Глава XII. Хрустальное окно. Перед выходом на улицу Вир Норин осмотрел себя в зеркале

Перед выходом на улицу Вир Норин осмотрел себя в зеркале. Он старался не выделяться среди жителей столицы и подражал им даже в походке. Люди отличного сложения и могучей мускулатуры на Тормансе были в общем не так уж редки: профессиональные спортсмены – борцы, игроки в мяч, цирковые силачи. Но, пожалуй, наблюдательный глаз отличил бы Вир Норина и от них по молниеносной реакции, с которой он продвигался в толпе.

Вир Норин направлялся в медико-биологический институт. Ученые Ян-Ях соединили эти две ветви естественных наук.

На улице все подчинялось спешке бесконечного потока прохожих, подгоняемых постоянным опасением опоздать из-за неумения распоряжаться своим временем, из-за плохой работы транспорта и мест распределения, вернее, продажи товаров. Беспокойно торопились мужчины; женщины, тонкие, как стебельки, шли неровной походкой, испорченной неудобной обувью, таща непосильные для них сумки с продуктами. Это были «джи». «Кжи» шли гораздо быстрее. Тени усталости уже бороздили их лица, под глазами набухали оплывины, морщинки горечи окружали сухие, потрескавшиеся губы. Женщины все, как правило, сутулили плечи, скрывая груди, стыдясь их. Ходившие слишком гордо и прямо принадлежали к тем, кто продавал себя за деньги или обеспеченную жизнь, а обычная женщина, шедшая смело, с красивой осанкой, в любую минуту могла подвергнуться оскорблениям.

Поразительным образом эта сексуальная дикость уживалась с существованием роскошно обставленных Домов Еды, где в позднее время и за дорогую плату танцевали, пели и даже подавали кушанья обнаженные до пояса, а то и совсем нагие девушки. Очень неровные, неустойчивые общественные и личные отношения, в которых чувство человеческого достоинства и заботы сменялись злобой и грязной руганью, необъяснимая смесь хороших и плохих людей – все это напоминало Вир Норину неотрегулированный прибор, когда за стеклом испытуемого индикатора пики и спады сменяются в причудливом танце.

Вир Норин всегда радовался, если среди множества встречных прохожих, одинаково удрученных усталостью или заботой, ему попадались чистые, мечтательные глаза, нежные или тоскующие. Так можно было без всякого ДПА отличить хороших людей от опустошенных и сникших душ. Он сказал об этом Таэлю. Инженер возразил, что столь поверхностное наблюдение годится лишь для первичного отбора. Неизвестной остается психологическая стойкость, глубина и серьезность стремлений, опыт прошлой жизни. Астронавигатор согласился, но продолжал жадно искать эти признаки настоящей жизни в тысячах встречавшихся прохожих.

Институт, пригласивший Вир Норина, занимал новое здание простой и четкой архитектурной формы. Все говорило о том, что в нем должны были хорошо сочетаться удобства работы и обслуживания. Громадные окна давали массу света. («Слишком много, – подумал Вир Норин, – при отсутствии затемняющих устройств и светофильтров».) Но тонкие стены не спасали от уличного шума, потолки были низкие, а вентиляция плохой. Впрочем, повсюду духота и теснота были неизменными спутниками жизни города Средоточия Мудрости. Старинные здания, построенные до начала жилищного кризиса, по крайней мере обладали массивными стенами и высокими этажами, поэтому в них было и тише и прохладнее.

Лиловый страж в вестибюле подобострастно вскочил, увидев карточку Совета Четырех. Первый заместитель директора спустился с верхнего этажа и любезно повел земного гостя по институту.

На третьем – биофизическом – этаже вычислительные машины рассчитывали приборы, по действию аналогичные ретикулярным компараторам Земли. Астронавигатора привели в освещенный неяркими розоватыми лампами проход, левую стену которого составляло окно из цельного хрустально-прозрачного стекла длиной в несколько метров, отделявшее коридор от помещения лаборатории. Громадный зал, полностью лишенный естественного света, низкий, подпертый четырьмя квадратными колоннами, был бы похож на выработанный горизонт подземного рудника, если бы не полосы голубоватых светящихся трубок в потолке и серебристо-серая отделка гладких стен. Унылое однообразие: ряды одинаковых столов и пультов, мужчины и женщины в желтых халатах и шапочках согнулись над столами в позах крайнего сосредоточения. Вир Норин успел заметить, что люди приняли эти позы, едва в проходе появился заместитель директора. Тормансианин довольно хихикнул.

– Удобно придумано! Прохаживаясь здесь, мы, администраторы, следим за каждым работающим. Много бездельников, надо подгонять!

– Других способов нет? – спросил Вир Норин.

– Это наилучший и самый гуманный.

– И так устроено в каждой лаборатории?

– В каждой, если институт помещается в новом здании. Старые оборудованы гораздо хуже, и нам, начальникам, приходится труднее. Ученые болтают во время работы о всякой чепухе, не дорожат временем, которое принадлежит государству. Нужно почаще их проверять.

Видимо, наука Ян-Ях, как все другие виды деятельности, носила принудительный характер. Разбитое на мелкие осколки знание интересовало людей не более, чем всякая другая работа, в которой не видишь смысла и цели. Имели значение только ученая степень и должность, дающие привилегии. Обрывки научных сведений, добытых в рядовых институтах, обрабатывались и использовались учеными высшего класса, работавшими в лучше оборудованных и недоступных, точно крепости, институтах, охраняемых «лиловыми». Все сколько-нибудь талантливые ученые были собраны в столице и двух-трех крупных городах по обоим берегам Экваториального океана. В такое учреждение высшего класса и пришел Норин в поисках подлинных интеллигентов, искателей знания во имя счастья человечества Ян-Ях, таких, как инженер Таэль и его друзья.

Астронавигатор и заместитель директора обошли здание. Все лаборатории были построены однотипно, различаясь лишь аппаратурой и числом работавших.

– Вернемся в секцию вычислительных машин, – предложил Вир Норин, – меня заинтересовал рассчитываемый аппарат. Если позволите, я расспрошу биофизиков.

– Они мало что смогут вам сказать. Сейчас они заняты характеристикой потоков входа и выхода. Казалось бы, простая вещь, но уловить количественные соотношения пока не удается.

– А вы знаете назначение прибора?

– Разумеется. Не имею данных о вашей компетенции, но попробую объяснить, – важно заметил заместитель директора. – Сетчатая, или ретикулярная, структура головного мозга переводит в сознание устойчивые ассоциации…

– Простите, это на Земле давно известно. Меня интересует лишь назначение аппарата. У нас нечто похожее служит для выбора наиболее эффективного сочетания людей в рабочих группах узкого назначения.

– Больно уж сложно! Нам нужен прибор для распознания и последующего вылущивания возвратных ассоциаций, неизбежно повторяющихся у всех без исключения людей. У многих они настолько сильны, что создают устойчивое сопротивление внедрению мудрости и воспитанию любви к Великому. – Заместитель директора автоматически согнулся в почтительном поклоне.

– Все понятно, – ледяным тоном сказал Вир Норин, – благодарю. Мне в самом деле незачем идти в лабораторию.

– Наши ученые хотят увидеться с вами, – поспешно сказал заместитель директора, – но сейчас они рассеяны по рабочим местам. Придется подождать, пока все соберутся. Может быть, вы придете к нам в «мастерскую»? Так называются вечерние наши собрания, где мы развлекаемся, проводим дискуссии или устраиваем просмотры каких-нибудь зрелищ.

– Что ж, – улыбнулся астронавигатор, – видимо, это я буду и развлечением, и зрелищем, и дискуссией.

– Что вы, что вы! – смутился заместитель директора. – Наши люди хотят побеседовать с земным коллегой, расспросить вас и ответить на ваши вопросы.

– Хорошо, – согласился Вир Норин и не стал задерживать его расспросами, понимая, что администратору необходимо провести соответствующую подготовку, – я приду вечером.

