И А. Джидарьян

этим сочувствием,... это сочувствие есть высочайшая, единст­венная награда, после которой уже ничего не остается желать» [28, с. 335].

Обостренное и повышенное внимание к печальным сторо­нам жизни в сознании и мировосприятии русского народа оп­ределили, в свою очередь, и весьма скромные позиции в них счастья и его составляющих. Счастье чаще всего воспринима­ется как мечта, как идеал — «счастия искали, счастья ае на­шли» (К. Бальмонт) — или, в лучшем случае, как отдельные мгновения и быстротечные эпизоды жизни — «радость корот­кая» (С. Есенин) — которые трудно и невозможно удержать. Сознание как бы противится иллюзорности и мимолетности состояний мирского благополучия и переживаний радости: «счастью не верь — а беды не пугайся» — по житейски мудро и по*доброму наставляет русская народная пословица. Оно словно опасается возможных противоречий и «столкновений» с собственным нравственным чувством, которому эмоциональ­но ближе и интуитивно понятнее как общая «мировая скорбь», так и печаль конкретной человеческой жизни.

В этой связи обращает на себя внимание тот факт, что в рамках русского менталитета очень значимой и актуальной оказалась такая сложная и неоднозначная проблема как про­блема счастья и вины, проблема морального права быть счаст­ливым.

И действительно, почему в жизни нередко случается так, что присутствуют, казалось бы, все внешние атрибуты счас­тья, достигаются все поставленные цели, реализуются все воз­можные и невозможные желания, но счастливым человек, увы, не становится? И здесь многое объясняется внутренним моральным чувством.

Уже Н. М. Карамзин в своей исторической повести «Марфа-посадница, или Покорение Новгорода» в заостренной форме и на конкретном материале российской истории поставил эту проблему, соединив между собой счастье и вину, которая им порождается. «Благоденствие Новгорода», когда «Россия бед­ствует — ее земля обогряется кровию, веси и грады опустели, люди, как звери, в лесах укрываются, отец ищет детей и не находит, вдовы и сироты просят милостыни на распутиях* — такой упрек городу делается со стороны россиян и он «в сей вине не может оправдаться», «Так, мы счастливы — и винов­ны, ибо дерзнули повиноваться законам своего блага», — об­виняют сами себя смелые и вольнолюбивые граждане Новго-

Счастье и удовлетворенность жизнью в русском обществе 197

рода, понимая моральную неправомерность своего счастья и процветания [13, с. 181].

Подлинных высот своего национального осмысления проб­лема моральной правомерности счастья достигает у А. С. Пуш­кина, в его ♦ Борисе Годунове». И снова рефреном звучит такое привычное для русского сознания «счастья нет», но уже в ус­тах самого могущественного на Руси человека — царя.

Достиг я высшей власти; Шестой уж год я царствую спокойно. Но счатья нет моей душе... Ни власть, ни жизнь меня не веселят; Предчувствую небесный гром и горе. Мне счастья нет... Axl чувствую: ничто не может нас Среди мирских печалей успокоить; Ничто, ничто... едина разве совесть.

[18, с. 207-208]

В рамках нравственного типа отношения к счастью, который веками формировался в недрах русского сознания и составляет привлекательную, ценную национальную черту нашего народа, ясно просматривается механизм своеобразного «дистанцирова­ния» или даже «боязни» счастья. Он связан прежде всего с чув­ством внутренней неловкости и психологического дискомфорта из-за того, что многие другие люди несчастны и страдают, в то время как тебе хорошо и ты счастлив. Человек как бы стесняется своего счастья, если кому-то рядом плохо и тяжело. Нередко та­кая рефлексия нравственного сознания осуществляется бессозна­тельно и возникает парадоксальное и трудно объяснимое состоя­ние, когда ты как бы несчастлив своим счастьем.

