Воспитание в раннем детстве

Младенец у манус привыкает к воде с первых лет своей жизни. Лежа на решетчатом полу, он следит за солнечными бликами, играющими на поверхности лагуны, за волнами приливов и отливов, которые сменяют друг друга под ого домом. Когда ему исполнится девять или десять месяцев, отец или мать усаживаются с ним отдохнуть в прохладе вечера на маленькой веранде, и его глаза привыкают к виду проплывающих мимо дома каноэ и деревни, стоящей в море. Когда ему около года, его учат крепко хвататься за шею матери, так чтобы он в полной безопасности мог сидеть у нее на спине. Она же носится с ним по длинному дому, сгибается под низко навешенными полками, карабкается по зыбким лестницам, соединяющим пол с верандой-причалом. Решительный, сердитый жест, с которым его вновь усаживают на спину матери, как только хватка его рук ослабнет, учит его быть настороже и крепко держаться за шею матери. Наконец наступает время, когда мать без особого риска может взять его с собой в каноэ; она будет толкать каноэ шестом или грести, в то время как младенец сидит у нее на спине. Если внезапный порыв ветра нарушит спокойствие лагуны или ее шест зацепится за скалу, каноэ может резко сбиться с хода и опрокинуть мать и ребенка в море. Вода в нем холодная, темная, едкая и жгуче-соленая. Падение в нее внезапно, но сказывается тренировка, полученная ребенком дома, - ребенок не ослабляет своей хватки, пока его мать выправляет каноэ и выкарабкивается из воды.

Иногда случается и так, что знакомство ребенка с водой происходит в еще более раннем возрасте. Пол дома сделан из планок, соединенных в решетку. Эти дощечки ломаются, гнутся, сдвигаются со своего места, образуя подчас большие щели. Неосторожный ребенок у какого-нибудь ленивого отца может подползти к одной из этих щелей и провалиться в холодную, отвратительную воду под домом. Но мать всегда рядом, никакое дело не может заставить ее полностью забыть о ребенке. Она выскакивает из дверей, слетает вниз по лестнице, и через мгновение она уже в воде: младенца подхватывают, согревают и успокаивают у огня. Хотя дети часто проваливаются сквозь пол, я не слышала ни об одном утонувшем ребенке, а позднее подлинное знакомство с водой, по-видимому, снимает все следы шока, так как среди манус нет никого, кто боялся бы воды. Несмотря на эти младенческие ныряния, море так же неотразимо влечет ребенка манус, зовя его исследовать и открывать, как зеленая лужайка наших детей.

В течение первых нескольких месяцев после того, как мать начнет брать его с собой в свои походы по деревне, младенец сидит спокойно у нее на спине или же на носу каноэ, а мать в это время толкает лодку с кормы в десяти футах от него. Ребенок сидит спокойно, обученный опасностями, которым он подвергался ранее. Его не привязывают к месту никакими ремнями, никакой детской " упряжью". Да и нет никакой трагедии, если он свалится за борт. Падение в воду безболезненно. Отец или мать всегда здесь, чтобы подхватить его в воде. Детей до двух с половиной - трех лет никогда не вверяют старшим детям или даже молодым людям. Родители требуют от ребенка очень ранней физической приспособленности, но не подвергают его никакому излишнему риску. Ему никогда не позволяют бродить одному вне границ безопасного места и бдительной опеки взрослых.

