Челюсти

Когда вошла в палату, оказалось, что отец спит. Дежурил мой любимый медбрат, которого, как выяснилось, зовут Оби. Он заверил меня, что состояние папы удовлетворительное.

— Не волнуйтесь, я за ним сегодня понаблюдаю. А вы поскорее идите к себе. Похоже, с юга надвигается гроза.

Оби Смит был прав. Когда я оказалась на улице, начался холодный и острый, словно иглы, дождь. Я подняла воротник пальто и втянула голову в плечи. Жаль, не захватила ни шляпу, ни зонт. Странно, но когда мы втроем вышли из дома, небо было ясным, а воздух — чистым и морозным. На углу Седьмой авеню и Двенадцатой улицы я остановилась. Что же царит на севере? На фоне кобальтово-синего небосклона ярко горели огни. Но на юге все обстояло по-другому — туман заволок даже противоположную сторону улицы. Эту часть Манхэттена проглотило густое облако.

«Странная погода, — недоумевала я, пересекая авеню. — Одно из проявлений глобального потепления, не иначе». Но можно было не волноваться. Навстречу, по Гринвич-авеню шло немало прохожих…

Я остановилась на углу Джейн-стрит и начала разведывать обстановку. Горожане и туристы на Гринвич-стрит топали к Седьмой авеню, а Восьмую они игнорировали. Наверное, здесь устроили парад или еще какое-то мероприятие, о котором я ничего не знала? Но сейчас только середина декабря. «А если пешеходы направляются в „Ирвинг Плаза“ на концерт „London Dispersion Force“?» — подумала я. Надо бы мыслить позитивно.

На Джейн-стрит туман совсем загустел. Я погрузилась в вязкую мглу цвета взбитых сливок — желтоватую и слегка припахивающую тухлыми яйцами. Примерно такой же запах исходил от людей-теней. Нет, это не погодная аномалия. Вероятно, поблизости прорвало канализационную трубу или произошла утечка газа. Мне следует поторопиться и вернуться. Но куда? Я ужасно устала. Хотелось только одного: оказаться в таунхаусе и забраться в кровать. В конце концов из тумана выступили очертания перил крыльца моего родного дома. «Сразу включу телевизор, — решила я. — Узнаю из новостей, что случилось».

Я отперла дверь, вошла в холл и включила сигнализацию. Потом прижалась спиной к двери, будто хотела дать туману отпор. Но он, похоже, уже просочился в таунхаус. Везде было сумрачно, темные углы расплывались. Какое же все размазанное… Я почувствовала приближение мигрени. Перед глазами возникло слепое пятно^[22] с зазубренными краями — несомненный и верный признак моего недомогания. С детства я привыкла считать его злым духом. Не удивительно, что приступ настиг меня — после всего, что мне довелось пережить. «Приму две таблетки адвила и десять часов полежу в спальне с выключенным светом, — успокоила я себя. — Больше ничего не потребуется».

Держась за перила, я поднялась по лестнице на два пролета вверх. В голове сразу пронеслось воспоминание: как-то раз мама говорила о том, что нам надо установить в доме лифт, когда она станет старушкой.

«Ты никогда не состаришься», — шутил в ответ Роман. Конечно, он не мог представить, что моя красавица мама в шестьдесят один год погибнет в автомобильной катастрофе. Но в одном он не ошибся. Марго Джеймс в день своей смерти выглядела на тридцать пять.

Открыв дверь, ведущую в мои комнаты, я обнаружила, что Бекки и Джей тут уже побывали. Кто-то подмел бумажное конфетти и смахнул с верстака и полок порошок для снятия отпечатков пальцев. Вероятно, именно Бекки (ее плотницкие способности подтвердились летом, когда она трудилась в «Habitat for Humanity»^[23]) заколотила фанерой разбитое окно. Вообще-то между доской и оконной рамой виднелась полоска неба. Оставалось надеяться, что при строительстве домов в Эквадоре моя подруга работала аккуратнее. И похоже, Бекки выполнила свою давнюю угрозу и навела порядок на полках, где я хранила материалы для ювелирки и металлический лом. Его-то я частенько собирала на улицах и на заброшенных складах. Погнутые дорожные знаки, велосипедные колеса со сломанными спицами, обрывки цепей, выброшенные автомобильные запчасти сверкали, словно новенькие игрушки. Она не забыла протереть даже баллоны с ацетиленом и кислородом. Пыль не вытерли с единственного предмета — дракона, висевшего под потолком над верстаком. Бекки его побаивалась, а я ее и не винила.

