Сто дней до Потопа. 2 страница

— Послезавтра с утра вам троим надо отправиться с караваном в Альву за фруктами.

— Отче, я только что начал разборку новой партии птичьих яиц. Может быть, мне стоит остаться? — Хам недавно женился, и необходимость расстаться с молодой женой Ассией, да еще так надолго, ему была словно острый нож в сердце.

— Сынок! В Альве будет много работы, ведь этот караван, возможно, будет последним. Да и если бы можно было кого-то из вас оставить дома, я бы оставил Сима.

— Из-за Дины?

— Да, из-за Дины. Никто не знает, в какой день ее разум откроется словам Сима, но такой день может наступить внезапно и пропустить его никак нельзя.

Хам вздохнул и поднялся.

— Хорошо, я еду в Альву. Благослови, отче!

— Бог да благословит тебя, сынок.

* * *

Ной поднимался по ступеням старой деревянной лестницы, ведущей на холм. Еще лет двадцать тому назад лестница имела крепкие перила, но теперь они разрушились и кое-где даже упали на землю: он поднимался, опираясь на посох. Кедровые ступени тоже начали подгнивать, и посох то и дело проваливался и застревал в рыхлой влажной древесине. Надо было просмолить ступени, но тогда, в начале его выхода на проповедь, это казалось неважным, да и силы всей семьи и нанятых работников уходили полностью на строительство остова Ковчега — самую трудную и сложную часть работы. Изредка ставшие опасными ступени менял кто-нибудь из сыновей, но в последние годы Ной все как-то забывал им об этом напомнить, а сами они на холм вместе с ним уже давно не подымались.

Медленно, не спеша, часто останавливаясь, чтобы отдышаться, всходил он наверх. Это не годы сказывались — что такое шестьсот лет здоровой жизни! — это воздух на земле изменился, стал труден для дыхания: за последний год он на столько перенасытился влагой, что, казалось, его можно выжимать как губку. Это и по ступеням лестницы было заметно — с такой скоростью они теперь разрушались.

Ной взошел на вершину холма и остановился на площадке, нависшей над обрывистым краем склона, обращенного к городу. Вместо перил здесь была сооружена высокая, по пояс Ною, каменная ограда. Он подошел к ней, прислонил к ней посох и оперся на нее руками. Небольшая долинка под холмом была теперь пуста, только груды мусора остались от былых времен, когда на его проповедь приходили семьями, приносили с собой еду и напитки: его проповеди тогда были традиционным развлечением горожан. Многие приезжали издалека, чтобы послушать его, удивиться и посмеяться. Здесь же устраивали пикники, пели песни, танцевали, блудили…

Иногда кто-то подходил ближе других к подножию холма и, казалось, внимательно его слушал. Некоторые из этих слушателей задавали ему вопросы, спорили с ним, что-то ему доказывали. Ной внимательно выслушивал спорщиков и потом отвечал им уважительно и подробно, а если он попадал в затруднение — Бог подсказывал ему ответы. Как просто проповедника нового взгляда на мир и на Творца некоторые думающие люди еще готовы были его воспринимать, но никто из них не оставался, чтобы послушать проповедь Ноя и на следующий день.

Но по мере того, как Ковчег на берегу поднимался и все больше приобретал свой нынешний вид — вид не корабля, а большого, чуть мрачноватого трехэтажного здания из темно-красных толстых досок, да к тому же еще стоявшего на отмели, приходившие его послушать все чаще склонялись к тому, что Ной безумец и дело его безумно. Уж если он надумал плыть по морю, почему же он не построил свой дурацкий корабль возле гавани, где его можно было бы скатить на глубину по настилу? Над Ноем и его сыновьями смеялись и глумились. Сколько он прослушал песенок про «старикашку Ноя, задумавшего плыть по песку в красном доме»! А молодежь пошла еще дальше и много раз Ковчег пытались спалить — просто так, смеха ради. Вместе со всем семейством Ноя и их домашними животными, жившими в ковчеге с хозяевами. Но Господь хранил своего праведника — ни один факел так никогда и не долетел до Ковчега, а пытавшиеся подобраться к нему поближе просто увязали в песке, начинали в нем тонуть, пугались и спешили выбраться из воды и вообще убраться подальше от берега. Сам же Ной и его жена, сыновья и невестки спокойно ходили по влажному прибрежному песку, как по твердой суше.

