![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Глава 6. Три буддийских обезьяны
С тех пор прошло больше полугода. В течение этого времени я психологически готовился покинуть Кишинев и присоединиться к Джи. Лето подходило к концу, и я, соскучившись по новым приключениям, позвонил Джи в Москву. – Ты еще жив, братушка? – спросил бодрым голосом он. – Душа не находит покоя, – отвечал я. – Бросай математику и осваивай ремесло лепщика, – предложил Джи. – В каком смысле? – удивился я. – В самом прямом. – Неужели вы считаете, что я должен покинуть место заведующего лабораторией в университете и перейти в простые рабочие? – возмутился я. – Тебе пора выходить в жизнь, а не наблюдать ее из окна. Пришло время освоить новое ремесло, научиться творить руками. Тогда ты сможешь обрести материальную независимость и следовать за мной. – Я веду важный проект, меня никто не отпустит, до тех пор пока я его не закончу, – телефонная трубка слегка подрагивала в моей руке. – А ты попробуй. – Вы меня поражаете! Неужели вам не известны университетские правила? – запальчиво продолжал я. – Ну и оставайся приклеенным к креслу начальника, – заявил Джи, – а Корабль Аргонавтов поплывет дальше в поисках Золотого Руна... – короткие гудки в трубке охладили мои эмоции. “До чего же странный он человек”, – раздумывал я, нервно передвигаясь по квартире. Но, поскольку делом моей жизни становилось стремление к внутренней свободе, я решил подчиниться пожеланию Джи. Хотя я всегда чувствовал отвращение к ремеслу всякого рода, я решил попробовать. На следующий день я, с большим сомнением в удаче, положил на стол директора вычислительного центра заявление об уходе. Каково же было мое удивление, когда он подписал его с милейшей улыбкой, заявив при этом: – Сейчас мы стремимся брать на работу исключительно молдаван – это новая национальная политика. Так что на ваше место уже есть человек. От неожиданности я опешил и, собрав с рабочего стола все свои вещи, с болезненно сжавшимся сердцем отправился в город. Втайне я надеялся, что директор не отпустит меня, и тогда моя совесть перед Джи будет чиста, но вышло совсем наоборот. Мне как математику было чуждо художественное ремесло, к тому же я никогда не пробовал лепить из глины. Эта идея казалась мне абсурдной. Но поскольку я совершенно неожиданно оказался не у дел, то решил последовать совету Джи и купил в киоске газету “Труд”. Прочитав заметку о нехватке специалистов на скульптурном комбинате, решил испытать свое счастье и отправился по указанному адресу. Скульптурный комбинат располагался на большой территории, огороженной бетонной стеной с железными воротами, недалеко от центра города. Войдя на просторный двор, загроможденный гипсовыми изделиями, я с трудом отыскал лепную мастерскую. Это оказалось темное помещение, заставленное гипсовыми вазами и головами партийных деятелей. Привыкнув к темноте, я почувствовал на себе подозрительный взгляд. Меня в упор разглядывал полный мужчина лет сорока в грязной рабочей одежде. Физиономия его была заплывшей и неприветливой. – Тебе чего? – грубо спросил он. – Пришел по объявлению в газете, – робко ответил я. – Без специального образования тебе нечего делать в моей мастерской, – сказал он и повернулся ко мне спиной. Его агрессивная внешность говорила о полном пренебрежении к чистоте души. Он разговаривал со мной словно из преисподней. Я разочарованно отправился в приемную директора, где увидел за небольшим столом миловидную девушку, одетую в светлое платье, облегавшее ее стройную фигуру с изящной грудью. – Несмотря на объявление в газете о том, что требуется лепщик, я получил грубый отказ, – сокрушался я. – А вы попробуйте устроиться в мастерскую через бюро по трудоустройству, – подсказала симпатичная секретарша. – В этом случае комбинат вынужден будет принять вас на работу. Обретя некоторую надежду, я отправился на поиски этого заведения. Зайдя в неуютное помещение, состоящее из двух комнат, я заметил сидящую за полированным столом молодую брюнетку, которая каллиграфическим почерком выписывала направления на работу. Она была одета в голубую блузку с низким вырезом и короткую черную юбку. Строгие глаза равнодушно глядели на