Глава I. Заселение русской страны славянами. 5 страница

Здесь, между Белым и Кубенским озерами, существовал небольшой волок, легко соединявший упомянутые водные пути. Этот волок и запечатлен именем первых его открывателей -- Словен.

Направляясь вверх Шексны и не доходя Бела-озера, Словени поворачивали вверх по реке Словенке, вытекавшей из озера Словинского (теперь Никольское). С озера к сев. шел пятиверстный волок в реку Порозовицу, которая течет в озеро Кубенское, а из Кубенского течет Сухона, составляющая от соединения с р. Югом Северную Двину. Этот самый волок и прозывался Словинским Волочком. Какой народ в древнее время ходил в Белозерских краях, указывают имена тамошних волостей: Даргун, Комонев, Лупсарь ⁴⁶. Это самые дорогия и очень древния свидетельства о колонизаторских путях Балтийского Славянства.

Не забудем, что и сообщение с Финским Заливом на нижней Неве также обозначено Славянским именем, рекою Словенскою, Словенкою текущею в Неву рядом с Ижорою. Последняя по всему вероятью родня по имени князю Игорю ⁴⁷.

В южном краю от Немонского пути, в долине Припети точно также встречаем имя Славян в сел. Словиске, между озером Споровским, чрез которое проходить поток Яселды, и рекою Мухавцем, впадающим у Бреста, древнего Берестия, в западный Буг. Этот Словиск стоить следовательно на перевале, соединяющем водные пути Балтийского и Черного морей, где, как при всех других Словенских местах, проходить теперь канал (Королевский).

Это на верху Припети. Внизу её один из значительных левых притоков носит имя Словечны, в него впадает речка Словешинка. Отсюда выше к северу, при впадении Березины в Днепр есть озеро Словенское.

Предание о пришедшем из за моря Туре или Турые, сидевшем на Припети в Турове, отчего и Туровцы прозвались, как говорить летопись, по всему вероятью предание очень древнее.

Летопись поминает о нем мимоходом, говоря о Полоцком Рогволоде, и объясняет, что и тот и другой пришли в нашу страну сами собою, независимо от Новгородского призвания; но в какое время, об этом она умалчивает. Имя Туро упоминается Иорнандом, при описании событий III века.

Можно полагать, что имя Словен в долине Припети обозначает переселения из за моря дружин этого Тура.

Но примечательнее всего то обстоятельство, что Словенское имя является повсюду, где только, открывается связь водных сообщений. Сейчас мы упомянули о Словиске, возле которого теперь существуете Королевский канал. У Березинского канала существуешь древний Словогощ; у Тихвинского канала -- Волок Хотьславль, Славково, Славня; Белозерский Словинский Волочек, Словинское озеро и р. Словянка составляют канал Герцога Виртембергскаго; -- предполагавшееся соединение Двины, с Ловатью идет мимо Словуя.

Все это показывает, в какой степени древние Славяне были знакомы со всеми подробностями топографии на всех важнейших перевалах в водных сообщениях. Там, где эти древние знатоки нашей страны не указали своим именем возможности легкого водного сообщения, там и новые попытки Ведомства Путей Сообщения вполне не удались, как напр, случилось с каналом из Волги в Москву реку через р. Сестру и Истру.

Все эти поселки с именем Славянским мы относим к давним промысловым и торговым походам по нашей стране Прибалтийских Славян, отважнейших моряков своего времени. Их история не записана или записана иноземцами уже в позднее время, когда она совсем оканчивалась. Немудрено, что об их связях с нашею страною нет прямых документальных свидетельств. Но совокупность преданий о Волотах, о приходе заморцев, преданий, которые рассказываются теперь на Немоне, рассказывались в Х-м в. на Камской Волге, откуда записаны Арабами (ч. 1. стр. 530), преданий, о которых рассказывает и наш летописец говоря о приходе от Ляхов Радимичей и Вятичей и из за моря самых Варегов, а вместе с преданиями разнесенное по всем местам, где только находились важнейшие узлы сообщений, Славянское имя, сопровождаемое именем тех же Волотов, -- все это разве не составляет свидетельства более ценного, чем какое либо показание старого писателя, в роде Тацита или Плиния, иногда вовсе не имевшего надлежащих сведений о том, о чем приходилось ему писать. Здесь говорить не случайно помянутое имя, не мертвая буква, а живой смысл древнейших отношений страны.

