Без единого друга

Как-то наша хозяйка сошла к экипажу позднее обычного. Шелковое ее платье шуршало на этот раз куда громче.

— Отвезите меня к герцогине Б… — приказала она мистеру Йорку. — У нее сегодня прием в саду.

Гордая леди уже хотела сесть в экипаж, но тут мы попали в ее поле зрения.

— Йорк! — свирепо воззрилась она на кучера. — Сколько вам раз повторять! Эти лошади выглядят просто неряшливо. Только не говорите мне, пожалуйста, снова, что они не приучены к мартингалу. Все это глупости и одно баловство. Надо немедленно подтянуть мартингал, как принято.

Йорк неохотно слез с козел и подошел ко мне. Конюх остановился возле Горчицы, чтобы ей придержать голову. Мою голову Йорк оттянул назад. Я волей-неволей был вынужден выгнуть шею вопросительным знаком. В это время мартингал затянули, и я почувствовал, что не могу даже пошевелить головой.

Справившись с этим, Йорк попытался затянуть мартингал и Горчице. Но она прекрасно знала, что ей грозит. Едва Йорк расстегнул ремешок, Горчица взвилась на дыбы. Кучер такого не предполагал. От неожиданности он замер. Горчица тут же ударила его по носу, и шляпа его свалилась на землю. Конюх, стоявший рядом, тоже едва устоял на ногах. Опомнившись, конюх и мистер Йорк попробовали схватить рассвирепевшую лошадь за голову. Горчица оказала им бешеное сопротивление. Вновь и вновь взвивалась она на дыбы и вскидывала задние ноги.

Под конец ярость ее обрушилась на оглоблю. При этом, увы, пострадал и я. Горчица с силой ударила меня копытом в плечо. Неизвестно, что бы она еще выкинула, если бы Йорк, изловчившись, не сел ей на голову.

— Распрягайте Черного! — истошно закричал он. — Несите скорее ключ. Надо отвернуть дышло! А постромки перережьте ножом, чтобы с пряжками не возиться!

Один из ливрейных лакеев кинулся за ключом, другой откуда-то принес нож. Вскоре грум освободил меня от Горчицы, а заодно и от экипажа. Оставив меня, он снова бросился на помощь Йорку.

Происшествие очень меня взбудоражило. Нога, по которой пришелся удар Горчицы, болела. Кроме того, конюх забыл на мне мартингал, и я не мог выпрямить шею. Вот тогда-то мне первый раз в жизни и захотелось лягнуть со всей силы любого человека, который ко мне подойдет.

Некоторое время спустя Горчица с Йорком и двумя конюхами вернулась в конюшню. Йорк распорядился, как с ней поступить, потом подошел ко мне.

— Проклятый мартингал, — послышался его шепот. — Говорил ведь ей, что хорошего от него не будет. Воображаю, как хозяин начнет убиваться и мне выговаривать. Только я бы на его месте не очень-то кипятился. Если сам не можешь женой управлять, на кучера тем более надеяться нечего. Ну да ладно! Сегодня она получила за все, как надо. Лошадей, слава Богу, в конюшне свободных нет. Может теперь на этот прием в саду хоть на своих двоих добираться.

Эту гневную речь слышал один только я. При конюхах или вообще на людях Йорк никогда бы себе не позволил отзываться неуважительно о хозяевах. Продолжая ворчать, он внимательно ощупал мне ногу. Удар Горчицы пришелся между плечом и коленом. Теперь там была шишка. Как только кучер дотронулся до нее, мне стало больно. Тогда Йорк велел одному из конюхов промыть мою ногу теплой водой, и потом сам смазал ушиб какой-то лечебной мазью. Стало немножко легче. От сбруи и мартингала меня тоже избавили, и я чуть-чуть успокоился.

