Опыт всеобщности веры

Лекция 2

Итак, дорогие друзья, на прошлом занятии мы с вами рассмотрели те три простые экзистенции, которые приводят практически любого человека к религиозному опыту. Эти три экзистенции: устремление к бессмертию, стремление к социальному единству, к целостности, к дружбе, и наконец, устремление к совершенству, присутствуют в каждом нормальном человеке. Они противоречат опытам жизни, потому что опыт жизни нам говорит о смертности, о разделённости и, в общем-то, о нашем собственном свинстве. Таким образом, этот зазор между сущим в каждом из нас, той помойкой, которая внутри нас и вокруг нас, и должным, то есть, тем совершенством, к которому мы призваны (безусловно, каждый человек ощущает, что он должен быть хорошим, бессмертным, иметь любовь и дружбу вокруг), и есть то поле, в котором пробегает молния веры.

Этот опыт религиозного, по сути говоря, является основополагающим для человека. И если этот опыт – субъективен и лежит в каждом из нас, то есть и некий объективный опыт религиозного, вне нас положенный, и доступный не только анализу психологии, но и анализу науки объективной, нумерологической, то есть, считающей ситуации. Это опыт всеобщности веры.

То, что я вам сейчас говорю, - это во многом курс апологетики. Эти аргументы вам очень помогут в беседах с людьми. Наше общество в значительной мере ещё или просто атеистично, или стихийно безбожно. Мне стыдно это говорить в такой аудитории, но буквально сейчас какого-то невероятного уровня достигли разговоры о некоем шарлатане с характерной фамилией, который уверяет, что он оживляет умерших. Но удивительно, что этот шарлатан, абсолютный обманщик, вызывает энтузиазм даже у некоторых моих знакомых, которые с интересом думают: «А может, за этим что-то есть?» Есть последователи! У нас, например, соседка по даче, которая, правда, всегда была со странностями, всем этим страшно увлеклась и стала ходить на наше сельское кладбище в Абрамцево и через неделю заявила, что там в могилах нет уже ни одного умершего – она всех воскресила. Понимаете, до какого безумия, идиотизма может дойти наше массовое сознание? Она же не одна такая тётка! Таких же тёток много, и дядек тоже, к сожалению, хватает! Именно в нашем обществе очень полезны эти аргументы. Они нужны нам и объективно, но, в первую очередь, они нужны нам для объяснений.

Так вот, объективными аргументами, с которыми действительно столкнулась наука и которые требуют очень серьёзного к себе отношения, являются аргументы всеобщности веры. В XIX веке этнографические исследования, отчёты купцов, путешественников, колониальных чиновников открывают реальность того, что нет народа столь примитивного, что не имел бы религиозных воззрений. В 40-60-е годы XIX века ещё появлялись книги, печатались свидетельства о том, что то андаманцы, то жители Нилотии – Южного Судана, то обитатели, скажем, внутренней Суматры являются людьми, вовсе лишёнными каких-либо религиозных представлений. Причём в XIX веке об этом говорили с ужасом, а последние сторонники этой теории в ХХ веке, уже социалистических убеждений, с радостью. То, что есть такие дикие дикари, у которых нет религиозных представлений, в XIX веке было очень важно для обоснования необходимости колониальной политики: надо завоевать эти дикие народы и просветить их. А в ХХ веке, для людей атеистической идеологии, это было важно, чтобы показать, что если первые и самые дикие племена – неверующие, то, соответственно, и самые совершенные должны быть неверующими: вера – это некоторый исторический этап. (Мы об этом будем говорить позднее.) В 1864 году одним английским исследователем в Британской королевской академии наук был сделан доклад на тему о неверии примитивных людей. Но буквально вслед за этим тщательный анализ показал, что нет народа, не имеющего тех или иных религиозных убеждений. Уже в 1878 году в книге «Первобытная культура» (Primitive Culture) Тайлор, хотя сам он и был сторонником того, что религия – это преходящий феномен, тем не менее, как честный учёный, пишет, что в настоящее время нет достаточных оснований считать какой-либо народ или какое-либо племя, не имеющими религиозных воззрений. С тех пор эту точку зрения то там, то тут пытались опровергнуть, но в общем-то её не опроверг никто и никогда.

