LI. На кресте. Рано утром лакей разбудил патера Глинского и доложил, что еврей, служивший тому в качестве шпиона, желает сообщить очень важное известие

Рано утром лакей разбудил патера Глинского и доложил, что еврей, служивший тому в качестве шпиона, желает сообщить очень важное известие. Через минуту отворилась дверь, и в комнату вошел человек в долгополом кафтане.

– Я напал на хороший след, – проговорил он, раболепно кланяясь чуть не до земли, – только вчера получил я известие, что Рахиль, хозяйка Красного кабачка, скрывается в Ромшино, в имении господина Монкони.

– Может ли это быть?

– Почему же нет? Барышня Монкони очень дружна с барышней Малютиной и, вероятно, уже поступила в секту.

– Это правда... Но признается ли Рахиль, если нам удастся ее поймать?

– О, это хитрая бабенка! Но она боится крови и потому не участвовала в убийствах, – она оказывала секте услуги другого рода. Быть может, она и сознается, а если не захочет, так мы силой заставим ее говорить.

Патер Глинский поехал в полицию и оттуда – к Ядевскому. Потом, вместе с полицейскими агентами они отправились в Ромшино. Из предосторожности они остановились в лесу, не доезжая до усадьбы, незаметно оцепили господский дом и тогда уже постучались в ворота. Навстречу к ним выбежал кастелян, весь бледный, и поклялся, что в доме никого нет.

Иезуит вошел вместе с агентами в дом, а Ядевский остался на карауле у ворот. Вдруг из сада донесся громкий, отчаянный крик. Кто-то – по всей вероятности женщина – ругался, умолял о пощаде и ревел во все горло. Не прошло и минуты, как двое агентов притащили молодую хорошенькую крестьянку, собиравшуюся перелезть через забор.

– Пустите меня!.. Я деревенская девушка! – вопила пленница.

– Как бы не так! – усмехнулся один из агентов. – Я давно знаю тебя, Рахиль Басси! – и резким движением он сорвал с ее головы красный платок.

Еврейка упала на колени и закричала во весь голос:

– Я ничего не знаю!.. Я не виновата!

– Это мы увидим, – возразил полицейский чиновник. – Марш вперед!

Рахиль привели в комнату, где сидел патер Глинский с остальными агентами.

– Признавайся, что заставило тебя скрываться в здешней усадьбе? – начал старший агент.

– Я не сделала ничего дурного!.. Как Бог свят, ничего!

– Замолчи, разбойница, душегубка!

– Я никогда не проливала человеческой крови... В этом я неповинна.

– Говори, где твои сообщники?

– У меня нет сообщников!.. Я не преступница... Убей меня Бог на этом самом месте! Не возьму я такого греха на душу!

– А знаешь ли ты барышню Малютину?

– Знаю.

– Приходила ли она в Красный кабачок?

– Приходила.

– Зачем?

– Встречаться с господами.

– С Пиктурно и графом Солтыком?

– Кажется, да.

– Знала ли ты, что Малютина сектантка?

– Боже меня сохрани! Я этого и не подозревала!

– Ты лжешь, негодная! Тебе известно, что к этой секте принадлежит и Генриетта Монкони. Ты знаешь, где скрываются твои гнусные сообщники. Признавайся!

– Ничего я не знаю и не ведаю!

– Не хочешь признаваться? Ну, так мы тебя заставим! У нас для этого есть отличные средства.

– Пощадите! – воскликнула еврейка, падая на колени. – Я ничего не знаю!

– Перестань реветь! – пригрозил чиновник. – Кнут развяжет тебе язык!.. Позвать сюда пару здоровых баб с кнутами!

– Сжальтесь! – умоляла трепещущая от страха Рахиль. – Ведь я женщина... Неужели вы будете пороть меня?

– Не мы, а бабы.

– Нет, нет!.. Я не позволю!

– Тем скорее ты признаешься.

В комнату вошли две плотные, краснощекие, деревенские бабы с кнутами и веревками в руках. Увидя еврейку, они злорадно оскалили зубы.

– Вяжите ее! – скомандовал чиновник.

– Сжальтесь, пощадите!

Несмотря на упорное сопротивление, Рахиль была моментально связана проворными бабами.

– Прикажете начинать? – злобно усмехнулись они, обращаясь к агенту.

– Валяйте!

На обнаженную спину еврейки градом посыпались удары.

– Довольно!.. Довольно!.. Я все скажу... Развяжите меня! – кричала злополучная дщерь Авраама.

– Еще пять ударов для окончательного усмирения, – приказал чиновник.

Снова поднялись кнуты, снова заорала еврейка, но вопли ее не тронули никого из присутствующих. Рахиль призналась во всем: в своих сношениях с апостолом секты и с Эммой Малютиной, в убийстве Пиктурно и во многих других, до сих пор нераскрытых преступлениях. Она сообщила, что сектанты имеют убежища в Красном кабачке, в Мешкове и в Окоцине, и прибавила, что Эмма завлекала графа Солтыка с намерением принести его в жертву.

– Куда она его увезла?

– Не могу знать.

– Эй, бабы, принимайтесь за дело!

– Пощадите! Право я не знаю, где граф, в Мешкове или в Окоцине.

Посоветовавшись с патером Глинским, агент прекратил допрос и поспешил возвратиться в Киев, увозя с собою Рахиль.

Между тем, весть об аресте Рахили распространилась по деревне с быстротой молнии, и Юрий стрелой полетел известить об этом Сергича, а тот, не медля, отправился в Окоцин. В замке он застал только апостола, Эмму, Генриетту, Карова и Табича. Остальные сектанты разбежались: кто – в Галицию, кто – в Молдавию.