Он направился на главный почтамт. Там, как с гордостью рассказывали жители столицы, действовали современные машины. Они выдавали письма, по шестизначным символам мгновенно сортируя прибывшую корреспонденцию для тех, кто не хотел воспользоваться видеосвязью, опасаясь разглашения их личных тайн. Люди не знали, что при малейшем подозрении письма перебрасывались в соседнюю машину, просвечивающую и заснимавшую содержание на пленку. При вызове кода получатель автоматически фотографировался на ту же пленку…

Другие машины давали всевозможные справки, вплоть до определения способностей, и советы в выборе нужного в столице вида работы.

Старинное, хорошо построенное здание почтамта состояло из гигантского зала, окруженного пультами автоматических машин. Слегка светящиеся иероглифы над каждым пультом подробно объясняли, какие манипуляции следовало проделать, чтобы получить корреспонденцию, совет или справку. Очевидно, в тормансианских школах не обучали обращению с машинами общественного пользования. По залу прохаживались одетые в коричневую форму инструкторы, готовые прийти на помощь посетителям почтамта. Они разгуливали с надменно-недоступным видом, подражая двум «лиловым», разместившимся в разных концах зала. Вир Норин не заметил, чтобы посетители обращались к этим высокомерным и недобрым советчикам. Чеди была права, говоря, что они производят на нее отталкивающее впечатление, – от них веет злобой и душевной пустотой.

Это «нелюди» из древних русских сказок, внешне в человеческом образе, но с душой, полностью разрушенной специальной подготовкой. Они сделают все, что прикажут, не думая и не ощущая ничего.

Вир Норин подошел к машине для определения способностей, стараясь проникнуться чувствами тормансианина, приехавшего в столицу издалека (чем дальше от центра, тем хуже обстояло дело с образованием и уровнем быта), чтобы найти здесь обновление своей жизни. Он проделал перечисленные в таблице манипуляции. В окошечке наверху вспыхнул оранжевый свет, и бесстрастный голос рявкнул на весь зал: «Умственные способности низкие, психическое развитие ниже среднестоличного, туп и глуп, но мышечная реакция превосходная. Советую искать работу водителя местного транспорта».

Вир Норин с недоумением посмотрел на автомат: индикаторы высокого пульта погасли, исчез и свет в верхнем окошечке. Позади засмеялись, астронавигатор оглянулся. Несколько человек подходили к автомату. Увидев замешательство Вир Норина, они поняли его по-своему.

– Чего стал, будто потерянный? Водительская работа для тебя, что ли, не хороша, вон какая здоровенная дубина! Проходи, не задерживай! – закричали они, слегка подталкивая астронавигатора. Вир Норин хотел было сказать им, что подобная характеристика не соответствует его представлению о себе, но понял, что объясняться бесполезно, и отошел в почти безлюдную часть зала, где продавались книги и газеты.

Впрочем, он быстро понял кажущуюся нелепость выводов автомата. Машина запрограммирована соответственно нормам Торманса, она не в состоянии понять показатели, ушедшие за пределы высшего уровня, и неизбежно посчитала их за пределами низшего уровня. То же самое случилось бы и с тормансианином выдающихся способностей – закономерность капиталистического общества, ведущая к Стреле Аримана. В здешней литературе пишут гораздо больше о плохом, чем о хорошем. Слово о злом и темном несет больше информации, чем о хорошем и светлом, потому что повседневный опыт количественно набирает больше плохого. По той же причине легче верят плохому и злому: зло убедительнее, зримее, больше действует на воображение. Фильмы, книги и стихи Торманса несравненно больше говорят о жестокостях, убийствах, насилиях, чем о добре и красоте, которые к тому же труднее описывать из-за бедности слов, касающихся любви и прекрасного.

Столкновения и насилия стали основой, содержанием всякого произведения здешнего искусства. Без этого жители Торманса не проявляют интереса к книге, фильму или картине. Правда, есть одно непременное условие. Все ужасное, кровь и страдания, должно или относиться к прошлому, или изображать столкновения с вторгнувшимися из космоса врагами. Настоящее было принято изображать спокойным и невероятно счастливым царством под мудрой властью владык. Только так, и не иначе! Для тормансианина искусство, относящееся к сегодняшнему дню, лишено всякого интереса. «Глухая скука от этого искусства расползается по всей планете», – как-то метко сказала Чеди.

Причина всех этих явлений одна: плохого в этом мире всегда было больше, чем хорошего. Количество трудностей, несчастий, скуки и горя, по приблизительным подсчетам Академии Горя и Радости для ЭРМ, превосходило счастье, любовь и радость в пятнадцать – восемнадцать раз по косому срезу среднего уровня духовных потребностей. Вероятно, на Тормансе сейчас то же самое. Опыт поколений, накапливающийся в подсознании, становится преимущественно негативным. В этом и заключается сила зла, мощь Сатаны, как говорили в древности религиозные люди. Чем древнее был народ, тем больше в нем накапливалось, подобно энтропии, этого негативного опыта. Тормансиане – потомки и братья землян – прожили лишних два тысячелетия в неустройстве, под ударами Стрелы Аримана, и в отрицании добра они куда древнее земного человечества…

Огорченно вздохнув, Вир Норин огляделся и встретился взглядом с девушкой, облокотившейся на выступ стены недалеко от книжного киоска: громадные глаза, по-детски тонкая шея и очень маленькие руки, нервно перебиравшие листки желтой бумаги, очевидно письма. Норину передалось ее чувство тревожной тоски. Редкие крупные слезы одна за другой катились из-под длинных ресниц девушки. Острое, дотоле не испытанное сострадание резануло астронавигатора. Не решаясь сразу вот так заговорить с незнакомкой, он раздумывал, как бы помочь ее горю. Более смуглая, чем у столичных жителей, кожа выдавала обитательницу хвостового полушария. Короткое и легкое платье открывало стройные, крепкие ноги. Странный цвет волос – черный с пепельной подцветкой – выделялся среди обычных черных с красноватым отливом голов тормансиан и гармонировал с серыми глазами девушки. Посетители почтамта сновали вокруг. Мужчины иногда окидывали ее наглыми взглядами. Девушка отворачивалась или опускала голову, притворяясь углубленной в письмо.

Чем больше наблюдал Вир Норин за незнакомкой, тем сильнее ощущал в ней душевную глубину, какую он редко встречал в тормансианах, обычно лишенных самовоспитания и психической культуры. Он понял, что она на грани большой беды.

Вир Норин знал, что подойти запросто к понравившемуся человеку и заговорить с ним здесь нельзя. Душевная нежность, столь естественная на Земле, вызывала на Тормансе только настороженность и отталкивание. Люди постарше, из «джи», боялись, что заговоривший с ними человек окажется тайным шпионом государства, провокатором, выискивающим мнимых антиправительственных заговорщиков из тех, что миновали испытание «Встречи со Змеем». Женщины помоложе боялись мужчин. Размышляя, Вир Норин вновь встретился взглядом с незнакомкой и улыбнулся ей, вложив в эту улыбку всю внезапно родившуюся симпатию и готовность прийти на помощь.

Девушка вздрогнула, на секунду лицо ее отвердело, и в глазах встала непроницаемая завеса. Но сила доброты, которой светились глаза землянина, победила. Она печально и слабо улыбнулась в ответ, напомнив Вир Норину персонаж исторических фресок в музее Последней Эллады на острове Хиос. Тормансианка смотрела теперь на него внимательно и удивленно.

Вир Норин подошел к ней так быстро, что девушка отступила в испуге и вытянула руку, как бы намереваясь оттолкнуть его.

– Кто ты? Совсем другой. – Тормансианка опять посмотрела на астронавигатора и повторила:

– Совсем другой.

– Немудрено, – улыбнулся Вир Норин, – я приехал издалека. Очень! Но я здесь в безопасности, а что угрожает вам? Какая невзгода приключилась с вами? – И он показал на листок письма.

– Как ты смешно говоришь, я ведь не из высоких людей столицы, – улыбнулась девушка и, борясь с подступавшими слезами, добавила: – У меня все рухнуло. Я должна возвращаться назад, а для этого… – Она умолкла и отвернулась, подняв голову к литому чугунному фризу и делая вид, что рассматривает сложную вязь иероглифов и змей.

Вир Норин взял маленькую обветренную руку. Тормансианка посмотрела на собственную ладонь, как бы удивляясь, почему она очутилась в такой большой руке.