Пожалуй, только в советских учебниках вы найдёте указания, что есть народы, не имеющие религии. Не верьте ни единому слову! Те, кто это писали (а это писали иногда неплохие учёные типа Токарева), безусловно лгали, потому что к тому времени, когда они это писали, уже полстолетия было известно, что именно те самые народы, которые они описывают, имеют развитые и сложные религиозные представления. То, что писали в Советском Союзе, было заведомой диффамацией. В частности, тот же Токарев в 70-е годы писал о полном отсутствии религии у населения внутренней Суматры. А в 1929 году вышла книга дотошного немца, который описал очень интересные шаманские представления этих внутренних народов Суматры, их погребальные представления и так далее. К сегодняшнему дню – это первое, что надо сказать, - твёрдо известно, что нет ни единого народа, который не имел бы веры.

Несколько позже (об этом будем говорить подробно в следующих лекциях) было обнаружено и доказано, что мы не имеем права говорить об отсутствии религии у доисторического человека. Ведь, когда было обнаружено, что на Земле нет народов, не имеющих веры, сторонники преходящего характера религии стали говорить о том, что сейчас нет, но в древности люди были нерелигиозными. Как раз к тому времени, в середине XIX века, были открыты первые древние гоминиды. И не могут же эти примитивные люди, похожие на обезьян, быть религиозными! Этого же не может быть! Однако последующие открытия, в частности, открытие Отто Хаузером в 1908 году захоронения неандертальца и другие открытия, о которых мы будем подробно говорить на следующих лекциях, совершенно ясно показали один факт. Когда от какого-либо гоминида, который жил полтора миллиона лет назад, найден один зуб и кусок нижней челюсти, по этим фрагментам мы не можем доказать, что это был человек верующий. Это совершенно очевидно. Но нет ни одного доказательства того, что когда-то были люди неверующие. И когда у нас обнаруживается более или менее полный набор находок, то есть, какое-то поселение, какая-то пещера, в которой живут люди, какие-то остатки костей людей и животных – в общем, не фрагментарная находка, а некоторый комплекс, этот комплекс всегда свидетельствует о религиозных представлениях. Пусть мы не можем их реконструировать их в очень общей форме – это же всё-таки археология, а не религиозные книги, которые можно прочесть и говорить о теологии, но мы можем говорить о том, что действия людей имели религиозную мотивацию.

Буквально две недели назад мне привезли из Германии научный журнал, где опубликованы последние результаты раскопок немецких археологов в Тюрингии, на территории Германии. Там найдена стоянка человека, жившего примерно 350 тыс. лет назад, Это homo erectus, то, что мы в простонародье называем питекантропом или, если речь идёт о Китае, синантропом. Так вот, целый большой раздел этого описания посвящён религиозным практикам этого человека из Тюрингии. Там найдено поселение, и мы можем кое-что об этом сказать. На лекциях, посвящённых религии раннего палеолита, я вам об этом буду говорить подробнее.

Уже к 50-м гг. ХХ века за пределами коммунистического мира практически не осталось учёных, которые бы считали, что когда-то был нерелигиозный период в истории человечества. Как бы далеко в прошлое ни уходил исследователь, он нигде не встречает признаков того, что человек не был религиозным. Это важный момент: речь идёт не о том, что мы находим объективные религиозные памятники от каких-то очень давних эпох. В ситуации фрагментарных находок мы, естественно, не можем найти религиозных памятников и свидетельств. Но мы нигде не находим противоположного. Имея данные о его жизни и деятельности человека, мы нигде не находим того, что он жил только материальной жизнью, только как высокоорганизованное животное. Перу такого крупнейшего специалиста по древнему человеку, и вообще по истории религии, как английский учёный сэр Оливер Джеймс (он, кстати, священник), принадлежит книга о доисторическом человеке (1956 год), где он явно пишет, что как бы далеко в историю ни заглядывал учёный, он всюду находит свидетельства того, что человек был религиозным. Этот вывод сделан по археологическим памятникам.