Потом в конюшню пришел хозяин. Он и впрямь начал сурово отчитывать Йорка. По мнению графа, кучеру сегодня не надо было подчиняться хозяйке. Тогда Йорк сказал, что теперь во всем, что касается лошадей, будет слушать только хозяина. На том они и договорились. Только, увы, ничего из этого уговора не вышло. Во всяком случае, лошади никаких перемен не почувствовали. Хозяйка по-прежнему раздавала свои приказы, а Йорк не решался ей возразить. Мне кажется, ему следовало быть потверже. Впрочем, как говаривала моя дорогая матушка, мы, лошади, не всегда понимаем людей.

С того дня Горчицу перестали запрягать в экипаж. Когда ее синяки и ссадины зажили, младший сын графа взял ее, чтобы охотиться. Он не сомневался, что из Горчицы выйдет превосходная охотничья лошадь. Мне же пришлось по-прежнему служить в экипаже. Нового моего напарника звали Максом. Этот конь с юности привык к мартингалу и во время работы не выказывал никакой неприязни.

— Как тебе удается это терпеть? — удивился однажды я.

— Сделать-то все равно ничего нельзя, — спокойно отвечал Макс. — Конечно, я знаю: мартингал укорачивает мне жизнь. И тебе тоже укоротит. Вот бы действительно от него избавиться. Только как?

— Неужели людям неясно, что от мартингала нам один вред? — возмутился я.

— Про наших хозяев сказать ничего не могу, — медленно проговорил Макс. — Но торговцы, которые лошадей продают, и наши тренеры, и лошадиные доктора отлично все понимают. Жил я до этих хозяев у одного тренера. Он учил меня ездить в упряжи парой с другим конем. Мартингал каждый день подтягивали сильней. Шеи у нас выгибались и от неподвижности прямо ныли. Как-то один джентльмен поглядел на нас и спросил у тренера, зачем ему это нужно? Тут я и услышал, почему нас мучают. Оказывается, в Лондоне всем вдруг потребовалось, чтобы лошади выгибали шеи вопросительным знаком. «Иначе, — объяснял джентльмену торговец, — их просто не покупают. Конечно, сэр, от такой неестественной позы лошади тяжко работать, и здоровье ее очень скоро подрывается. Зато для торговли полезней некуда. Никогда еще раньше хозяева не меняли лошадей так часто». Можешь себе представить, Черный Красавчик, что со мной делалось, когда я это слушал, — с грустью произнес Макс.

Еще целых четыре месяца мы с Максом возили хозяйку. Мартингал меня страшно измучил! Продлись это дольше, здоровью моему и характеру точно несдобровать. Не помню, чтобы до службы у графа У… на моих губах во время работы когда-нибудь выступала пена. Теперь из-за мартингала я был постоянно в пене. Сколько раз за это тяжелое время я слышал, как разные люди, глядя на меня и на Макса, говорили с восторгом: «Какие горячие лошади! Даже на губах пена!» Много они понимали! Любому настоящему знатоку лошадей известно: если у кого-то из нас на губах появится пена, это тревожный сигнал. Он свидетельствует, что лошадь больна или в плохом настроении. Но мы с Максом жили не у настоящих знатоков лошадей. В этом и заключалась беда.

Помимо других неприятностей, от неподвижного положения шеи становилось трудно дышать. Я возвращался с работы измученный и подавленный. Грудь и шея болели. Губы и язык — тоже. Каждый раз я теперь засыпал с одной мыслью: «Еще немного и мне настанет конец».

Иногда я видел во сне старый дом сквайра Гордона, и конюшню, и Джона, и Джеймса, и Джо. В таких случаях я просыпался наутро счастливым. Потому что на прежнем месте все люди вокруг меня были друзьями. Тут, конечно, тоже неплохо кормили, а Йорк и хозяин даже вроде бы разбирались, насколько вреден лошадям мартингал. Но бороться за нас они даже не думали. Вот почему я все отчетливей с каждым днем понимал: в этом роскошном доме и в этой роскошной конюшне лошадь не сможет найти ни единого друга среди людей.