Очень скоро Вир Норин знал все. Сю Ан-Те, или Сю-Те, приехала из хвостового полушария, из неизвестного астронавигатору города, где по каким-то важным причинам (он не стал расспрашивать) ей нельзя было больше оставаться, приехала в столицу к брату, работавшему на литейном заводе. Брат – единственный, кто был у Сю-Те на свете, он мечтал устроить ее в столице, выучить пению и танцам. При успехе она могла бы сделаться «джи». Это было всегдашней мечтой брата, беззаветно любившего сестру, – явление не частое в семьях тормансиан. Почему-то брату больше всего на свете хотелось, чтобы Сю-Те жила долго, хотя он сам оказался неспособен получить необходимое образование, для того чтобы стать «джи».

Пока Сю-Те добиралась до столицы, брат получил серьезную травму на производстве, и его раньше срока послали во Дворец Нежной Смерти. Жалкое имущество и, главное, сбережения, которые он откладывал, ожидая приезда Сю-Те, растащили соседи. Перед смертью он послал Сю-Те прощальное письмо, зная, что по приезде она пойдет на почтамт получить инструкцию, как его найти в столице. И вот… Сю-Те протянула желтые листочки.

– Как вы теперь намереваетесь поступить? – спросил Вир Норин.

– Не знаю. Первой мыслью было пойти во Дворец Нежной Смерти, но там найдут, что я слишком молода и здорова, и отправят куда-нибудь, где будет хуже, чем там, откуда я приехала. Особенно потому… – Она замялась.

– Что вы красивы?

– Скажите лучше: вызываю желание.

– Неужели трудно найти доброго человека в таком большом городе и попросить у него помощи?

Сю-Те посмотрела на землянина с оттенком сожаления.

– Действительно, ты издалека, может быть, из лесов, какие, говорят, еще растут в хребтах Красных Гор и Поперечного кряжа.

Видя недоумение Вир Норина, Сю-Те пояснила:

– Мужчины охотно бы дали мне денег, которые пришлось бы тут же отработать.

– Отработать?

– Ну да! Неужели ты не понимаешь! – нетерпеливо воскликнула девушка.

– Да, да… А женщины?

– Женщины только оскорбили бы меня и посоветовали бы идти работать. Наши женщины не любят молодых, более привлекательных для мужчин, чем они сами. Женщина женщине всегда враг, пока не состарится.

– Теперь я понимаю вас. Простите чужеземца за бестолковый вопрос. Но может быть, вы согласитесь принять помощь от меня?

Девушка вся напряглась, раздумывая и изучая лицо Вир Норина, затем слабая усмешка тронула ее детский рот.

– Что ты подразумеваешь, говоря «помощь»?

– Сейчас мы пойдем в гостиницу «Лазурное Облако», где я живу. Там найдем комнату для вас, пока вы не устроитесь. Пообедаем вместе, если вы захотите быть моей спутницей. Затем вы займетесь своими делами, а я – своими.

– Ты, должно быть, могущественный человек, если живешь в верхней части города, в гостинице, и я сама не знаю, почему так смело говорю с тобой. Может, ты принял меня за другую? Ведь я – обыкновенная глупая «кжи» из далекой местности! И я ничего не умею…

– А петь и танцевать?

– Немного. Еще рисовать, но кто этого не умеет?

– Три четверти города Средоточия Мудрости!

– Странно. У нас в захолустье поют старые песни и много танцуют.

– И все-таки я не принимаю вас за другую. Я не знаю ни одной женщины в столице.

– Как это может быть? Ты такой… такой…

Вместо ответа Вир Норин подхватил девушку под руку, как это принято у жителей столицы, и стремительно повел ее в гостиницу. Сю-Те была быстра, ловка и сразу освоилась с походкой астронавигатора. Они поднялись на холм, к желтому с белым зданию «Лазурного Облака», и вошли в низкий вестибюль, затемненный так сильно, что даже днем его освещали зеленые лампы.

– Сю-Те нужна комната, – обратился Вир Норин к дежурному.

– Ей? – бесцеремонно ткнул пальцем в сторону девушки молодой тормансианин. – Документы!

Сю-Те покорно и взволнованно пошарила в небольшой сумочке у пояса и достала красную бумажку.

Дежурный даже присвистнул и не захотел ее взять.

– Ого, а где карточка приема в столицу?

Девушка, смущаясь, начала объяснять, что карточку должен был приготовить брат, но он…

– Все равно! – грубо перебил дежурный. – Ни одна гостиница в городе Средоточия Мудрости тебя не пустит! И не проси, это бесполезно!

Вир Норин, сдерживая накипевшее возмущение, совершенно неприличное для земного путешественника, пустился убеждать дежурного. Однако даже всесильная карточка гостя Совета Четырех не помогла.

– Я потеряю место, если пущу человека, не имеющего документов. Особенно женщину.

– Почему «особенно женщину»?

– Нельзя поощрять разврат.

Впервые Вир Норин ощутил на себе гнетущую зависимость тормансиан от любого мелкого начальника – обычно скверного человека.

– Но я ведь могу принимать друзей?

– Конечно. У себя – пожалуйста! Однако ночью могут прийти «лиловые» с проверкой, и тогда будут неприятности – для нее, конечно! Где же она?

Вир Норин оглянулся. В разгаре спора он не заметил, как Сю-Те исчезла. Чувство огромной утраты заставило его в мгновение ока выскочить на улицу, ошеломив даже видавшего виды дежурного. Изощренная нервная чувствительность толкнула Вир Норина налево. Через минуту он увидел Сю-Те впереди. Она шла, опустив голову, продолжая сжимать в кулачке свой бесполезный красный «документ».

Ни разу еще Вир Норин не испытывал такого стыда за невыполненное обещание. И еще что-то примешивалось к этому – смутное и чрезвычайно неприятное, может, чувство древнего мужского достоинства, которое было попрано в глазах прелестной женщины, очутившейся к тому же в беде.

– Сю-Те, – позвал он.

Девушка обернулась, мгновенная радость промелькнула в ее лице, чуть подняв уголки скорбно сложенных губ, от одного вида которых стеснилось сердце землянина. Он протянул ей руку.

– Пойдемте!

– Куда? Я и так доставила тебе неприятности. Я вижу, ты здесь такой же чужой, как и я, и не знаешь, что можно и что не позволено. Прощай!

Сю-Те говорила с проникновенной убежденностью. Мудрая печаль светилась в ее больших глазах, невыносимая для земного человека, с рождения воспитанного для борьбы против страдания.

Астронавигатор не желал применять психическую силу, чтобы подчинить девушку своей воле, но ему нечем было убедить ее.

– Мы зайдем ко мне. Ненадолго! Пока я не поговорю с друзьями и не найду комнаты для вас, а заодно и для себя. Прежде мне гостиница была безразлична, а теперь отвратительна.

Сю-Те покорилась. Они снова вошли в вестибюль, где дежурный встретил их циничной усмешкой. Вир Норину захотелось наказать его: через несколько секунд дежурный подполз к Сю-Те, протягивая ей ключ от комнаты Вир Норина. На Тормансе все общественные учреждения и комнаты старательно запирались – слабая попытка бороться с чудовищно распространенным воровством. С умильной физиономией дежурный поцеловал запыленную ногу девушки. Она обомлела и пустилась бежать. Вир Норин поймал ее за руку и повел в отведенные ему двухкомнатные апартаменты, считавшиеся роскошью у столичных гостей.

Он усадил свою усталую и потрясенную до глубины души гостью в мягкое кресло. Заметив, что она нервно облизывает пересохшие губы, дал ей напиться; положив руку на горячий лоб Сю-Те, успокоил ее и лишь после этого вызвал из-под кровати девятиножку. СДФ темно-сливового цвета тихо загудел, Сю-Те вскочила, переводя взгляд с машины на Вир Норина со смешанным выражением опаски и восторга.

Вир Норин принялся было вызывать Таэля, но нашел лишь дежурного по связи с землянами, из единомышленников инженера. Вир попросил дежурного найти ему пристанище среди «джи».