Голова дракона представляла собой гидравлический «челюстной» резак-расширитель, найденный мной на свалке в Гринпойнте. На куче мусора он выглядел как морда чудовищной рептилии. Кстати, этот монстр преследовал меня в кошмарах каждую ночь. В реальной жизни я впервые столкнулась с ним в день смерти моей матери.

Мне было шестнадцать. Мама взяла напрокат машину, чтобы отвезти меня на собеседование перед поступлением в колледж — в школу дизайна на Род-Айленд. На обратном пути началась метель, а мы спорили, куда же мне поступать. Я сильно разозлилась, и когда мама остановилась на бензозаправке, то я пересела на заднее сиденье. Решила, что останусь с родителями и поступлю в FIT. Обучение в менее претенциозном заведении значительно дешевле, чем на Род-Айленде. Правда, мама настаивала на том, что найдет денежные средства.

— Ты сможешь стать кем только пожелаешь, Гарет. Тебя ничто не должно сдерживать. У тебя есть свобода выбора. И будет лучше, если ты уедешь подальше от дома.

— Чтобы не слышать ваших перебранок с отцом? — спросила я, нацепила наушники плеера и отвернулась к правому окну, запотевшему от снега. В эту секунду женщина, водитель красного «Форда»-внедорожника, резко перестроилась в другой ряд, не учтя «мертвую зону», и столкнулась с нами. В результате наш автомобиль перевернулся вверх дном и прокатился через три полосы. Соседний минивэн ударил по нашему заднему бамперу слева под углом. Наша машина врезалась в бетонное ограждение и остановилась. Меня зажало между двумя пассажирскими дверцами, причем вторая оказалась смятой в гармошку. Я увидела затылок матери и услышала, как она без конца повторяет мое имя.

— Гарет, ты меня слышишь? Ты жива? Гарет?

— Я здесь, мама. Я в порядке, но не могу пошевелиться. А с тобой все хорошо?

Она сперва не ответила, а потом сказала, что в порядке. Попросила у меня прощения за то, что ссорилась со мной из-за колледжа. И разрешила мне принять верное решение самостоятельно.

— Маргарита, — произнесла она, произнеся мое имя по-французски, что делала в самые доверительные моменты, — всегда доверяй своим инстинктам. Ты — редкая птица… уникальная… Выбирай сама…

Она произнесла что-то еще, но ее голос пропал из-за воя сирен. В окне показалась голова пожарного в шлеме, и моя мать начала с ним разговаривать, а я ничего не разобрала. Потом он появился возле меня. Его лицо казалось пунцово-красным в свете проблескового маячка.

— Мне нужно сказать тебе кое-что еще, — закричала мама.

— Все нормально, мам. Сейчас нас вытащат! — ответила я.

— Да, но просто на всякий случай, милая…

И ее слова потонули в скрежете разрезаемого металла. Нечто, похожее на морду гигантского зверя, вонзилось в скомканную дверцу. Я замерла и в ужасе наблюдала за чудовищем, а он разжал челюсти и издал злобный вопль.

Потом я поняла, что спасатели применили гидравлический резак-расширитель — так называемые «челюсти жизни» — и извлекли меня из искореженной машины. Никакого воя и в помине не было — такой звук издавал разрезаемый металл. Но я не могла отделаться от мысли, что устройство раскрыло пасть и завыло.

Когда пожарный сгреб меня в охапку, я заорала, чтобы он вернулся за моей мамой. Но он отбежал со мной на десять ярдов. Автомобиль взорвался и превратился в огненный шар, край которого едва не задел нас. Позже мне стало известно, что грудь моей матери пронзил стальной штырь руля. Она бы не выжила, даже если бы ее успели вытащить из салона. Понимая это, она попросила пожарного спасти меня. Но у меня навсегда осталось впечатление, что меня забрала у матери та вопящая и клацающая челюстями штука — «челюсти жизни».