Ной стоял на вершине холма и смотрел на город, раскинувшийся по дальним холмам. Сквозь дымку он видел, как над городом летали упряжки крылатых ящеров, носивших по воздуху легкие люльки с пассажирами. Взлетали в небо воздушные шары с корзинками, и в них тоже сидели люди. Но никто уже не летал в сторону берега — Ной и его дела стали горожанам попросту неинтересны. Люди веселились как обычно. В воздух взлетали стайками небольшие воздушные шарики, с такого расстояния казавшиеся горстями подкину того чьей-то гигантской рукой разноцветного горошка, потом горошины взрывались, разбрасывая разноцветные искры. Ной знал, что самое веселье начнется к ночи, но сюда музыка, взрывы праздничных шаров и шум города не долетят: влажный воздух гасит все звуки. Хотя расстояние было совсем небольшим, Господь берег своего праведника от назойливой суеты.

Ной стоял и смотрел на пестрый город, и сердце его переполняла печаль. Она копилась, копилась и наконец хлынула слезами. Ной не произносил слов, он просто плакал, глядя на город. Только шептал иногда: «Бедные! Несчастные люди!» Наконец он изнемог от слез, пал на колени и возопил мысленно: «Господи! Приведи к спасению хотя бы сто грешников со всей земли! Пожалей их и нас! Избави мою семью и меня от грядущего одиночества!» Но Господь не отвечал, и в молчании этом была великая печаль.

Ной еще долго плакал. До тех пор, пока на берег не пала тьма, а город не загорелся разноцветными огнями. Тогда Ной поднялся с колен, взял свой посох и стал понуро спускаться по мокрым ступеням. Идти вниз было еще тяжелее, чем подыматься наверх.

* * *

Назавтра, сразу после рассвета, Сим и Динка снова сидели на своем бревне у воды и, конечно, опять спорили!

— Отец велел мне ехать с братьями в Альву, — спокойно, без тени жалобы сказал Сим.

— Неужели тебе хочется гуда поехать, в это дикое место?

— Отец сказал, что это, возможно, последний фруктовый караван, и мне хочется проститься с Альвой, ведь там прошло мое детство. Да и твое тоже, Дина…

— Девчонкой я считала Ноя и Ноэму отцом и матерью, а тебя и твоих братьев родными братьями, пока не появилась моя настоя… Хотела сказать «настоящая мать» — только какая же она настоящая?

— Теперь почти все матери такие, Дина.

— Да нет, совсем не такие! Никто не отбирает для себя органы у живых детей! Отдать эмбриона в Банк Жизни — это одно, а взять для себя органы у рожденного уже ребенка — это совсем другое, не так ли?

— Какая разница, Дина? Рожденные или вынутые из чрева до рождения — это все равно их собственные дети.

— Гадости ты говоришь, Сим!

— Нет, Дина, я говорю не гадости, а о гадостях.

— Не обижайся, но вы все-таки одичали за годы жизни в своем Ковчеге и окончательно отстали от современности. Вы не понимаете последних достижений науки. Это не преступление — отдать часть своей беременной плоти в банк на сохранение, чтобы на случай надобности иметь свои собственные запасные клетки и ткани.

— Ребенок, даже только что зачатый — это не кусок материнской плоти, а отдельная личность, человек. Пусть еще и совсем маленький.

— Замолчи! Это просто кусок моего мяса! — вскричала Дина, вскакивая с места и сбрасывая с плеча руку Сима.

— Дина, так ты… Ты тоже сдала своего нерожденного ребенка в Банк Жизни, в это ужасное хранилище детских трупиков?

