и нас собираются повесить за дерзкий побег из Нового Южного Уэльса. Поэтому мы не будем долго думать, прежде чем перегрызть тебе глотку. Так что, ты хочешь быть нашим другом или врагом?

Он в ужасе закатил глаза. Мэри не видела мужчин за своей спиной, но надеялась, что они делали, как она велела, и выглядели устрашающе.

– А ч-ч-что мне за это будет? – пробормотал тюремщик, заикаясь.

– Это зависит от того, как ты будешь себя вести, – сказала Мэри, потом отпустила его и мило улыбнулась. – Я хочу, чтобы ты пустил слух, что мы готовы принимать посетителей. Разумеется, за плату, которой будет достаточно для того, чтобы снять кандалы и заплатить за еду, питье и горячую воду для мытья.

Мэри блефовала. Она совершенно не представляла, заинтересуется ли кто-нибудь в тюрьме или за ее стенами их рассказами настолько, чтобы платить за них.

– Ну я не знаю, – проговорил надзиратель с перепуганным видом. – Ты говоришь, дрались с каннибалами?

– Да, и у них были стрелы с металлическими наконечниками вот такой длины, – сказала Мэри, широко разводя руками.

– Я подумаю, – пообещал он и отступил, собираясь запереть дверь.

Мэри схватила ночное ведро.

– Сначала вылей это, – приказала она и сунула ведро ему в руки. – И прополощи, прежде чем принести обратно. Я не выношу этого запаха.

Тюремщик ушел с кротким видом ребенка, которого послали за хлебом, и Мэри повернулась к мужчинам и засмеялась.

– Я думаю, мы с ним договорились, – сказала она.

К полудню с новоприбывших сняли кандалы, они ели пироги с бараниной, и у них в ногах стоял большой графин слабого пива. Надзиратель, которого звали Спинкс, был таким же изобретательным, как и жадным, и они уже приняли две группы посетителей по четыре человека. Все с жадным нетерпением хотели увидеть беглецов и услышать о каннибалах.

Джеймс был прирожденным рассказчиком, и он хорошо справлялся с задачей, украшая подлинные факты о местных воинах, которые гнались за ними на военном каноэ, рассказом о рукопашной схватке на суше.

– В их деревне десятки человеческих черепов, насаженных на колья, – вдохновенно врал Джеймс. – Мы видели груды человеческих костей. Они носят ожерелья из человеческих зубов и обтягивают человеческой кожей свои щиты.

После того как вторая группа посетителей ушла, Мэри и мужчины расхохотались.

– Ну они ведь и на самом деле могли оказаться каннибалами, – проговорил возмущенно Джеймс. – Я хочу сказать, мы не так долго там пробыли, чтобы успеть это выяснить, правда?

Мэри подумала о том, как приятен звук смеха, который она не слышала со дня их ареста в Купанге. Даже на «Горгоне» они были очень подавленными. И все же она не могла не почувствовать легкого приступа грусти по поводу того, что Уилла уже нет с ними. С каким бы удовольствием он рассказывал такие истории, и они, возможно, получились бы у него более впечатляющими, чем у Джеймса.

– Ты чудо, Мэри, – сказал Сэм чуть позже, облизывая пальцы после мясного пирога. – Никто из нас не смог бы изобрести ничего подобного. Когда Джеймс рассказывал, как ты ударила каннибала веслом по голове, я чуть было не поверил. Я думаю, ты бы точно изобрела что-нибудь, чтобы спасти нас, даже если бы нас положили на сковородку.

Мэри улыбнулась. Ею снова восхищались, и это было приятно. И еще приятнее было видеть, что ее друзья стряхнули с себя уныние.

– Мы не должны слишком далеко заходить в наших фантазиях, – предупредила она их. – Мы хотим добиться сочувствия, а не репутации лжецов.

Только на следующий день они выяснили, как о них узнали другие заключенные. К ним пришел фальшивомонетчик по имени Гарри Хоукинс. Как и многие заключенные в Ньюгейте, он ждал высылки. Он был гнусным типом, маленьким и худым, с острым, как клюв, носом и длинными неухоженными волосами, что выглядело странно на фоне его хорошей одежды.

– Я читал о вас в «Лондон Кроникл», – сказал он и тут же подтвердил свои слова, выуживая из кармана газетную вырезку с загнутым углом.

