Смогу ли я когда‑нибудь повзрослеть?

Мне нравится, как задан этот вопрос. Он задан из искреннего смирения. И только оттого, что он исходит из простого смирения, он открывает двери для твоего роста. Ты спрашиваешь: «Смогу ли я когда‑ нибудь повзрослеть?»

Таких возможностей множество, для смиренного сердца все возможно. Для эгоиста невозможно ничего. Для человека, который может принять, что «Я – никто», внезапно открываются все двери. Все тайны существования становятся доступны.

Для человека, который может сказать: «Я не знаю», становится возможным чудо. В своем принятии не‑ знания он начинает становиться мудрым, потому что он начинает становиться подобным ребенку, в высшей степени невинным.

Существуют все возможности для того, чтобы вы повзрослели. И особенно в этом Поле Будды. Если вы не действуете из своего эго, если вы оставили свое эго с той стороны Ворот без врат, тогда для вас возможно все. Тогда вам доступно все существование. Единственное, что вам мешает, – это маленькое эго.

Иногда это вызывает недоумение, почему такое маленькое, ложное, фальшивое эго мешает людям расти. Логически это кажется нелепым, но экзистенциально это нечто подобно маленькой пылинке, которая попадает в ваши глаза, и в результате все существование исчезает. Ваши глаза закрыты, вы не можете их открыть. Эти маленькие пылинки отняли у вас все существование. Радуга в облаках, солнце, дождь – все исчезло.

По логике, так быть не должно: такие маленькие пылинки не могут помешать вам видеть небо, но они это делают. Это не вопрос логики, это вопрос фактической, экзистенциальной реальности. Маленькое эго действует в точности так же, как пылинки в ваших глазах: оно мешает вам смотреть на все вокруг, на то, что раньше было доступно всегда. Просто уберите эти пылинки из своих глаз. Ничто не меняется. Все всегда было доступно, просто ваши глаза были не способны это видеть.

С твоим смирением возможны великие чудеса. Просто оставайся смиренным, невинным, принимающим, доступным, ожидающим, когда гость постучится в твои двери.

Роскошная блондинка зашла в кабинет стоматолога. Было видно, что она очень нервничает.

– Ах, доктор, – всхлипнула она. – Мне так страшно. Знаете, мне кажется, лучше родить ребенка, чем запломбировать зуб.

– Нет проблем, – осторожно сказал стоматолог, – но определитесь уже точно, пока я не поменял положение кресла.

Просто оставайтесь невинными, смейтесь, радуйтесь, и вам не нужно беспокоиться о своем росте. Он будет происходить сам по себе. Вам не нужно ничего для него делать, вам нужно просто создать правильную атмосферу.

А мы уже создали здесь такую атмосферу. Эта атмосфера может принести вам пользу, если вы не будете оставаться аутсайдером, просто наблюдателем или любопытствующим человеком. Если вы здесь, тогда тайте, сливайтесь с этим прекрасным обществом, которое ни с чем не сравнимо в том смысле, что нигде на Земле не происходит ничего подобного. Там, где люди смеются, радуются, танцуют, поют, растворяются друг в друге, рост приходит сам по себе.

Просто научитесь смеяться, научитесь танцевать, научитесь петь, научитесь быть собой, предельно удовлетворенными и благодарными существованию.

У Пэдди и Морин только что родился восемнадцатый ребенок, и Морин отправилась к врачу, чтобы он дал ей слуховой аппарат.

– Слуховой аппарат? – спросил врач – Как это поможет вам более эффективно планировать семью?

– Ну, – начала Морин, – я немного глуховата, поэтому каждую ночь, когда Пэдди говорит: «Будем спать или что?», я всегда отвечаю: «Что?»

Ошо, то, как тебе удается изо дня в день говорить об одном и том же и при этом каждый раз открывать для нас что‑ то новое, кажется мне самым большим чудом в существовании. Не мог бы ты, пожалуйста, прокомментировать?

