Что такое ум, полный иллюзий? Что такое очень смятенный ум? Что такое ясность ума?

Это нужно понять, потому что это будет полезно и для медитаций, и для того, чтобы научиться искусству умирать. Он задал очень значительный вопрос. Он спрашивает: «Что такое смущенный ум?» Но здесь мы делаем ошибку. В чем ошибка? Ошибка в том, что мы используем два слова — смятение и ум, а истина в том, что нет такой вещи, как ум в смятении. Скорее, само состояние смятения и есть ум. Нет ничего подобного уму в смятении. Ум и есть смятение.

Ум не может стать мирным, сам по себе ум — это отсутствие мира. А когда смятения нет, дело не в том, что ум стал мирным, — тогда ум исчез.

Например, когда на море шторм, море беспокойно. Назовешь ли ты его «беспокойным штормом»? Назовет ли его кто-нибудь «беспокойным штормом»? Ты просто назо­вешь его штормом, потому что шторм — это другое название беспокойства. А когда шторм стихает, скажешь ли ты, что шторм стал мирным? Ты просто скажешь, что шторма больше нет!

Понимая ум, помни и то, что «ум» — это просто другое название смятения. Когда нисходит мир, это не значит, что ум стал мирным; скорее, ум вообще не существует. Появляется состояние не-ума. А когда ума больше нет, то, что остается, называется атман. Море существует, когда шторма нет. Когда шторм исчезает, остается море. Когда смятенный ум перестает существовать, то, что остается, и есть атман, сознание.

Ум — это не вещь, это лишь состояние смятения, хаоса. Ум — это не способность, не субстанция. Тело — это одна вещь, атман — другая вещь, а отсутствие мира между ними называется умом. В состоянии мира остается тело, остается атман, но ума больше нет.

Нет такой вещи, как мирный ум. Ошибка выражения вызвана языком, который мы создали. Мы говорим «нездоровое тело», «здоровое тело». Здесь все в порядке. Бывает, конечно, нездоровое тело, бывает и здоровое. С исчезнове­нием нездорового тела остается здоровое. Но это не так в случае ума. Нет такой вещи, как «здоровый ум», «нездоро­вый ум». Ум сам по себе — это нездоровье. Само его существование — это смятение. Само его существование — это болезнь.

Поэтому не спрашивай, как спасти ум от смятения, спроси, как избавиться от ума. Спроси, как ум может умереть. Спроси, как разделаться с умом. Спроси, как отпустить этот ум. Спроси, как сделать так, чтобы ум больше не существовал.

Медитация — это способ покончить с умом, расстаться с умом. Медитация означает шагнуть из ума. Медитация означает выйти из ума. Медитация означает прекращение ума. Медитация означает не находиться там, где есть замешательство. Когда ты выходишь из замешательства, замешательство успокаивается — потому что его создает само наше присутствие. Если мы выходим, оно прекраща­ется.

Скажем, например, двое дерутся. Ты пришел со мной подраться, и борьба продолжается. Если я отступлю, как будет продолжаться борьба? Она остановится, потому что она может продолжаться, лишь, если я остаюсь ее частью. Мы живем на ментальном уровне; мы присутствуем как раз там, где беспорядок, где возникают проблемы. Мы не хотим оттуда выбираться и в то же время хотим принести туда мир. Там не может быть мира. Просто будь любезен, выйти оттуда, вот и все.

Как только ты выходишь, беспорядку конец. Медитация — это не техника приведения ума к покою; скорее, это техника, направленная на выход из ума. Медитация — это средство отвернуться; выскользнуть из волн смятения.

Другой друг задал вопрос, связанный с предыдущим. Хорошо будет понять и это. Он спросил:

Какая разница между «быть в медитации» и как «делать медитацию»?

Та же разница, которую я только что объяснял. Если человек делает медитацию, он пытается сделать смятенный ум мирным. Что он сделает? Он попытается сделать ум спокойным. Когда индивидуальность находится в медитации, она не пытается успокоить ум; вместо этого она выскальзывает из него. Если солнце слишком жаркое, мучительное, ты увидишь, как человек открывает зонт — снаружи на солнце можно раскрыть зонт — тогда человек может стоять в его тени или под защитой другой тени. Но зонт, однако, нельзя открыть внутри ума. Единственной защитой там будет мысль — а это ничего не меняет. Это будет все равно, что человек, стоящий на солнце с закры­тыми глазами, думающий, что у него над головой зонт и ему не жарко. Но ему обязательно будет жарко. Этот человек пытается что-то сделать, остудить солнце. Он пытается делать медитацию.