— Да, сдала! Потому что я не хочу рожать, когда и самой-то жить так страшно! — В голосе Динки звенели яростные слезы. — Потому что в старости и мне, как всем нормальным людям, понадобятся омолаживающие клетки! А если я заболею или попаду в катастрофу, где я возьму ткани и органы на починку? У меня нет таких денег, чтобы купить чужие, которые мне еще станут подгонять за безумные деньги!

— Динка, замолчи, прошу тебя…

— Да не буду я молчать! — крикнула Дина. — Вы ненормальные, вся ваша дурацкая семейка! То нельзя, это нельзя!.. Идиоты и мракобесы! А ты еще пытаешься учить меня жить? Да меня давно тошнит от ваших проповедей по каждому поводу и от вашего Ковчега! Сто дней до Потопа… Да твой отец и через сто дней не успокоится, он ведь фанатик! Раз Творец обещал ему Потоп, так он и через его лет будет сидеть на берегу возле сгнившего Ковчега и ждать Потопа, бедный старикан… А Ноя сбивает с толку еще более древний старик — Сам Творец! Подумать только, нашел кого слушать!

— А кого же еще стоит слушать? — сказал Сим рассеянно: он все еще не мог увести мысли от страшной новости, которую ему только что, почти мимоходом, к слову, сообщила Дина. Его сестричка, его маленькая Динка, которую так страшно использовала родная мать, и сама тоже позволила врачам извлечь из нее нерожденное дитя, заморозить его и сдать на хранение в Банк Жизни. Наверняка она еще и деньги за это заплатила врачам… Он чувствовал себя каким-то выпотрошенным, опустошенным, как будто из него самого вынули и унесли куда-то часть его сердца. Он даже сердиться на Динку не мог, так ему было плохо…

— Дина, ты сядь, — попросил Сим. — Мне неудобно, что ты стоишь передо мной, я ведь ненамного старше тебя…

Динка фыркнула, но послушалась и села. А сев, ощутив его рядом, она почувствовала, как больно Симу, и обняла его.

— Ты все равно мой брат! — шепнула она.

— И ты все равно моя сестра, глупая такая сестренка и несчастная… — сказал Сим и наконец заплакал.

* * *

Из дневника Дины:

…Я не спала всю ночь. Переворачивала, взбивая кулаками, подушку и каталась с боку на бок, как жемчужина на ладони Сима — ну не выходила она у меня из ума и не выходила! И его слова о том, что я остаюсь его сестрой, несмотря ни на что. А если так, то…

И под утро я решилась. Надела на себя самое скромное свое платьице, еще в темноте осторожно спустилась по лестнице, уселась на нижней ступени и стала поджидать Сима.

Он, как всегда, появился перед самым рассветом. Подошел, сел рядом. Поглядел на меня, понял по моему мрачному и нездоровому виду (я нарочно не накрасилась), что со мной что-то не так, и спросил:

— Что-нибудь случилось. Дина?

— Ах, не спрашивай!

— И все-таки?

Вместо ответа я печально склонила голову. Он сел рядом со мной, приобнял, привлек к себе и сказал строго и ласково:

— Рассказывай все как есть!

— Да что рассказывать-то, Сим? Все мои проблемы умещаются в одно слово — долги.

Между прочим, я не солгала ему ни капельки, потому что как раз неделю назад взяла большущий кредит на постройку первой серии коттеджей и постоянно ломала голову, как я буду теперь его выплачивать.

— И только-то? — с очевидным облегчением произнес этот чудик. — Вот как раз этой беде я и могу помочь!

Вот уж не думала, что все получится так просто и так скоро!

Он развязал пояс, вынул спрятанную в складках жемчужину и протянул ее мне на раскрытой ладони…

Какое счастье! Завтра я плыву на Тот берег!

Я бы отправилась еще сегодня, но получилось бы неловко, если бы Сим случайно увидел меня садящейся на корабль: дорога в Альву проходит как раз мимо порта и самой большой пристани, от которой идут корабли на Тот берег..