На эти проявления нравственного сознания во всей их про­тиворечивости и сложности обратил внимание Н. Бердяев, за­нимаясь «самопознанием». Говоря о русских чертах своего ми­ровосприятия, он, с присущим ему мастерством тонкого пси­холога и глубокого аналитика, не раз возвращался к мысли о том, что «всегда боялся счастливых, радостных минут», что именно в эти минуты «с особенной остротой вспоминал о му­чительности жизни» [4, с. 46]. «Более того, — продолжал он свои наблюдения и размышления над этими особенностями своего жигзнечувствия, — мне часто думалось, что я не хочу счастья и даже боюсь счастья. Всякое наслаждение сопровож­далось у меня чувством вины и чего-то дурного» [4, с. 62].

198 ____________________________________________________ И А Джидаршн

К числу наиболее удивительных особенностей русского мен­талитета, которая отразилась и в представлениях русских лю­дей о счастье, относится, как известно, способность объединять самое противоположное и взаимоисключающее, «устремлен­ность к крайнему и предельному» (Н. Бердяев), когда «бездон­ная глубь и необъятная высь сочетаются с какой-то низостью, неблагородством, отсутствием достоинства, рабством» [5, с. 11],

Именно эту парадоксальную «антиномичностъ» и «двойст­венность» русской души имел в виду А. С. Пушкин, когда что-то «родное» слышалось ему «в долгих песнях ямщика: то раз­гулье удалое, то сердечная тоска» [20, с. 309].

Обратной стороной этой «очень национальной, — по выра­жению Н. Бердяева, — черты русских» [5, с. 32] является от­сутствие «среднего», «бессилие» и даже «бездарность» во всем относительном, умеренном, что как раз преобладает в природ-но-историческом процессе и в реальной жизни, в том числе, в вопросах счастья.

И действительно, крайности и предельный разброс мнений характеризуют чаще всего оценки и притязания русских людей на счастье. С одной стороны, многие из них не мыслили себе счастья вне традиционной и сокровенной для православной ду­ши идеи всеобъемлющего и абсолютного блага, отвергающей любые компромиссы и соглашения в своем стремлении к все­общему счастью, страдающей за всех притесненных, бедных, жалких и «принимающей на себя их несчастья» [30, с. 211].

С другой стороны, стремление в счастью во всечеловече­ском масштабе и по максимуму не мешало многим из них быть довольными теми малыми благами, которые были в их реальной жизни. Подобно одному из персонажей повести И. С. Тургенева «Муму», мечтающему как о высшем для себя счастье «быть поприветствованным при людях» и почувство­вать себя хотя бы раз «в числе человеков» [29, с. 254], боль­шинство русских людей чаще всего тоже оставались в преде­лах самых скромных и минимальных притязаний — «было бы что поесть и во что одеться». И этот минимум не давал осно­ваний чувствовать себя несчастливыми.

© © ©

Возникает естественный вопрос: имеются ли в современном российском обществе, точнее, проявляются ли у наших граж­дан в их отношении к счастью-несчастью s качестве некоторого общего свойства национально выраженные черты и особенно­сти, на которые мы обратили внимание в своем анализе? Или

Г*ч ИСДЦ> е и удовлетворенность жизнью в русском обществе 199

все уравнялось и стерлось под влиянием новых процессов об­щественной жизни?

Мы полагаем, что для положительного ответа на первый из поставленных выше вопросов у нас все же есть достаточные основания, И это не только отдельные наблюдения, свидетель­ства, высказывания и т. д., но и конкретные, хотя и ограни­ченные, научные и эмпирические данные, подтверждающие этот общий вывод. Сошлемся на некоторые из них.

Так, при внимательном анализе содержания многочислен­ных интервью с нашими известными и менее известными со­отечественниками, нельзя не обратить внимания на такой, на­пример, факт, что в отличие от своих зарубежных коллег, осо­бенно американских, многие из них при ответе на тради­ционный для интервью вопрос «Счастливы ли Вы?» стараются смягчить категоричность своего утвердительного ответа и. го­ворят об этом без торжественных интонаций, более приглу­шенно и даже уклончиво. Как выразился один наш известный публицист, быть счастливым у него «совести не хватает». По­этому более естественно для него сказать, что он «не несчаст­ный человек» [14, с. 4].

