Последняя фотография. 1940 г.

О. Орлов. А. Р. Беляев (Биографический очерк)

Фантаст Беляев…

Семнадцать романов, десятки рассказов, бесчисленное количество очерков рассыпал этот человек за пятнадцать лет писательского труда по страницам журналов, альманахов и газет. Миллионы экземпляров книг на многих языках мира – сегодняшний итог беляевского творчества…

Откуда пришел этот человек?

Какую жизнь он прожил?

Он родился в Смоленске в семье священника Романа Петровича Беляева 4 марта[100]1884 года, «в день Блаженного Василька, князя ростовского, убиенного татарами».

«…Говорят, что новорожденный был столь молчаливого и серьезного нрава, что доктор Бриллиант и повитуха Клюква решили, что будет ребенок, должно быть, нем, а если и нет, то, верно, уж судьбы самой никудышной…»

Через неделю будущий фантаст был крещен и наречен по настоянию матери Александром. На одиннадцатом году жизни он был отдан в Смоленскую духовную семинарию, так как отец прочил ему духовную карьеру. Насколько суров был режим этого заведения, мы можем видеть из распоряжения св. синода от 1896 года, запрещавшего семинаристам чтение в библиотеках газет и журналов и выдачу им книг «без особых письменных разрешений ректора семинарии».

Спасали Сашу Беляева только воскресенья да пасхальные, рождественские и летние каникулы, когда он ускользал из-под надзора духовных отцов.

Смоленску везло на всякие развлечения. Кроме лилипутов, спиритов и шпагоглотателей, здесь перебывали Контский и Гофман, Габрилович и Ауэр, Падеревский и Сарасате, Зилоти и Рахманинов, Собинов и Каминский, Дальский и Давыдов, Вяльцева и Шаляпин…

Здесь в зале Дворянского собрания Максим Горький, проведенный с черного хода жандармами, опасавшимися демонстрации, читал «Старуху Изергиль» и «Песню о Соколе».

Контрабандой (воспитанникам духовных семинарий разрешалось посещать лишь редкие выступления артистов императорских театров и слушать церковное пение) Беляев видел и слышал их всех. Еще в пятом классе семинарии Беляев решил: или он станет актером-профессионалом, или, окончив семинарию по первому разряду, поступит в какое-нибудь высшее учебное заведение России – какое-нибудь, ибо в университеты семинаристам в те годы вход был закрыт[101].

В летние дни он играет в домашних и любительских спектаклях: граф Любин в тургеневской «Провинциалке», Карандышев в «Бесприданнице», доктор Астров, Любим Торцов…

Саша же давал эскизы костюмов, декораций; пробовал себя в режиссуре; в благотворительных спектаклях играл на скрипке, декламировал.

Перед окончанием семинарии он с той же страстью, которую будет вкладывать всегда и во все в жизни, увлекся фотографией. Прочитав об опытах художника Вирца[102], интересовавшегося тем, что чувствует отрубленная голова казненного человека, Саша вместе с приятелем Колей Высотским делал снимки «головы на блюдце», вырезая в больших блюдах дно. Они перепортили несколько блюд, но, наверное, так много лет назад «технически» родилась голова Доуэля.

В июне 1901 года семинария была окончена. Продолжать духовное образование Беляев не хотел. Нужно было искать средства для продолжения учебы, и на зиму 1901/02 года семнадцатилетний Беляев подписывает контракт с театром смоленского Народного дома «с одним бенефисным спектаклем в сезон».

Здесь Беляев сыграл очень много ролей в «Безумных ночах», «Ревизоре», «Трильби», «Лесе», «Нищих духом», «Бешеных деньгах», «Воровке детей» и так далее. Спектакли давались дважды в неделю.

Тюрянинов в «Соколах и воронах» Сумбатова, Разумихин в «Преступлении и наказании», капитан д’Альбоаз в «Двух подростках» Пьера де Курселя, Герман в «Картежнике»…

Много лет спустя в Москве Константин Сергеевич Станиславский скажет ему: «Если вы решитесь посвятить себя искусству, я вижу, что вы сделаете это с большим успехом».

А пока бенефисный спектакль дал лишь половину ожидаемых сборов. На последнем спектакле, как отмечал рецензент местной газеты, «господин Беляев почему-то не нашел нужным загримироваться, по причине чего была видна явная молодость артиста».