Нам скажут, что Славянское имя в этом случае ничего не значить, что Славяне, конечно, повсюду прозывали сами себя Славянами. Но мы уже говорили, что по несомненным свидетельства истории это имя возникло и стало распространяться только на западной окраине Славянского мира.

Если, как толковал Суровецкий ⁴⁸, имя Славянской восточной ветви Анты тоже значить, что Венеты, Венды, и если наши Вятичи есть только Русское произношение носового Венты, Венды, то этим именем Анты лучше всего и подтверждается, какое племя в нашей стране в VI веке было руководителем всех набегов на Византийских Греков. Эти Вятичи-Анты, эти Унны-Ваны, эти Роксоланы, Росоланы, Росомоны, а в конце кондов этот Русс, Рос, по преданию тоже пришедший из за моря, -- все это имена Балтийских Вендов, и все эти показания и намеки истории могут утверждать только одно, что в стране, в течении веков и целого тысячелетия, руководили действиями живших в ней народов и давали им свое имя пришельцы из за моря, от заморских Славян.

Нам кажется, что особым именем Словенин в Русской стране прозывался, хотя и Славянский по родству, но все-таки иной народ, отличный от туземных племен. Иноземное имя, народное, племенное или родовое, как и местное, географическое, появляется вообще в таких местах, где пришелец по известным причинам должен отличать себя от остального населения, или где это самое население неизбежно обозначает свойственным именем пришедшего нового поселенца. Очень трудно объяснить, по какой бы причине Славяне посреди своей Славянской земли стали бы прозывать свои поселки Славянскими. Только смешение с инородцами или встреча с ними бок о бок заставляете человека определять своим именем свой род и племя пли свою страну, откуда он пришел. Откуда кто при ходит, оттуда и приносит себе имя и свой топографический язык. Имена мест обоих материков Америки лучше всего расскажут откуда, из каких именно земель, городов, городков и даже сел приходили туда новые поселенцы.

В нашей равнине имя Словен больше всего разносится по северо-западному краю именно по тому пути от устьев Немона до верхней Волги и до Бела-озера, с поворотами направо и налево, который мы проследили выше. Здесь жили Дреговичи и Кривичи, а ко Пскову, Новгороду и Белуозеру -- Чудь, Водь, Весь. У этих финских племен, как и у первобытных Немонцев, понятно появление на местах Славянского имени, если б Славяне пришли даже и от Днепра. Но как объяснить его появление у Древлян на Прилети, у Дреговичей, у Кривичей на Двине, верхнем Днепре и верхней Волге, у таких же Славян по происхождению? Мы это объясняем теми же причинами, какие заставляли Немонцев и Финнов называть приходивших к ним людей не Полянами, Древлянами или Северянами, не Дреговичами и Кривичами, а именно: Словенами (или Ванами у Чуди), потому что эти Славяне приходили к ним из собственной Словенской земли, которая так прозывалась по преимуществу только у Славян Балтийских.

Говорят еще, что топографический язык одинаков у всех Славян и повсюду в Славянских землях можно отыскать сходные имена, которые поэтому ничего, никаких переселений доказывать не могут.

Действительно, этот язык одинаков, насколько одинакова славянская речь и славянский разум слова; но если и эта речь распадается на множество наречий, весьма различных, отделяемых даже в особые языки, то естественно, что и топографически язык каждого славянского племени должен кроме общих основ иметь свои частности, свой местный облик, так сказать, свои областные слова. Свойства местности, иное небо, иная земля, а потому и иной род жизни, иная история, всегда кладут достаточное различие в употреблении тех или других имен земли и воды, как и имен личных; всегда там или здесь мы всгречаем особенные излюбленные имена, которые употребляются чаще других и тем обнаруживают отличие одного племени от других родных же племен. В Польше и на Руси напр. княжеские имена так различны, что одно такое имя (Болеслав, Казимир, Владимир, Ярослав) тот-час дает понятие, к какой народности оно должно принадлежать.