Спустя несколько лет — на последнем курсе учебы в FIT — я нашла такой же резак-расширитель и сразу поняла, что хочу с ним сделать. Я отнесла его домой и, добавив к нему звенья цепей и разные автомобильные запчасти, соорудила огнедышащего дракона. Я дала ему имя «Челюсти». Я подумала, что мне станет легче, если я превращу свой страшный сон в произведение искусства. В конце концов, разве не для этого существует искусство? Ведь оно наполняет смыслом хаос и боль… Но теперь, глядя на творение своих рук, я видела только то, как сильно была напугана в первые дни после гибели матери. Тогда я боялась, что отца посадят в тюрьму и я осиротею. А сейчас история повторилась. Прошлой ночью я чуть было не потеряла Романа. А если его обвинят в организации ограбления собственной галереи и посадят за решетку? Долго ли протянет в тюрьме человек его возраста? Конечно, я стала старше на десять лет, но я пока не готова остаться одна.

«Стать сиротой».

Слова звучали у меня в голове, но произносил их не мой голос. Это было злобное шипение.

Так и есть — чудовище под потолком. Красные глаза-катафоты пристально смотрели на меня. Зазубренные и покрытые ржавыми зубьями челюсти скалились. Монстр смеялся над моей жалкой надеждой суметь справиться с жизнью в одиночку.

«Ты — редкая птица», — всегда говорила мама.

«Ты — хромая утка», — твердили Челюсти.

«…уникальная…»

«…уродка…»

«…ты многого добилась…»

«…скоро ты окажешься на улице, без гроша в кармане, одна-одинешенька…»

Я отвернулась от металлического дракона и уставилась на верстак. При этом я мельком заметила в запотевших стеклах свое отражение. Растрепанные темные волосы обрамляли осунувшееся бледное лицо, а вокруг запавших глаз чернели синяки. «Ведьма, колдунья», — не унималось чудовище. Я схватила паяльную лампу, но сразу же поставила ее на стол. «Нет, она слишком мала». Мне нужен сварочный аппарат. Я решила, что расплавлю треклятую тварь, превращу в лужицу жидкого металла и кусков лома. Он ведь и являлся кучей металлолома, а не произведением искусства. И я не извлекла никакого смысла из боли, и не было в гадком драконе никакого значения — лишь хаос.

Я надела защитные очки и перчатки, взяла сварочный аппарат и подсоединила его к баллонам с ацетиленом и кислородом. Затем взобралась на стол, сняла жуткую шестифутовую скульптуру с крюков и швырнула ее на стальную крышку верстака. Голова дракона закачалась на шее, скованной из звеньев толстой цепи. Острые неровные зубы впились в мои кожаные перчатки. Комната наполнилась грохотом и звоном. Я слезла на пол. Какая-то часть моего сознания тихо подсказывала, что при нынешней усталости и отчаянии не следует пускать в ход сварочный аппарат. Однако меня будто окутал туман. Он давил на стены дома и уже проник в оконную щель, случайно оставленную Бекки. Меня охватило яростное желание разрушить скалящегося монстра. Я сжала его челюсти плоскогубцами и направила пламя на шею — решила, что сперва перережу ее. От разогретого металла во все стороны полетели искры. Они каскадами опускались на голову дракона, падали угольками на красные катафоты и становились кроваво-алыми, когда прикасались к острым иглам-зубам. Туман вылетал из его пасти, словно дым. За миг до того, как я перерезала цепь, что-то сверкнуло в его глазах. Казалось, чудовище смеется надо мной.

Несколько звеньев, служившие шеей скульптуры, рухнули на пол.

— Проклятье! — вскрикнула я, когда двадцать футов чугуна обрушились на мой ботинок. Я шагнула назад и зацепилась лодыжкой за цепь. Я упала на спину, а сварочный аппарат полетел следом за мной. Подобно змее, он завертелся на полу, изрыгая пламя. Высвободившись, я отползла. Голова монстра, лежавшего на столе, повернулась.

«Этого не может быть, — шепнула мне часть моего разума, не парализованная страхом, — она же не соединена с шеей!» Однако я не сомневалась: дракон пошевелился, его глазища горели, а пасть скалилась.

Я ударилась поясницей о баллоны с кислородом и ацетиленом. Кое-как поднялась и, стараясь действовать быстро (я очень боялась, что голова чудища доползет до меня), закрыла вентили подачи газа.

Что-то зашипело. Я стала озираться по сторонам, но так ничего и не поняла. Сварочный аппарат был выключен, рядом валялась груда звеньев стальной цепи. «Челюсти жизни» свисали с края верстака. В воздухе парили хлопья черной сажи. «Наверное, произошла избыточная подача ацетилена», — решила я.

Туман практически прилип к окнам. Казалось, что он того и гляди выдавит стекла. Вдруг его пелена откатилась и растаяла в ночном воздухе — как будто раненый зверь убежал в логово.