Итак, современная наука показала, как минимум (сейчас мы увидим, что она показала и больше), что человек является религиозным существом в пространстве (горизонтальный срез) и во времени (вертикальный срез). Факт всеобщности веры установлен. Надо сказать, что то, что не без труда доказала в XIX-XX веках объективная наука, как это часто бывает в гуманитарных науках, всегда было известно человечеству и без этих доказательств. Тот же Гомер пишет: «Все мы, люди, имеем в богах благодетельных нужду». Плутарх в одном из своих трактатов пишет, что мы можем найти народ без государства, без денег, без городов, но мы нигде не можем найти общества без веры, без культов, без определённых религиозных обрядов, хотя они разнятся от народа к народу. То есть, всеобщность веры была прекрасно известна в античности древнему человеку. Тот факт, что человек – это религиозное существо, homo religiosus, столь же естественен для человека, как, скажем, и то, что человек вступает в семейные отношения и рождает детей. Мы не можем найти общества, где люди не вступали бы в семейные отношения и не рождали бы детей, и мы не можем найти общества, где люди не вступали бы в какие-то отношения религиозного плана – они есть всюду.

И этот объективный факт всеобщности религии заставляет нас ответить на вопрос «почему?». Почему религия – всеобщий феномен? Для религиозного сознания, имеющего опыт веры, ответить на этот вопрос несложно. Объект религии, Бог – это объективная реальность, и поэтому человек с этой реальностью себя как-то соотносит. Более того, с глубочайшей древности известен принцип, что религия – это инстинкт, врождённое человеческое качество. Религиозность заложена в человека. Это, кстати говоря, очень важный принцип для нас сейчас, потому что после 70 лет насильственного атеизма мы иногда говорим: «Как странно! 70 лет изгоняли веру, а смотрите, сколько верующих людей!» Да, пусть большинство верующих людей далеко не церковно, и их вера во многом сомнительна, вплоть до веры в эти странные вещи типа воскрешения мёртвых этим человеком. Но тем не менее, это всегда вера во что-то за пределами нашего материального мира. То есть, чтобы быть верующим, не надо совершать усилия. Вот чтобы быть христианином, человеком церковным, идти по религиозному пути, усилия должны быть. Но само обретение веры – это, скорее, возвращение к естеству. Поэтому оно достаточно просто, в отличие от неверия, отвержения Бога, которое всегда труднодостижимо.

Как вы знаете, невероятными усилиями тоталитарное государство стремилось отвадить людей от веры, но, по сути дела, так и не отвадило. В этом смысле характерен пример, скажем, Албании, где религия была просто запрещена. Албанские коммунистические тираны решили просто запретить веру. За совершение таинства крещения священнику полагалась смертная казнь. И, тем не менее, когда рухнула коммунистическая тирания, буквально через одну-две недели был проведён опрос, который обнаружил, что всё население Албании верующее: столько-то мусульман, столько-то православных, столько-то католиков, а атеистов – полпроцента. Всё это оказалось фикцией.