Так и в именах мест: Белозерская волость Даргун, конечно ближе напоминает Вагорскую область или тоже волость Даргун и вообще Оботритские имена мест и лиц, сохраняются в себе слово Дарг, чем такие же имена других Славянских племен, произносящих это слово как Драг, или по нашему Дорого -- буж. И в этом слове буж (бог) тоже слышится звук Балтийского Славянства. Подобным образом и Новгородский древний погост Прибуже на реке Плюсе, к В. от города Гдова, скорее всего получит объяснение в западном же Славянстве.

Новграды встречаются во всех славянских землях, но почему в нашей равнине они встречаются в особом количестве и почему один из самых старейших наших городов носить имя Новь-город, а не Стар-город, как у Вендов, где напротив особое количество встречается именно Старградов? ⁴⁹ Это показывает только, что наша славянская, именно северная, Ильменская старина, есть нечто новое в отношении старины Вендов, у которых история уже оканчивалась, когда наша только начиналась.

Это нечто новое, ознаменованное постройкою нового города, заключаюсь в новой почве для старых деяний той предприимчивости, наименее военной, разбойничьей, норманской, и наиболее промысловой и торговой -- Вендо-Славянской, которая искони выходила к нам от Балтийского Славянства и которая, как родовой облик, просвечивает во всех лицах и событиях начальной нашей истории.

С именем первого же князя Олега она является уже историческою силою и можно сказать мгновенно создает из разрозненных земель и племен народное единство. Притом она является в полном смысле народною силою и основывает свое могущество не на одном мече завоевателя, но главным образом на торговом договоре с Греками. А это лучше всего и обнаруживает, что прямым источником её происхождения были торговые потребности страны, но не завоевательные потребности пришедшей военной дружины. Словом сказать, в самом начале нашей истории, в самом первом её деянии, каково изгнание и призвание Варегов, мы встречаемся с предприятиями народа, ищущего хорошего и выгодного для себя устройства не одних домашних дел, но и сношений с соседями. Призванная дружина является только орудием для достижения этих основных целей народного существования. Таким образом, уже в самом начале истории чувствуется присутствие какого-то невидимого, но сильного деятеля, направляющего ход дел по своему разуму. Этим деятелем и была промысловая община или город, как новое начало жизни, уже достаточно развитое и могущественное, распространенное по всей земле. В этом то деятеле и скрывается наша истинная история, которая неизменно продолжалась и в последующие века также невидимо, закрытая неугомонным, но для страны бедственным шумом княжеских мелких дел, старательно изображаемых летописью и принимаемых нами за голос самой всенародной жизни.

Великим и могущественным типом промыслового города в течении всей нашей древней истории является Новгород. Он же был и зародышем нашей исторической жизни. Мы думаем, что вместе с тем, он был полным выразителем тех жизненных бытовых начал, которые с течением веков постепенно наростали и развивались от влияния проходивших через нашу равнину торговых связей. Он был славным детищем незнаемой, но очень старой истории, прожитой Русскою страною без всякого, так называемого, исторического шума.

На исторической почве всегда выростает лишь то, что скрывается в недрах Земли-народа. На нашей исторической почве к самому началу наших исторических деяний выросло гнездо свободного промысла. Ясно, что оно могло вырости только из тех же промысловых семян, какими с давних веков была насеяна окружная Земля. Другии семена возраждали другие формы быта. Черноморские украйны ничего не могли произраждать, кроме казачества, кроме Запорожской сечи или Донских городков, составлявших тоже своего рода осеки, сечи. Вообще мы думаем, что Новгород есть не только потомок Вендо-Славянских Балтийских городов, но и могучий образ той Славянской промышленной старины, которая в свое время была высотою Славянского развития и Славянского могущества на Балтийском же море.