Все они предполагали, что новости о них просто передавались из уст в уста, как это обычно происходило в тюрьмах. Они были в шоке, обнаружив, что кто-то написал о них в газете.

Джеймс прочел заметку вслух, а потом вернул ее Гарри.

– Здесь не все точно. Мы украли лодку у губернатора, а не у капитана Смита, – произнес он беззаботным тоном.

Мэри была поражена, что Джеймс придирается к такому цветистому и восхищенному описанию их побега.

– Кто это написал? – спросила она. Ей ни на минуту не приходило в голову, что кто-нибудь в Англии может сочувствовать им.

– Здесь не сказано, – ответил Джеймс, снова взглянув на заметку. – Но кто бы это ни был, он довольно много знает. Возможно, он перепутал по поводу того, кто хозяин лодки, а все остальное верно.

Но у пятерых друзей не было возможности обсудить, откуда вся эта информация, потому что Гарри Хоукинс хотел рассказать о своем затруднительном положении. Стало ясно, что он надеялся получить от них информацию о чиновниках Ботанического залива.

Для Мэри было даже в какой-то мере забавно слышать, что этот человек, как и все остальные, ждавшие высылки, все еще думал, что поселение находится в Ботаническом заливе. Очевидно, никто здесь не знал, что капитан Филип отверг это место. По сути говоря, оказалось, что в Англию просочилось еще слишком мало информации о колонии. Мэри предполагала, что большая часть информации утаивалась целенаправленно, потому что правительство не хотело афишировать свои ужасные ошибки. Но это было на руку ей и ее друзьям.

– Там все не так, как здесь, – сказала она с кривой улыбкой. – Нельзя купить лучшую хижину или получить больший паек. Единственный способ улучшить свое положение – это иметь навыки, которые там необходимы.

Хоукинс выглядел разочарованным.

– Но вам же наверняка кто-то помог. Или вы вонзили кому-то нож в спину? – спросил он.

– Вовсе нет! – возмущенно воскликнул Джеймс. – Это все благодаря Мэри, которая очаровала голландского капитана, и он дал нам навигационные инструменты и карты.

Хоукинс недоверчиво глянул на нее, и Мэри покраснела. Она предположила, что он не представляет, как эта ординарного вида, замученная женщина вообще смогла кого-либо очаровать.

– Капитану было одиноко, – сказала она, пытаясь объяснить. – И мы с мужем часто с ним разговаривали. А иногда он приходил к нам поужинать.

– Так это он заплатил за вашу камеру? – спросил Хоукинс с легким сарказмом.

Они вопросительно переглянулись.

– Заплатил за эту камеру? – воскликнул Джеймс. – Никто за нее не платил.

– Кто-то же заплатил еще до того, как вас сюда привезли, – сказал Хоукинс, чувствуя себя немного неловко. – Иначе бы вас поместили вместе со всеми в общей камере.

Час спустя, когда Хоукинс ушел, Мэри повернулась к своим друзьям.

– Кто мог заплатить за нас? – спросила она у них.

Хоукинс с удовольствием объяснил им тюремные порядки. Всех, кто попадал сюда, если только кто-то не хлопотал за них еще до их появления здесь, помещали вместе с обычными преступниками, отсюда и название – «общая камера». Эти камеры были грязными, набитыми до отказа и кишащими инфекциями. Заключенные находились во власти маньяков и опасных преступников, и, если ты просыпался и на твоих ногах все еще были ботинки, ты мог считать, что тебе повезло. Молодых женщин и мальчиков в первую ночь насиловали, и насилие чаще всего было групповым.

Затем Хоукинс продолжал объяснять, что, пока у заключенного есть деньги или что-то, что можно продать, он может купить более чистое и более безопасное место и получить дополнительные преимущества, которые они здесь уже обнаружили. Веселье в тюремном дворе являлось тому подтверждением: люди, которых они видели, либо были обеспеченными, либо имели богатых и влиятельных друзей. Но когда деньги кончались, это означало прямую дорогу обратно.

Хоукинс упомянул разбойника с большой дороги, которому доставили сюда его собственную кровать с пуховой периной. Каждое утро ему приносили ведро с горячей водой, чтобы помыться, его рубашку забирали в прачечную, подавали обеды с дорогим вином, а по вечерам его навещала любовница. Его в конце концов повесили, но, как отметил Хоукинс, взятками тоже не все можно решить.