На следующее утро я проснулась, как с похмелья. Ни дать ни взять резвилась в баре и выпила не меньше десяти стопок текилы. Когда я выбралась из спальни в мастерскую, меня встретил злобный взгляд Челюстей. Чудовище гневно пялилось на меня с покрытого сажей верстака.

Что на меня нашло?

Роман говорил, что грабители одержимы демонами. Вчера вечером у меня возникло подобное ощущение. Я переполнилась отчаянием и самоуничижением. А потом дракон ожил и напал на меня. По крайней мере, тогда мне так показалось. Наверное, мое воображение сыграло со мной очередную шутку, а знаки на крышке шкатулки мне просто померещились. Вероятно, у меня проблемы со зрением… или с головой. Вдруг у меня опухоль мозга? Может, попросить, чтобы в больнице Святого Винсента мне сделали компьютерную томографию? Но у меня появилось предчувствие, что, если я расскажу врачу о своих видениях за последние дни, мне будет не слишком легко оттуда выбраться.

Я спустилась вниз, надеясь избавиться от депрессивного настроя с помощью пары чашек крепкого чая. За кухонным столом сидела Бекки и читала «Times». Она так увлеклась своим занятием, что заметила меня только тогда, когда я очутилась в паре дюймов от подруги. Она вздрогнула, мгновенно скомкала газету и попыталась спрятать ее от меня.

— В чем дело? — поинтересовалась я. — Плохой отзыв о концерте? Паршивцы они. Дай взглянуть.

— Нет, не рецензия. Мы выступили просто потрясающе. Там был парень из крупного звукозаписывающего лейбла. Он заявил, что пригласит продюсера на наше сегодняшнее выступление в «Аполло». Правда.

— Здорово.

Я пытливо посмотрела на Бекки. В последний раз она была такой нервной, когда сдавала LSAT, ^[24] пытаясь исполнить мечту своей матери и выучиться на юриста.

— Ну… я тут хозяйничаю. Булочки в духовке разогреваются, чай заварила. Тебе надо взбодриться после вчерашнего.

— Спасибо.

Я шагнула к духовке, забыв надеть варежку. Бекки вскочила и опередила меня, чтобы не дать мне обжечься. Газета упала на пол, и я схватила ее. О чем же пеклась моя подруга? Статья в разделе городской хроники была посвящена взлому в таунхаусе. «Второе ограбление за десять лет в картинной галерее в Вилидж».

— «Второе ограбление», — прочла я вслух. — Но мы — далеко не единственные жертвы таких преступлений. Что за сплетники!

— Подонки, — выругалась Бекки, вынимая булочки из духовки. — Не позволяй им тебя расстраивать, детка. Сами не знают, о чем болтают.

Я прочитала заметку, и сердце у меня ушло в пятки. Журналист раскопал старую историю с обвинением моего отца в страховом подлоге. Конечно, в статье не высказывалось никаких сомнений насчет нынешней кражи, но намек был ясен. Заканчивалась заметка фразой: «На наши неоднократные звонки в галерею никто не отвечает».

— Мой отец в больнице, а я, по их мнению, должна сидеть как приклеенная у телефона, — проворчала я, виновато глядя на мигающий огонек автоответчика. «Рано или поздно придется прослушать сообщения», — тоскливо вздохнула я.

— Гады, — сочувственно произнесла Бекки и подвинула мне тарелку с едой.

— М-м-м, — блаженно протянула я, потянувшись за выпечкой. — Сколько же у нас булочек осталось! Странно, что мы не съели весь запас.

— И я так думала, но когда я утром пришла, пакет оказался почти полон.

Бекки принялась за свою порцию, зажмурилась и негромко застонала.

— Господи, Бек, держи себя в руках.

Я откусила кусочек булочки и сама так же томно застонала. Мне сразу полегчало. Ну и ладно — глупая заметка из «Times». Разыщу Джона Ди — и отправлю полицейское расследование по другому курсу. Только беда в том, что я не представляю, где находится этот ювелир-алхимик.

Я подобрала крошку, упавшую на газету. Палец уткнулся в имя, которое уже попадалось мне на глаза. Но где, я не помнила. Текст гласил:

«Хедж-фонд^[25] готов помочь в тяжелые времена. Уилл Хьюз сообщает, что его организация, юридический субъект „Партнерство „Черный лебедь““, предлагает до четырнадцати процентов годовых доходов, невзирая на резкое падение рыночных индексов в текущем году».