Русская Словенская область, пределы которой хотя и не в полной точности обозначены летописыо, по случаю призвания и прихода Варегов, и запечатлены Словенскими именами земли и воды, должна вообще обозначать господствующее положение в ней древнейших пришельцев, Балтийских Славян. По всем видимостям они овладели страною не военными походами, а настойчивою мирною торгового промышленностью, причем, конечно, входил в дело и меч, но как единственное средство добиться иди свободного прохода в какой либо угол, или свободного поселения на выгодном месте, или как отмщенье за нанесенные обиды. Следов прямого военного занятия, завоевания земли и самодержавия над землею нигде не примечается. Словени живут, как союзники, как равные и между собою и с племенами Чуди, Веси, Мери, Муромы. Завоевание необходимо внесло бы начало феодальное, начало личного господства и над землею, и над людьми. Между тем такого господства, даже и в призванных Варягах нигде не видно. Напротив, очень заметно отношение к земле самое первобытное, как к обширному Божьему миру, в котором место найдется для каждого.

С другой стороны подобные, главным образом только союзные отношения к стране, показывают, что первобытная Славянская колонизация распространялась в нашей стране мало по малу, расселяя повсюду только свои промыслы и торги, для которых важнее всего другого было не владение землею по феодальному порядку, а владение путями сообщений и именно свободою этих сообщений, как равно и бойкими рынками, необходимо возникавшими на этих путях. Весь смысл первобытного отношения к Земле приходивших в нее Словен -- выражается в имени Слово-гощ, что значить: Словенская гостьба-торговля.

Такою торговлею Балтийские Славяне могли легко владычествовать над туземцами и славянского и финского племени, как необходимые и дорогие люди, способствовавшие лучшему устройству жизни, доставляя все надобное, без чего нельзя существовать, в промен на произведения страны, которые можно было добывать в изобилии.

С этой точки зрения особенного внимания заслуживаюсь имена мест, составные с словом гость -- гощ, каких в древней Новгородской области встречается больше, чем где-либо ⁵⁰. По всему вероятию, это древнейшие памятники местных торжков, которые в дальнейшем развитии усваивали себе уже общее нарицательное имя погоста, дающее намек, что и самое хождение гостьбы могло именоваться погостьем, как другое хождение именовалось полюдьем.

Славянское имя, разнесенное по стольким углам нашей страны, раскрывает довольно явственно, что повсеместною гостьбою с особою настойчивостью занимались не другие племена, а именно Словени. Этот род занятия принадлежал им исключительно и составлял как бы особенную черту их племенного характера. По-видимому в народном быту имя Словенин тоже значило, что теперь у нас на юге значить крамарь, а на севере варяг, офень -- мелочной бродящий по деревне торговец, с тем различием, что в древности такой торговец странствовал не одиноким, а целою ватагою, артелью, как впрочем случается и теперь, и как напр, в свое время странствовали скоморохи, однажды взявшие приступом даже целый город ⁵¹.

Вот по какой причине и другое имя пришельцев, Варяг, быть может с большим правдоподобием можно толковать, как толковал Ф. Круг, именем скорого и борзого путника, ходока, борзого пловца, дромита-бегуна, как понимали и переводили это имя и Греки {Рукою автора приписано: " Ходонакоу и проч." Здесь, по-видимому, автор хотел развить свою теорию об именах от глагола ходить, напечатанную в его " Заметке об одном темном месте в Слове о Полку Игоревом" (Арх. Изв. и Зам., т. II, стр. 297 и след.). Ред.}).

В областном языке, в котором сохраняется много слов глубокой древности, Варяг значит мелочной купец, разнощик (Моск.)? кочующий с места на место с своим тоdаром, составляющим целую лавку; варять значит заниматься развозною торговлею (Тамб.); варяжа (Арханг.) значит заморец, заморье, заморская сторона; Варяги -- варяжки (Новгор.) значит проворный, ловкий, острый, " может быть памятник того понятия, какое в старину имели об удальцах Норманских", говорит Ходаковский, совсем забывая, что существовали на свете и удальцы Балтийские Славяне. В половине XVI столетия в Новгороде, в числе разных ремесленников и промышленников, проживали также люди, которых обозначали именем варежник. Вероятно это значило тоже, что ходящий, странствующий торговец ⁵². Такова народная память о значении слова Варяг.