Таким образом, ребенок может падать, погружаться в холодную воду, он может запутываться в скользких водорослях, но ему никогда не грозит такой несчастный случай, который заставил бы его сомневаться в неколебимой безопасности его мира. Хотя сам он может еще и не овладеть физическими навыками, необходимыми для того, чтобы чувствовать себя вполне уверенно в воде, эти навыки есть у его родителей. Жизнь, проведенная на воде, сделала для них воду родным домом. Они устойчивы, у них острые, внимательные глаза, а движения точны и быстры. Ребенка никогда не роняют, мать никогда не допустит, чтобы он выскользнул из ее рук или же ударился головой о дверной косяк или полку. Всю свою жизнь она сохраняла равновесие на планширах каноэ шириною не более дюйма, точно оценивала расстояние между сваями дома, когда ей надо было причалить свое каноэ, не повредив аутригер[121], она поднимала огромные хрупкие горшки с водой от причала дома, карабкаясь по неустойчивым, колеблющимся лестницам. В присмотре за ребенком она не допускала никаких неловкостей. И каждое ее движение несет ребенку новые подтверждения безопасности его мира, подтверждения, снимающие любые сомнения, которые может породить у него его меньшая физическая тренированность. Дети манус настолько полно доверяют своим родителям, что ребенок прыгнет с любой высоты в расставленные руки взрослого, прыгнет слепо, нимало не сомневаясь, что его благополучно подхватят.

Родительская бдительность и опека сопровождаются вместе с тем и требованием к ребенку, чтобы он сам прилагал максимальные усилия, вырабатывал у себя максимально возможную физическую ловкость. Здесь отмечается каждое достижение ребенка, и от ребенка неумолимо требуют, чтобы он шел дальше. Среди манус нет таких детей, которые, сделав два-три первых неуверенных шага, упали бы, разбили себе нос, а потом отказывались бы ходить в течение трех последующих месяцев. Суровый образ жизни требует, чтобы дети становились самостоятельными как можно раньше. До тех пор пока ребенок не научится управлять своим телом, он в опасности и дома, и в каноэ, и на маленьких островах. Мать или тетка становятся его рабами, не смеющими оставить его даже на минуту, вынужденными непрерывно следить за его неуверенными шагами. Вот почему каждое новое умение поощряется и настойчиво воспитывается в ребенке. Когда он делает первый шаг, взрослые оставляют свою работу и собираются вокруг него. Однако он не найдет такой сочувствующей аудитории, которая бы погоревала вместе с ним над его первым падением. Его ласково, но твердо поставят на ноги и скажут, чтобы он попытался идти снова. И единственный способ для пего сохранить интерес к себе у обожающего его окружения - это попытаться идти снова. Так душится жалость к себе и делается второй шаг.

Как только младенец начинает делать свои первые неуверенные шаги, его ставят на дно лагуны во время отлива. Тогда некоторые ее части обнажены, а другие покрыты водою всего лишь па несколько дюймов. Здесь ребенок сидит и играет в воде или делает несколько неуверенных шагов по упругой, губкообразной грязи. Мать не оставляет его и не дает долго быть в лагуне, чтобы он не утомился. Когда он становится старше, ему позволяют бродить по дну во время отливов. Пока он не научится плавать, старшие внимательно следят за тем, чтобы он не попал в глубокую воду. Но этот надзор ненавязчив. Мать оказывается всегда рядом с ним, когда он попадает в трудное положение, но его не изводят и не мучат бесконечными " не смей! ". Весь мир его игры устроен таким образом, что ему позволено делать маленькие ошибки, которые учат его более верным оценкам и большей осторожности. Но ему никогда не позволят сделать ошибку, которая достаточно серьезна, чтобы надолго запугать его или затормозить его активность. Он - канатоходец, обучающийся трюкам, которые мы бы сочли невыносимо тяжелыми для маленьких детей, но его канат протянут над сеткой умелой родительской заботы. Если мы приходим в ужас, видя младенца, который сидит на носу каноэ и которому ничто не мешает упасть в воду, то манус в равной мере пришли бы в ужас от американской матери, которая должна наставлять своего десятилетнего сына не подсовывать пальцы под обод кресла-качалки или не высовывать голову из автомобиля. В такой же мере отталкивающей показалась бы им и наша манера учить детей плавать, бросая их на глубокое место. Картина взрослого, по своей воле ввергающего ребенка в мучительную ситуацию, пользующегося своей силой, чтобы побудить ребенка примириться с необходимостью, вызвала бы у них справедливое негодование. Требовать от детей, чтобы они плавали в три года, могли карабкаться, как молодые обезьяны, даже до трех лет, - все это представляется нам каким-то насилием над природой ребенка. На самом же деле за этим стоит спокойная настойчивость родителей, требующих, чтобы дети пускали в дело каждую частицу энергии и сил, которыми они наделены.