— Уилл Хьюз, — медленно произнесла я. — Конечно, его имя было на бумаге, лежавшей в шкатулке. А фонд называется «Черный лебедь»…

Я нашла страницу с продолжением статьи и фотографией самого менеджера. Уилла Хьюза запечатлели на фоне арочной двери в здании тюдоровского стиля.

— А он — ничего себе, — отметила Бекки.

Да, он просто красавец — стройный, русоволосый, широкоскулый. Светлые глаза в обрамлении темных ресниц и пухлые, чувственные губы. Но я не обратила внимания на его лицо. Я уставилась на герб, изображенный на арке. Точно такой же, как печатка на моем кольце и пропавшем ларчике.

Подруга с сомнением восприняла мою идею позвонить менеджеру миллиардного фонда и договориться с ним о встрече.

— Где ты вообще номер его телефона раздобудешь?

— У Чака Ченнери, — ответила я.

И я связалась с Чаком. Сначала пришлось выслушать его учтивые выражения заботы о здоровье Романа. (Слава богу, тактичный Чак ни словом не намекнул на двусмысленность ситуации, хотя, конечно, прекрасно знал историю жизни моего отца.) Затем я спросила, не мог бы он разыскать для меня телефон Уилла Хьюза.

— Он из «Партнерства „Черный лебедь“»? — уточнил Чак. — Могу поинтересоваться, зачем он тебе понадобился?

— Герб на арке, под которой он стоит, — на фото в сегодняшнем номере «Times», — совпадает с рисунком моей печатки, — без обиняков ответила я. — Возможно, он захочет купить у меня медальон.

— Ха! Пусть раскошелится и приобретет оптом сотню, Гарет. Будет раздавать партнерам по бизнесу в качестве рождественских подарков.

Чак попросил меня подождать, пока его секретарша найдет нужную информацию. Я показала Бекки поднятый вверх большой палец и помахала рукой Джею. Он появился на кухне и был заспанный, с красными глазами и небритый. Я записала цифры под диктовку Чака, а Бекки тем временем ввела Джея в курс дела.

— Итак, — деловито изрекла подруга, когда я попрощалась с Чаком. — Давайте теперь все вместе хорошенько поразмыслим, как ты подкатишься к этому красавцу.

Но я уже успела набрать номер. На другом конце включился автоответчик.

— Мистер Хьюз, — произнесла я, — меня зовут Гарет Джеймс. У меня есть перстень с печаткой. Полагаю, она некогда принадлежала вашим предкам.

После я сказала номер своего мобильника и повесила трубку.

— Вот как, значит? — удивилась Бекки, взволнованно ерзая на стуле.

— Да. — Я протянула ей сотовый. — Пойду, приму душ. Позови меня, если он позвонит.

Я задержалась в ванной. Дважды вымыла волосы шампунем и ополоснула их лавандовым кондиционером. Запах напомнил мне о матери. Именно об этих лиловых полях она тосковала больше всего, а они так и остались в ее родной деревушке во Франции. В нашем крошечном садике на заднем дворе она выращивала лаванду, связывала пучки красными ленточками и развешивала по стенам кухни на крючках. Потом мама набивала сухой лавандой мешочки и раскладывала их на полках с бельем и одеждой. Когда я вдыхала знакомый аромат, ко мне сразу приходило ощущение чистоты и покоя.

Я надела черные брюки, белую накрахмаленную рубашку и зеленый кашемировый джемпер. Одежда, с одной стороны, удобная, а с другой — нарядная. Мало ли что — вдруг в больнице мне придется общаться с полицейскими или журналистами. Прежде чем спуститься вниз, я села на кровать и прочла статью об Уилле Хьюзе целиком.