Впрочем, в роли капитана д’Альбоаза «г-н Беляев был недурен», а в пьесе «Комета» «г-н Беляев выдавался из среды играющих по тонкому исполнению своей роли…»

В конце февраля спектакли закончились, большинство актеров разъехалось по провинциальным театрам, а Беляев засел за латынь, русскую и общую историю: по этим предметам экзаменовались поступавшие в Демидовский юридический ярославский лицей, существовавший на правах университета.

По окончании в 1906 году лицея Беляев снова в Смоленске. Он занимается юридической практикой. Сначала – как помощник присяжного поверенного, позднее – как присяжный поверенный.

Первое время ему поручают мелкие дела. То дьячок непотребно облаял священника, а консистория вынесла сор из избы на мирской суд, то шайка мелких железнодорожных мошенников неудачно выпотрошила пакгауз.

Но в 1911 году Беляев взялся защищать богатого лесопромышленника Скундина. Купчина распродал чужие леса на круглую сумму в семьдесят пять тысяч рублей и попался. Хотя дело было заведомо проигрышное и Скундин вышел из него весьма помятый прокурором и присяжными заседателями, Беляев получил большой гонорар.

Он не обзавелся ни домишком на Козловской горе (хотя уже был к этому времени женат), ни парой рысаков.

Уже несколько лет он подрабатывает в смоленской газете отчетами о театральных ростановках и концертах, подписывая их псевдонимами[103], а деньги откладывает на путешествие за границу.

Теперь у него денег хватит.

В конце марта 1913 года с красным Бэдэкером в кармане Беляев уезжает в Италию.

Венеция, Рим, Неаполь, Флоренция, Генуя…

Сойдя с пригородного поезда на Stazione Pompei, сначала на лошадях, потом пешком Беляев с товарищем, проводником и сынишкой проводника поднимается на Везувий. Уже в ночной темноте он любуется подковой прибрежных огней на заливе. Это Портичи, Сорренто, Капри… Наконец и цель путешественников – кратер Везувия.

Вот как писал сам Беляев, после того как заглянул в жерло вулкана: «Все было наполнено едким, удушливым паром. Он то стлался по черным, изъеденным влагой и пеплом неровным краям жерла, то белым клубком вылетал вверх, точно из гигантской трубы паровоза. И в этот момент где-то глубоко внизу тьма освещалась, точно далеким заревом пожара.

Молчание нарушалось только глухим шорохом и стуком обламывающихся и падающих в глубину камней. Вот где-то во мраке срывается большой камень, и слышно, как он ударяется о выступы жерла; звуки ударов доносятся все глуше и глуше, пока, наконец, не сливаются с жутким шорохом кратера. По этим удаляющимся звукам угадывалась неизмеримая глубина.

Из жерла тянуло влажным теплом. Я обломал несколько кусков лавы и бросил их далеко от края. Они беззвучно потонули в белом дыму, и, как мы ни напрягали слух, нам не удалось услышать стука их падения… Жутко!»

В 1913 году находилось не так уж много смельчаков, летавших на самолетах «Блерио» и «Фарман» – «этажерках» и «гробах», как называли их тогда.

Однако Беляев в Италии, в Вентимильи, совершает полет на гидроплане.

«Было около 10 часов утра, когда я пришел в гавань.

Гидроаэроплан с ночи стоял на пологой деревянной площадке, спускающейся в воду.

Я рассматривал аппарат, а услужливый итальянец, везде вырастающий как из-под земли около иностранцев с предложением услуг, знакомил меня на ломаном французском языке с доблестями авиатора: „Tres fort. Tres fort aviateur! “[104]

– Bon jour[105], – раздался около меня чей-то тоненький голосок.

Я оглянулся и увидел тщедушного французика лет тридцати, в маленькой кепи и коротеньком, в обтяжку костюмчике.

Это и был „tres fort aviateur“.

Пять или шесть рабочих зацепили веревкой за одну из лодок гидроплана и стали отвозить аппарат от берега.

Авиатор, стоя распоряжавшийся всеми этими работами, отставил свое кресло, освободив этим место для вращения рычага, пускающего мотор в ход, и не без труда повернул ручку рычага. Мотор стал выбивать дробь, и мы медленно начали продвигаться по бухте. Авиатор, не глядя вперед, спокойно поставил на место свое кресло, удобно уселся и усилил ход мотора.

