Зачем люди растут.

Мы идем сухие, отутюженные, по берегу моря. Нам надо на электричку, но дети уговорили меня сбегать на море, посмотреть закат. Поздно, но я сдаюсь. Мне и самой охота посмотреть на закат после града и стольких ливневых дней.

Мы идем по пустынному пляжу навстречу закату. Разноцветные облака соединяются в причудливые рисунки: красный слон, оранжевый крокодил, драные края дождевых туч на горизонте образуют кустистые лесные заросли в небе. Облака переход друг в друга, как цветные пласты «дрожалки» - фруктового желе, которое мы покупаем в кулинарии, а дождевые тучи растекаются подобно чернильным пятнам на мокрой акварельной бумаге.

— Как ты думаешь, это можно нарисовать? — спрашивает Петя.— Как нарисуешь, когда каждую минуту все другое? Ты пробовала рисовать закат?

— Нет, что ты! Но есть художники, у которых это получается. И здорово получается.

— Я бы точно не смог.

— А мы туда попадем, вглубь? — указывает Аня в небо.

— Когда-нибудь попадем, — вздыхает Петя.

— Это хорошо, — говорит Аня.

…А в нашем Каугури небо уже совсем чистое, звездное. Мы едва плетемся - поздно, первый час ночи.

— Мам, мы идем, а звезды от нас все бегут и бегут. Они устали. У них же на небе нет стульев, чтобы отдохнуть.— И тут же, безо всякого перехода.— Петь, а докторы танцуют?

— Конечно, Анюта, когда доктор вылечит, он танцует. Ведь он сделал доброе дело.

Анютой он называет сестру в минуты особого расположения ко всему на свете.

— А зачем люди растут? — не унимается Аня.— Вырастут и умрут.

А дальше уже выстраивается очередь на кладбище: мама — первая, папа — второй, Петя — третий, «а я не хочу расти и умирать». Будто мы хотим!

Кладбищенская тема иссякает, как только мы приближаемся к канаве.

— Знаешь, — говорит Петя, глядя то на звезды, то в канаву, — когда мы в Химках и все одно и то же, то кажется, что это не жизнь, а какая-то тренировка. Я бы, конечно, хотел жить, как Гекльберри Финн, он бродил по всей Америке, и никто к нему не приставал.

— А кто к тебе пристает, интересно?

— Я к тебе не пристаю, правда, Петь? — Аня встает на цыпочки, заглядывает в его глаза, тычется носом в щеку.

— Мама, а как ты считаешь, я красноречиво выражаюсь?

— По-моему, вполне красноречиво, — отвечаю я машинально, а сама думаю о том, как детей вдруг, внезапно, охватывает грусть. Казалось бы, такой был чудесный день, а Петя загрустил, захотел одиночества, чтобы никто к нему не приставал.

— И мне иногда кажется, что я выражаюсь достаточно красноречиво. Но вот прочтешь хоть одно предложение в хорошей книге и видишь, что твои слова ничего не стоят.

— Стоят, Петь, стоят, — утешает Аня брата. Она не понимает, в чем суть, но хочет, чтобы все было хорошо.

Уловив грустные интонации в моей или Петиной речи, она тотчас начинает хныкать: «Не говори тоном, ну пожалуйста, не говори тоном!»

— Мам, а завтра будет завтра? — спрашивает она.

— Уже сегодня — завтра, — говорит Петя, имея в виду то, что время перевалило за полночь.

— Это хорошо, — заключает Аня.