Есть другой человек. Когда снаружи солнце, он просто встает, заходит в дом и расслабляется. Он не совершает попыток остудить солнце, он просто уходит в тень.

Делать медитацию — значит совершать усилие, попытку изменить ум. Быть в медитации означает не делать никаких усилий, изменить ум, а просто беззвучно войти внутрь.

Ты должен принять во внимание различия между ними. Если ты делаешь усилие, чтобы медитировать, медитация никогда не случится. Если ты пытаешься сделать сознательное усилие — если ты сидишь, напрягаешь мышцы, ставишь целью успокоить ум любой ценой, — это не сработает, потому что, в конце концов, кто будет делать все это? Кто будет ставить цель? Кто, как не ты?

Ты, такой, каков ты есть, ты уже беспокоен, уже в смятении. Затем ты пытаешься успокоить себя? Это значит, добавить к своим головным болям еще одну. Ты сидишь прямо, готовый отвергнуть все. Чем более застывшим ты становишься, тем больше будет трудностей, и тем более напряженным ты станешь. Это неверный путь. Я прошу тебя медитировать, потому что медитация — это расслаб­ление. Тебе не нужно ничего делать, просто будь расслабленным.

Обязательно пойми. Позволь, я еще поясню это на небольшой иллюстрации. Используй ее как окончательный критерий. Человек плывет в реке. Он говорит, что хочет достичь другого берега. У реки быстрое течение, и он бьет по воде руками и ногами, пытаясь переплыть реку. Он становится усталым, изнуренным, разбитым, но продолжает плыть. Этот человек совершает усилие. Плыть для него усилие. Делать медитацию — это тоже усилие. Есть другой человек. Вместо того чтобы плыть, он лежит на воде. Он позволил себе плыть вместе с рекой. Река течет, и он тоже течет. Он вообще не плывет, он просто дрейфует. Чтобы дрейфовать, не нужно усилия; дрейф — это «не-усилие».

Медитация, о которой я говорю, подобна дрейфу и не похожа на плавание. Наблюдай плывущего человека и лист, плывущий по реке. Наслаждение и радость плывущего листа просто не от этого мира. У листа нет ни проблем, ни препятствий, ни ссор, ни тревог. Лист очень умен. В чем его хитрость? Хитрость листа в том, что он сделал реку своей лодкой и теперь едет на ней. Лист готов и хочет двигаться туда, куда несет его река. В этом смысле лист сломил силу реки. Река не может причинить ему вреда, потому что лист не борется с рекой. Лист не хочет оказывать никакого сопротивления, он просто плывет.

Лист в полном согласии. Почему бы нет? Сейчас он не пытается быть в согласии с рекой, он просто лежит на воде; вот и все. Куда бы его ни несла река, пусть так и будет. Держи в уме плывущий лист. Можешь ли ты так плыть по реке жизни? Не должно быть ни малейшей мысли о пла­вании, ни малейшего чувства; не должно быть вообще никакого ума. Ты никогда не замечал, что живой человек может утонуть в реке, тогда как мертвый плавает на поверхности? Ты никогда не удивлялся, в чем тут дело? Живой человек тонет, но мертвый не тонет никогда. Он тут же поднимается на поверхность. В чем разница? Мертвое тело приходит в состояние не-усилия. Мертвое тело ничего не делает; оно не может даже желать. Тело поднимается на поверхность и плывет. Живой человек тонет, потому что живой человек прикладывает усилия к тому, чтобы остаться живым. Пытаясь это сделать, он устает, — а когда он устает, он тонет. Его топит его борьба, не река. Река не может утопить мертвого человека, потому что он не совершает никакой борьбы. Поскольку он не борется, нет вопроса о потере сил. Река не может причинить ему вреда. Поэтому он плывет по реке.

Медитация, о которой я говорю, подобна дрейфу, не плаванию. Тебе нужно просто дрейфовать. Когда я предлагаю расслабить тело, я подразумеваю, что ты должен позволить телу дрейфовать. Тогда человек не держит тело никакой хваткой; тогда он не приковывает себя к берегу тела — ты отпускаешь, ты дрейфуешь. Когда я предлагаю отпустить и дыхание, не цепляйся за берег дыхания. Оставь и его, дрейфуй с ним. Тогда куда идет человек? Если ты отпустишь тело, ты будешь двигаться внутрь; если ты держишь тело, ты выйдешь наружу.