Гидроплан, вспенивая воду, помчался со скоростью хорошей моторной лодки.

Несколько прыжков, и мы уже совершенно отделились от воды. Последний раз лодки коснулись своим задним краем хребта большой волны. И сразу поднялись над водой на несколько саженей.

Море под нами уходит все ниже. Домики, окружающие залив, кажутся не белыми, а красными, потому что сверху мы видим только их черепичные крыши. Белой ниточкой тянется у берега прибой.

Вот и мыс Martin. Авиатор машет рукой, мы смотрим в том направлении, и перед нами развертывается, как в панораме, берег Ривьеры. Словно игрушечный, лепится на скалах Монакский замок, дальше ютится ячейка красных точек, это крыши Beaulieu.

Аппарат забирает еще выше, и за мысом Cauferat в дымке синеет Ницца.

Вероятно, с берега мы сейчас кажемся вместе с своим аппаратом не больше стрекозы.

Позади нас итальянская Вентимилья, впереди французская Ницца, а посреди маленькое княжество Монако…»

Правда, на берег Ривьеры, на Ниццу и Монако он смотрит с меньшей высоты, чем смотрел на Капри с Везувия, но и 75 метров над уровнем моря в 1913 году было не так уж плохо.

Но не только красоты Италии интересовали молодого юриста. В Риме он посещает «злополучный квартал Сан-Лоренцо, населенный беднотой, – царство бесприютных детей», квартал, поставлявший Риму самое большое количество преступников.

И когда мы знакомимся с мисс Кингман из «Острова Погибших Кораблей», рассказывающей Гатлингу о заплесневелых узких каналах Венеции и детях, с недетской тоской глядящих на проезжающую гондолу, это рассказывает сам Беляев, часто вспоминавший не только Палаццо Дожей и бальдассаровские виллы, но и рахитичных детей и нищету Италии.

Уезжая во Францию, Беляев писал об итальянцах: «Удивительный народ эти итальянцы! Неряшливость они умеют соединять с глубоким пониманием прекрасного, жадность – с добротой, мелкие страстишки – с истинно великим порывом души…»

В Марселе Беляев посещает Chateau d’If – замок Иф.

В камере, где был заключен Мирабо, он тихо снимает шляпу, думая об одиноком страдании. Вот и темница Фариа и камень в перегородке, отделяющей камеру Эдмона Дантеса… Будь прокляты места, подобные этому!..

…Мыс Антиб, любимый Мопассаном, Тулон, Париж…

Он вернулся, истратив все деньги. Кроме открыток с видами Италии и Франции и сувениров, он привез кое-что более ценное: яркие впечатления и богатый опыт.

Всю дальнейшую жизнь Беляев будет мечтать о новых путешествиях – в Америку, в Африку, в Японию, но их он уже не сможет совершить и туда будут добираться только его герои…

В предвоенные месяцы 1914 года Беляев оставил юриспруденцию. Его снова серьезно интересуют театр и литература.

Как режиссер он участвует в постановке оперы Григорьева «Спящая царевна». Беляев – деятельный член Смоленского симфонического общества, глинкинского музыкального кружка, Общества любителей изящных искусств.

К этому же времени относятся его поездки в Москву и актерские пробы у К. С. Станиславского.

В московском детском журнале «Проталинка» появляется первое литературное произведение Беляева – пьеса-сказка в четырех действиях «Бабушка Мойра», а сам Беляев еще с марта 1914 года значится в числе сотрудников журнала.

Беляев всерьез подумывает о том, чтобы перебраться в Москву. Ему уже тридцать лет. Нужно как-то окончательно определять свою жизнь.

В Москве – большая литература, театры. Кроме того, Беляев – юрист, а здесь, в Москве, «под занавес» царства Николая II, накануне первой мировой войны, идут шумные уголовные и скандальные политические процессы.

15 июля 1914 года полуголодный гимназист Гаврило Принцип стреляет в эрцгерцога Фердинанда.

Слово «война» на газетных страницах становится все жирнее, а списки убитых и раненых в «Русском инвалиде» – все длиннее.

В это время мы застаем Беляева сотрудником газеты «Смоленский вестник», а годом позже – ее редактором.

В конце 1915 года Беляев внезапно заболевает, и врачи долго (до 1916 года) не могут определить, что с ним. Еще во время давней болезни плевритом в Ярцеве врач, делая Беляеву пункцию, задел иглой восьмой позвонок. Теперь это дало тяжелый рецидив: туберкулез позвоночника.