Это очень просто. Во‑ первых, мне нечего сказать, поэтому я волен говорить что угодно. Я не знаю, каким будет мое следующее предложение, поэтому меня это не тяготит и не причиняет неудобств, это случается спонтанно. Я не оратор, которому нужно тренироваться и репетировать. Я люблю людей и люблю делиться с ними своим опытом. Я не помню прошлого, поэтому мне трудно его повторять. И так как я больше смотрю на вопрошающего, нежели на сам вопрос… Все, кто спрашивает, отличаются друг от друга, а их вопросы могут быть почти одинаковыми. Глядя на вопрошающего, мой ответ меняется. Я отвечаю конкретному человеку, у меня нет никакой доктрины, которую я бы проповедовал, поэтому у меня нет необходимости быть последовательным. Я наслаждаюсь абсолютной свободой.

В прошлой истории человечества только поэтам была дана некая лицензия на то, чтобы иметь небольшую свободу и не беспокоиться о грамматике, о языке, о правилах и предписаниях. Им нужно было получить такую лицензию, иначе не могло бы быть поэзии. Вот в чем отличие между прозой и поэзией: проза должна следовать правилам, нормам, грамматике, лингвистике. А поэзия имеет определенную свободу. Я даже прозой пользуюсь с полной лицензией, потому что не вижу никаких причин для того, чтобы оставаться в каких‑ либо рамках.

Вот все, что я знаю: если мои чувства достигают вас, то не имеет значения, правильно это с точки зрения грамматики или нет, правильное слово я использую или неправильное. Если мне удалось передать вам свою радость, свою любовь, свой покой, свое блаженство, то любое слово будет правильным. И оттого что меня так сильно переполняет переживание моего собственного существа, я могу продолжать говорить о нем тысячу лет – с разных сторон, с разных углов, с разных направлений. Эта тема останется неисчерпаемой.

Вы слышали ораторов? Я не принадлежу к их категории. Мне просто нравится сплетничать! Это не евангельские чтения – я не отношусь к этому серьезно. По мне, серьезность – это психологический недуг. Здоровые люди не получат удовольствия от евангельских чтений – они скучны. В любой церкви можно увидеть спящих людей. Воскресная проповедь – это хороший утренний сон, люди идут в церковь ради этого утреннего сна… никакого беспокойства. Проповедь почти не меняется, она способствует сну.

Я слышал об одном несчастном проповеднике. Это был очень образованный раввин. Его проблемой был один старый миллионер, который пожертвовал для синагоги больше всех денег, – он сидел всегда прямо перед ним и громко храпел. Проблема была не в том, что он храпел, проблема была в том, что своим храпом он мешал спать другим! И из‑ за его храпа многие другие спящие просыпались. Это мешало проповеднику, потому что это означало, что каждое воскресенье он был вынужден готовить новую проповедь – люди не спали.

Это хороший договор между проповедниками и их паствой, что паства будет спать, а проповедник – читать проповедь. Он может каждый раз проповедовать одно и то же. Не так уж и о многом можно проповедовать. Во всех четырех евангелиях четыре раза повторяется одна и та же история, это одни и те же события, описываемые четырьмя журналистами! К тому же не очень образованными! Так что же делать бедным проповедникам? Что делать бедным раввинам?

Я перелистывал Талмуд, и это так утомительно, что я рекомендую его любому человеку, страдающему от бессонницы – вас хватит максимум на две‑ три страницы! Это такой абсурд, но раввины продолжают истолковывать этот абсурд, толковать толкования. А оригинал – это главный абсурд. Из‑ за того, что слово «раввин» так похоже на слово «абсурд» (по‑ английски «раввин» – rabbi, «абсурд» – rubbish. – Примеч. пер.), я всегда подозревал, что в прошлом они были как‑ то связаны между собой!

Этому раввину нужно было как‑ то остановить старика – и он нашел способ. Старик приходил со своими внуками – маленьким мальчиком, или иногда с маленькой девочкой, – он всегда приводил с собой какого‑ нибудь ребенка. Однажды раввин отвел ребенка в сторону и сказал:

– Послушай, мой мальчик, если тебе удастся не давать твоему дедушке спать, особенно когда он начинает храпеть – ты можешь его слегка толкать, – я дам тебе четыре анны (анна – мелкая монета, ранее использовавшаяся в Индии и Пакистане. – Примеч. пер.).