Окончив разговор, он переключил СДФ на прием, уселся рядом с Сю-Те и стал расспрашивать ее, пока не почувствовал, что она успокоилась и лишь борется с тяжелой усталостью. Ничего не стоило погрузить в крепкий сон девушку, послушно свернувшуюся клубочком в кресле. Сам Вир терпеливо выжидал, пока заговорит СДФ, тоже отдыхая перед прощением «мастерской» медикобиологического института. Прошло более двух часов. Раздался едва слышный вызывной сигнал, и на экране появился встревоженный Таэль, всегда опасавшийся несчастий.

Вир Норин тут же получил адрес. В кварталах, занятых домами «джи», где жил одинокий профессор Ассоциации Архитектуры, к услугам землян нашлось две удобные комнаты. Там обитала в основном техническая интеллигенция, среди которой немалую роль играли единомышленники Таэля, из числа смотревших фильмы «Темного Пламени».

Сю-Те проснулась и осматривалась, натягивая на колени измятое платье.

– Идите умойтесь, – весело предложил астронавигатор, – и мы пойдем обедать, а потом – на квартиру.

Комната найдена, только она будет рядом с моей. Это вам не помешает?

Сю-Те радостно хлопнула в ладоши.

– Вовсе нет! Так скоро? Ох, как я долго спала! Последние две ночи я ехала, стоя в коридоре, у меня кончились деньги…

– Так вы очень голодны! Идемте же!

Они зашли в большой Дворец Питания, хорошее, по меркам Ян-Ях, здание с оправленными в железо стеклянными дверями и отделкой из полированного камня.

Сю-Те, смущаясь своего легкого, дешевого платья – в эти часы женщины обычно носили брюки, – забилась в угол и оттуда с любопытством следила за незнакомой обстановкой и поведением столичных людей. Вир Норин тоже любил это делать в свободные минуты. Им подали обед. Украдкой поглядывая на свою спутницу, он удивлялся, как красиво, без жадности и без нарочитой манерности ела эта, без сомнения, очень голодная девушка. Совсем как жительница Земли. Вир Норин лишь после узнал, что Сю-Те не получила воспитания и ее приятные манеры объяснялись врожденной душевной деликатностью.

Недалеко от них, у полированной колонны из серого искусственного мрамора, сдвинув несколько столиков, расположилась шумная и развязная компания молодых людей. Вир Норин и Сю-Те могли свободно обмениваться впечатлениями, не привлекая ничьего внимания. Между столами танцующей походкой прохаживалась девушка в красно-коричневом платье, на редкость хорошо сложенная для тормансианки. Она ходила прямо и гордо, умное ее лицо с задумчивым и грустным выражением было вызывающе накрашено. Среди посетителей и подавальщиц она производила впечатление редкости, но легкий налет вульгарности прикрывал ее изящную манеру держаться. Ноги девушки в золотых туфлях с высокими каблуками ступали легко и вкрадчиво.

– Смотрите, какие красивые ноги! – воскликнула Сю-Те.

Астронавигатор покосился на маленькие ступни своей спутницы, обутые в сандалии-подошвы с двумя ремешками, сходившимися между большими и вторыми пальцами. Ровные, как у детей, ноги Сю-Те казались босыми и беззащитными. Она спрятала их под стол и повторила:

– Смотрите, как она печальна. Это участь всех красивых девушек. Может быть, ей надо сказать утешение, как и мне?

Астронавигатор промолчал, подумав, что Сю-Те недаром обратила внимание именно на эту девушку. И та и другая выделялись своей серьезностью среди других молодых женщин с их нервной крикливостью и кривляньем, считавшимися модными в столице Торманса.

– Я чувствую, ты совсем необыкновенный человек. Может быть, – в глазах Сю-Те мелькнул испуг, – переодетый «змееносец»?

– Вы когда-нибудь слыхали, чтобы хоть один «змееносец» помогал первым встречным? – улыбнулся Вир Норин.

– Никогда! – обрадовалась девушка. – Но почему ты не говоришь мне «ты», как принято у нас? Почему?

– Объясню потом.

Конец обеда прошел в молчании. Притихшая Сю-Те пошла за Вир Норином в поисках дома с обещанным жильем. Они заблудились в старой части города, с тесными, кривыми улочками. Вир Норин остановил прохожего «кжи».

– Поднимайся направо, – сказал тот, – увидишь кварталы серых домов вроде бы из кирпича. Как залают собаки, можно считать, что пришел.

В кварталах домов «джи» Вир Норин и раньше видел немало собак, которых на поводках прогуливали женщины. В других местах города он не заметил никаких домашних животных. Для землянина не было сомнения, что собаки завезены сюда с родной планеты, их поразительное сходство с темными не могло быть случайным.

– Здесь слишком много собак! – удивилась Сю-Те. – Зачем они?

– Наверное, у долгоживущих есть время, чтобы уделять его животным. Мне всегда собаки казались пленниками тесных домов и комнат, годных разве что для кошек…

– И для человека, – вставила Сю-Те.

– Да, к сожалению. Наиболее восторженными любителями собак иногда бывают одинокие неврастеники или обиженные чем-то люди. Для них привязанность собаки служит опорой, как бы убеждая их, что и они для кого-то высшие существа. Удивительно, насколько многолико это стремление быть высшим существом! Опасность, недооцененная психологами древности!

– Нашими психологами в древности? Ты знаешь историю?

– Немного.

– Как бы мне хотелось знать ее побольше! История была для меня самым интересным предметом в школе…

Хозяин квартиры оказался дома. Высокий, старый «джи» низко поклонился астронавигатору, осторожно пожал руку Сю-Те. В темной узкой передней Вир Норин обратил внимание на массивную входную дверь с несколькими сложными замками.

– Это не против ворья, – пояснил хозяин, – они, если захотят, все равно вломятся.

– Неужели?

– Конечно. Я думаю, не многие отдают себе отчет, насколько мы, «джи», беспомощны перед хулиганами и ворами. Обороняться нам нельзя. Даже если бы имели оружие! Приходится отвечать за причиненное увечье, если бы на тебя даже нападали с ножом. Меня удивляет, как еще мало «кжи» используют предоставленные им государством возможности: врываться в квартиры, избивать, оскорблять.

– Зачем же государству поощрять безобразия?

– Очень просто. Это дает разрядку недовольным жизнью и видимость свободы. Воры не так страшны, они ограничатся кое-какими вещами. Куда опасней «глаза владыки»! Они подбирают ключи, шарят по квартирам в надежде найти запрещенные книги, песни, личные дневники, письма.

– И это все запрещено?

– Вы с неба свалились?! Ах, простите, в самом деле… – Хозяин смешался.

Вир Норин попросил отвести их в комнаты.

Квадратные, задрапированные коврами и занавесями, они показались Сю-Те очень уютными. Выбрав по настоянию хозяина комнату, выступавшую – в виде фонаря – на улицу, она с трудом сдерживала слезы благодарности.

– Я знаю, молодые девушки любят мечтать, наблюдая идущую мимо жизнь, – неожиданно ласково сказал профессор.

– У вас есть дочери? – спросила Сю-Те.

– Была… Умерла во Дворце Нежной Смерти: оказалась «кжи» по способностям и не захотела воспользоваться моим правом.

– Каким? – тихо спросил Вир Норин.

– Правом сохранить одного человека из моей семьи, даже если он «кжи». Для ухода за будущим стариком, еще нужным для государства. И вот не осталось никого…

Вир Норин переменил тему разговора, попросив позволения попозже привести СДФ, чтобы не привлекать внимания.

Хозяин одобрил эту осторожность.

– А вас, Сю-Те, – сказал Вир Норин, – я попрошу не ходить никуда, пока не получите карточки для полноправного житья в столице.

– Не беспокойтесь! Я присмотрю за ней и никуда не выпущу вашу птичку. Верно, она похожа на гитау?

Вир Норин признался, что понятия не имеет об этом существе.

– Маленькая, с черно-пепельными головкой и хвостом, грудка у нее вишневая, спина и крылья ярко-синие, лазурные. Неужели не видели?

– Нет!

– Простите старика! Я все забываю, что вы не наш.

Вир Норин заметил, как вздрогнула Сю-Те.