В этой связи вспоминаются очень искренние и яркие по своей созвучности высоким русским духовно-нравственным традициям признания нашей замечательной народной актрисы Ф. Раневской: «Мне было бы стыдно иметь деньги, бриллиан­ты, сберкнижки, — как-то сказала она, — Стыдно, я не могла бы... Знаете, в чем мое богатство? В том, что оно мне не нуж­но» [22, с. 9].

Важными для нас в этом вопросе стали и собственные на­блюдения в процессе проведения экспериментального исследо­вания, когда на вопрос «Счастливы ли Вы?» многие наши ис­пытуемые, рядовые граждане страны, вместо прямого отаета «Да, я счастлив(а)», предпочитали для себя более смягченный вариант ответа, например, «Я скорее не несчастный человек».

Наконец, имеются и более достоверные в научном отноше­нии данные, которые наряду с уже приведенными, дают осно­вание говорить о национальных особенностях восприятия сча­стья-несчастья в современном российском менталитете.

Как отмечают многие зарубежные исследователи, существует тенденция к преувеличению «счастливых ответов» [2, с. 30]. С точки зрения западного образа жизни и его менталитета, особен­но американского, такая тенденция вполне закономерна и понят­на: здесь надо быть счастливым, надо постоянно «чувствовать

200 ____________________________________________________ Я А Джидарьян

себя на высоте» и всегда улыбаться. И неважно, как на самом деле обстоят дела и что в это время происходит у тебя внутри. В противном случае можно быстро потерять необходимый кре­дит доверия и уважения со стороны сослуживцев и знакомых, потерять шансы на успешную карьеру и высокое положение в обществе. «Несчастливцы» вряд ли могут рассчитывать на снисхождение или хотя бы на равное к себе отношение по сравнению с теми, кто более благополучен и у кого все «о-кей». Известно, например, что у работодателя часто не оказывается мест для несчастливцев [2]. Учитывая эти обстоятельства, не­которые исследователи, особенно американские, нередко даже в ущерб научности, предпочитают не включать в свои опрос­ники пункты, в которых респондентов просили бы оценить степень их несчастливости.

В отношении российского общества и его граждан подоб­ные опасения не представляются актуальными, а соответст­вующие вопросы не имеют травмирующего контекста. Такой вывод обоснован следующими соображениями, основанными на результатах эмпирических исследований.

Прежде всего обращает на себя внимание высокий про­цент неудовлетворенных жизнью людей, который фиксирует­ся социологическими опросами последних лет. По данным ряда таких опросов в среднем до 75% наших соотечествен­ников в той или иной мере не удовлетворены своей нынеш­ней жизнью и материальным благополучием, живут без на­дежды, не имеют идеалов, не уверены в завтрашнем дне, ис­пытывают напряжение, раздражение, тоску, страх и другие отрицательные чувства [10].

Эти показатели значительно выше тех, которые выявляют­ся в зарубежных опросах и исследованиях. Сошлемся на очень выразительные результаты одного такого исследования, кото­рые привела недавно социолог О. Здравомыслова в своем вы­ступлении по Российскому радио в передаче «Боритесь за свои нрава» от 6 марта 1996 г. Так, наша страна по количеству не­счастливых в личной жизни людей оказалась непревзойден­ным лидером, оставив далеко позади себя Англию, Францию и США. В то время как 42% опрошенных россиян считают себя несчастливыми, среди французов называют себя такими 25% > среди англичан всего 1%, а несчастливых американцев вообще не оказалось. В этой связи интересно отметить, что по объек­тивным показателям чувствовать себя несчастливыми в личной жизни у россиян отнюдь не больше оснований, чем у тех же

С частье и удовлетворенность жизнью в русском обществе 201

англичан, американцев или французов. Известно, например, что яе только у нас, но и в этих западных странах каждая третья супружеская пара разводится, причем во многих семьях кон­фликты сопровождаются рукоприкладством [2, с. 222]. Поэтому вряд ли большинство этих людей там действительно счастливы. И хотя по объективным показателям между нашими странами нет принципиальной разницы, она впечатляет по количеству положительных и отрицательных ответов. Причина, конечно, в чем-то другом, и мы к этому вопросу вернемся позже.