посетителей. Было видно, что ей надоело работать в таком заброшенном месте без всякой перспективы. Я подошел и с легкой улыбкой спросил, нужны ли специалисты по лепке на скульптурный комбинат. Девушка подняла на меня серые глубокие глаза и, раскрыв потрепанный журнал, ответила: – Имеется одно место для хорошего специалиста. – Мне это подходит, – произнес я уверенным голосом. Решив, что я и есть нужный специалист, она, не посмотрев мои документы, выписала своим безупречным почерком направление на работу и, мило улыбнувшись, протянула мне его, слегка перегнувшись через стол. В этот момент вырез ее блузки опустился еще ниже, и я, почувствовав прилив вдохновения, медленно взял листок бумаги из ее прозрачных пальцев. “С такой девушкой было бы приятно идти к Просветлению”, – промелькнуло у меня в голове. Выйдя на улицу, залитую ослепительным солнцем, я улыбнулся, оттого что удалось обвести вокруг пальца ворчливого мастера. На этот раз, вернувшись на комбинат, я направился прямо к директору. Посреди просторной комнаты стоял огромный стол из мореного дуба, а на нем – черный телефон и бронзовая пепельница с символическими изображениями трех буддийских обезьян – “ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу”. За столом важно восседал мужчина лет сорока пяти кавказской наружности. Его черные усы нависали над торчащей изо рта трубкой с головой Мефистофеля. Я протянул ему направление на работу. Он взял его и деловито посмотрел на меня: – А что это вы, работая в университете заведующим лабораторией, решили перебраться в лепщики? Вопрос был неожиданным, и я опешил: не мог же я сказать ему правду! Я решил ответить как наивный человек: – Я с детства мечтал быть скульптором, но мои родители заставили меня стать математиком. Теперь я окончательно убедился, что математика – не мое призвание, – слушая свой голос как будто со стороны, я удивлялся, откуда у меня взялось столько наглости наговаривать на своих родителей, но прозвучало это весьма убедительно, – и собираюсь попробовать себя в качестве скульптора. Я чувствую, что это мое настоящее призвание. Директор посмотрел на меня как на безумца, но, тем не менее, подвинул в мою сторону пожелтевшую пепельницу с тремя обезьянами: – Не знаю, врешь ты мне или нет, но вот такая серебряная пепельница с тремя символическими обезьянами – “ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу” – стояла на столе у самого Геббельса. Если ты за несколько дней сделаешь сносную копию – я возьму тебя на работу. Зазвонил телефон. Он повертел трех обезьян перед моим носом и жестом показал на дверь: – А теперь уходи, не мешай. Я ушел с чувством победителя, хотя и понимал, что втереть очки директору будет гораздо сложнее, чем молодой девушке. Проблема была в том, что я никогда еще в своей жизни не брал в руки глины для лепки. Все же я преодолел первое препятствие. Я решил обратиться за помощью к Гурию, который, как я знал, в детстве учился в художественной школе. Он открыл мне лишь после долгих пронзительных звонков. Увидев его недовольное лицо, разбросанную по полу в беспорядке одежду и старый рюкзак, я спросил: – Куда это ты опять собрался, братец? – Вчера позвонил Джи и неожиданно сообщил: “Приглашаю тебя в обучающую поездку по Белоруссии и Прибалтике. Жду в Гомеле через два дня. Найдешь меня по афишам: «Выступает джазовый ансамбль «Кадарсис». Если твой самолет будет лететь через Киев, то зайди в Музей западноевропейского искусства и помедитируй на гобелены в одном из залов. Тебе нетрудно будет их найти: на них изображены похождения Дон-Кихота и Санчо Пансы”. – А у меня на физфаке пересдача экзаменов, – сокрушенно добавил Гурий. – Мне не терпится поскорее покинуть надоевший Кишинев. Как ты думаешь, зачем Джи советовал мне обязательно посмотреть на Санчо Пансу и Дон-Кихота? – Это символический роман, в котором описано путешествие Гроссмейстера рыцарского Ордена со своим оруженосцем и учеником, – ответил я. – Они никем не поняты и всеми осмеиваемы. Если настроишься на вибрацию романа, то глубже почувствуешь свою роль. – В моем вчерашнем сне, – сообщил встревоженно Гурий, – нам была поручена важная миссия, которую мы должны выполнить в течение своей