До института Вир Норин добрался уже после наступления темноты. «Мастерская» еще только собралась. Как всегда, приход землянина вызвал нескрываемое любопытство, в среде ученых оно было особенно острым.

Вир Норин помнил предупреждения Таэля. На каждом собрании, помимо тайных агентов Совета Четырех, могли быть установлены приборы для записи речи и подслушивания разговоров. Бедность ресурсов не позволяла проделывать это на каждом собрании, но там, где присутствовал земной гость, звукозапись производилась наверняка. И он решил не вызывать разговоров, опасных для собеседников.

К удивлению астронавигатора, присутствующие вели себя непринужденно и высказывались довольно резко. Наслушавшись о произволе олигархов, Вир Норин даже встревожился. За такие речи ученых должны были немедленно упрятать в тюрьму. Лишь позднее до него дошла психологическая тонкость политики Чойо Чагаса: пусть выговариваются – они все равно не могут не думать о положении общества, – пусть разражаются пустыми речами, зато не будут создавать конспиративных организаций, борьба с которыми привела бы к нежелательным изъятиям из среды ценных для государства интеллигентов.

Первым выступил молодой, аскетического вида ученый с гневным огнем в глазах и выступающим подбородком. Он говорил о бесполезности дальнейшего развития науки: чем шире становится ее фронт и глубже проникновение в тайны природы, тем больших усилий и материальных затрат требуется для каждого шага. Быстрые продвижения одиночек невозможны. Познание оказалось слишком многосторонним, все более сложные эксперименты замедляют ход исследований и, кроме того, громоздят горы неиспользуемой информации. При малой затрате средств на науку нет никакой надежды, что она сможет разрешить стоящие перед ней задачи, проникнуть в глубокие противоречия биологических механизмов и социального развития. Выходит, они, ученые, получают от государства привилегии за то, чего сделать не могут, то есть являются паразитами, живущими на ренту приобретенных званий. Раздробленное знание углубляется в вопросы, практически уже ненужные, потому что резервы планеты исчерпаны. Ученый закончил призывом отказаться от жреческой амбиции и обратить свои взоры к небу, откуда появляются звездолеты могучих цивилизаций, сумевших не разграбить доставшуюся им природу, и прежде всего – землян, братски похожих на людей Ян-Ях.

Сидевший около Вир Норина заместитель директора покачал головой и шепнул:

– Опасная речь, очень опасная.

– Ему что-нибудь угрожает?

– Серьезные последствия.

– Он будет наказан государством?

– Не думаю. Но коллеги не простят ему такого саморазоблачения.

Перед столом, где заседал совет «мастерской», встал другой ученый, бледный и хмурый, чеканивший слова с ядовитой насмешкой:

– Нельзя призывать на помощь другие цивилизации космоса. Они явятся завоевателями, и мы сделаемся их рабами. Это предвидел великий Ино-Кау в Век Мудрого Отказа, то есть в момент первого контакта с инопланетными культурами. Пусть простит земной гость, но таков взгляд реалиста, а не романтического мечтателя!

– Я не удивляюсь! – подал реплику Вир Норин. – На Земле, еще в Эру Разобщенного Мира, знаменитый китайский ученый Янг требовал, чтобы мы не отвечали на вызовы, если они придут с других планет. В это же самое время немецкий астроном Хернер заявил, что в установлении связи с другими мирами он видит последнюю возможность избежать всепланетного самоубийства. Он подразумевал войну с использованием страшнейшего оружия, изобретенного к тому времени наукой.

Заместитель директора института, взяв слово, перечислил благодеяния, внесенные в биологическую медицину учеными института: лекарства, особенно галлюциногенные наркотики, и методы перестройки психики.

– Вот реальное опровержение инсинуаций первого оратора, будто наука не результативна в социальных делах. Она имеет прямое отношение к благам для человечества.

– Простите чужеземца, – вмешался Вир Норин, – каким образом?

– Информация, как бы обширна она ни была, сама по себе не порождает мудрости и не помогает человеку одолеть свои затруднения. Безмерная людская глупость не дает возможности понять истинную природу несчастий. С помощью наших аппаратов и химикалий мы вбиваем в тупые головы основные решения социальных проблем. По заданию великого и мудрого Чойо Чагаса мы создали гипнотического змея, раскрывающего замыслы врагов государства. Наш институт изготовил машины для насыщения воздуха могущественными успокоителями и галлюциногенами, ничтожное количество которых способно изменить ход мыслей самого отчаявшегося человека и примирить его с невзгодами и даже смертью…

– Да, но наука не сумела даже выяснить смысл существования человека, – вдруг перебил заместителя директора новый оратор, человек с редкой и узкой бородкой, похожий на древних монголов. – Люди не больше понимают цель жизни, чем ужасные животные суши и океана, исчезнувшие с лица планеты Ян-Ях, поэтому я не склонен торжествовать, как наш высокоуважаемый начальник. В глазах невежественных людей, будь то «кжи» или высшие слои общества, наука всегда права, разбивая издревле установившиеся представления. Они думают, что наука сама по себе наиболее благородный инструмент человека, извращенная только скверной его натурой, что она самая эффективная сила жизни. Короче говоря, в их представлении мы должны всегда идти только научным путем – магическим, превращающим ученого в волшебника и оракула! Какая ирония! Нужно ли говорить, какой горький урок получили благодаря этому предрассудку народ и вся в целом планета Ян-Ях!

Разрыв между народом Ян-Ях и наукой был настолько велик, что породил полную некомпетентность большинства людей, относящихся к ученым с суеверным опасением. А мы платим им отсутствием малейшей заботы о судьбе народа.

Заместитель директора подал знак председательствующему, и тот прервал оратора:

– Второй раз в этот вечер выступления принимают недопустимую форму клеветы на науку и ее честных тружеников. Давайте лучше послушаем нашего гостя, его мнение о науке, оценку сегодняшних высказываний, хотя они не пошли по нужному направлению.

Вир Норин встал, извинился, если неточно понял говоривших, и сказал, что попытается изложить мнение землян о науке в самых общих чертах.

– Наука не знает и не может знать всей необъятности мира. И вера в то, что она уже нашла решение всех проблем, приведет к катастрофе. Так могут думать лишь ослепленные догматизмом или некритическим энтузиазмом люди. Ни одно из открытий, ни один из величайших законов не окончательны. Думают о полноте и законченности науки обычно догматические умы в математике, но ведь это одно и то же, как если бы историк решил, что история завершена. Чем больше развивается наше знание, тем больше загадок природы встает перед нами. Беспредельно богатство самых привычных явлений, неисчерпаемое в своем разнообразии, в извилистых путях исторического развития. Мы на Земле представляем науку как необъятную работу, устремляющуюся вдаль на миллиарды парсеков и в будущие поколения на тысячи веков. Так сложна и загадочна вселенная, что с прошедшими тысячелетиями развития науки мы утратили заносчивость древних ученых и приучились к скромности. Одно из основных положений, которому мы учим наших детей, гласит: «Мы знаем лишь ничтожную часть из того, что нам следует знать…»

Легкий шум удивления прошел по комнате, но ученые умели слушать, и Вир Норин продолжал:

– Природа, в которой мы живем и частью которой являемся, формировалась сотни миллионов лет, через историческую смену уравновешенных систем. В ее настоящем виде эта сложность настолько велика и глубока, что мы не можем играть с природой, пользуясь весьма ограниченными научными данными. Выигрыш будет очень редок, случаен, а проигрышей – без числа. Очень давно на Земле люди, поддаваясь желанию брать что-то без труда и усилий, за ничто, играли на ценности. Одной из распространенных игр была рулетка: легко вращавшееся колесо с перегородками, окруженное неподвижным лимбом. На колесо бросали шарик, и остановка колеса или шарика – об этом не сохранилось сведений – около определенных цифр на лимбе приносила выигрыши. Иначе деньги забирал владелец машины. В те времена люди не имели никакого понятия о законах этой игральной машины и, хотя подозревали всю случайность совпадений, продолжали играть, проигрывая все имущество, если своевременно не уходили из игорного дома.