По данным нашего собственного исследования, средние значения по показателям общей удовлетворенности и счастья также являются недостаточно высокими, значительно уступая тем, которые были получены в аналогичных исследованиях зарубежных авторов [10].

Конечно, высокий процент несчастливых и неудовлетво­ренных жизнью людей в нашей стране, по сравнению с запад­ными, было бы проще всего объяснить объективными факто­рами — низкий уровень жизни, моральный и духовный кри­зисы общества и т. д. Влияние объективных факторов на удовлетворенность жизнью действительно является сущест­венным, но далеко не самым главным. Более того, для запад­ных стран с высоким материальным достатком за последние 20—30 лет отмечается ослабление этого влияния. В среднем на долю этих факторов, по данным ряда американских исследо­ваний, приходится не более 15% всех различий в субъектив­ном благополучии [32, р. 558].

В свою очередь, некоторые кросс-культурные исследования, а также проводимые институтом Гэллапа международные обзоры по разным странам и регионам (как уже отмечалось, наша страна ни в одном из них не представлена) не показывают значимых положительных корреляций между уровнем экономического благосостояния народов этих стран и ощущением счастья [2, с. 152]. Так, уже в 1976 году неожиданно для самих исследова­телей было обнаружено, что латиноамериканцы, живущие на грани нищеты, более счастливы, чем европейцы. В то же время среди европейских стран, входящих в Европейское экономиче­ское сообщество и по экономическим показателям благополучия своих граждан находящихся примерно на одвом уровне, имеют­ся существенные различия в субъективных показателях счас­тья. Выяснилось, например, что более всего удовлетворены сво­ей жизнью бельгийцы, датчане и голландцы, в то время как у Французов, итальянцев и немцев этот уровень самый низкий.

202 ____________________________________________________ И. А Джидаръян

Поэтому логично предположить, что на показатели субъек­тивного ощущения счастья и удовлетворенности жизнью лю­дей, живущих в разных странах, существенное влияние ока­зывают культура и традиции этих народов, у которых в про­цессе совместного исторического существования и других факторов сформировались некоторые общие представления о счастье-несчастье, определенный уровень жизненных запросов, свои различия в точках отсчета, оценивания и сравнений.

В отношении российских традиций и российского ментали­тета наиболее важной представляется нам присущая им доб­рожелательная тональность при восприятии несчастья и тех, кто несчастен. В этом восприятии нет никакого осуждающего или унижающего контекста, каких-либо намеков на неполно­ценность или ущербность личности.

«Бояться несчастья — счастья не видеть», «Беда вымучит, беда и выучит», «Тебя и накажут, тебя и пожалеют» — в этих нравственно-практических предписаниях руских пословиц обобщен жизненный опыт народа, много пережившего и пере­страдавшего за свою тысячелетнюю историю, познавшего ве­ковую нужду и другие тяжелые испытания судьбы и научив­шегося достойно и по-доброму относиться даже к несчастью.

Благожелательный тон русского человека по отношению к несчастью обуславливал и, в свою очередь, обуславливался тем главным смыслом, который всегда был преобладающим в представлениях нашего народа о счастье-несчастье и остается по существу таким и сегодня. Этот смысл связывается прежде всего и главным образом с пониманием несчастья как удара судьбы, как проявления беды, от которой никто не застрахо­ван. Как известно, само слово «счастье» в русском языке про­исходит от корня «часть», т. е. удел, судьба. Соответственно, несчастье — это не удел, не судьба. Однако одновременно про­сматриваются и некоторые различия. Так, если достижение счастья еще может связываться с какими-то усилиями и за­слугами самого человека, то в несчастье эта личностная ком­понента практически всегда отсутствует.