Вот в Китае боролись с религией совершенно беспощадно на протяжении полувека с победы коммунистической революции в 1949 году. Сколько людей было уничтожено! Сколько культурных ценностей было, как и у нас, разрушено! В Китае религия не запрещена, но она жестоко контролируется. Например, там католики не могут подчиняться папе римскому – они должны подчиняться только людям, которые находятся на территории Китая и являются китайскими гражданами. Поэтому не может быть православных священников, присланных из России. На севере Китая православные храмы стоят пустыми. Своих священников рукополагать они запрещают, а из России прислать, даже китайцев, тоже запрещают, потому что они иностранцы, и запрещают им служить. Поэтому храмы есть, в них собираются верующие, а службы быть не может: нет священников. То есть, очень жестокий контроль и стремление покончить с верой. И что же? В 1992 году возникает религиозное движение «Фалуньгун» в традиционном китайском ключе – классический для Китая синтез буддистских, конфуцианских и даосских практик и символов. И в эту секту за 3-4 года обратилось людей больше, чем всех членов Коммунистической партии Китая вместе взятых – больше 20 млн. С этой сектой началась настоящая борьба. Тысячи людей были замучены, убиты уже в 2002-2005 гг.. Применяются жесточайшие пытки, но ничего не получается: народ всё равно продолжает идти этим путём.

То есть, религиозное подавить, оказывается, невозможно. Оно очень внутренне естественно. И поэтому то, что религия есть внутреннее, инстинктивное, вложенное в человека знание, вложенный в человека опыт наподобие опыта ребёнка сосать грудь матери или наподобие знание птицами путей своих ежегодных перелётов, – это тоже древнейшее убеждение. В Древнем Египте, например, в «Текстах саркофагов» (около 2200-2300 лет до Р.Х.) мы встречаем следующий текст о творении от имени Творца мира:

«Совершил Я, – глаголет Господь Вседержитель, чье имя сокрыто, – четыре благих деяния во вратах светлой земли». Это момент творения.

«Сотворил Я четыре ветра, дабы мог дышать каждый человек. И это – одно из дел». То есть, сам факт жизни, дух жизни.

«Сотворил Я великие разливы, дабы бедный мог существовать благодаря ним, как и богатый. И это – одно из дел». Речь идёт о разливах Нила, которые дают плодородие и пищу в Египте. То есть, Бог творит условия для жизни всех людей.

«Сотворил Я каждого человека подобным другому, и не повелевал Я им творить беззакония. Это сердца их не подчинились приказаниям моим. И это – одно из дел». То есть, мы видим, что идеи социального равенства, что все люди одинаковы и что Бог не творит зла, а сами люди выбирают злое, - это тоже важнейший принцип.

И наконец, последнее: «Сотворил Я в сердцах их склонность не забывать о смерти, дабы священные приношения совершались богам, покровителям областей. И это – одно из дел». То есть, знание о смерти ради того, чтобы человек не забывал о Боге, не жил так, как будто смерти нет, а чтобы он помнил, что есть смерть, есть Бог, Бог – податель вечной жизни, и чтобы таким образом человек спасался.

В этом древнейшем тексте, сохранившемся до нашего времени, 1130-м речении «Текстов Саркофагов», говорится как раз о вложенном характере веры. Вера вложена, всажена, всеяна в человека.

В древнейшем и авторитетнейшем индийском религиозном тексте, «Бхагавад-гите» (17: 3), опять же, благой Господь, Шри Бхагаван, говорит: «О сын Бхараты! Вера тварей сообразна их внутренней сути; человек состоит из веры: какова его вера – таков он». Обратите внимание, что здесь говорится о некой взаимной связи, что вера соответствует внутренней сути. Каков человек по сути, такова и его вера. Вера может быть разной, но она соответствует сути. Но «человек состоит из веры». Человек соткан верой. И «какова его вера – таков он». То есть, обратно: с одной стороны, вера производна от сути, с другой стороны, человек производен от своей веры. Такое вот удивительное замыкание этого представления. Вера – основа человеческой личности, не просто элемент, не просто нечто. Вера, с точки зрения индийца, основа человеческой личности.

Люди греко-римской древности также полагали веру природным, врождённым (ε μ φ υ τ ο σ) качеством человека. «Необходимо признать, - пишет Цицерон в трактате «О природе богов» (67: 44), - что боги существуют именно потому, что знания об этом заложены в нас, или, лучше сказать, являются врожденными (по-латыни innatae)».