– Бегите! Скрывайтесь как можно скорее! – еще с порога закричал Сергич.

– Что случилось? – спросил апостол.

– Полиция схватила Рахиль, и она под кнутом выдала всех нас с головой... Часа через два сыщики будут здесь... Спасайтесь, пока еще не поздно.

– Я никого не удерживаю, – с невозмутимым хладнокровием произнес апостол, – сам же останусь тут.

– И мы также! – в один голос вскричали Эмма, Генриетта и Каров.

– Как хотите, – грустно улыбнулся апостол, – быть может, вы мне еще понадобитесь. Ты, Сергич, поезжай в Яссы и стань во главе нашей секты, пока вы не изберете другого апостола.

Да благословит тебя Господь!.. Теперь оставьте меня, я позову вас, когда будет нужно.

Все вышли из комнаты, а Сергич немедленно отправился по дороге на юг. Прошло несколько минут боязливого ожидания, затем апостол позвал к себе Эмму; Генриетта молилась и плакала, стоя на коленях.

Войдя в комнату, графиня Солтык упала к ногам своего учителя и покорно склонила голову.

– Настал всему конец, – начал апостол, – мы побеждены, и нам остается только умереть. Я покажу вам пример.

– Ты покидаешь нас! – воскликнула Эмма.

– Не могу же я живым отдаться в руки врагов наших, врагов Божьих, чтобы окончить жизнь в снежных пустынях Сибири. Я избираю путь истинный, который приведет меня в царство небесное. Смерть моя образумит неверующих, укрепит колеблющихся и воодушевит равнодушных. Это решено. Не старайся меня отговорить. Не сокрушайся обо мне, а пожалей тех, которых я оставляю в этой юдоли греха и скорби.

– Да будет воля твоя, – ответила сектантка, – но я клянусь отомстить за тебя твоим врагам!

– Не говори о мести, дочь моя, – это злобное чувство неугодно Богу. Из любви к ближнему наказывай грешников, оскорбляющих Божие величие и преследующих Его верных рабов. Веди этих глухих, слепых, заблуждающихся по пути к царствию небесному, вырви их души из когтей сатаны.

– Я буду следовать твоей воле до последнего издыхания и исполнять с Божьей помощью возложенную на меня миссию.

– Буди над тобою мое благословение, – продолжал апостол. – Знай, что я надеюсь на твою помощь в этот скорбный для меня час.

– Ты приказываешь мне убить тебя? – в ужасе воскликнула сектантка. – Нет!.. Нет!.. Требуй от меня всего, чего угодно, только не этого!

Кроткая улыбка озарила бледное лицо апостола.

– Жизнь и смерть наша в руках Божьих, – отвечал он, – я требую от тебя беспрекословного повиновения. Исполнишь ли ты то, что я тебе прикажу?

– Исполню.

– Позови сюда оставшихся членов нашей общины.

Эмма вышла из комнаты. Апостол простерся на полу у подножия распятия и начал усердно молиться. Затем, услышав шорох шагов, он встал, подозвал к себе Табича и шепнул несколько слов ему на ухо. Старик содрогнулся и побледнел, но немедленно вышел из комнаты, а апостол в сопровождении своих духовных детей отправился в молельню.

Полчаса спустя Табич вернулся, неся в руках огромный деревянный крест. Положив его на пол, он вынул из мешка молоток и гвозди. Все присутствующие в ужасе следили за этими зловещими приготовлениями.

– Да будет воля Твоя! – набожно произнес апостол, осеняя себя крестным знамением. – Распните меня!

Эмма и Генриетта в слезах бросились к его ногам.

– Мужайтесь, дети мои, не покидайте меня в эту трудную минуту... Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, – и он распростерся на кресте. – Эмма, ты вобьешь первый гвоздь в мою правую руку.

Молодая женщина машинально, словно автомат, исполнила это ужасное приказание. Апостол улыбался.

– Теперь ты, Генриетта, – в левую, – прибавил он.

Эта жестокосердная девушка, до сих пор хладнокровно смотревшая на страдания ближнего, неловко ударила молотком, потому что слезы застилали ей глаза, и раздробила сустав добровольного мученика.

– Ты сделала это нечаянно. На все есть Божия воля.

Генриетта собралась с духом и сразу вколотила гвоздь.

– Ты, Каров, пригвоздишь мои ноги. Помоги ему, Эмма.

Графиня придержала ноги страдальца, и укротитель одним ударом всадил в них огромный гвоздь.

– Теперь поднимите крест и поставьте его к стене; я желаю умереть так, как Господь наш Иисус Христос.

Приказание было исполнено. Апостол казался спокойным, только дрожание губ изобличало его страдания. Так прошел час.

– Пора вам удалиться отсюда, мои возлюбленные, – произнес страдалец.

– Я останусь с тобой, пока ты жив, – возразила Эмма.

– На тебя возложены священные обязанности, дочь моя. Беги, пока еще можно скрыться.

Графиня стояла в недоумении и вдруг воскликнула, как бы осененная свыше:

– Господь повелевает мне прекратить твои тяжкие страдания, и я готова ему повиноваться.

– Буди во всем воля Божия, – подтвердил мученик.

Эмма схватила лежащий на алтаре жертвенный нож, поднялась по ступенькам, обняла рукою голову апостола и прикоснулась губами к его бледным губам.

– Гряди в царствие Божие, – прошептала она, – я вскоре последую за тобой! – и с этими словами она вонзила нож в сердце своего наставника.

Медленно склонилась на грудь голова апостола, улыбка блаженства застыла на устах его...

– Свершилось! – торжественным тоном произнесла жрица. – Да падет кровь мученика на врагов его!