В древнем языке варяти значило ходить, предупреждая кого, ускорять ходом, пред-идти, перегонять, перестигать, упреждать; в существенном смысле -- ходить скоро, борзо. Могла ли отсюда образоваться форма Варяг, должны решить лингвисты ⁵³.

Тот же смысл предварителей остается за Варягами и в древнерусском ратном деле. У первых князей Варяги всегда занимали передовое место, всегда составляли чело рати и первые вступали в бой " варяли переди", предваряли общую битву. Так продолжалось слишком сто лет. Уже это одно передовое военное положение Варегов дает много оснований к заключению, что и самое их имя действительно происходить от глагола варять -- упреждать. Оно нисколько не противоречить и высказанному нами предположению, что так, от глубокой древности, могли прозываться Балтийские Славяне в качестве передового, самого крайнего, западного племени из всего Славянства. Это тем более вероятно, что имя Варяг только на Руси и было известно и из Руси перешло уже в XI столетии и к Грекам и к Скандинавам ⁵⁴. Отсюда же вероятнее всего установилось и прозвание моря Варяжским. Но вместе с обозначением передового племени, в Русских понятиях, именем Варяг, как и именем Словенин обозначался и самый род жизни, свойственный этому племени, его неутомимая повсюду ходящая промышленная торговая деятельность. Мы видели, что варяжниченье или хождение по нашей стране Балтийских промышленников относится к глубочайшей древности, начинаясь еще с торговли янтарем. В торговом деле, Варяги были гости-пришельцы, неутомимые ходоки, ходебщики, которые сновали по нашей стране из конца в конец, первые прокладывали новые пути -- дороги, первые появлялись в самых удаленных и пустынных углах страны, разнося повсюду свой торговый промысел, связывая население в один общий узел кругового гощенья.

По всем видимостям, уже с древнейшего времени это Словено-Варяжское гощение в нашей стране должно было представлять немаловажную образовательную силу и именно общественную силу, которая мало по малу связывала все разбросанные племенные и части страны в одно живое целое. Уже в до историческое время эта сила создала для всех раздельных углов Русской равнины общие интересы, общие цели и задачи, создала известного рода земское единство. Такое единство на севере существовало уже до призвания князей и выразило свою крепость именно в этом призвании. Только при помощи этого единства, Олег мог перебраться в Киев, а потом поднимать всю Землю в поход на Царьград. Призванные князья употребляют в дело орудие, давно созданное самим населением под влиянием беспрестанной и с незапамятных времен свободной гостьбы Словен-Варегов.

Страна была бедна городским развитием, пустынна и очень обширна, поэтому заезжий гость-купец, особенно на севере, всегда бывал дорогим лицом и во многих случаях истинным благодетелем. Что Земля так именно ценила услуги купцов, это подтверждают древнейшия её предания и уставы {Рукою автора прибавлено: И еще раньше у Сарматов. Ред.}). Припомним сказание Маврикие (ч. I, 477) о славянском гостеприимстве или в сущности о льготах и заботах, какими пользовались в славянских землях заезжие торговые люди -- гости.

Маврикий это говорить о Славянах и Антах, то есть и о западной и о восточной ветви Славян. Анты занимали безмерное пространство в нашей равнине, поэтому ограничивать свидетельство Маврикие только одними придунайскими краями, как этого иные желают, мы не имеем оснований уже по той причине, что сама древняя география (Птолемеева), описывающая нашу страну, не иначе могла быть составлена, как по указанию купеческих дорожников, то есть бывалых в стране людей.

Припомним устав Русской Правды о преимуществах заезжого гостя в получении долгов, первому пред туземцами наравне с князем, что обнаруживает великую заботливость о выгодах, о безопасности гостя, идущую конечно из давних времен.