«Уилл Хьюз сообщает, что его организация, юридический субъект „Партнерство „Черный лебедь““, предлагает до четырнадцати процентов годовых доходов, невзирая на резкое падение рыночных индексов в текущем году. „Моя стратегия основана на исторических принципах акционирования, — сообщил Хьюз нашему корреспонденту. — Я более внимательно и подробно изучаю статистику фондовых бирж, нежели большинство менеджеров“. Когда наш репортер попросил Хьюза разъяснить, что он имеет в виду, тот ответил, что его семья давно занимается фондовыми рынками. Именно поэтому у него есть доступ к частной финансовой статистике, которая недоступна простым инвесторам. Результатом вдумчивой деятельности Хьюза стал приток капитала в этом году. Подробностей он нам не сообщил, но мы имеем данные о том, что доход фонда составил более пяти миллиардов долларов, прочие накопления, как он выразился, также „значительны“. „Ко мне обращается много инвесторов, — признался Хьюз. — Я даже подумываю о создании второго фонда — Партнерства „Зеленые холмы“ — с более четкой социальной и экологической направленностью. Вот чего недостает „Черному лебедю“. Вероятно, мы затронем вопросы защиты животных. Я давно об этом мечтал“. На вопрос о том, как он относится к критике инвестиций подобной направленности как менее прибыльных в сравнении с традиционными, Хьюз немного насмешливо ответил следующее. Он не назвал бы вложения в сегодняшний рынок „прибыльными“. Инвестору нужен высокопрофессиональный менеджер, который берет уроки в прошлом и изучает будущее, а не такой, который о будущем фантазирует и идет на глупые риски. Остальное не имеет значения».

Я положила газету на покрывало и хотела взять с тумбочки медальон, но вместо него нащупала серебряную пластинку, срезанную мною со шкатулки. Рядом с ней лежал клочок бумаги с именем Уилла Хьюза. Я решила разобрать строки над подписью и печатью, но буквы оказались микроскопическими и тонкими. Наверное, тот, кто писал, хотел закодировать свое послание.

Я захватила обгоревший обрывок с собой в мастерскую. Затем достала из сумки лупу и положила листок на верстак, освещенный яркими утренними лучами. Посмотрев на надпись через увеличительное стекло, я разглядела ее получше. Она была крупнее, но смысл я пока не уловила. Я подняла бумажку, и в свете солнца она стала прозрачной. Черные буквы повисли в воздухе, будто обрели крылья. Я по-прежнему ничего не могла понять, перевернула обрывок — и загадочные письмена стали словами, написанными по-английски. Воспользовавшись лупой, я прочла две зарифмованные строки.

И лебедь, дрогнув, вдруг стремительно взлетает

И небо черными крылами закрывает.

Образ был пугающе похож на один из моих снов — взлет черного лебедя над серебристым озером. На секунду мне почудилось, что я вновь слышу шелест крыльев, но я мотнула головой, и наваждение пропало. Сердце начало колотиться в груди. Что, если Хьюз, руководивший хеджинговым фондом и позировавший фотографу под странным гербом, как-то связан с автором стихотворения? Я вновь покачала головой — теперь потому, что у меня возникло неприятное ощущение клаустрофобии. Предметы и события прямо наступали на меня со всех сторон. Слишком много совпадений… Но вдруг Хьюз действительно знает о шкатулке? Он мог бы помочь мне разыскать ее.

Я спустилась вниз почему-то в приподнятом настроении. Светило солнце, Роман пошел на поправку, а у меня появился шанс доказать его невиновность. Но Бекки и Джей встретили меня настолько шокированными взглядами, что я подумала — случилось новое ограбление. К счастью, я ошиблась.

— Уилл Хьюз звонил десять минут назад… — пробормотал Джей, но его прервала Бекки.

— В три часа он пришлет за тобой машину. Сказал, чтобы ты захватила кольцо, — выпалила она.

Пока я шла в больницу, хорошее настроение не покидало меня. День выдался погожий и достаточно теплый для середины декабря. Все признаки вчерашнего зловещего дождя и тумана испарились. О них напоминали только лужи, которые владельцы магазинов Гринвич-Вилидж сметали на проезжую часть, в водостоки. Я поприветствовала супружескую пару, хозяев лавки «Чай и симпатия». Поздоровалась я с ними лишь ради того, чтобы услышать их британский акцент и быть названной «милой». Я подала пару долларов нищенке. Она сидела на тротуаре по-турецки и что-то бормотала, наблюдая за паром, который вился над крышкой канализационного люка. Женщина подняла на меня смуглое лицо, опустила глаза, сплюнула на ладонь и помахала рукой. Продолжив свой путь по Гринвич-стрит, я миновала больницу на Седьмой улице и дошла до французской кондитерской «Лафайет». Там выпекали яблочный штрудель, напоминающий Роману о пирогах моей мамы.