Раннехристианский мыслитель Юстин Философ и Мученик (II век) писал: «Бог – не имя, но мысль о чем-то неизъяснимом, всаждённая в человеческую природу». Опять же: это внутри, это введено в нас.

О том же думает и нехристианин, один из самых блестящих неоплатоников, языческий философ и религиозный практик Ямвлих Халкидский (IV век). «Врожденное знание о богах сопутствует самой нашей сущности, оно превыше всякого рассуждения и доказательства. Оно изначально соединено с собственной причиной и наличествует вместе с заложенным в душе стремлением к благу. ‹…› Скорее мы сами объемлемся этой связью [с миром богов], и наполняемся ею, и обладаем в знании о богах тем самым, что мы есть». [О египетских мистериях 1.3] То есть, опять же, очень важное замечание, что именно знание божественного объясняет нам то, что мы есть. Мы знаем о Боге не что-то внешнее, а, когда мы знаем нечто о Боге, мы познаём себя. Без знания о Боге человек теряет знание себя. Поэтому слова Христа: «Без меня не можете творить ничесоже» исключительно глубоки. Речь идёт не только о внешнем делании, хотя и этого уже немало, но и о внутреннем, о самопознании. Когда человек начинает разбирать себя, то, в конечном счёте, если он честно вглядывается в себя, он доходит до…

Обратите, кстати, внимание, что современная культура, чисто внешняя, всячески уводит человека от вдумывания, всматривания в себя, Она распыляет внимание человека на внешние эффекты, от какой-нибудь рекламы до пьянства и наркотиков. Он всецело выведен за пределы себя. Он или оглупляет себя, или увлечён чем-то вовне. Он, как говорил один американский автор, живёт вперёд. Между тем по естеству у человека есть склонность глядеть вовнутрь. И каждый из вас знает, что в какие-то минуты этот шум мира внешнего затихает. Для одного это прогулка где-нибудь в поле или в лесу, для другого размышление над глубокой книгой, третий просто проснулся в тишине ночи и задумался, для четвёртого какая-то жизненная неудача, которая остановила его поиск внешних обстоятельств. Но как бы там ни было, когда человек остаётся наедине с собой и начинает глядеть внутрь себя, он постепенно погружается через свои впечатления о внешнем, потом через свои чувства, потом через свои глубинные инстинкты к какому-то очень глубокому состоянию. В этом состоянии, дорогие друзья, он находит одно из двух: или пустоту, или Бога, в зависимости от того, что он сам ищет. Если в нём вот эта вера не задавлена, не расплющена, он так или иначе находит Бога. Конечно, это не обязательно христианский опыт. Это совершенно любой опыт человеческий: он находит своего Творца в себе: «Царство Божие внутри вас есть». А ежели оно в нём расплющено и раздавлено, он находит пустоту, ужасается этой пустотой, и тогда весь оказывается обуреваем бессмысленностью. Но это происходит, опять же, из-за него самого. Вспомните «Бхагавад-гиту»: «Какова его вера, таков он». Так что, вот этот опыт погружения и обретения очень глубок.

Собственно говоря, в христианстве и в иудаизме это знание о том, что вера есть всаждённое качество человека, – общее место. Возьмём, например, Премудрость Соломонову 9: 17-19: «Волю же Твою кто познал бы, если бы Ты не даровал премудрости и не ниспослал свыше святаго Твоего Духа? И так исправились пути живущих на земле, и люди научились тому, что угодно Тебе, и спаслись премудростью». Это обращение к Богу. То есть, если бы Ты не послал знание о Себе, то мы бы ничего не знали. Раннехристианские авторы именовали это явление логос сперматикос – «семенной логос», то есть, логос как творящее слово Божие всеяно в человека как семя, в каждом человеке есть семена божественного. Тот же Юстин Философ говорит во Второй Апологии: «Всё, что когда-либо сказано и открыто хорошего между философами и законодателями – всё это сделано соответственно мере нахождения и созерцания Слова (Божиего)». Само естество, саму суть, даже само слово человека греки этимологически возводили к понятию веры. Слово антропос этимологически греками выводилось из о ано атрон – смотрящий горé, смотрящий вверх, смотрящий на небо. Мы с вами говорили на прошлой лекции, что такое небо – это, конечно, божественное. Божественное делает человека человеком. А в русском языке этимология слова человек точно такая же: чело, обращённое к вечности, обращённое к неземному, потому что вечность – это образ Божий.