жизни. Мы преодолели массу трудностей, и нам все-таки удалось ее выполнить, но за это нас обоих распяли на Андреевских крестах. – Не расстраивайся, братушка, это должно случиться лишь через много лет, – ответил я. – А вот сейчас ты лучше помоги мне вылепить трех обезьян Геббельса для устройства в лепную мастерскую, по заданию Джи. – У меня нет времени, – отрезал он. Я повернулся и собрался было уйти, как вдруг услышал его голос: – Ну ладно, не переживай, самолет вылетает только завтра утром, у нас есть в запасе целая ночь. – Я не помню, как выглядят эти обезьяны, – заметил я. – Тебе не дали их копии? – удивился Гурий. – Я ведь назвался специалистом по лепке, а лепить-то, должно быть, умеешь ты. – Да я учился рисовать, а не лепить! – возмутился он. – Ты бы поостыл. Я вообще ничего не могу, и то решился на эту авантюру, – заметил я. – Не забывай, что нам надо достичь Просветления еще в этой жизни, и ради этого можно вылепить и тысячу обезьян. – Тогда поехали в город искать обезьяну, – успокоился Гурий. Когда мы безрезультатно объехали десяток магазинов, Гурий возмутился: – Не могу понять, почему нигде не продаются книжки с картинками обезьян... – Даже игрушечные обезьяны исчезли с полок, – добавил я. – Не расстраивайся, – вспомнил он, – у моей матери есть “Энциклопедия животных” Брема – там-то уж точно найдется изображение приличной обезьяны. Дома Гурий аккуратно вырезал страницу с изображением обезьяны и около двенадцати ночи, закатав рукава, принялся лепить обезьянку – ту, что с закрытыми глазами, – а я напряженно пытался запомнить его движения. Рано утром Гурий вылетел рейсом в Гомель через Киев, в надежде на этот раз столкнуться с ускользающей тенью своего “Я”. Вернувшись домой, я, чтобы настроиться на Путь, открыл записи бесед с Джи и прочел: “Сейчас мы входим в эпоху Параклета – эпоху Святого Духа. Наша Школа является первым островком нового влияния. Эпоха третьей космической ипостаси будет эпохой, которая гармонически сочетает в себе оба тока, Герметический и Христианский, и их последовательное чередование во времени. Импульс космического огня проявлен в двуедином токе и называется Герметическо-Христианским. Все те ситуации, которые происходят в пространстве Школы, создают благоприятные условия для внутреннего роста учеников. Русская пословица гласит: “Богу молись, а к берегу гребись”. Таким образом, мы подступили к теме внутреннего круга человечества, к теме Эзотерического Христианства и его Школы. Основная линия Эзо-Христианства – это правильное сочетание в своей работе двух импульсов – Гермеса и Христа, что дает реальную возможность человеческой монаде достичь максимальной самостоятельности. Именно поэтому так драгоценен и труден для вас процесс саморазвития, который протекает по законам Гермеса Трисмегиста, но в то же время вам обеспечивается помощь свыше. Если с вами не произойдет выпадения из Школы, то есть откладывания на завтра тех проблем и задач, которые надо решить именно сегодня, – ибо завтра вас ожидает еще более важный бой, – то вы будете продвигаться скоростным способом, скоростными методами, разработанными в Герметических Школах. Правда, в этом случае все темные силы будут мешать вам, пытаясь превратить в статуи, ввергнуть в инферну, деморализовать, лишить боевого духа, включить сигнал бесконечного сомненья и подозрительности относительно Школы и правильности обучающего процесса”. Укрепив свое стремление к Просветлению, я принялся лепить пепельницу. На третий день я, с тремя глиняными обезьянами, появился в прокуренном кабинете директора. Он быстро оглядел мою работу и сказал: – Ну что ж, обезьяны похожи на обезьян. Так какой ты хочешь разряд? Третий или четвертый? – Четвертый, – выпалил я, хотя не представлял, во что это мне выльется. – Ну, хорошо, – с серьезным видом сказал он. – Вот тут у нас заказ на двенадцать гипсовых ваз в греческом стиле. У тебя есть месяц, чтобы их сделать. Каждая ваза высотой в полтора метра. Я думаю, ты справишься. Меня перекосило от его задания, но на лице я изобразил счастливую улыбку. Я с победоносной физиономией прошагал мимо лепной мастерской и, засунув обезьян под мышку, горделиво направился домой – о завтрашних