Плаванию не учат: маленькие кулики подражают здесь своим ненамного более старшим братьям и сестрам и после барахтанья в воде по пояс начинают делать нужные движения сами. Уверенность движений на земле и в воде приходит почти одновременно, так что заклинание, читаемое над только что разродившейся женщиной, гласит: " Да не родится у тебя другой ребенок до тех пор, пока этот не пойдет и не поплывет". Как только ребенок начинает плавать, резко и отрывисто выбрасывая руки, без всякого стиля, но с большой скоростью, ему дается маленькое собственное каноэ. Эти маленькие каноэ имеют пять или шесть футов в длину. По большей части они лишены аутригера и представляют собой нечто вроде простых полых корыт, трудноуправляемых и легко опрокидывающихся. В компании детей годом или двумя старше малыши начинают играть с этим каноэ на мелководье целые дни. Они гребут, отталкиваются шестом, затевают гонки, устраивают тандемы из своих маленьких суденышек, опрокидывают и вновь переворачивают их. Все это сопровождается криками восторга и воодушевления. Самое жаркое солнце не может разогнать их по домам; самый проливной дождь лишь придает их игровой площадке новый чарующий вид. Около половины времени бодрствования дети проводят в воде, с радостью усваивая искусство быть как дома в своем водном мире.

Научившись немного плавать, они взбираются па большие каноэ, ныряют с их носов, карабкаются на них с кормы или же, цепляясь за аутригер, плывут вместе с каноэ, положив одну руку на его податливый поплавок. Как бы ни спешили родители, они никогда не помешают такой полезной игре.

Следующий шаг в овладении морскими навыками делается тогда, когда ребенок начинает править большим каноэ. Рано утром вид деревни оживляется плывущими каноэ, в которых взрослые спокойно сидят на средних скамьях, а малыши трех лет управляют каноэ, в три-четыре раза большими, чем они. На первый взгляд эта процессия выглядит либо как грубейшая разновидность демонстрации родительской власти, либо как особо возмутительная форма эксплуатации детского труда. Отец, мужчина пяти футов девяти-десяти дюймов, весящий сто пятьдесят фунтов, сидит в расслабленной позе. Каноэ - длинная и тяжелая лодка, выдолбленная из твердого ствола; неуклюжий аутригер затрудняет управление ею. И в конце этого длинного судна, вскарабкавшись своими худенькими ножками на его узкие планширы и напряженно балансируя, стоит коричневый малыш, мужественно сражаясь с шестифутовым рулевым шестом. Он так мал, что скорее напоминает малоприметный орнамент кормы, чем лоцмана неуклюже двигающегося судна. Медленно, являя миру картину скорее энергичных действий, чем реального движения к цели, каноэ плывет через деревню, плывет среди других каноэ, в команде которых точно так же состоят такие же малыши. Но это не эксплуатация детского труда и не праздный парад родительского престижа. Это часть целой системы, поощряющей ребенка максимально напрягать свои силы. Отец спешит. В этот день у него много работы. Может быть, он собрался в далекое плавание или же хочет устроить важное празднество. Управлять каноэ в лагуне - совсем привычное дело для него, для него это легче, чем ходить. Но для того чтобы маленький ребенок почувствовал себя и нужным, и пригодным для условий сложной морской жизни, отец отсаживается на среднюю скамейку, а маленький лоцман ведет каноэ. И здесь снова вы не услышите резких слов, когда ребенок правит лодкой неуклюже. Отец только не обращает никакого внимания. Зато при первом удачном ударе шеста, направляющем лодку на нужный курс, обязательно последует одобрение.