Вспомним апостола Павла: «Когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то… они показывают, что дело закона у них написано в сердцах» [Рим. 2, 14-15]. Что значит: «написано в сердцах»? То есть, также всаждено Богом. Итак, для классического религиозного сознания эта идея всаждённости веры общепринята. Вера – естественное качество человека.

И религиозные мыслители уже XIX-XX веков продолжают говорить о том же самом. Например, замечательный мыслитель католического возрождения начала XIX века, так называемого романтического возрождения католицизма или ультрамонтанства, граф Жозеф де Местр писал: «Доказательство бытия Бога предшествует доказательству Его атрибутов, и потому мы познаём, что Он есть, прежде нежели познать, чтó Он есть. Более того, последнее мы никогда и не сумеем познать вполне». То есть, мы сначала узнаём внутри самого себя, что Он есть, а потом уже начинаем познавать Его атрибуты, Его качества. Но вполне это познать, как совершенно верно говорит Жозеф де Местр, мы не в состоянии никогда, потому что тварь не может познать Творца. Это принцип того, что первично познание самой сущности того, что Бог есть.

За 150 лет до де Местра Блез Паскаль говорил: «Человеческие дела нужно познавать, чтобы их любить; божественные нужно любить, чтобы их познавать». Это то же самое. Что мы можем любить? То, что нам в какой-то степени известно. Мы же не можем любить то, чего мы не знаем, чего для нас вовсе и нет. Соответственно, божественное в нас, мы это любим, и через эту любовь познаём. А внешнее мы сначала познаём, и если оно достойно нашей любви, начинаем его любить.

Отсюда констатация уже современного английского мыслителя Кристофера Генри Доусона, который писал: «Как бы далеко назад в историю человечества мы ни пошли бы, мы нигде не сможем найти время или место, где человек не знал бы о душе и о божественной силе, от которой зависит его жизнь». То есть, человек – всегда существо религиозное.

Но этот опыт религиозного ума, религиозного человечества, не приходится по вкусу тем людям, которые не хотят быть верующими. Если опыт веры – инстинкт человека, если этот инстинкт вложен Богом, то, соответственно, как же можно быть неверующим? Значит, неверующим быть нельзя! Значит, неверующий – это некое чудовище! Так, собственно, в древности и воспринимался неверующий человек: «Сказал безумец в сердце своём: нет Бога». Безумец, у которого нет ума, растлился и омерзел. Он распался, деградировал именно от своего неверия. Дважды эти слова повторяются в Псалтири. Человек неверующий – безумец! Древняя Индия тоже знала неверие. Оно называлось настика, от слов на асти («нет») – нет иного, нет божественного; иначе говоря, локаятики, которые ориентированы только на локу – земную, материальную реальность. Так вот, для настиков Бога нет. Но настику описывают как что-то курьёзное, что-то невероятное для индийской мысли, потому что вся индийская мысль пронизана верой, и эти люди – чудаки, странные и, в общем-то, очень опасные существа. Опасные не потому, что они многих совратят, а потому, что они вроде бы и не люди, а какие-то оборотни. Ведь главного человеческого – веры – в них нет. Куда же она делась? Что же тогда осталось?