Как может человек войти в реку, если он держится за берег? Он может только выйти обратно на берег. Если он покидает берег, он попадет прямо в реку. Так и река жизни, поток божественного сознания течет у нас внутри, но мы хватаемся за берег, за берег тела.

Отпусти его. Отпусти и дыхание. Отпусти и мысли. Пусть все берега останутся позади. Куда ты теперь пойдешь? Теперь ты начнешь дрейфовать в потоке, который течет внутри. Человек, который позволяет себе дрейфовать в этом потоке, достигает океана.

Поток внутри подобен реке, и человек, который начинает в нем дрейфовать, достигает океана. Медитация — это своего рода дрейф. Человек, который учится дрейфовать, достигает Божественного. Не плыви; человек, который плывет, заблудится. Человек, который плывет, самое большее, оставит один берег и достигнет другого. Бедный человек после столь долгого плавания, самое большее, станет бога­тым — что еще? После столь долгого плавания человек, занимающий маленький стул, может быть, начнет сидеть на большом стуле в Дели — что еще произойдет?

Этот берег реки так же ведет тебя к реке, как и тот. Берег Дварки настолько же вне реки, как и берег Дели — никакой разницы нет. Пловец только достигает берега. Но как насчет того, кто дрейфует? Никакой берег не может ему помешать, потому что он позволил себе двигаться с потоком. Его понесет поток. Он обязательно понесет его и принесет к океану. Сама цель в том, чтобы достичь океана — река стано­вится океаном, а индивидуальное сознание — Божествен­ным. Когда капля теряется в океане, в абсолютном смысле жизни, в высшем блаженстве жизни, достигнута верховная красота жизни.

Вот предельное: искусство умирать есть искусство дрейфа. Человек, который готов умереть, никогда не плывет. Он говорит:

— Неси меня куда хочешь. Я готов!

Все, о чем я говорил эти три дня, сводится к этому. Некоторые друзья, однако, считают, что я отвечал на вопросы. Они снова и снова пишут: «Пожалуйста, скажи что-нибудь от себя. Ты просто отвечаешь на вопросы» — как будто на вопросы отвечал кто-то другой!

Проблема в том, что вешалка стала важнее одежды, которая на ней висит. Они хотят сказать: «Покажи нам одежду. Зачем ты беспокоишься о том, чтобы вешать ее на вешалку?» Но в любом случае, что я вешаю на вешалку? Что бы я ни хотел сказать, я повешу это на вешалку ваших вопросов. Именно таковы наши умы.

Я слышал:

Был один цирк. Каждый день владелец цирка давал обезьянам утром четыре банана и вечером три. Однажды утром случилось так, что на рынке оказалось недоста­точно бананов, и он дал им три банана. Обезьяны вышли на забастовку. Они сказали:

— Это невозможно, мы хотим четыре банана по утрам.

— Я дам вам четыре банана вечером, — сказал владелец, — а сейчас возьмите три.

— Этого никогда не случалось раньше, — настаивали обезьяны. — Утром мы всегда получали четыре банана. Мы хотим четыре банана сейчас!

— В своем ли вы уме? — спросил владелец. — Вы все равно получите семь бананов.

Обезьяны настаивали.

— Нас не заботит твоя арифметика. Все, что нас заботит, — это получать четыре банана каждое утро. Мы хотим четыре банана сейчас!

Друзья продолжают и продолжают писать мне: «Пожалуйста, скажи что-нибудь от себя. Не отвечай на вопросы». Конечно, я буду говорить, но вопрос в том, о чем мне говорить? Вопросы просто служат вешалками; все, что я хочу сказать, я вешаю на вешалки. Говорю ли я или отвечаю на вопросы, какая разница? Кто будет отвечать? Кто будет говорить? Но они чувствуют, что я должен говорить от себя, потому что каждое утро они получали четыре банана.

На каждом медитационном лагере обычно было четыре дискурса и четыре лекции, посвященные вопросам и ответам. На этот раз случилось так, что все лекции посвящены вопросам и ответам. Но это ничего не меняет. Имейте в виду арифметику семи бананов. Сложите их. Не нужно считать их один за другим, что утром четыре, а вечером три, или наоборот. Я дал вам все семь бананов. Если вы сбились со счета, то могли упустить это из виду. Вот почему в конце я сказал, что бананов семь. Я сказал все, что хотел сказать.