Так и нам нельзя играть с природой, которая миллиарды лет играет сама наугад, ибо это – ее метод, подмеченный еще семь тысячелетий тому назад в Древней Индии и названный Раша-Лила – «божественная игра». Наша задача найти выход из игорного дома природы. Лишь соединение всех сторон человеческого познания помогло нам подняться выше этой игры, то есть выше богов Индии. Мы могли и не успеть, ибо в сгущавшемся инферно нашей планеты Стрела Аримана могла бы причинить непоправимый ущерб. Я употребил термин, возможно, непонятный вам, – сгущение инферно. Чтобы не вдаваться в объяснения, определим его так: когда человек неумело проявляет мнимую власть над природой, он разрушает внутреннюю гармонию, добытую ценой квадрильонов жертв на алтаре жизни. «Когда мы поймем, что васильки и пшеница составляют единство, тогда мы возьмем наследие природы в добрые, понимающие ладони», – сказал один ученый. Таково, в самых общих словах, отношение к науке на Земле.

Что я могу сказать о вашей науке? Три тысячелетия назад мудрец Эрф Ром писал, что наука будущего должна стать не верой, а моралью общества, иначе она не заменит полностью религии и останется пустота. Жажда знаний должна заменить жажду поклонения. Мне кажется, что у вас эти соотношения как бы вывернуты наизнанку и даже кардинальный вопрос о вечной юности вы сумели решить ранней смертью. Какой я видел науку в институтах и на сегодняшней дискуссии? Мне кажется, главным ее недостатком является небрежение к человеку, абсолютно недопустимое у нас на Земле. Гуманизм и бесчеловечность в науке идут рядом. Тонкая грань разделяет их, и нужно быть очень чистым и честным человеком, чтобы не сорваться. Мало того, по мере развития гуманизм превращается в бесчеловечность, и наоборот, – такова диалектика всякого процесса. Спасение жизни любыми мерами превращается в жестокое издевательство, а ДНС тогда становится благодеянием, однако в ином обороте, кто будет спорить о бесчеловечности ДНС? Вы ставите опыты над животными и заключенными, но почему не идете вы через психику, которая безмерно богаче и шире любого химического средства? Почему не охраняете психическую атмосферу от злобы, лжи в угоду чему бы то ни было, от путаных мыслей и пустых слов? Даже самые важные научные теории в духовно-моральном отношении находятся на уровне мышления каменного века, если не будут переведены в сознательную мудрость человеческой морали, подобно тому как многие открытия были пророчески предвидены в индийской и китайской древней философии.

Существование психической атмосферы стало известно еще в ЭРМ, когда один из величайших ученых Земли, Вернадский, назвал ее ноосферой. За тысячи лет до Вернадского к понятию ноосферы приблизились древние индийцы. Они дали даже более полное определение – небесная хроника Акаши. Она включала как бы историческую запись событий на планете, отражала чувства и достижения искусств. Вернадский считал ноосферу наполненной только нужными идеями и фактами, то есть информацией одной лишь науки.

Однако Вернадскому принадлежит еще одна великая идея, игнорирование которой чуть не погубило нашу общую родину – Землю и привело к катастрофе у вас, на Ян-Ях.

Исходя из дисимметрии объема (пространства), занимаемого живым организмом, его правизны-левизны, неравенства явлений при вращении «по солнцу» и против него, Вернадский определил дисимметрическую причину этих явлений (принцип Кюри) и особую геометрию пространства жизни. Иным способом правизна-левизна создана быть не может. Отсюда получается необратимость явлений жизни, ибо пространство живого организма может обладать только полярными векторами (вектором времени или вектором смерти). Говоря иначе, живое строится исключительно по принципам диалектического развития.

Известно «число Лошмида» (величина атомных комплексов и предельная скорость волнообразного движения в газовой или водной атмосфере дыхания). Это число обусловлено размерами планеты и свойствами ее мертвого вещества. Поэтому существует предельное количество массы жизни, живой материи, могущей существовать на данной планете. Количество это – величина постоянная, мало колеблющаяся в геологическом времени. Нарушение этой постоянной ведет к массовому вымиранию. Но вернемся к ноосфере. О ней надо заботиться больше, чем об атмосфере, а у вас в небрежении и та и другая. Ваши больницы устроены без понимания психологического воздействия среды; удивляюсь, как выздоравливают в них.

– Еще как выздоравливают! – заверил заместитель директора.

– Понимаю. Люди Ян-Ях не подобны туго натянутым струнам, как мы, земляне, и легче переносят инфернальные условия. У них нет другого выхода. Мы бы очень скоро расплатились здесь за нашу быстроту реакций, напряженность чувств и нагрузку памяти.

Благодеяния, о которых здесь говорилось, на мой взгляд, убийственны и не оправданы никакой государственной надобностью. Успокаивающие средства, примиряющие людей с недостатками жизни, подобны косе, срезающей под корень все: цветы и сорняки, хорошее и плохое. Видимо, ваша биологическая наука направлена на подавление внутренней свободы в целях поверхностной стандартизации индивидов, то есть создания толпы. Все перечисленные вами исследования ориентированы именно так. Как же можно отобрать прекрасное и сплести из него гирлянды человеческих судеб, помогать людям находить и ценить все светлое в жизни, если вы глушите эмоции, уничтожаете душу?

После страшных потрясений и дегуманизации ЭРМ мы стали понимать, что действительно можно уничтожить душу, то есть психическое «я» человека, через наружное и самовозносящееся умствование. Можно лишить людей нормальных эмоций, любви и психического воспитания и заменить все это кондиционированием мыслительной машины. Появилось много подобных «нелюдей», очень опасных, потому что им были доверены научные исследования и надзор за настоящими людьми и за природой. Придумав мифический образ князя зла – Сатаны, человек стал им сам, в особенности для животных. Представьте на момент сотни миллионов охотников, избивавших животных только для удовольствия, гигантские скотобойни, опытные виварии институтов. Дальше шаг к самому человеку – и растут гекатомбы трупов в концлагерях, с людей сдирают кожу и плетут из женских кос веревки и коврики. Это было, человечество Земли от этого не спрячется и всегда помнит эпохи оправданного учеными зла. А ведь чем глубже познание, тем сильнее может быть причинен вред! Тогда же придумали методы создания биологических чудовищ – вроде мозгов, живущих в растворах отдельно от тела, или соединения частей человека с машинами. В общем, тот же самый путь к созданию нелюдей, у которых из всех чувств осталось бы лишь стремление к безграничной садистской власти над настоящим человеком, неизбежно вызванное их огромной неполноценностью. К счастью, мы вовремя пересекли эти безумные намерения новоявленных сатанистов.

– Вы сами себе противоречите, посланец Земли! – сказал некто, вытягивая тонкую шею, на которой сидела большая голова с плоским лицом и злыми, узкими точно щели глазами. – То природа слишком беспощадна, играя с нами в жестокую игру эволюции, то человек, отдаляясь от природы, делает непоправимую ошибку. Где же истина? И где сатанинский путь?

– Диалектически – и в том, и в другом. Пока природа держит нас в безвыходности инферно, в то же время поднимая из него эволюцией, она идет сатанинским путем безжалостной жестокости. И когда мы призываем к возвращению в природу, ко всем ее чудесным приманкам красоты и лживой свободы, мы забываем, что под каждым, слышите, под каждым цветком скрывается змея. И мы становимся служителями Сатаны, если пользоваться этим древним образом. Но бросаясь в другую крайность, мы забываем, что человек – часть природы. Он должен иметь ее вокруг себя и не нарушать своей природной структуры, иначе потеряет все, став безымянным механизмом, способным на любое сатанинское действие. К истине можно пройти по острию между двумя ложными путями.

– Чудесно сказано! – вскричал первый оратор.

– Пусть простят меня коллеги, ученые Ян-Ях, если я не сумел выразить мудрость Земли, соединенную с гигантским знанием Великого Кольца Галактики. В конце концов я всего лишь астронавигатор. Только отсутствие других, более достойных людей заставляет меня говорить перед вами. Не подумайте, что я преисполнен гордости неизмеримо большим кругозором науки нашего мира. Я склоняю голову перед героическим стремлением к познанию на одинокой, отрезанной от всех планете. Каждый ваш шаг труднее нашего и потому ценнее, но только при одном абсолютном условии: если он направлен на уменьшение страданий человечества Ян-Ях, на подъем из инферно. Таков у нас единственный критерий ценности науки.