Понятно, что доброжелательно-сочувственная тональность русского сознания к несчастью определила и свойственную русским людям откровенность в отношении к своим бедам и страданиям, которые обычно не скрываются от других. Рус­ским людям свойственна привычка «поведать» о своих несча­стьях, рассказать о своем горе, не сомневаясь при этом, что их поймут и поддержат. Мотив сочувствия глубоко укоренен в

Счастье и удовлетворенность жизнью в русском обществе 203

русском менталитете и в качестве некоторой общей тенденции проявляется в нашем народе, бесспорно, и сейчас и надеемся, что сохранится и в будущем.

По нашим наблюдениям и некоторым другим свидетельст­вам {в том числе и по тому большому числу отрицательных утверждений, которые фиксируют соответствующие опросы) и в современном российском обществе люди не испытывают сколько-нибудь глубоких комплексов, не встречают серьезных внутренних барьеров при ответах на вопросы о своей несчаст-ливости и неудовлетворенности жизнью. В большинстве слу­чаев они отвечают на эти вопросы достаточно открыто и пря­мо, не прибегая даже к смягчающим формулировкам отрица­тельных утверждений. В отношении российской ментальности, в том числе и современной, нет сколько-нибудь достаточных оснований говорить о какой-либо тенденции занижать свою несчастливость. Скорее даже, наоборот.

© © ©

Выделенная в нашем анализе ассиметрия в соотношении счастья-несчастья, которая объективно сложилась в историче­ской судьбе русского народа, закономерно ставит вопрос о том, в какой форме и как отразилась она на его характере и осо­бенностях мировосприятия. Не сделала ли эта «многострадаль-ность и жертвенность земли русской», о которой говорил Н. Бердяев [5, с. 34], наш народ менее жизнелюбивым? Не снизила ли общую восприимчивость и способность в полной мере радоваться и наслаждаться жизнью?

Возможность такого влияния на протяжении тысячелетней российской истории, конечно, была, исключать ее у нас нет оснований, но определить и обосновать чрезвычайно сложно. Впрочем, это не столь важно и в данном случае не имеет принципиального значения. Поэтому ограничимся ссылкой на авторитетное замечание Н. Бердяева, сделанное им, прав­да, по другому поводу: «Русские, — по его наблюдению, — почти не умеют радоваться, совсем почти не знают радости формы» [5, с. 65].

Более интересной и важной представляется нам другая версия возможного влияния «дефицита» счастья на некоторые особенности русского менталитета, хотя сама она может пока­заться не совсем традиционной и в чем-то даже неожиданной.

Правомерность и реальность этой версии мы связываем с проявлением общепсихологических механизмов компенсации и возмещения, благодаря которым обеспечивается, как известно,

204 И А

жизнеспособность живых систем, достигается необходимый баланс сил, происходит взаимозаменяемосгь функций и свойств, возникает возможность уравновешивать недостатки и ограничения в одном преимуществами и достоинствами в другом. Поэтому логично предположить, что веками продол­жающийся «недобор» счастья в жизни народа при наличии естественной потребности радоваться «здесь и сейчас» не могли не отразиться на развитии у него таких качеств и структур психики, которые были бы способны компенсиро­вать эту недостаточность, могли стать источником положи­тельных эмоций в реальной жизни, необходимой подпиткой для жизненных сил и стойкости духа, которые всегда были присущи русским людям.

Такими свойствами и структурами психики могли быть прежде всего оптимизм¹ с его устремленностью в завтрашний день, надеждами и мечтой о благополучном и счастливом бу­дущем, поисками более высоких идеальных оснований бытия, а также стремление к смыслу жизни, без которого для русско­го сознания нет счастья.