Припомним заботливость первых князей в договорах с Греками, чтобы Русские гости в Царьграде на целые полгода бывали обеспечены всяким продовольствием и даже банею, чтобы и на возвратном пути получали надобные корабельным снасти и т. п. В этом случае князья, конечно, требовали лишь таких обеспечений для гостя, какие от века почитались обычными и необходимыми и в Русской Земле. Здесь выражались только обычные и обязательные уставы домашнего гощения. И в наше время странствующие торговцы -- варяги на время своего приезда всегда получали от помещиков продовольствие и для коней, и для людей.

Заезжий гость, быль ли то чужеземец, или только иноселец и иногородец, во всяком случае являлся человеком бывалым и знающим, следовательно необходимо приносил в замкнутый и глухой деревенский и сельский круг нечто просветительное, хотя бы это нечто ограничивалось немногими сведениями о других местах и других странах, откуда приходил гость.

Мы полагаем, что этим путем уже в историческое время доходили до летописцев все известия о случаях и событиях, происходивших очень далеко от тех городов, где писались летописи. Эту, можно сказать, образовательную сторону гостьбы, очень хорошо понимали и древние князья. Мономах заповедует детям: " Больше других чтите гостя, откуда бы к вам не пришел, простец или знатный, или посол, если не можете дарами, то брашном и питьем, ибо те, мимо ходячи, прославят человека по всем землям, либо добром, либо злом".

Нет сомнения, что Мономах говорил детям не новую заповедь, а утверждал между ними старый прапрадедовский и общеземский обычай доброго поведения с заезжими гостями.

Вот это самое распространение сведений о местах и людях по всем землям и являлось тем особым и дорогим качеством древней гостьбы, которое, по всему вероятию, очень способствовало развитью в населении созиания об однородности его происхождения и быта, о единстве его выгод в сношениях с далекими морями, и на Балтийском севере, и на Черноморском юге, и на Каспийском востоке. Только такими связями постоянной гостьбы объясняются и в последующей истории многие совсем неразгаданные или непонятные случаи, указывающие напр. что в Новгороде очень хорошо и всегда вовремя знали, что делается не только в Киеве или Чернигове, но и в далекой Тмуторокани. География и этнография первой летописи, конечно, могла составиться только при помощи тех же промышленных связей земли. По многим своим отметкам она носить следы более ранней древности, чем то время, когда составлялась наша первая летопись ⁵⁵.

Если в отдаленной древности эти связи не распространялись так далеко, то во всяком случае они делали свое дело и на небольшом пространстве. По крайней мере перед призванием Варегов они успели уже сплотить в один народный союз все окрестные племена в Новгородской области.

История Новгорода показывает также, что этот промышленный нрав, эта необыкновенная предприимчивость и горячая бойкая подвижность едва ли могли народиться и воспитаться внутри страны, выйти, так сказать, из собственных домашних пеленок. Конечно, леса и болота Ильменской области вызывали человека искать себе пропитание по сторонам, а многочисленный реки и озера доставляли легкие способы перебираться из угла в угол и заработывать продовольствие в достаточном изобилии. Но здесь-то и мог оканчиваться круг промысловой деятельности, как он существует и теперь, и как он всегда существовал во всех подобных углах страны.

Ильменский Словенин, напротив того, постоянно думает о морях и, живя вблизи Балтийского моря, хорошо знает дорогу и в Черное, так что увековечил своими именами даже Днепровские пороги, по которым следователъно плавал, как по давнишнему проторенному пути. Он больше всего думает о Царе-граде, о всемирной столице тогдашнего времени; но не меньше думает и о Хозарах, где Арабы сохраняют его имя в названии главной Славянской реиш (Волги, а также и Дома), в названии даже Черноморской страны Славянскою, при чем и Волжские Болгары и самые Хозары являются как бы на половину Славянами. Так широко распространялось Славянское имя и по Каспийскому морю. Вообще должно сказать, что морская предприимчивость Словен уже в IX в. обнимает такой круг торгового промысла, который и в последующие столетия не был обширнее, а затем постепенно даже сокращался. Ясно, что это добро было нажито многими веками прежней, незнаемой истории.