Рухнуло все сразу. Нет здоровья. Уходит жена. Врачи, друзья, близкие считают, что Беляев обречен. Надежда Васильевна, мать Александра Романовича, оставив дом, увозит сына в Ялту. Почти все время Беляев вынужден проводить в постели, а с 1917 года по 1921-й – в гипсе.

А время тревожное. В Крыму одна власть сменяет другую.

Январь 1918 – Советы; через три месяца – немцы; затем – генерал Сулькевич; конец 1918 года – правительство кадета Соломона Крыма; весной 1919-го – снова Советы; в июне – десант генерала Слащева, открытие батькой Махно Донецкого фронта. И снова белые.

Только в конце 1920 года, после Перекопа, советская власть утверждается в Крыму окончательно.

Об этих днях спустя десять лет Александр Беляев напишет в рассказе «Среди одичавших коней», а сейчас он лежит и думает, думает и читает. Он читает «Жизнь Скаррона».

Что ж, пока он может мыслить, он будет жить, как жила голова Скаррона – умнейшего человека, не имевшего сил отогнать муху, севшую на нос. Голова… О, если бы можно было написать что-нибудь фантастическое… Голова Вирца, голова Скаррона, голова Беляева.

Он очень много читает. Медицина, техника, история – все, что можно выписать на четыре библиотечных абонемента, один свой и три – его знакомых, в числе которых и его будущая жена, друг и помощник на всю нелегкую жизнь, Магнушевская Маргарита Константиновна.

Он совершенствует свой французский язык, принимается за английский и немецкий.

В 1919 году умирает его мать. Беляев лежит в гипсе, с высокой температурой и не может проводить ее на кладбище.

Только в 1921 году Александр Романович делает первые шаги. Его подняли на ноги воля к жизни и любовь девушки, которой он, подобно Доуэлю, предложит в зеркале увидеть его, Беляева, невесту, на которой он, Беляев, женится, если получит согласие.

Согласие получено.

И хотя болезнь не ушла окончательно, сегодня он победил ее, как будет побеждать много раз.

Беляев начинает работать в уголовном розыске. Затем он инспектор в детском доме в семи километрах от Ялты. В 1923 году Беляев уезжает вместе с женой Маргаритой Константиновной Магнушевской в Москву.

В Москве все трудно: и с жильем и с работой.

Первые два года Александр Романович работает в Наркомпочтеле (НКПТ). Как будто бы от писательства очень далеко. Совершеннейшая проза – почтовый конверт. Но Беляев пишет книгу, снабжает ее семьюдесятью иллюстрациями, вкладывая в это дело всю страсть, весь талант, все умение обобщать факты, увлекать. И вот «Современная почта за границей» готова. Пускай тираж ее невелик, но это его первая книга, на синей простой обложке которой стоит: «А. Беляев».

1925 год – счастливый год. В Лялином переулке у Беляевых своя комната. Темная, сырая, но своя, где можно думать, писать.

В 1925 году родилась первая дочь – Людмила. В этом же году «родился» Александр Беляев – фантаст: он обдумал и закончил первый вариант «Головы профессора Доуэля», а только что организованный журнал «Всемирный следопыт» принял и напечатал рассказ. До 1926 года Александр Романович работает юрисконсультом в Наркомпросе, вечерами пишет. О чем? В мире так много чудес, мир полон невероятных, фантастических приключений. У Александра Романовича целая папка интересных вырезок, каждая из которых – готовый сюжет. Вот вырезка из «Фигаро»: «В Париже организовано общество по изучению и эксплуатации (финансовой) Атлантиды»; вот старинная карта доктора Шлимана. Не они ли послужили первым толчком к замыслу «Последнего человека из Атлантиды»?

Вот заметка в «Известиях» о первобытном человеке, обнаруженном в Гималаях. И вскоре появляется рассказ А. Беляева «Белый дикарь».

Из такой же газетной вырезки родился роман, сделавший имя Беляева всемирно известным, – вырезки с заметкой о профессоре Сальваторе, чудо-хирурге.