И здесь мы прежде всего хотим обратиться к поэзии А. С. Пушкина, сослаться на одно из его дивных четверости­ший:

¹ Распространенное в литературе и в обыденном сознании мнение, что счастливые люди всегда оптимисты или, по крайней мере, более оптимистичны, чем несчастливые и, наоборот [40], не может служить в данном случае контраргументом, поскольку не подтверждается со­временными эмпирическими исследованиями. Например, сравнивая уровни оптимизма людей, живущих в разных странах [35], с данны­ми по счастью и общей удовлетворенности жизнью, полученными в других кросс-культурных исследованиях, на которые уже были ссыл­ки выше, мы получили весьма пеструю и неоднозначную картину. В частности, оказалось, что по числу наименее оптимистически настро­енных граждан в числе первых оказались Бельгия, Дания, а также Голландия, т. е. как раз те страны, которые лидируют и по числу самых счастливых в Европе людей. В то же время американцы и ка­надцы, как и жители Южной Америки и Австралии, являются не только наиболее счастливыми, но и наиболее оптимистичными наро­дами в мире. Что же касается большинства стран и народов, то по данным этих исследований, сколь но-нибудь четких зависимостей между показателями оптимизма, с одной стороны, и общей удовле­творенностью жизнью, с другой, нет.

Счастье и удовлетворенность жизнью в русском обществе 205

Если жизнь тебя обманет, Не печалься, не сердись! В день уныния смирись: День веселья, верь, настанет.

Сердце в будущем живет, Настоящее уныло; Все мгновенно, все пройдет; Что пройдет, то будет мило. [20, с. 239]

Надежда, как известно, была верной спутницей творчества А. С. Пушкина на всем протяжении его непростой жизни, опорой «неподкупного голоса» поэта, ставшего воистину «эхом русского народа» [19, с. 302]. И он своей «чувствительной ду­шой» [19, с. 173] человека и гражданина не мог, конечно, не уловить ее родственных корней с человеческими несчастьями, невзгодами страны и бедами родного народа. «Несчастью вер­ная сестра* — вот какое поэтическое сравнение находит он для нее в известном стихотворении «Во глубине сибирских руд», стремясь надеждой поддержать друзей в «минуты роко­вые», вселить в них «бодрость и веселье» [21, с. 7]. С юноше­ских лет поэт твердо верил сам и постоянно призывал друзей не сомневаться в том, что придет «желанная пора», когда над их отечеством взойдет, наконец, «звезда пленительного счас­тья» [19, с. 307].

Страной «пророческих предчувствий и ожиданий» называл Россию Н. Бердяев [5, с. 30], народ которой должен был, как писали русские поэты, сохранять «в сердце радостную веру средь кручины злой» [12, с. 189], «силами мечты воссоздавать и дорисовывать» чего он не имеет [12, с. 301]. Н. В. Гоголю в русской народной песне слышалось «стремление унестись ку­да-то вместе со звуками, а не привязанность к жизни и ее предметам» [9, с. 321]. И не случайно образ России как целого явился ему в образе бешено скачущей тройки, которая «мчит­ся, вся вдохновенная Богом».

Е. Н. Трубецкой, размышляя над духовным смыслом древ­ней русской иконописи, этим уникальным и единственным в мире видом искусства, справедливо увидел в ней не только выражение «беспредельной» и «бездонной глубины скорби существования», но и ту «великую радость», в которую пре­творяется скорбь; то и другое в ней нераздельны [27, с. 277]. *Но есть в этой иконописи и что-то другое, — заключает он

206Я А Джидарьян

свои размышления, — что преисполняет душу бесконечной радостью, — это образ России обновленной, воскресшей и про­славленной. Все в ней говорит о нашей народной надежде, о том высоком духовном подвиге, который вернул русскому че­ловеку родину» [27, с. 290].

Таким образом, есть убедительные основания говорить о том, что оптимизм, как и потребность смысла жизни являются одними из тех наиболее ярких и глубоко укорененных черт русского народа (составляющих во многом стержень и своеоб­разие его культуры), в развитии которых значительную роль сыграл фактор счастья-несчастья и то, как он объективно складывался з жизни и исторической судьбе народа.

Подведем некоторые наиболее общие итоги. Исследование показало, что представления й отношение русского народа к счастью-несчастью имеют свои особенности, которые формиро­вались в сложной и трудной исторической судьбе Российского государства и жизни народа. Они составляют неотъемлемую часть его менталитета, в значительной степени определяя своеобразие духовной культуры и национально-психологичес­ких черт русских людей.,