– Кто-нибудь из вас знаком с кем-нибудь в Лондоне? – спросила Мэри пораженных мужчин. Никто из них даже представления не имел, кем может быть этот таинственный благодетель.

– Я когда-то знал пару богачей, – ответил Джеймс. – Но они даже кружки эля мне не купили бы, не говоря уже о приличной камере.

– А может, это кто-то, кто пожалел нас, прочитав статью в «Кроникл»? – предположил Сэм.

– Наверняка так и есть, – сказал Билл, задумчиво поглаживая бороду. – Когда я был еще мальчишкой, в Беркшире убили одного типа. У него осталась жена и пятеро детей, и, когда люди услышали об этой истории, вдове стали посылать деньги.

– Вполне возможно. Но кто рассказал о нас в газете? – спросил Джеймс с недоуменным видом. – Этот номер вышел четыре или пять дней назад. Как они могли прослышать об этой истории?

– Наверное, кто-то рассказал ее, когда корабль стоял в Портсмуте, – предположил Сэм, и его лицо расплылось в широкой улыбке. – Капитан Эдвардс тогда сошел на берег, и, возможно, он сообщил о нас властям. А еще с корабля сошла масса людей, любой из них мог сообщить о нас газетчикам.

И вдруг до Мэри дошло, что рассказать мог только Ваткин Тенч. Капитан Эдвардс не сочувствовал ни им, ни мятежникам, которых поймали, поэтому любая информация от него представила бы их в черном цвете. А что касалось остальных офицеров, высадившихся в Портсмуте, их отчет не был бы таким подробным.

А еще Тенчу наверняка было известно о коррупции в тюрьмах еще со времени его службы на «Дюнкирке», и он знал, что предпринять, чтобы устроить им камеру в Ньюгейте.

Мэри тут же решила ничего не говорить остальным. Она была немного удивлена, что они не подумали о Тенче, но, с другой стороны, никто из них не знал его так близко, как она. Если бы Мэри рассказала им сейчас о своих мыслях, это только вызвало бы лишние вопросы, на которые ей не хотелось отвечать. Кроме того, если Тенч сделал это тайно, он не хотел, чтобы об этом кому-нибудь стало известно, иначе это поставило бы под угрозу его карьеру. Лучше, если они будут считать, что это какой-то благонамеренный незнакомец.

– Судьба снова улыбается нам, – радостно фыркнул Джеймс, не заметив, что Мэри не сказала ни слова. – Может быть, если деньги будут поступать и дальше, мы в конце концов, как и этот разбойник с большой дороги, будем спать на пуховых перинах.

«Храни тебя Бог, Ваткин», – подумала Мэри, и ей пришлось отвернуться от остальных, чтобы они не заметили слез благодарности в ее глазах.

В последующие дни в их камере было много посетителей. Некоторые хотели услышать только об их побеге, а большинство сами ожидали высылки и хотели знать, что их ждет.

Мэри чувствовала себя немного виноватой за то, что брала деньги с этих людей. Достаточно плохо было уже то, что их ждала разлука с близкими, и ей не хотелось увеличивать их страдания рассказами о кошмарном треугольнике для порки, о голоде и о непрекращающейся жаре. Но, как сказал Джеймс, для них было лучше потратить немного денег и подготовиться, узнав, что их ждет, чем пропить их, и Мэри решила, что он прав.

В первый раз, когда им разрешили выйти на тюремный двор, у Мэри возникло впечатление, что она попала на вечеринку для избранных. Люди приветствовали их с искренним теплом, предлагали выпивку из пивной, советы и свою дружбу. Джеймс и трое остальных мужчин с живостью принимали знаки внимания, особенно заигрывания со стороны женщин-заключенных. Но Мэри стояла в стороне.

Хотя она радовалась, что ими восхищаются, а не презирают и не жалеют их, она была еще не готова разговаривать и смеяться с чужими людьми, как бы благожелательно они к ним ни относились. Все, что Мэри хотела, – это тихо посидеть на солнышке, но этого ей не удавалось, потому что все интересовались ею.

Кто-то хотел услышать подробности их побега, другие спрашивали ее о своих друзьях и родственниках, которые были высланы, а некоторые женщины даже интересовались, как там рожают. Потом еще были мужчины, которые пытались ухаживать за ней или делали ей непристойные предложения.

За пару часов Мэри увидела и наслушалась достаточно. Она не хотела ни давать представление в этом цирке, ни сидеть среди зрителей.