В мартовском номере «Всемирного следопыта» за 1926 год читатель знакомится с кинорассказом Беляева «Остров Погибших Кораблей». Через год Беляев напишет продолжение, рассказ «Остров Погибших Кораблей», и затем переработает его для издательства «Земля и фабрика», которое он в шутку называл «Труба и могила», в киноповесть. Это уже будет настоящая книга, в превосходной обложке, книга, которую можно преподнести с дарственной надписью жене, перепечатывающей на машинке его первые произведения.

Новые интересы, новые знакомые. Владимир Дуров, Бернард Кажинский, Леонтович, гипнотизер Орнальдо.

Дуров и Кажинский проводят опыты с передачей мыслей на расстояние[106], а Беляев, познакомившись с результатами опытов, пишет роман «Властелин мира», где Кажинский превращается в Качинского, а Дуров – в Дугова.

В майском номере этого же года «Всемирный следопыт» помещает интересный рассказ Беляева на тему анабиоза – «Ни жизнь, ни смерть». В рассказе эпизодически появляется профессор Вагнер – главное действующее лицо последующей серии рассказов о профессоре Вагнере. А в номере шестом журнала Александр Романович впервые использует псевдоним «А. Ром».

В 1927 году с участием той же редколлегии «Всемирного следопыта» и его же редактора Владимира Алексеевича Попова, человека очень интересного, разностороннего и энергичного, начинается издание журнала «Вокруг света», точнее сказать – продолжение издания «Вокруг света» Сытина.

Беляев, уже вошедший в состав редколлегии «Всемирного следопыта», начинает работать и в московском «Вокруг света».

Трудно сказать, в каком году Беляев писал больше всего, ибо он писал все время и иногда успевал закончить новый роман, пока редактор читал предыдущий, но самым плодотворным у Александра Романовича был 1928 год. Именно в этом году (под псевдонимом «А. Ром») увидел свет его маленький, но хорошо задуманный и сделанный юмористический рассказ о механических слугах «Сезам, откройся!!!», рассказ «Легко ли быть раком?» под тем же псевдонимом и за подписью «Александр Беляев» большой рассказ «Мертвая голова» – своеобразная робинзонада двадцатого века.

Но самое главное: с первых номеров журнал «Вокруг света» печатает его роман «Человек-амфибия».

И хотя Беляев говорил: «Когда я пишу, я могу все: хочу героя в сумасшедший дом посажу, хочу наследство ему оставлю, но, когда роман написан, герои его меня больше не интересуют», Ихтиандра он не забывал никогда. Он даже рассказывал продолжение «Человека-амфибии» своим друзьям и знакомым. И не потому, что образу Ихтиандра Беляев подарил очень много лирических красок своего таланта. Ихтиандр был тоской человека, навечно скованного гуттаперчевым ортопедическим корсетом, тоской по здоровью, по безграничной физической и духовной свободе. Ихтиандр был не только любимым детищем Сальватора, но и любимым героем самого Беляева.

К концу 1928 года на столике Беляева лежат три книги: два издания «Человека-амфибии» и роман «Борьба в эфире». Но это только начало. Печататься становится легче: Беляев известен.

На вопрос анкеты читателям «Вокруг света»: «Какой роман понравился вам больше всего?» – большинство ответило: «Человек-амфибия».

В декабре 1928 года Александр Романович уезжает с семьей в Ленинград. Здесь в квартире по соседству с комнатой Бориса Житкова пишется «Продавец воздуха», здесь читаются и правятся корректуры романа «Властелин мира», здесь начинается жизнь профессора Вагнера – серия рассказов, рожденная в спорах с В. А. Поповым: «Творимые легенды и апокрифы», «Человек, который не спит», «Случай с лошадью», «О блохах», «Амба», «Человек-термо», «Чертова мельница», рассказы, написанные умело, легко и с большим юмором.

В июле 1929 года у Александра Романовича родилась вторая дочь – Светлана[107], а в сентябре Беляевы уезжают в Киев, к теплу и более сухому климату.

Врачи снова приходят в его дом так же часто, как журналисты, ученые и дрессировщики животных. Один из них, Евгений Георгиевич Торро[108], человек с интереснейшей биографией, испанец по происхождению, эндокринолог по профессии, участник трех войн, превосходный собеседник и неутомимый спорщик, еще два года назад дал Беляеву идею «Человека, потерявшего свое лицо».