Этот тип обучения можно оценить до его результатам. Дети манус чувствуют себя в воде, как дома. Они не боятся ее и не смотрят на нее как на что-то сложное и опасное. Требования, предъявляемые к ним, сделали их глаза острыми, реакции быстрыми, а тела умелыми, как у их родителей. Среди них нет пятилетнего ребенка, который не умел бы хорошо плавать. Ребенок манус, который не умел бы плавать, был бы таким же отклонением от нормы, насколько патологичным был бы американский ребенок пяти лет, не умеющий ходить. До того как я поехала к манус, меня мучила проблема, как я смогу собрать маленьких детей в одно место. В моем воображении вставало специальное каноэ, каждое утро подплывающее к домам и берущее детей на борт. У меня не было никаких оснований для беспокойств. Для ребенка манус перейти из дома в дом не проблема. Он сделает это либо в большом каноэ, либо в своем маленьком или же проплывая нужное расстояние с ножом в зубах. И другие проблемы приспособления детей к внешнему миру решаются тем же самым методом. Каждый успех ребенка, каждая его честолюбивая попытка получают одобрение; слишком амбициозные проекты мягко отстраняются; на небольшие неудачи просто не обращают внимания, а серьезные ошибки наказываются. Так, если ребенок, уже научившись ходить, спотыкается и набивает себе шишку на лбу, он не будет подхвачен сострадательными руками матери. Мать не будет осушать своими. поцелуями его слезы, создавая тем самым роковую связь между физическим страданием и дополнительной лаской. Вместо этого маленького неумеху поругают за его неловкость, а если он к тому же очень глуп, то и звонко отшлепают в придачу. В следующий раз, когда ребенок оступится, он не будет искать глазами сочувствующую его страданиям аудиторию, как это очень часто делают паши дети; скорее он очень будет хотеть, чтобы никто не заметил его faux pas[122]. Эта педагогическая установка, сколь бы суровой и несострадательной она ни казалась, заставляет ребенка вырабатывать у себя совершенную моторную координацию. Среди четырнадцатилетних детей невозможно выделить ребенка, отличающегося от других меньшим развитием моторных навыков. Это можно сделать, только давая им специальные упражнения, например по метанию копья, где выделяются некоторые. Но в повседневных видах деятельности - в плавании, гребле, управлении лодкой, лазании - у всех очень высокий ypoвень развития навыков. А неуклюжесть, физическая неуверенность и потеря самообладания у взрослых вообще не встречаются. Манус очень чувствительны к индивидуальным различиям в навыках, познаниях и быстро клеймят глупого, плохо обучаемого человека, мужчину или женщину с плохой памятью. Но у них нет слова, которое обозначало бы неловкость. Меньшее умение ребёнка сделать что-либо описывается просто: " еще не понимает". Что он в недалеком будущем не усвоит искусства владеть своим телом, управлять каноэ, считается чем-то немыслимым. Во многих обществах момент, когда ребенок начинает ходить, знаменует и начало больших трудностей для взрослых. Ходящие дети - постоянная угроза собственности, они разбивают тарелки, проливают суп, рвут книги, запутывают пряжу. Но у манус, у которых собственность священна и ее потеря оплакивается так же, как смерть, уважение к собственности прививается детям с самых первых лет. Еще прежде чем они начнут ходить, их бранят и наказывают, если они дотронутся до чего-либо им не принадлежащего. Иногда было очень утомительно слушать, как какая-нибудь мать монотонно увещевает своего ребенка, ковыляющего среди пантах странных для него и незнакомых вещей: " Это не твое. Положи. Это принадлежит Пияп. Это тоже. Это тоже. Положи сейчас же". Но мы пожали плоды этой неусыпной бдительности: все наше имущество - завораживающие красные и желтые банки консервов, фотоматериалы, книги - находилось в полной безопасности от двух-трехлетних детей, которые в большинстве других обществ стали бы неукротимыми вандалами, лесными грабителями. Как и в случае с воспитанием физической ловкости, никогда не делалась попытка облегчить ребенку задачу, потребовать от него меньше, чем он может дать. Вещи не убирают от ребенка, чтобы он не мог их достать. Мать рассыпает свои маленькие, ярко окрашенные бусины на циновку или же в мелкую тарелку и ставит ее на пол, так что ее ползающий ребенок вполне может схватить их. И ребенка учат не прикасаться к ним; там, где даже собаки надрессированы настолько, что рыбу можно положить на пол на несколько часов без всякого риска, там и для маленьких человеческих существ не делают никаких поблажек. Хороший младенец - это младенец, который ни к чему не прикасается, хороший ребенок - это ребенок, который ни к чему не прикасается и никогда не попросит ничего ему не принадлежащего. Это единственные заповеди пристойного поведения, соблюдение которых требуется от детей. И как их физическая подготовленность позволяет без всякого риска оставлять их одних дома, так и тщательно воспитанное в них уважение к собственности позволяет без всякого риска оставлять толпу шумных ребятишек в доме, полном вещей. Они не притронутся ни к одному горшку, не стянут ни одну копченую рыбу с полки, ни одна нить раковинных денег не будет разорвана в пылу борьбы, и раковины не будут брошены в море. Малейшее нарушение беспощадно карается. Однажды каноэ из другой деревни пристало к маленькому островку. Три восьмилетние девочки забрались на оставленное каноэ и спихнули один горшочек в море, где он ударился о камни и разбился. Всю ночь в деревне раздавались призывы тамтамов и сердитые голоса, обвиняющие, осуждающие или извиняющиеся за причиненный ущерб и поносящие беспечных детей. Отцы в своих речах, полных гнева и стыда, описывали, как они не оставили живого места на юных преступницах. Подружки провинившихся не только не восхищались дерзким преступлением, но и отделились от них в высокомерном неодобрении и высмеивали их хором.