Вир Норин низко поклонился присутствующим, а те молчали, не то ошеломленные, не то негодующие.

Заместитель директора института поблагодарил Вир Норина и сказал, что, может быть, земная мудрость велика, но он с ней не согласен. Необходимо продолжить дискуссию, которая очень важна.

– Я тоже не соглашусь с вами, – улыбнулся астронавигатор, – следуя земной мудрости. Когда-то и у нас на Земле велось множество дискуссий по миллионам вопросов, издавались миллионы книг, в которых люди спорили со своими противниками. В конце концов мы запутались в тонкостях семантики и силлогизмов, в дебрях миллионов философских определений вещей и процессов, сложнейшей вязи математических изысканий. В литературе шел аналогичный процесс нагромождения изощренных словесных вывертов, нагромождения пустой, ничего не содержащей формы.

И раздробленное дознание в тенетах этих придуманных лабиринтов породило столь же бессмысленные фантастические творения изобразительного искусства и музыки, где все достоверные черты окружающего мира подверглись чудовищной дисторсии. Добавьте к этому, что шизоидная трещиноватая психика неизбежно отталкивается от реальности, требуя ухода в свой собственный мир, мир порождений больного мозга, и вы поймете силу этой волны в историческом пути человечества Земли. С тех пор мы опасаемся изощренных дискуссий и избегаем излишней детализации определений, в общем-то ненужных в быстро изменчивом мире. Мы вернулись к очень древней мудрости, высказанной еще в индийском эпосе «Махабхарата» несколько тысяч лет назад. Герой Арджуна говорит: «Противоречивыми словами ты меня сбиваешь с толку. Говори лишь о том, чем я могу достигнуть Блага!»

– Постойте! – крикнул заместитель директора. – Вы что же, и математические определения считаете ненужными?

– Математика нужна только на своем месте, очень узком. Вы сами подвергли себя голоду, болезням и духовному обнищанию за пренебрежение к человеку и природе, за три неверия: в возможность борьбы с вредителями и повышения плодородия чисто биологическими средствами вместо химии; в возможность создания полноценной искусственной пищи; в великую глубину мысли и духовных сил человека. Вы отстранили себя от подлинного познания сложности живой природы, надев цепь односторонней и опасной линейной логики и превратившись из вольных мыслителей в скованных вами же придуманными методами рабов узких научных дисциплин. Та же первобытная вера в силу знака, цифры, даты и слова господствует над вами в трудах и формулах. Люди, считающие себя познавшими истину, ограждают себя, по существу, тем же суеверием, какое есть в примитивных лозунгах и плакатах для «кжи».

У древних индийцев была притча о могущественном мудреце, по воле которого все ползали перед ним. Но мудрец не обладал предвидением и был разорван тигром-людоедом, напавшим внезапно, когда мудрец не успел сосредоточить свою волю для отражения злого умысла. Поэтому ваш протест не должен уподобляться встрече с тигром, а будет действен лишь после анализа обстановки.

Я еще очень мало знаю вашу планету, но пока я не увидел у вас настоящей науки. То, что здесь ею называется, есть только технология, узкий профессионализм, столь же далекий от самоотверженного труда в познании мира, как ремесленный навык от подлинного мастерства. Вы соревнуетесь в эфемерных прикладных открытиях, каких у нас ежедневно делается сотни тысяч. Это, конечно, и важно и нужно, но не составляет всей науки. Вопреки распространенным у вас мнениям, Ян-Ях не страдает от недостатка технологии или от ее избытка. У вас избыток техники в крупных центрах и недостаток в периферийных городках порождает крайне неравномерное ее использование и неумелое обращение.

Синтетическое познание и просвещение народа у вас даже не считаются обязательными компонентами научного исследования, а ведь это и есть основные столпы науки. Поэтому и получается то нагромождение дешевой информации скороспелых открытий, добытой без размышлений и долгого отбора, которое не дает вам взглянуть на широкие просторы мира познания. В то же время надменность молодых исследователей, по сути дела невежественных технологов, воображающих себя учеными, доходит до того, что они мечтают о переустройстве вселенной, даже не приблизившись к представлению о сложности ее законов.

– Преувеличение! – крикнул заместитель директора.

– Совершенно правильно! – согласился Вир Нории и отклонил попытки вызвать его на спор об оценке научной деятельности института.

Он вышел на улицу, со всегдашним удовольствием покинув плохо вентилируемое здание. Уже надвинулась тормансианская ранняя ночь с ее глухой, беззвездной тьмой, в которой тонула тусклая серая луна. На углу, над кубиком киоска, продающего дурманящее питье, горел фонарь. Там толпились мужчины, доносилась хриплая ругань. Ветерок принес смешанный запах напитка, курительного дыма и ночи.

Вир Норин пришел в гостиницу «Лазурное Облако», «разбудил» СДФ и вывел его по боковой лестнице на улицу. Затем оглядел в последний раз неуютное пристанище и с радостью подумал о квартире со многими замками и о встрече с Сю-Те, нежной, как и память о ней. Шагая в сопровождении девятиножки по пустынной аллее чахлого сквера, он припоминал слова профессора о гитау и решил заглянуть в музей естествознания. Но когда? Завтра очередная работа с Таэлем над материалами, присланными с дисколетом. Потом предстоит еще встреча с учеными физико-математического института. Они жаждут неслыханных дотоле откровений, а он ничего не сможет рассказать даже из близких ему областей космофизики. Сблизить различные ходы мышления сумел бы выдающийся педагог или популяризатор, а не он, Вир Норин. Кроме того, эта тяга к откровениям в науке метафизична.

Астронавигатор остановился как вкопанный. Рядом взбила пыль его девятиножка. Поперек аллеи стояли шесть тормансиан, освещенных далеким ртутным фонарем. Вир Норин раздумывал: идти им навстречу или подождать. Он не боялся ничего, даже если бы шел совершенно один, а в присутствии СДФ не существовало вообще никакой опасности. Но он мог, обороняясь, нанести тормансианам повреждения, и этого следовало избежать.

– Ты земной? – отрывисто спросил один из молодых людей, несомненных «кжи», приближаясь к землянину.

Вир Норин утвердительно кивнул.

– Тогда ты нам нужен. У вас есть бешено красивая женщина. Я видел ее в загородном саду. Ее зовут Эвиза Танет. Эвиза Танет, – повторил, вернее, мечтательно пропел тормансианин.

– Это врач нашей экспедиции, медик Звездного Флота.

– Ух! – неопределенно воскликнул «кжи». – Так вот она мне сказала, чтобы я шел к вашей владычице. У нее тоже красивое имя, не такое, как у Эвизы, но звучит приятно: Фай Родис. Сказала, чтобы я обязательно поговорил с ней, потому как это важно и для нас, и для вас. Почему – не знаю. Но я обещал. А получилось, что я, всем известный Гзер Бу-Ям, перед которым трепещут «кжи» и «джи», не могу исполнить обещание. Владычицу Фай Родис охраняет целое войско лиловой дряни, а «джи» мне не верят. Думают, что я подкуплен «змееносцами». А зачем мне этот подкуп.

– Наверное, незачем, – улыбнулся Вир Норин.

– То-то. Можешь ты поверить мне и устроить разговор с владычицей?

– Верю и могу.

– Когда?

– Сейчас. Пойдемте туда, где никто не ходит и есть какая-нибудь стена, за которой можно спрятать свет экрана.

– Вот это дело! – с удовольствием воскликнул «кжи» и повел Вир Норина в сторону от главной аллеи, где стояла длинная, поставленная поперек дорожки плита, испещренная назидательными изречениями. Такие плиты встречались в разных местах города, но Вир Норин никогда не видел, чтобы хоть кто-нибудь читал надписи.

Вир знал распорядок жизни Родис. Она должна была быть наверху. Действительно, на вызов его СДФ Родис откликнулась почти немедленно. Она появилась на импровизированном экране каменной плиты не в той черной тормансианской одежде, какую обычно носила в Хранилище Истории, а в коротком белом платье с голубой отделкой.

– Ух! – вырвалось у тормансианина восклицание не то изумления, не то восторга.