Рядом находился «Тибет Калиаш» — этнический магазин одежды, где я часто выбирала подарки для друзей. Витрина была завалена яркими шелками, и я вспомнила о красной бандане медбрата Оби Смита. Магазинчик редко открывался рано, но его владелец узнал меня и впустил внутрь. В помещении пахло сандаловым деревом и розовой водой. Я выбрала разноцветный шарф, расшитый серебряными и золотыми нитями, и отнесла к прилавку.

— Приятный запах, — произнесла я, когда хозяин заворачивал покупку в лиловую бумагу. Затем он уложил все в маленький оранжевый пакет. Отчасти я любила «Тибет Калиаш» именно из-за красивой упаковки. Порой к безделушке прилагалось стихотворение от Далай-ламы.

— В городе вчера творилось что-то ужасное, — объяснил владелец лавки. — А это помогает, — и он бросил в пакетик несколько коричневых конусов — спрессованных благовоний. — Зажгите, — улыбнулся он, — если снова вас настигнет сильный туман.

— Спасибо. Но надеюсь, больше такой гадкой погоды не будет. У меня даже мигрень началась.

Мой собеседник покачал головой.

— Боюсь, ливень повторится… и не раз.

С этими словами он вручил мне три карточки с молитвами.

Я старалась не думать об услышанном, но настроение мое ухудшилось. Ароматы кондитерской меня утешили, и я чувствовала себя гораздо лучше, когда вошла в палату отца. Роман сидел в кровати, я отметила его румянец и осмысленный взгляд.

— Маргарет, — ласково проговорил он. — Ни за что не догадаешься, кто навестил меня вчера вечером!

— Вчера? Но я пробыла здесь до окончания часов посещения!

Отец отмахнулся от штруделя, который я ему протянула, и крепко взял меня за руку.

— Сан Леон!

— Кто? — спросила я, присев на краешек больничной койки.

— Ты же его помнишь? Он родом с Гаити, и картины у него — чудесные, полные тропических цветов…

— Да-да, конечно, папа. Просто…

— Как приятно было встретиться с ним! А самое прекрасное… — Он притянул меня к себе и прошептал: — Он опять занялся живописью! Его одежда оказалась заляпана красками всех цветов радуги. И у него есть дюжина работ для меня. Представляешь, сколько клиенты выложат за новые полотна Сан Леона?

— Уверена, коллекционеры выложат за них миллионы.

— Верно! Я был прав — что-нибудь нарисуется! Нашим финансовым передрягам конец.

Роман немного успокоился и откинулся на подушки.

— Хорошо, — кивнула я и потрогала его лоб. Теплый, но отца явно не лихорадило. — Замечательно. Ты полежи, отдохни, а мне бы надо поговорить с твоим врачом.

Он закрыл глаза, мгновенно заснул и негромко захрапел.

— Он с четырех утра не спал, хотел рассказать вам о том, что его посетил Святой Лев, — произнес кто-то со стороны двери.

Я обернулась и не сразу догадалась, что голос принадлежал Оби Смиту. Медбрат еще не переоделся в униформу и был в темном кожаном пальто, черных джинсах и оранжевой шелковой рубашке. Длинные дреды, недавно подвязанные банданой, парень забросил за спину.

— Вот как, — тихо вымолвила я.

Сан Леон приехал с Гаити в начале восьмидесятых и получил стипендию в Пратте.^[26] Учебу он бросил и занялся настенной росписью. Его яркие фрески появились по всему Манхэттену, и он всегда подписывал их своим фирменным знаком: стилизованным львом с поднятой лапой и нимбом над головой. Мой отец разыскал художника в пострадавшем от пожара доме в Нижнем Ист-Сайде, где Сан Леон жил — вернее, выживал. Роман приобрел шесть его картин. Папа помогал ему, приглашал к нам пообедать, ввел в мир искусства, устроил его первую выставку. В ночь перед тем, как его полотна должны были появиться на биеннале в музее Уитни, Сан Леон умер от передозировки героина.

— Папа был уверен, что мог бы его спасти, — произнесла я и подошла к Оби Смиту, застывшему на пороге. — Надеюсь, он не мучился угрызениями совести.

Оби Смит покачал головой.

— По словам вашего отца, Святой Лев на него не в обиде.

Слезы набежали мне на глаза.

— Возьмите. — Я протянула Оби Смиту оранжевый пакет. Он сочетался по цвету с его рубашкой. — Вы были очень добры, и мне захотелось…

— Не стоит благодарности, — ответил он. — Я просто выполняю свою работу.

Он ловко развернул упаковочную бумагу, и разноцветный шарф взлетел вверх, как экзотическая бабочка. Еще мгновение — и Оби обернул его вокруг шеи.