Мэри никогда раньше не задумывалась о чувствах, которые она питала к преступному миру, хоть и принадлежала к нему столько лет. И в плавучей тюрьме, и на корабле, и в колонии Мэри была просто одной из заключенных, отсиживающей свой срок и делающей все, чтобы выжить. И она всегда помогала своим товарищам-заключенным, покрывала их и иногда способствовала кражам из амбаров и другим проступкам, потому что они все жили по этому закону.

Но утрата обоих детей раскрыла ей глаза.

Мэри раньше никогда по-настоящему не раскаивалась в том, что украла шляпку у женщины в Плимуте. Она жалела, что попалась, и сердилась на себя за свое безрассудство. Но Мэри никогда не пыталась поставить себя на место этой женщины и представить, каково было ей, когда ее ударили и ограбили.

Теперь, задумавшись над этим, Мэри испытывала жгучее чувство стыда. Она тогда не умирала от голода, и шляпа была ей не нужна. Мэри вспоминала хороших людей, которых знала, когда была ребенком, таких, как Марта Дингвелл из булочной, которая раздавала нераспроданный хлеб в конце дня тем, кто не мог за него заплатить; или Чарли Оллсопа, могильщика, который бесплатно оказывал мелкие услуги родственникам покойного, проявляя тем самым свое сочувствие. Эти двое и другие, такие же, как они, сами имели немного, и некоторые насмехались над ними. Но теперь Мэри понимала, что такие, как Марта и Чарльз, делали мир лучше. Преступники только наполняли его страхом и жестокостью, они отравляли воздух своей эгоистичной тягой к деньгам и вещам, которых они не заработали.

Когда Мэри оглядела тюремный двор, она поняла, что все, кого она увидела, были людьми, которые не заботились ни о ком, кроме себя. Они без угрызений совести лгали, обманывали, воровали и убивали. Это подтверждал тот факт, что у них были деньги подкупать надзирателей, чтобы их выпускали во двор хвастать в пьяном угаре о своих преступлениях.

Мэри думала, что здесь, безусловно, находились самые отъявленные преступники и головорезы Лондона, закоренелые проститутки и самые изобретательные воры. В трущобах была такая же родословная, как в богатых семьях, все заключенные пользовались тем воровским жаргоном, с которым Мэри познакомилась в колонии. А еще она ощущала в этом дворе опасные подводные течения: зависть, сексуальную неудовлетворенность, сдерживаемую агрессию и старые неоплаченные счета, накапливавшиеся по мере того, как эти люди пили.

Мэри не была ханжой. Она знала, что алкоголь – мощное средство для облегчения несчастий и страхов. Но как бы безнадежно Мэри себя ни чувствовала, она знала, что никогда не продаст себя за стакан джина и не позволит себе совершить сексуальный акт на глазах у всех, как поступали многие женщины в Ньюгейте, причем их дети смотрели на это.

В течение дня Мэри несколько раз опускала глаза при виде мужчин и женщин, которые спаривались, как животные. Они были настолько пьяны, что находились в полубессознательном состоянии, и оказалось, что некоторые из них вообще предпочитают детей. Пожилая женщина, которая подошла к Мэри и какое-то время сидела рядом с ней, рассказала, что некоторые мужчины подкупают надзирателей, чтобы те постоянно приводили к ним детей из общих камер. При этом она гоготала, и Мэри, вероятно, не поверила бы ей, но потом сама увидела, как упитанный мужчина ласкает оборванную маленькую девочку, которой было не больше шести.

У Мэри сжималось сердце при виде такого большого количества молодых девушек во дворе. Они напомнили ей, какой была она сама в этом возрасте: тот же свежий цвет лица, та же пикантная смесь невинности и смелости. Они были слишком заняты флиртом с мужчинами более-менее приличного вида, чтобы разговаривать с ней. Наверное, они думали, что эти элегантно одетые пижоны заберут их с собой, когда с помощью взяток выберутся из Ньюгейта.

Мэри знала лучше, что их ждет. Эти девочки после двух или трех недель пребывания здесь потеряют свою невинность, а на транспортных кораблях совсем падут духом. Несколько лет в Сиднее – и они будут выглядеть так же, как она: мешок костей без надежды и без будущего.

Они уже провели в Ньюгейте больше недели, когда в камеру зашел Спинкс и сказал Мэри, что ее хочет видеть один джентльмен.