Однако в Киеве возникают трудности с переводом произведений на украинский язык. Беляев уже писатель-профессионал. Но тиражи книг маленькие, семья разрослась; чтобы кормить жену, дочерей и себя, он должен печатать хотя бы по два романа в год, как когда-то печатал Жюль Верн, его любимый писатель. Материал приходится пересылать в Москву и Ленинград, на это уходит время, рукописи теряются. В 1929–1930 годах в московских и ленинградских журналах Беляев печатает, как всегда, довольно много. Здесь и «Подводные земледельцы», и профессор Вагнер, и под новым псевдонимом АРБЕЛ новые рассказы.

К этому времени относится пристальный интерес Беляева к звездным темам и его заочное знакомство с Константином Эдуардовичем Циолковским[109]. Циолковский становится «звездной» энциклопедией Беляева и позднее напишет предисловие ко второму изданию «Прыжка в ничто».

В конце 1931 года Александр Романович уезжает из Киева и поселяется под Ленинградом, в Царском Селе.

В сентябре в редакцию ленинградского журнала «Вокруг света» он передает рукопись романа «Земля горит», последнего романа этого периода жизни Беляева.

В 1932 году Беляев нигде не печатается. Когда ему говорят: «Беляев, напишите что-нибудь о колхозе», – он отвечает: «Ну что я там буду фантазировать о колхозе? Что я там сочиню?» К предложению написать роман о фарфоровых изоляторах он отнесся с молчаливой грустной иронией.

В Ленинграде, на улице Зодчего Росси, в доме № 2, там, где ныне располагается Театральный музей, существовало эфемерное предприятие «Ленрыба», и если мы сегодня вспоминаем о нем, то только потому, что отсюда поехал работать в Мурманск Александр Беляев, поехал не как корреспондент или литератор, а просто зарабатывать хлеб насущный.

В его письмах из Мурманска – описания моря и тяжелого труда северных рыбаков: Беляев побывал и на тральщиках.

На фотографии, которую Беляев прислал жене, он снят в унтах и малице с капюшоном.

По возвращении его в Ленинград в ноябрьском номере «Вокруг света» за 1932 год читатель снова встречается с именем Александра Беляева под очерком «Огни социализма, или господин Уэллс во мгле». Это великолепный очерк о Днепрострое, фантастический очерк о фантастической стройке. Это начало нового этапа в работе писателя – этапа социалистической темы, которую он разовьет в «Звезде КЭЦ» и в «Лаборатории Дубльвэ».

В «Огнях социализма» Беляев, полемизируя с книгой Уэллса «Россия во мгле», писал: «Фантастический город построен! Приезжайте и посмотрите на него своими „ясновидящими“ глазами! Сравните его с вашими городами во мгле! Это не ваш уэллсовский город! Ваши утопические города останутся на страницах ваших увлекательных романов. Ваши „спящие“ не „проснутся“ никогда. Это город „Кремлевского мечтателя“. Вы проиграли игру!»[110]

В 1933 году Беляев закончил «Алхимика» – философскую и забавную пьесу для Ленинградского театра юного зрителя.

В 1935 году Беляев печатает новый роман, «Воздушный корабль», и очерк в связи со смертью К. Э. Циолковского.

К этому времени Александр Романович вошел в состав основных сотрудников ленинградского «Вокруг света». В редакции в те времена висел его шаржированный портрет: «Наш русский Жюль Верн». Беляев был изображен лезущим по канату, натянутому между небом и землей.

1936 год начинается публикацией «Звезды КЭЦ», которую автор посвящает памяти Циолковского. «Звезда КЭЦ» – это прощальный привет одного фантаста другому.

В этом же году заново пишется второй вариант «Головы профессора Доуэля», и в мае «Вокруг света» начинает печатать роман с рисунками одного из любимых художников Беляева, Фитингофа, умевшего чувствовать эпоху и характеры персонажей и читать текст писателя.

Второй вариант – зрелая книга. Беляев уже прошел через опыты Эвальда, Гаскеля, Волера, Брюхоненко… Валентин Стеб- лин, ученый и близкий знакомый Беляева, спорил с ним не один вечер, обсуждая проблемы оживления органов тела и возможность их автономного существования.