Мальчик ответил:

– По рукам!

И в день следующей проповеди все было великолепно, мальчик не давал старику храпеть. Как только тот начинал храпеть, мальчик легонько его толкал. Старик был изумлен:

– Что случилось?

Мальчик никогда раньше не делал ничего подобного… всегда сидел тихонько. Когда они вышли, он спросил:

– Почему ты меня толкал?

Мальчик ответил:

– Мне платят четыре анны за то, что я не даю тебе спать, потому что твой храп мешает пастве.

– Кто дает тебе четыре анны? – спросил старик. – Я буду давать тебе восемь анн, если ты будешь сидеть спокойно и не мешать мне храпеть.

Мальчик ответил:

– Вот и прекрасно – договорились!

В следующий раз раввин снова и снова смотрел на мальчика, но мальчик опускал глаза, а старик храпел. Несколько раз раввин подавал знаки, но мальчик упорно не хотел на него смотреть. Он сидел, уставившись в пол. После службы проповедник отвел мальчика в сторону и спросил:

– А ты, похоже, хитер. Разве ты забыл о нашем договоре?

Тот ответил:

– Нет, старик платит мне восемь анн, чтобы я его не тревожил.

Раввин сказал:

– Я буду давать тебе рупию.

Мальчик ответил:

– Прекрасно – даю слово.

В следующий раз он снова стал толкать старика. Тот был возмущен:

– Разве ты забыл?

Мальчик ответил:

– Я не забыл. Теперь раввин дает мне рупию, а бизнес есть бизнес!

Настоящий еврей!

Я не знаю, что будет проходить через меня. Я почти как транспортное средство, я почти полностью передал себя в руки существованию. И что бы ни пожелало сообщить вам существование, я открыт. Вот почему я так часто останавливаюсь – это не в моих руках, это в руках существования. Если что‑ то течет, хорошо – если ничего, то я жду. Я жду, когда существование продолжит последнюю мысль.

Ты говоришь, что это величайшее чудо в существовании. Я согласен с тобой. Я сам это чувствую, что либо я безумен – потому что на протяжении тридцати лет я постоянно говорю, без остановки… Сейчас я говорю намного меньше, раньше пять лекций в день было для меня обычным делом – с утра и до позднего вечера. Естественно, я думал, что либо я безумен, либо это чудо. Есть лишь два варианта, и меня устроит любой!

Однажды русский поехал на Запад. Местные жители, желавшие побольше узнать о коммунизме, осаждали его вопросами.

– То есть вы хотите сказать, – спросил любопытный хозяин дома, где поселился тот русский, – что быть коммунистом – значит делиться всем?

– Да, – последовал ответ.

– Вы хотите сказать, – продолжал хозяин, – что если бы у вас было два дома, то вы бы отдали один из них мне?

– Конечно.

– И если бы у вас было две машины, то одну из них вы бы отдали мне?

– Непременно, – ответил русский.

– И если бы у вас было две печки, или два телевизора, или два холодильника, то вы бы отдали половину мне?

– Естественно, – сказал русский.

– И если бы, – не унимался хозяин, – у вас было две рубашки, то одну из них вы бы отдали мне?

– Нет, – категорично заявил коммунист.

– Почему нет?

– Потому что у меня есть две рубашки!

Мне просто нравится говорить так же, как мне нравится тишина. Мне нужно поддерживать какой‑ то баланс. Бо́ льшую часть времени я молчу, а потом, естественным образом, я должен немного отдохнуть от тишины. Тогда я говорю о том, что исходит из моего сердца. Я делаю лишь две вещи: говорю с вами, а потом иду спать! Утром я просыпаюсь, говорю с вами, а затем иду спать. Мои сутки делятся на два действия: говорить и спать! Мой сон – это мое молчание, мой экстаз, мое самадхи. А когда я говорю, то делюсь с вами тем, что обнаружил в своем сне!