Астронавигатор рассказал о «кжи», ищущем встречи по просьбе Эвизы Танет. Родис подозвала Гзер Бу-Яма в освещенное поле передатчика, несколько секунд всматривалась в него и сказала:

– Приходите!

– Когда и как?

– Хотите сейчас? Идите, не привлекая внимания, к памятнику Всемогущему Времени, поверните направо от него, к восьмому дому по улице Последней Войны. Первый раз приходите один. Сколько времени вам потребуется? Я буду ждать вас и проведу к себе.

Родис выключила связь, и Вир Норин немедленно погасил свой СДФ.

– Вот это здорово! – обрадованно воскликнул «кжи». – Как все получается просто у настоящих людей! Ладно, передавай мой поклон Эвизе Танет! Жаль, что я ее больше не увижу.

– Почему же? Когда придете к Родис, попросите ее соединить вас со звездолетом и вызвать Эвизу Танет.

– Да ну? А о чем я буду с ней говорить? – вдруг испугался «кжи».

– Ну хоть поглядите на нее!

– И то. Ух, спасибо, друг! Мне пора. – Тормансианин протянул руку и крепко сжал ладонь Вир Норина.

Тот улыбнулся. Получить благодарность от жителя столицы Ян-Ях было нелегко.

Теперь, даже если бы астронавигатор вторично запутался в переулках старого района столицы, его привел бы к месту острый слух землянина. Собачий лай слышался издалека, так как псы были плохо воспитаны, подобно своим хозяевам.

Сю-Те выбежала в переднюю на лязг открываемых замков. С возгласом «Спасибо, спасибо!» она бросилась к Вир Норину и вдруг замерла, побежденная застенчивостью. Оказывается, ей уже достали кусочек голубой пластмассы с нужными знаками и штампами, дающий право на проживание в столице.

Вир Норин обрадовался, услышав своеобразный голос девушки, более низкий, чем горловые фальцетные голоса тормансиан, но более высокий и звонкий, чем грудные меццо-сопрано женщин звездолета. Сю-Те с материнской заботой женщин Ян-Ях, обязанных прежде всего кормить мужчину, приготовила ужин из запасов хозяина и огорчилась, узнав, что Вир Норин по вечерам ничего не ест, а только пьет, и то какой-то особый напиток. Если бы звездолетчик знал, с каким трудом было связано приготовление пищи у тормансиан на их примитивных нагревательных приборах, он постарался бы что-нибудь съесть. Но, ничего не зная о горячих плитах и вечно пачкающихся кастрюлях, он спокойно отверг еду. Девушка попросила позволения прийти к нему, когда он отдохнет. У нее есть очень важный вопрос.

«Важный вопрос» был задан, едва она появилась на пороге, и Вир Норин не смог уклониться или хитрить под открытым взглядом, всей душой требовавшим правды.

– Да, Сю-Те, я не житель Ян-Ях, а совсем с другой, безмерно далекой планеты Земля. Да, я с того самого звездолета, о котором вы слышали, но мы, как видите, не банда космических разбойников и шпионов. Мы одной крови, наши общие предки больше двух тысяч лет назад жили на одной планете – Земля. Вы все оттуда, а вовсе не с Белых Звезд.

– Так и знала! – с гордым торжеством воскликнула Сю-Те. – Ты совсем особенный, и я сразу поняла это. Оттого легко и радостно с тобой, как никогда еще не было в моей жизни! – Девушка опустилась на колени, схватила руку астронавигатора, прижала к щеке и замерла, закрыв глаза.

Вир Норин с нежной осторожностью отнял руку, поднял маленькую тормансианку и усадил в кресло около себя.

Он рассказал ей о Земле, о их появлении здесь, о гибели трех землян. В СДФ было несколько «звездочек» для самого первого знакомства с жизнью Земли.

Так начались их совместные вечера. Неуемное любопытство и восхищение милой слушательницы воодушевляли Вир Норина, отгоняя предчувствие, томившее его с некоторых пор, что он не увидит больше родную, бесконечно любимую Землю.

С первых минут высадки на Торманс он всей кожей чувствовал недобрую психическую атмосферу. Общая недоброжелательность, подозрение и особенно глупейшая смешная зависть соревновались с желанием любой ценой выделиться из общей массы. Последнее земляне объясняли отзвуком прежнего колоссального умножения народа, в миллиардах которого тонули личности, образуя безымянный и безликий океан. Психическая атмосфера Ян-Ях уподоблялась плохой воде, в какую иногда попадает неосторожный купальщик. Вместо покоя и свежести приходит чувство отвращения, зуда, нечистоты. В старину на Земле такие места называли «злой водой». Везде, где реки не текли с солнечных гор, где ручьи не освежались родниками, лесами и чистым дождем, а, наоборот, застаивались в болотах, мертвых рукавах и замкнутых бухтах, насыщаясь гниющими остатками жизни. Так и в психической атмосфере – тысячелетний застой, топтание на месте, накопление недобрых мыслей и застарелых обид ведет к тому, что исчезают «свежая вода», ясные чувства и высокие цели там, где нет «ветра» поисков правды и прощения неудач.

Вероятно, пребывание в плохой «психической воде» и породило смутное чувство трагического конца.

Вир Норин вспоминал о катастрофических последствиях, случавшихся на разных планетах, в том числе и на прежней, докоммунистической Земле, когда цивилизация неосторожно поднимала на поверхность вредные для жизни остатки архаических периодов развития планеты. Газы, нефть, соли, споры еще живых бактерий, надежно погребенные под многокилометровыми толщами геологических напластований, были извлечены на свет и вновь пущены в кругооборот биосферы, отравляя воды морей, пропитывая почву, скопляясь в воздухе. И так продолжалось тысячелетия. По сравнению с этой деятельностью опасная игра с радиоактивными веществами в Час Быка родной планеты перед рассветом высшего общества была кратковременной и не такой уж значительной. А здесь, на Тормансе, люди, разрушив равновесие природы, принялись за человеческую психику, разрушая ее отвратительным неустройством жизни. Подобно нефти и солям из глубин планеты, здесь из-под сорванного покрова воспитания и самодисциплины поднялись со дна душ архаические остатки звериной психологии – пережитки первобытной борьбы за выживание.

Но, в отличие от первобытного зверя, поведение которого жестко определялось железными законами дикой жизни, поведение невоспитанного человека не обусловлено. Отсутствие благодарности ко всему исходит из сознания: «Мир – для меня» – и является главной ошибкой в воспитании детей. Зато человек из зависти старается вредить своему ближнему, а этот «ближний» приучен мстить во всей силе своего скотского комплекса неполноценности. Так во всей жизни Торманса нагнеталось всеобщее и постоянное озлобление, ощущение которого больно хлестало по чувствам землян, выросших в доброй психической атмосфере Земли.

Тем поразительнее для Вир Норина казалась Сю-Те, вся светившаяся заботой, добром и любовью, невесть как возникшими в мире Ян-Ях. Девушка уверяла, что она не одна, что таковы тысячи женщин планеты.

Это пугало астронавигатора, потому что страдание таких людей на жизненном пути было сильнее всех других. Через глаза Сю-Те Вир Норин видел глубину души, поборовшей тьму в себе и отчаянно оборонявшейся от окружавшего мрака.

Нелегко прорастали в землянине бдительная нежность и ранящая жалость, некогда так характерные для его предков и утраченные за ненадобностью в светлую эпоху коммунистических эр.

На третий день за завтраком Вир Норин заметил, что Сю-Те чем-то необычайно взволнована. Читая в ее открытой душе, он понял ее страстное желание увидеть нечто, о чем она мечтала давно, но не смеет его просить об этом. Вир Норин пришел ей на помощь и заговорил как бы вскользь о том, что у него сегодня свободное утро и он с большим удовольствием прогулялся бы вместе с ней, куда она захочет. И Сю-Те призналась, что она хотела бы съездить в Пнег-Киру, это недалеко от города, брат писал ей, что там – место величайшей битвы древности, в которой погиб какой-то их предок (на Тормансе люди не знали своей родословной), и обещал непременно повести ее туда. Ей хочется побывать там в память о брате, но ведь для одинокой девушки, плохо знаю