Новый «Доуэль» станет символом ученого в буржуазном обществе – талантливой, но беспомощной головы. В «Доуэле» – трагедия инженера Дизеля, обокраденного и убитого конкурентами, и видоизмененная будущая трагедия Эйнштейна, решившегося на искания в области ядерной энергии, имея в виду лишь борьбу с фашизмом, и беспомощного и потрясенного, когда Пентагон, этот многоголовый Керн, сбросил атомные бомбы на мирные города Японии…

В начале 1938 года Беляев расстается с редакцией «Вокруг света». Последнее, что в этом году он печатает в «Вокруг света», – это рассказы «Невидимый свет» и «Рогатый мамонт» и роман «Лаборатория Дубльвэ».

Одиннадцать самых интенсивных творческих лет (с годовым перерывом) и публикация большинства романов навсегда связывают имя Александра Беляева с названием журнала.

Летом 1938 года Беляевы, наконец, прочно обосновываются в Пушкине, в большой и удобной квартире на Первомайской улице.

Пушкин в то время был настоящим городком литераторов. В пушкинской газете «Большевистский листок» печатаются живущие там Алексей Толстой, Вячеслав Шишков, Ольга Форш, Юрий Тынянов, Всеволод Иванов. Постоянным сотрудником, патриотом этой – с тиражом всего в 6 тысяч экземпляров – газеты становится Александр Романович.

В газете за три года ее существования Беляевым напечатано множество очерков (почти еженедельно) на самые разнообразные темы, фельетоны, рассказы.

Как-то в шутку Беляев сказал: «Я газетчик. Когда я умру, не нужно особых похорон. Меня следовало бы похоронить, обернув старыми номерами газет».

В 1939 году Беляеву уже 55 лет. Тем для романов у него еще на двадцать лет жизни…

Часами обо всем самом интересном на свете может рассказывать этот седой, очень худой старик.

С археологом он будет говорить об Анцилловом озере и Иольдиевом море, с пулковским астрономом – о странных радиосигналах с Марса.

У него каждую неделю собираются пионеры. Беляев ведет у них драматический кружок.

Ставится «Голова профессора Доуэля». Беляев знакомит ребят с законами игры, режиссуры, устройством декораций. Он умеет увести человека и в прошлое и в будущее. Даже бывшие карманные воришки и беспризорники, утирая носы, говорят друг другу: «Смотри здесь не наследи, вытирай ноги», – и, раскрыв рты, слушают рассказ о полете на Луну.

Беляев пишет статьи об организации досуга детей. Еще в ноябре 1938 года он выступил в печати с предложением построить недалеко от Пушкина «Парк чудес», где будут и девственный лес, и уголки истории, и отдел звездоплавания с ракетой и ракетодромом, и чудеса оптики, акустики и так далее… Проект грандиозный! Беляева поддерживают Н. А. Рынин, Я. И. Перельман, Любовь Константиновна Циолковская. Но предвоенное время заставляет отложить реализацию проекта.

Спустя много лет предприимчивый американец Уолт Дисней в своем «Диснейленде» осуществит многое из того, что наметил когда-то советский фантаст…

Среди биографических очерков Александра Романовича – очерки о Фритьофе Нансене, Ростовцеве, А. С. Пушкине, Жюле Верне, Уэллсе, Ломоносове, Циолковском…

Очерки о военной технике, разведении рыбы, растениеводстве, транспорте будущего, световых декорациях, русском языке, Дворце Советов и т. д.

Но это по дороге к главному. А главное – романы. Эти романы станут новым этапом в его творчестве, это будут, по словам самого писателя, «синтезирующие художественные произведения о путях развития человечества, о мире, о людях будущего».

Зимой 1939 года Беляев работает над романом «Пещера дракона» и обдумывает книгу о биологических проблемах, знакомясь с работой Института мозга, с трудами Павлова, Бехтерева.

Весной он пишет «Ариэля» и набрасывает вчерне либретто для техфильма «Покорение расстояний».

Когда-то давным-давно Беляев писал короткие скетчи, думая пристроить их в кино. Да и начинал-то он с кинорассказа «Остров Погибших Кораблей», считая эту книгу своим погибшим кораблем на море кинодраматургии.

Кино всегда тянуло его, и стиль беляевских романов и повестей, резкий, как ремарка кинорежиссера, так и просился в кинокадры.

И вот сейчас Беляев переделывает для Одесской киностудии свой рассказ «Когда погаснет свет» в киносценарий.

День его начинается рано утром. После завтрака Беляев обдумывает экспозицию, героев, коллизии. Сначала все должно быть приведено в стройную систему в голове.

Затем он назначает число, когда начнет диктовать (иногда пишет сам карандашом на длинных полосах бумаги).