Обратим внимание, друзья, на такой удивительный факт. Неверие как философский факт, в общем-то, бывало: некоторые высокие умы действительно, обезумев, говорили о том, что Бога нет, и иногда строили целые модели для этого. Но как социальное явление неверие никогда не становилось идеологией общества, никогда не становилось фактом массового сознания нигде вне христианского мира. Это интересный, глубокий, но абсолютно научный факт. И мы ничего не сможем сделать с тем, что неверие становится социальным явлением только в странах христианского мира. Потом уже из этих стран, вместе с коммунизмом, оно распространяется в Китай, в Камбоджу, во Вьетнам. Но формируется и живёт оно именно в странах христианского ареала. Можно сказать, что неверие как социальный факт – это форма деградации христианства, именно христианства. Причём не просто неверие, но и богоборчество, и восстание на Бога. Это гениально, как и всё, что он делал, описал Достоевский в романе «Бесы», когда он показал, что на место богочеловечества встаёт человекобожие. Именно потому, что христианство, как мы узнаем из курса всей истории религии, утверждает принцип божественности человека и каждую человеческую личность считает богоподобной и по сути богоравной, призывает её в общение Святой Троицы – а что иное наши таинства, наша Евхаристия как не богообщение, как причастие божественного естества? – именно потому, что христианство столь высоко ставит человека – на ступень, выше которой нет («Бог стал человеком, чтобы человек стал богом»), именно поэтому человек в христианстве повторяет сатанинское дело отпадения: я сам! Коль я бог, я могу быть без Тебя. Именно поэтому человечество в странах христианского мира становится человекобожием. Невероятное утверждение человеческой самости – это свойство именно христианской культуры.

Если мы, на минутку отвлекаясь от нашего курса, посмотрим, как это происходило, то очень суммарно (я не хочу от вас это скрыть – это должен быть особый курс истории культуры), но буквально в течение пяти минут, пунктиром: мы же ясно видим процесс этой деградации христианства. Сначала, ещё в средневековье, возник так называемый христианский гуманизм. Смысл этого средневекового христианского гуманизма, который очень ясно проявился и в поздней Византии, скажем, в мозаике монастыря Хора (XIV век), и особенно, разумеется, в западной части христианства (готика) – это представление о том, что человек – одно, а Бог – другое. Настоящее христианское представление заключается в том, что христианин, понимая всю свою греховность, всё своё эмпирическое несовершенство, тем не менее знает, что он призван быть гражданином Царствия и искуплен Богом («вы куплены дорогою ценою») кровью Христа. И он не отделяет себя от Бога. Его задача – быть в Боге, быть в Царствии. А христианский гуманизм впервые разделяет эти вещи, с самыми лучшими интенциями, с интенцией устремлённости к Богу, но когда между Богом и человеком уже становится «Ты – одно, я – другое». Отсюда вся архитектура пламенеющей готики: мучительное и, я бы сказал, мощное устремление к небу, в отличие, кстати говоря, от романского стиля – это спокойное пребывание на небесах. В этом разница между монастырём Хора и константинопольской Софией. В одном случае помните, как наши предки в Софии сказали? «Мы думали, что на небесах стоим». Хора – это устремлённость к небу. Объективно говоря, это возникает от того, что просто накапливается грех человеческий. Человек греховен, но при этом отдавая себе ещё в этом отчёт, чувствует, что между ним и Богом уже огромная пропасть, и он стремится её преодолеть.

Дальше – больше. Ренессанс, Возрождение, снимает эту мучительную проблему перепрыгивания через пропасть, через которую, казалось бы, нельзя перепрыгнуть, а на самом деле можно, но только с помощью покаяния. Ренессанс как бы утверждает, что человек – самостоятельное существо. Отсюда рефлексия античности, отсюда утверждение человеческого и только человеческого. Столпы Ренессанса, по сути говоря, не христиане – тот же Леонардо да Винчи. Они могут формально ходить в церковь, но они не живут этим христианским опытом в жизни.