Любая поломка, любая беззаботность наказываются. Родители не смотрят снисходительно на поломку старого, уже треснувшего горшка, приходя в ярость лишь тогда, когда разбитый горшок оказался новым, как это делают американские родители. Те позволяют ребенку рвать сначала календарь, потом телефонную книгу, а затем удивляются его горькому изумлению, когда его бьют за вырванные листы семейной Библии. Наказание за кражу хвоста рыбы, маленького кусочка таро, полусгнившего ореха бетеля будет не меньшим, чем за кражу чаши с едой с праздничного стола. С не меньшей неумолимостью мы сталкиваемся и в расследовании воровства. Я знала маленькую девочку двенадцати лет по имени Ментун, которая слыла воровкой. Дети издевались над ней. Почему? Потому что однажды она выловила в воде плывущие предметы - кусок пищи и банан, которые, очевидно, упали в воду из одного из соседних домов. Присвоить эту добычу, предварительно не поискав возможного владельца, означало украсть. Ментун была бы более осмотрительной в будущем, если бы ей не вменяли в вину любое исчезновение собственности в течение всех последующих лет. Я не переставала удивляться детям, которые, найдя клочок вожделенной бумаги, упавший с веранды или же заброшенный на маленький островок вблизи дома, всегда приносили его мне, спрашивая: " Пияп, это хороший или плохой? " - прежде чем унести к себе скомканный листок.

Области знания, которыми должны овладеть маленькие дети, именуются " понимание дома", " понимание огня", " понимание каноэ", " понимание моря".

" Понимание дома" включает следующее: надо осторожно двигаться по ненадежному полу, уметь карабкаться по лестнице или же сваям с зарубками, надо не забывать отодвинуть планку в полу, когда плюешь, мочишься или выбрасываешь мусор в море, надо уважать любую собственность, лежащую на полу, нельзя карабкаться на полки или на любое место дома, прогибающееся под весом, нельзя приносить грязь и мусор в дом.