Мэри заключила со Спинксом осторожную дружбу. Он на самом деле ей не нравился, так как был слишком хитрым и всегда ждал случая, чтобы нажиться на несчастьях заключенных. И все-таки, когда он узнал, что ее дети умерли, он проникся к ней искренним сочувствием. Он часто заходил в камеру, когда Мэри была одна, иногда приносил ей кружку чая или половинку какого-нибудь фрукта и не брал за это денег, просто хотел немного поболтать. Возможно, он был таким же одиноким, как и она.

Спинкс часто заставал ее одну, потому что, выйдя во двор во второй раз, Мэри стала свидетелем сцены, во время которой одного из заключенных пырнули ножом. После этого она решила, что в мрачной камере ей будет лучше. В тот день она тоже была одна, потому что все мужчины спустились во двор.

– Кто этот джентльмен? – спросила Мэри. Спинкс называл джентльменами всех людей, у которых имелись деньги.

– Его фамилия Босвелл, – ответил он с самодовольной ухмылкой. – Он сказал, что он адвокат.

– Так он не из Ньюгейта?

– Ну у нас здесь адвокаты не очень приживаются, – возразил Спинкс и рассмеялся своей маленькой шутке. – Ну так что, хочешь его увидеть или нет? Мне-то все равно.

Мэри вздохнула. У нее не было настроения ни с кем разговаривать, но кто-то, живущий за стенами этой тюрьмы, мог бы вывести ее из состояния меланхолии.

– Веди его сюда, – сказала она устало.

– Ну вот и умница, – произнес Спинкс с теплом в голосе. – Пока я буду за ним ходить, может, причешешь свои роскошные волосы? Смотри, я тебе тут ленточку для волос принес.

Он вытащил из кармана красную сатиновую ленту, сунул ей в руку и тут же ушел. У Мэри ком застрял в горле, когда она прошлась по ленточке пальцами, вспоминая отца. Он всегда привозил ей и Долли по ленте, когда возвращался с моря. Мэри тогда была настоящим сорванцом и никогда по-настоящему не ценила этого. Но этой ленточке она очень обрадовалась: Мэри нужно было что-то яркое и женственное, чтобы взбодриться.

– Добрый день, миссис Брайант!

Мэри резко обернулась на звук мелодичного голоса. Она была настолько поглощена завязыванием ленты на затылке, что не слышала, как посетитель поднялся по лестнице.

На этот раз Спинкс оказался прав: это был настоящий джентльмен – очень полный, с красным лицом, среднего роста, в красивой одежде (темно-зеленой треуголке, отделанной золотым шнуром, и пиджаке из тонкой парчи). Ему было около пятидесяти. Поднимаясь по лестнице, он запыхался и еле дышал.

– Меня здесь больше знают как Мэри Броуд, – сказала она резко, глянув на его безукоризненно белые чулки и туфли с вычурными пряжками. – Почему вы хотели увидеть меня?

– Я хочу помочь вам, дорогая, – ответил он и протянул ей руку. – Моя фамилия Босвелл, Джеймс Босвелл. Я адвокат, хотя больше известен как автор книги о докторе Сэмюэле Джонсоне, моем дорогом покойном друге.

Мэри узнала в его речи шотландский акцент, потому что в Порт-Джексоне было несколько офицеров, которые разговаривали так же. Но его упоминание о книге и о скончавшемся друге ничего ей не сказало. Ее больше впечатлила его золотая цепочка от часов и экстравагантный шелковый жилет. Мэри подумала, что даже король не оделся бы так шикарно.

Мэри пожала его руку и удивилась, почувствовав, какая она мягкая – наощупь она напоминала тесто.

– Мне уже ничего не поможет, – сказала она. – Но с вашей стороны очень любезно предлагать мне помощь, когда я не могу предложить вам даже стула.

Босвелл улыбнулся, и Мэри заметила, что его глаза огромные, как плошки, темные и блестящие. Поскольку на нем был парик, она не видела, какого цвета его волосы, но по его кустистым бровям догадалась, что они когда-то были такими же черными.

– Я не верю, что ваше положение безнадежно, – возразил Босвелл твердо. – Я хочу защищать вас. Поэтому я предлагаю вам рассказать мне свою историю. Все, что мне известно, – это необычайный рассказ, который я прочитал в «Кроникл».