— Вам к лицу.

— Не сомневаюсь, — кивнул Оби, отвесил мне учтивый поклон, развернулся и был таков. Полы черного пальто развевались, будто крылья. Я наблюдала за его пружинящей походкой, и мне казалось, что медбрат двигается в такт музыке, слышной только ему одному. Я смотрела ему вслед все время, пока он шагал по коридору. На углу Оби обернулся и одарил меня широченной улыбкой.

Я покраснела от неловкости, крутанулась на месте… и наткнулась на детектива Джо Кирнана.

— О, я рад, что вы здесь.

Он взял меня под руку и повел к комнате для посетителей.

— Я навещаю отца, детектив, — возразила я, вырвалась и хотела уже вернуться в палату, но Кирнан меня обогнал и загородил дверь. — Что случилось? — сердито воскликнула я. — Роман болтал что-то непонятное? Он находится под воздействием сильных лекарств, поэтому…

— Дело не в словах мистера Джеймса. Суть в том, что говорят люди, вломившиеся в вашу галерею.

— Правда? Вы их поймали? — с искренним изумлением спросила я, обрадовавшись такому повороту событий. Теперь сразу отпадут вопросы о причастности Романа к ограблению. — Великолепно! Серебряная шкатулка у них?

Кирнан замолчал.

— У них Писсарро, мисс Джеймс, — сообщил он наконец. — Никакой шкатулки у них не было.

— Жаль… Но зато картины нашлись. Это по-настоящему хорошая новость.

— Боюсь, что не совсем. Двое преступников независимо друг от друга признались, что ваш отец нанял их.

Пользоваться мобильниками в больнице Святого Винсента запрещено. Закончив разговор с сыщиком, я вышла на улицу, чтобы позвонить Чаку Ченнери.

— Не могу поверить, — протянул он своим убаюкивающим баритоном. — Кто-то хочет подставить Романа. Я свяжусь с Дейвом Райсом из криминального отдела, и мы чуть погодя подъедем к тебе.

Я поблагодарила Чака и вернулась в палату. Отец проснулся и спорил с медсестрой — он отказывался завтракать.

— Давайте-ка я возьму это на себя, — произнесла я.

Взяв поднос с остывшей яичницей и растекшимся по тарелке желе, я протянула Роману яблочный штрудель из кондитерской «Лафайет». Похоже, он не помнил, что я уже предлагала ему лакомство раньше, как и то, что видел меня полчаса назад. В общем, я решила не затрагивать тему визита Сан Леона. Но когда отец доел штрудель и я стряхнула крошки с койки, наступил час «X».

— Пообещай мне, пожалуйста, что не станешь огорчаться, — начала я. — Я спрошу только один раз и поверю тому, что ты мне скажешь. — Я сделала глубокий вдох. — Полицейские поймали тех типов, которые ограбили нашу галерею…

— Прекрасная новость…

— …и они утверждают, что их нанял именно ты.

Роман побледнел, его дрожащие пальцы скомкали простыню. Я пожалела о своих словах, но подумала, что так даже лучше. По крайней мере, он узнает обо всем от меня, а не от офицера полиции.

— Маргарет, — прошептал он. Папа называл меня полным именем только в самые серьезные и важные моменты. — Ты думаешь, я бы… впустил этих упырей в наш дом?

— Повторяю, папа, я поверю любому твоему ответу.

— Клянусь памятью твоей матери: я не имею с ними ничего общего.

Я погладила Романа по руке.

— Ладно, мне этого достаточно. Скоро сюда придет Чак Ченнери вместе с адвокатом по уголовным делам из своей фирмы. Мы позаботимся о тебе. Ты не должен говорить об ограблении ни с кем, кроме Чака и второго адвоката. Договорились?

Мой отец важно поднял вверх указательный палец.

— И с твоей мамой, конечно.

— При чем тут она?

— С ней-то можно поговорить?

Я вновь взяла его за руку. Хорошо, он хотя бы не попросил у меня разрешения побеседовать с Сан Леоном.

— Разумеется, папа. Сколько угодно.

Я расправила одеяло и подоткнула края простыни под матрас. Моя ладонь прикоснулась к чему-то шершавому. Я опустила глаза и обнаружила на ткани брызги краски — лимонно-зеленой, коралловой, бледно-желтой и аквамариновой. Это были излюбленные цвета Сан Леона.