Ну, пиши, карандаш! Это сигнал к тому, что все готово. Когда он нездоров и должен лежать, книги, газеты, письма, гости и радиоприемник – его единственная связь с жизнью. Тогда с будущими героями произведений дело обстоит хуже. Создавая книги, Беляев конструировал их: вырезал из одной фотографии голову, из другой фигуру человека, костюм и изобретал тот или иной типаж, придумывая для него соответствующую биографию или, наоборот, подклеивая его к сюжетной канве.

Когда он чувствует себя сносно, он гуляет по дорожкам Екатерининского парка. Осенью собирает букеты из желтых и красных кленовых листьев.

С дней юности его любимый цвет – голубой. И с дней юности чувство юмора никогда не покидает его.

Никогда и никто не слышал, чтобы он пожаловался на свою болезнь. Мало того, когда кто-нибудь приходит к Беляеву, из его комнаты доносятся взрывы хохота: писатель умеет смешить и смеяться.

Устраивая домашние банкеты с друзьями, он пьет за компанию… из наперстка. Что делать? Больше нельзя. Когда он был широкоплечим лицеистом, он умел выпить и любил подонжуанствовать, любил бродяжничать, мистифицировать знакомых и – просто жить.

И сейчас он любит жить. Ему нравятся и толчея в трамваях, и базары, и книжные развалы, шум цирка и тишина Пулковской обсерватории.

Он любит и суету, и бестолковщину, и мудрость жизни, этот старик с неизменившимися темно-карими глазами.

В 1940 году Беляеву делают операцию почек. Писатель настолько хладнокровен, настолько его как писателя интересует процесс операции, что по его просьбе и с разрешения хирурга сестра держит зеркало, чтобы Александр Романович мог видеть всю операцию сам.

Вот каким рисует писателя в предпоследний год его жизни человек, сотрудничавший вместе с ним в газете «Большевистский листок»:

«Скромно обставлен кабинет. Полупоходная койка. По стенам – картины с фантастическими изображениями. Мерно гудит ламповый приемник. Настольный телефон и книги… книги- книги…

Ими завалены стол, этажерка, шкаф и до потолка вся соседняя комната – библиотека. На койке лежит человек с высоким лбом, лохматыми черными бровями, из-под которых смотрят ясные, проницательные глаза…»

Вот самая последняя заметка Александра Беляева, напечатанная в «Большевистском листке» 26 июня 1941 года: «Труд создает, война разрушает. Нам навязали войну-разрушительницу. Что ж? Будем разрушать разрушителей. Наша армия докажет врагу, что рабочие и крестьяне, из которых она состоит, умеют не только строить заводы и фабрики, но и разрушать „фабрики войны“».

Через несколько месяцев в Пушкин вошли немцы. Автором «Властелина мира» и «Светопреставления» заинтересовывается гестапо. Исчезает папка с документами. Немцы роются в книгах и бумагах Беляева.

Маргарита Константиновна по вечерам перетаскивает в темный чулан соседней, оставленной жильцами квартиры все сокровища мужа: его рукописи, романы, которые должны увидеть свет.

Александр Романович заболевает. Он уже больше не встает. 6 января 1942 года Беляева не стало.

* * *

Как-то, гуляя под Москвой в Быкове, писатель сказал жене: «Знаешь, когда-нибудь и моим именем назовут какой-нибудь тупичок».

Прошло много лет. Нет пока ни площади, ни улицы, ни даже тупичка его имени.

Но мы верим, что когда-нибудь на стрелке Васильевского острова будет стоять памятник этому замечательному человеку и фантасту. И у гранитного подножия, положив крест-накрест перепончатые кисти рук, задумавшись, как роденовский мыслитель, будет сидеть Ихтиандр, а в каменных облаках ваятель сделает легкий абрис улетающей ракеты.

И, отлитый в бронзе, мудрый старик с крупным носом и высоким лбом, один из немногих умеющих вглядываться в Будущее, будет хитро поглядывать на переливающийся солнечной чешуей Финский залив.

О. Орлов

Библиография

В библиографию включены научно-фантастические романы, повести, рассказы, очерки и приключенческие произведения А. Беляева, а также сценарий «Когда погаснет свет», материалы о творчестве Беляева и рецензии на его произведения, изданные в послевоенные годы. Псевдонимы указаны перед названием произведения в скобках.