Огонь поддерживается в одном или во всех четырех очагах, расположенных попарно вдоль боковых стен дома, ближе к середине. Очаг представляет собой толстый слой золы на плотных циновках, окруженных прочными бревнами твердого дерева. Площадь такого очага - около трех квадратных футов. В центре очага три или четыре булыжника, служащие опорами для горшков. При варке пользуются маленькими кусками дерева, огонь же поддерживается поленьями покрупнее. Тщательно уложенные поленницы дров располагаются на низких полках сбоку от очагов. Прямо над очагами нависают полки для копчения, где хранится копченая рыба. " Понимание огня" означает понимание того, что огонь обжигает кожу, воспламеняет щепки, солому, легко загорающееся дерево, что тлеющие угли вспыхивают, если на них дуть, что их, взяв из очага, нужно нести с очень большой осторожностью, не оступаться, не соединять с другими предметами. Оно означает также понимание того, что вода гасит огонь. " Понимание огня" не означает умения его разводить, этим искусством мальчики овладевают много позже - в тринадцать-четырнадцать лет. (Женщины никогда не разводят огонь, хотя они могут и помогать при этом, держа тлеющий пепел в ладонях.)

" Понимание каноэ и моря" приходит немногим позже, чем " понимание дома и огня", этого непосредственного окружения ребенка. Навыки обращения ребенка с каноэ считаются достаточными, если он может удерживать равновесие, стоя на двух узких планширах его бортов, точно направлять его шестом, достаточно хорошо грести, чтобы управлять им при умеренном ветре, точно вводить его под дом, не повредив аутригер, выводить каноэ из флотилии других лодок, скопившихся вокруг причала дома или у края островка, и выпрыгивать из каноэ, делая ловкое движение назад и вперед, движение, заставляющее погружаться вначале нос, а затем корму лодки. " Понимание моря" включает умение плавать, нырять, плыть под водой, способность удалять воду из носа и горла наклоном головы вперед и ударом сзади по шее. Дети между пятью и шестью годами овладевают этими обязательными навыками.

Дети учатся говорить потому, что мужчины и старшие мальчики любят играть с ними. Манус не считают, что детей необходимо тщательно учить этому. Они учатся говорить, играя со взрослыми. Большую помощь здесь оказывает любовь к повторам. Меланезийские языки очень часто используют прием повтора для усиления речи. & lt;...& gt; Хотя, строго говоря, этот прием повтора должен служить для выражения длительности или интенсивности действия, очень часто простая привычка к повтору овладевает рассказчиком, и вскоре его речь будет звучать так: " Теперь он встретил женщину. Ее имя было Саин, Caин, Саин". Иногда повторяют даже предлоги или частицы. Слушатели также обладают склонностью подхватывать фразу, повторять ее или же превращать в длинную, монотонную песню. Это особенно часто случается тогда, когда говорящий произносит фразу в напевном тоне, выговаривает ее в ключе, выделяющем ее из тональности беседы, или бормочет ее себе под нос. Самые случайные и обыденные фразы, такие, как " Я не понимаю" или " Где мое каноэ? " будут подхвачены группой и превращены в напев, который будет повторяться с полным самоудовлетворением в течение нескольких минут. Особенности произношения и акцент подхватываются и имитируются точно таким же образом.

Эта не подчиняющаяся никаким законам страсть к повторам[123]создает превосходную атмосферу для овладения ребенком навыками речи. Взрослые не скучают, когда имеют дело с несколькими словами, которые может пролепетать младенец. Наоборот, именно эти с трудом усваиваемые им слова служат великолепным предлогом для взрослого отдаться своей собственной страсти к повторам. Так, младенец говорит " я", и взрослый говорит " я", младенец говорит " я", и взрослый говорит " я" и т.д., и т.д., в той же самой тональности. Я насчитывала до шестидесяти повторов одного и того же слова либо просто слога, лишенного смысла. II в конце шестидесятого повтора ни младенцу, пи взрослому не было скучно. Ребенок со словарным запасом в десять слов ассоциирует такое слово, как " я" или " дом", с кем-нибудь из взрослых, с которым он был занят этой игрой в слова, и, когда его дядя или тетка проплывают мимо его дома в каноэ, он с надеждою кричит им " я", " дом". Он не будет разочарован: обязательный взрослый, столь же довольный, как и ребенок, крикнет в ответ " я" или " дом". И эта перекличка будет длиться до тех пор, пока каноэ не отплывет за пределы слышимости голоса. Маленьких девочек взрослые обычно зовут " Ина", маленьких мальчиков - " Ина" или " Папу", и ребенок отвечает " Ина" или " Папу", создавая тем два взаимоотношения, не предусмотренные формальной системой родства.