На это происходит реакция – так называемое барокко. В восточном мире всё после этого замирает, а на Западе продолжается активное развитие. В этом смысле Восток представляет собой своего рода замечательный музей, из которого он возрождается только в XVIII – начале XIX вв. в лице России. А на Западе следующий этап – это барокко. Это католическая реакция на Ренессанс, когда вновь утверждается ценность Божества. Но посмотрите, как она в барокко утверждается! Опять же, это новый этап христианского гуманизма: человек одно, Бог – другое, между ними – связь. Не случайно идеальному кругу романики барокко противополагает образ эллипса. И любимая форма барочной архитектуры – это эллипс с двумя вписанными в него кругами: кругом Бога и кругом человека.

Этот скепсис нарастает и после барокко начинается Просвещение, когда, опять же, отметается религиозное и человек вновь, ещё более решительно, уже без всяких гностических сюжетов утверждает свою самость. «Раздавите гадину!» - говорит Вольтер о церкви: вот она, эпоха Просвещения. В лучшем случае – деизм. Конечно, я очень схематично говорю, но тем не менее…

Человек не может жить в безбожном мире, и реакцией на эпоху Просвещения является тот самый романтизм, в котором творит Жозеф де Местр. Русским вариантом романтизма является славянофильство. Но для большинства – конечно, не для всех, но для очень и очень многих – романтизм имел внутренне огромную опасность, которая, надо сказать, до сих пор цепляет наших соотечественников. Дело в том, что романтизм возвращал религию, Бога и веру в круг человеческих ценностей, но как элемент национального сознания – не как ценность саму по себе, не как твоё бытие в Боге, а как элемент национального сознания, как то, то естественно для твоего народа. Твой народ – естественно католический, а русский народ – естественно православный, и соответственно он должен таковым быть в силу того, что он русский. Отдельными талантливыми верующими натурами это всегда преодолевалось. В истории нет детерминизма на уровне личностном, но на уровне культуры мы видим вот эти волны.

Волна романтизма потом подменяется волной позитивизма, когда вновь на первый план ставится наука, и религия объявляется отжившим феноменом. Об этом мы будем на следующей лекции говорить полнее. Во второй половине и в конце XIX века все воспринимают религию как что-то совершенно отжившее. Одни живут излётом романтизма, другие живут уже научным знанием: наука доказала, что Бога нет. Этот позитивистский период для Европы заканчивается для самых хороших умов где-то перед первой мировой войной. Его знаком в России является, конечно, сборник «Вехи». Но для народов он продолжается и усиливается, и первая мировая война – это окончательный результат позитивизма, национализма.

После этого в условиях тоталитарной диктатуры начинается новый религиозный подъём, который у нас зафиксирован в переписи 1937 года. Этот религиозный подъём, особенно явный после второй мировой войны на Западе, завершается, обрывается, когда общество ввергается в ещё более глубокое светское разрушительное состояние в эпоху так называемых сексуальных революций середины и конца 60-х гг., которые прокатились по всему западному миру и которые недооценены у нас. Нам было не до этого, а на самом деле в это время разрушился последний естественный религиозный институт западного общества – если хотите христианский институт, но вообще это общий религиозный институт – институт семьи. И сейчас мы имеем дело с разрушенной семьёй: посмотрите, что делается в европейском обществе.

Сейчас грядёт новый подъём, но не надо обманываться: этот подъём во многом на более низком уровне. То есть, мы видим, что волны идут постоянно, но пока что общая, если угодно, направляющая линия спадает.

Как же в этой ситуации постепенного ослабления веры учёное человечество соотносит непреложный факт всеобщности религиозного чувства и инстинктивной веры в Бога? Можно сказать, что вся европейская наука XIX – XX вв. пыталась объяснить, как при отсутствии Бога может быть всеобщая вера. Как это всё объяснялось, я вам расскажу на следующей лекции.