Возможно ли, чтобы эта обширная мореходная предприимчивость зародилась сначала только в пределах Ильменя-озера и оттуда перешла на ближайшия, а потом и на далекие моря, распространившись вместе с тем и по всей равнине. Нам кажется, что этот морской нрав Ильменских Словен, которым ознаменованы все начальные предприятия Русской земли, зародился непременно где либо тоже на морском берегу, или по крайней мере воспитывался и всегда руководился самыми близкими и постоянными связями с морем. Большое озеро или большая река внутри равнины, каковы были Ильмень для Новгорода и Днепр для Киева, если и развивают в людях известную отвагу и предприимчивость. то все-таки ограничивают круг этой предприимчивости пределами своей страны. Все, что мог выразить Киев в своем положении, это -- служить только проводником к морю, что он и исполнил с великою доблестию. Но морская жизнь в её полном существе не была ему свойственна не могла в нем развить характер истинного поморянина. Тоже должно сказать и о Новгороде.

Море в человеческом развитии есть стихия вызывающая, дающая людям особую бодрость, смелость, подвижность, особую отвагу и пытливость. На морском берегу человек не может сидеть 30 лет сиднем, как сидел в своей деревне наш богатырь Илья Муромец. Живя на морском берегу, человек необходимо бросится в этот мир беспрестанного движенья и сам превратится в странствующую волну, не знающую ни опасностей, ни пределов своей подвижности. Только море научает и вызывает человека странствовать и по безмерным пустыням внутренних земель, который, как известно из истории, всегда остаются, как и самая их природа, неподвижными, спокойными, можно сказать, ленивыми в отношении человеческого развития.

Поэтому весьма трудно поверить, чтобы Русская морская отвага первых веков народилась и развилась из собственных, так сказать, из материковых начал жизни. Поэтому очень естественным кажется, что первыми водителями Русской жизни были именно Норманны, как говорят, единственные моряки во всем свете и во всей средневековой истории. Но так можно было соображать и думать только но незнанию древней Балтийской истории, которая, наряду с Норманнами, очень помнит другое племя, ни в чем им не уступавшее, и даже превосходившее их всеми качествами не разбойной, но промышленной, торговой и земледельческои жизни. У самих Норманнов Ваны, Венеды почитались мудрейшими людьми.

Норманское имя очень важно и очень знаменито в западной истории, а потому и мы, хорошо выучивая западные исторические учебники и вовсе не примечая особенных обстоятельств своей истории, раболепно, совсем по ученически, без всякой поверки и разбора, повторяем это имя, как руководящее и в нашей истории.

Между тем даже и малое знакомство с Славянскою Балтийскою историей, поставленною рядом с начальными делами нашей истории, вполне выясняет, что, как на западе были важны Норманны, в той же степени велики были для востока Варяги-Славяне -- обитатели южного Балтийского побережья.

И там и здесь люди моря, отважные мореходы, вносят новые начала жизни. Но только в этом обстоятельстве и оказывается видимое сходство исторических отношений. Затем, во всех подробностях дела идет полнейшее различие. Там эти моряки завоевывают землю, делят ее по феодальному порядку, вносят самодержавие, личное господство и коренное различие между завоевателем и завоеванным, образуют два разряда людей -- господ и рабов, совсем отделяют себя от городского общества и на этих основах развивают дальнейшую историю, которая даже и в новых явлениях осязательно раскрывает свои начальные корни.

Наши Русские Варяги, как Славяне, наоборот, вовсе не приносят к нам этих благ Норманского завоевания. Они являются к нам с своим Славянским добром и благом. Как отважные моряки, они приносят нам промысловую и торговую подвижность и предприимчивость, стремление проникнуть с торгом во все края нашей равнины. Это добро главным образом и служит основанием для постройки Русской народности и Русской истории. Затем они приносят однородный нрав и обычай, однородный язык, однородный порядок всей жизни; никакого делеяия земли, никакого разделения на господ и рабов, никакой обособленности от городской общины и т. д. Все это, как одно родное и хотя бы по характеру мест несколько различное, сливается в один общий исторический поток и пришельцы совсем исчезают в нем, не оставляя ярких следов и способствуя только быстроте развития первоначальной Русской славы и истории.