Все сказанное о речи в равной мере относится и к жесту. Взрослые играют с детьми в игры - подражания жестам до тех пор, пока ребенок не выработает у себя привычку к подражанию, которая на первый взгляд кажется почти навязчивой. Это в особенности касается мимики - зевания, закрытых глаз, надутых губ. Дети переносили эту привычку подражать выражениям лица, реагируя и на мой карандаш с резной человеческой полуфигурой на конце. Фигурка на конце, казалось, выпятила грудь. Тонкие губы на лице казались сжатыми всем туземцам и почти всем их детям. И все они, глядя на карандаш, сжимали губы и выпячивали грудь. Я показывала детям одну из тех танцующих бумажных марионеток, которые дергаются с невероятной развязностью, свисая со шнурка. Еще до того как дети поймут, что за игрушка перед ними, их ноги и руки колеблются самым прихотливым образом в подражание марионеткам.

Эта привычка к имитации, однако, не навязчива, так как она немедленно исчезает, будучи осознанной. Если кто-нибудь скажет ребенку, рабски подражающему его движениям: " Делай так, как я", то ребенок остановится, обдумает свои действия и чаще всего откажется от подражания. Имитация у него - просто привычка, естественная человеческая склонность, получившая " чрезвычайное развитие в раннем детстве и сохранившаяся в более стереотипных формах в речи и песнях взрослых. Она наиболее зримо выражена у детей от одного до четырех лет, и ее ранняя утрата может быть соотносима с ранним развитием в других отношениях. & lt;...& gt;

Трудовым навыкам маленьких мальчиков обучают мало. Они умеют отбеливать борта своих каноэ соком водорослей, делать крепкие веревки из ротанга, у них есть начальные навыки обтесывания дерева, но они не умеют вырезать из него. Они знают, как укрепить балансир каноэ, как ошкурить его борта пучками кокосовых листьев и сделать грубые факелы из бамбука для ночных выходов в море. Но они ничего не знают о плотницком искусстве, за исключением того, что сохранилось в их памяти со времени раннего детства, когда они были тесно связаны с отцом.

Итак, дети усвоили все физические навыки, которые им понадобятся в дальнейшей жизни. Они умеют точно оценивать расстояния, метко бросать, ловить брошенное, верно определять расстояния при прыжках и нырянии, сохранять равновесие на самых узких и ненадежных опорах, вести себя уравновешенно, умело и спокойно и на земле и на море. Их тела натренированы для танцев взрослых, их глаза и руки - для ловли рыбы копьем, их голоса привыкли к ритмам песен, их кисти гибки, и они могут выбивать дробь на барабане, их руки натренированы для гребли и управления лодкой. Система обучения, осуществляемая уверенно, с неуклонной настойчивостью и вниманием, дает маленькому ребенку необходимые физические навыки, на основе которых он в последующие годы будет все строить сам, подражая старшим детям и взрослым. Самая тяжелая часть его физического воспитания завершается к трем годам. Все остальное приобретается в играх, для которых у него имеется все - безопасные и удобные площадки, веселые товарищи всех возрастов и обоих полов.

Но представление манус об общественной дисциплине настолько же туманно, насколько строги их нормативы физического воспитания. От детей не требуется ничего, что выходило бы за пределы физической ловкости и уважения к собственности. Исключением здесь являются только правила элементарного приличия. Как только ребенок начинает ходить, его учат отправлять свои потребности не на глазах у других; отношение к этому как к чему-то постыдному, вызывающему сильное смущение должно войти в его плоть и кровь. И это отношение передается не суровостью или наказаниями от случая к случаю, а проявлением родительских эмоций. Ужас, отвращение, брезгливость родителей передаются провинившемуся ребенку. Отношение родителей к нарушению приличий такого рода настолько сильно, что его так же легко внушить ребенку, как вызвать чувство паники. Об интенсивности этого чувства стыдливости можно судить хотя бы по тому, что мужчины находят постыдным раздеваться в присутствии друг друга, а взрослую девочку учат, что, если она снимет свою травяную юбочку в присутствии другой женщины, духи накажут ее. Стыдливость никогда не приносится в жертву удобствам; в морских переходах, длящихся много часов, соблюдаются самые строгие правила приличия, если присутствует лицо другого пола.