неприятностях с вазами не хотелось думать. Вдруг меня окликнул приятный женский голос – я обернулся и увидел Светлану, первую университетскую красавицу: ее белокурые локоны волной падали на плечи, светлое шелковое платье облегало стройную фигуру. Я всегда издали любовался ее красотой, но подходить не решался. – Никогда не думала, что ты так хорошо умеешь лепить, – с веселым удивлением сказала она. – Решил стать скульптором, – заявил я и галантно взял ее под руку. “Если на Пути к Просветлению мной интересуются такие очаровательные девушки, то я иду верным путем”, – промелькнуло в голове. Пройдя в молчании несколько минут, я решился спросить: – Не интересует ли тебя жизнь после смерти? – Я уверена, что смерть ставит точку на нашем существовании, и поэтому надо брать от жизни все что можно. – Твой ум пребывает в заблуждении, – заметил осторожно я. – Разве ты – судья последней инстанции? – ответила она недовольно. – Почти что, – отпарировал я и в этот момент заметил, что ее стройные ноги притягивают взгляды прохожих. – Я не люблю навязчивых молодых людей, – сказала она, с раздражением и, оттолкнув мою руку, пошла в противоположную сторону. “С такой строптивой красавицей сложно добраться до Абсолюта”, – размышлял я, оставшись на тротуаре с тремя обезьянами под мышкой. На следующий день я сразу же отправился в лепную мастерскую, намереваясь выведать у рабочих, как лепятся вазы. Мастер лепной мастерской – тот самый угрюмый толстяк – очень удивился моему появлению и заявил: – Такие работники, как ты, мне здесь не нужны, а со своими вазами можешь убираться к чертовой матери! Вихрь его темных мыслей рассеял мое приподнятое настроение. “Как жаль, что темные личности тоже встречаются на Пути к Просветлению! ” – думал я. Я зашел в кабинет к директору и пожаловался: – Мастер ослушался вашего приказа и выгнал меня вон. – А ну-ка позови его сюда, – рассвирепел директор, и его правое веко дернулось. Победоносно зайдя в мастерскую, я заявил презрительно смотрящему на меня начальнику: – Вас вызывает к себе директор комбината. – Ну, ты у меня еще попляшешь, – с ненавистью сквозь зубы процедил он, вернувшись от директора красным как рак. Не зная, как приступить к лепке ваз, я ходил по мастерской, осторожно наблюдая, как мастер ваял амфору, до тех пор, пока его сальная рожа не расплылась в ухмылке. – Так ты, как я вижу, ничего не умеешь делать? – заявил он мне, дыша перегаром в лицо. – Какой разряд дал тебе директор? – Четвертый. У мастера глаза вылезли на лоб. – Да знаешь ли ты, щенок, что у меня самого только пятый, и я двадцать лет уже тут работаю, а ты пришел с четвертым! Ты что, родственник директора? – злобно оскалился он. Я попятился к дверям, чтобы не отвечать на его идиотские вопросы, и, оказавшись во дворе, стал лихорадочно обдумывать свое незавидное положение. “Самое главное – вовремя смыться, – мелькнуло в голове, – но что тогда будет с моим Просветлением? ” И я решил бороться до конца. Поскольку сделать вазу я был не в состоянии, то решил где-нибудь ее раздобыть. Надев для маскировки темно-синюю спецодежду лепщика, я угнал небольшой грузоподъемник, припаркованный во дворе, и на нем отправился на поиски вазы. Проезжая мимо парка Пушкина, я заметил девять белых ваз высотою около метра. К ним-то я и подъехал. Милиционер уважительно отнесся к моей спецодежде, но, когда у него на глазах я деловито подхватил подъемником вазу весом в триста килограмм, он подозрительно спросил: – А документ у тебя имеется, любезный? – Ну конечно, – ответил я весело, похлопав по пустому карману. – Двенадцать новых ваз вскоре будут стоять на этом месте, – объяснил я ему. – Эта работа делается по специальному заказу. И увез бетонную вазу, оставив вместо нее квадратную вмятину в земле. Мастер, завидев меня с огромной вазой, с негодованием процедил: – Чтобы ноги твоей не было в моей мастерской, а свои двенадцать ваз будешь делать во дворе. Я вначале не придал значения этому требованию и, довольный собой, стал ходить вокруг вазы, пытаясь понять, как снять с нее двенадцать улучшенных копий. Но вдруг начался ливень, и, промокнув до нитки, я подумал: “Как жаль, что Путь к Просветлению не является сплошным