Этим правилам приличия, чувству стыда детей учат очень рано. Их обертывают в жаркие колючие одежды, и они ходят в них на глазах у взрослых. Но как только дети начинают чувствовать себя в безопасной дали от смущающего их надзора, дисциплина кончается. Детей не учили ни повиновению, ни уважению к желаниям родителей. Двухлетнему ребенку позволено издеваться над матерью, которая всего лишь просит его пойти домой. С наступлением темноты дети должны быть дома, но это совсем но означает, что они идут домой, если их позовут. Если голод не загонит их в дом, то родители должны идти искать их и возвращать домой, часто силой. Запрет идти играть на другой конец деревни часто длится не дольше, чем бдительность запретившего. Достаточно ему только отвернуться, чтобы ребенок сбежал и поплыл под водой до тех пор, пока не будет на безопасном расстоянии.

Приготовление пищи у манус - трудоемкий процесс, требующий многих усилий. Саго готовят без воды в мелких плошках над огнем, постоянно его мешая. Оно годно к употреблению в течение приблизительно двадцати минут после снятия с очага. И тем не менее от детей нельзя ожидать, что они придут домой ко времени принятия пищи семьей. Они убегают утром до завтрака и возвращаются домой спустя час или два после пего, требуя еды. Десятилетний ребенок будет стоять посредине дома и монотонно кричать до тех пор, пока кто-нибудь не оставит свои дела, чтобы приготовить для него еду. Женщину, которая ушла в дом какого-нибудь родственника, чтобы помочь ему в чем-нибудь или составить план будущего праздника, непременно атакует ее шестилетний ребенок, который будет вопить, тянуть ее за руку, пинаться, царапаться до тех пор, пока она не пойдет домой и не покормит его.

Родители, которые были столь тверды, обучая ребенка делать первые шаги, становятся мягким воском в руках юного мятежника, когда речь заходит о каких-нибудь правилах общественной дисциплины. Дети едят, когда хотят, играют, где хотят, спят тогда, когда они сочтут это нужным. Они не обращаются уважительно к родителям, более того, им дозволяется большая распущенность в языке, чем взрослым. Самый маленький сорванец сможет с вызовом и презрением кричать на самого древнего старца деревни. Детей не учат отдавать что-нибудь старшим: лакомый кусок по священному праву принадлежит им. Они могут криком собрать преданных им взрослых и склонить их делать все, что им захочется. Они не работают. Девочки после одиннадцати или двенадцати лет выполняют кое-какие работы но дому, мальчики же ничего не делают вплоть до женитьбы. Община ничего не требует от них, кроме уважения к собственности и соблюдения элементарных правил приличия.

Несомненно, эта поразительная свобода укрепляет их физически. Развитые моторные навыки рождают в них полную уверенность в себе. Ребенок у манус - это повелитель вселенной, недисциплинированный, не сдерживаемый никаким почтением или уважением к старшим, живущий в состоянии почти полной свободы, которую ограничивает лишь некоторые правила приличия. Других правил - правил самоконтроля и самопожертвования - он не знает. У него типичная психология набалованного ребёнка. Дети у манус всегда только требуют и никогда ничего не дают. Единственная маленькая девочка в деревне, которая из-за слепоты своего отца должна была помогать ему, была поэтому ласковым, великодушным ребенком. От всех других детей ничего не требовалось, но и ничего нельзя было получить.

К своим же родителям, их преданным слугам, дети испытывают собственнические чувства, находятся от них почти в младенческой зависимости, но почти не заботятся о них. Их эгоцентризм - естественное дополнение тревожной, вседозволяющей любви родителей, любви, допускаемой ограниченными идеалами этой культуры.