развлечением! ” После работы я приобрел книги по литью из гипса. За ночь мне предстояло освоить это ремесло. Вернувшись домой, я сел в уютное кресло с чашечкой черного кофе и, чтобы поднять боевой дух, взялся читать записи разговоров с Джи: “Школа является провозвестником тока Параклета; в ней делается упор на внутреннее саморазвитие в начале третьего тысячелетия. Наши духовные водители – Святой Георгий, Архангел Михаил, Гермес Трисмегист и Христос. Мы обязаны устоять на острие Духа Времени, ибо в противном случае мы будем выброшены с передней линии фронта в безмолвные тылы Космоса. Гермес строил пространство своей жизни в определенном символизме, одновременно на многих планах. Все, что связано с ним, является колоссальной поддержкой для попадания в Школу. Многие эзотерические течения в настоящее время ведут в никуда, их срок истек к концу двадцатого века. Сегодня человек должен учиться сам себя вытаскивать за волосы из болота жизни, и этому может его научить Барон Мюнхгаузен. Очень важна работа, называемая “рост по второй и третьей линии”, то есть передача своих знаний группе людей, которая может совершить побег из мира форм, а также помощь в выживании Школе, проводящей импульс неба на землю. Без второй и третьей линии работы ученик быстро вырождается и выпадает из пространства Школы, превращаясь без ее воздействия в обычную статую. Каждый ученик обязан развернуть свое собственное творчество. На первых порах оно может быть неуклюжим и не вписываться в ситуацию Школы, но впоследствии, войдя в зрелость, ученик научится приносить пользу не только себе, но и ей. Импульс Святого Георгия неразрывно связан с импульсом Архангела Михаила, который является Архистратигом Сил Света”. Эти короткие записи выпрямили мой ум, сделав его ясным и целеустремленным. У меня вновь появилась уверенность в том, что мне удастся достичь внутренней свободы.
Ночью я прочитал книгу “Основы литья из гипса” и на следующий день под огромным черным зонтом сидел под проливным дождем подле своей вазы, делая вид, что работаю. Вдруг ко мне подошел двухметрового роста главный инженер комбината, в сером отглаженном костюме и сиреневом галстуке. Он обошел вазу несколько раз, стараясь не запачкать новенькие лаковые туфли, и недобрым голосом произнес: – Кого-кого, а меня ты не обманешь! Я сразу понял, что ты валяешь дурака, изображая лепщика четвертого разряда. На самом деле ты хочешь занять мою должность. Видимо, директор захотел поставить на комбинате своего человека. Я молча сидел под зонтом, а он топтался вокруг, приговаривая: – Таких хитрых подонков, как ты, я до сих пор не встречал... – Да что вы ко мне пристали со своими дурацкими подозрениями! – разозлился я. – Ты еще смеешь грубить! – рассвирепел он и, мокрый с головы до ног, яростно развернулся и ушел. “Эти подозрительные миряне пытаются помешать мне достичь внутренней свободы”, – рассуждал я, сидя под холодным дождем. На следующий день ко мне подошел мастеровой и снисходительно сообщил: – Если ты еще хочешь остаться на комбинате, то будешь работать по низшему разряду в мастерской на должности Ваньки Жукова – или мы сживем тебя со свету. “С этими людьми нельзя идти к Просветлению, – рассуждал я. – Но для меня сейчас главное – научиться у них мастерству литья из гипса, а потом я пойду по дороге, ведущей в небо”. И смиренно согласился на самую низкую должность. Потянулись безликие дни обучения, но я не забывал своей основной цели – рано или поздно достичь высшего “Я”, ибо вся наша жизнь является сном Брамы.
Через несколько недель в лепной мастерской неожиданно появился возмужавший Гурий. – Привет, – сказал он весело, – я вернулся из великолепной поездки по Белоруссии и Прибалтике, и у меня есть для тебя нечто интересное. Я бросил работу и, переодевшись, ушел вместе с ним. Дома, разлив по белым фарфоровым чашечкам кофе с грузинским коньяком, Гурий затянулся сигаретой. – Ты чем-то озабочен? – спросил я. – Слегка. Мне еще предстоит отчитаться за свои прогулы в университете. – Расскажи, чему ты научился в путешествии, – попросил я. – И, пожалуйста, как можно подробней. Выпустив фиолетовый дым в потолок, он налил себе рюмку грузинского коньяку и начал своей рассказ.
|