* * *

Когда Адам и Ева были изгнаны из рая, они не ушли сразу искать себе пристанище в дальних краях, а остались тут же, неподалеку от райских врат; построили себе под стеной плетеную хижину из прутьев, покрыли ее большими плотными листьями и стали терпеливо ждать, не смилуется ли над ними Господь… Ева собирала райские плоды, падавшие из-за стены, Адам сплел сеть из волокон знакомого растения, чьи семена принесло ветром из-за стены, и ловил рыбу в реке, вытекающем из под стены Рая: Бог и теперь не переставал питать их.

Несколько раз Ева приходила и говорила Адаму: «Скорбью полно сердце мое, и нет ему утешения. Давай уйдем отсюда, муж мой! Бог не слышит тебя!» — но Адам продолжал молиться, стеная и моля о прощении. Наконец отчаялся и он и сказал жене: «Пopa нам уходить. Давай возьмем семян райских плодов и злаков, чтобы посадить их в землю, которую найдем для жизни». Ева сплела корзину, обмазала ее глиной, высушила, а потом собрала в нее косточки плодов, семена злаков, овощей, пряных трав и орехи. Они ушли от Рая и нашли себе место для жизни. Адам построил новое жилище из тростника и глины, вспахал поле и посеял на нем злаки. А Ева нашла недалеко от берега небольшую долину, укрытую от морского ветра, и посадила в ней сад. Долину Адам назвал Альвой…

* * *

Сыновья и работники Ноя отправились в имение верхом, ведя в общем поводу больше двадцати порожних животных. С боков верблюдов, даже тех, на которых сидели всадники, свисали пустые корзины.

Путь в Альву занял несколько дней. По дороге Сим постоянно думал о Лие, но часто вспоминал и Динку — как-то она там, все ли уладилось с продажей жемчужины и уплатой долгов? Лие он рассказал про жемчужину и был рад, что она ответила именно так, как он и ожидал: «Если бы ты успел подарить ее мне, я все равно бы отдала ее Дине, чтобы выручить из беды. Но так даже лучше, что я не видела этой жемчужины — а то вдруг бы мне стало жалко ее отдавать?» — и Лия улыбнулась так лукаво, что он понял — она просто его поддразнивает! Даже в разлуке его жена была с ним неотлучно, и не в мечтах, а в самом сердце: лежала на дне его, как теплая жемчужина, и согревала…

А вот Хам всю дорогу был мрачен. Бедный молодожен!

Иафет все внимание тратил на то, чтобы блюсти порядок в караване. Именно он распоряжался установкой палаток на привале, проверял состояние животных, он и первым стоял на страже по ночам. В этих местах водились не только разбойники, но случались и набеги летучих отрядов рефаимов: под видом проверок на незаконные перевозки они просто грабили караваны.

* * *

В Альве все было по-прежнему: старый дом, в котором более ста лет тому назад жила семья Ноя, все еще стоял под огромным общим навесом, со всеми своими хозяйственными постройками. Навес кое-где прохудился, но в общем все еще оберегал крыши строений от небесной влаги. Поэтому дом, сухой и крепкий, был и сейчас пригоден для жилья. К тому же за ним приглядывали снимавшие сады арендаторы, поскольку в доме, с разрешения Ноя, они и жили.

Услышав, что караван этот скорее всего будет последним, что Ной готовится к отплытию, арендаторы возликовали: хотя по договору это не означало, что дом и сады перейдут в их владение, но если хозяева исчезнут, то кто помешает им завладеть арендуемым имуществом? Поэтому, увлеченные открывающимися перспективами, они приглашение плыть с ними в Ковчеге, переданное от Ноя Симом, просто пропустили мимо ушей. Только самые молодые улыбнулись — о чудачествах Ноя в Альве тоже все знали, а пожилые арендаторы успели получить приглашение еще от самого Ноя.

Работать ковчежникам приходилось каждый день с утра до заката. Фрукты надо было собирать еще не совсем зрелыми, чтобы они выдержали перевозку. Но караванщики, конечно, успевали объедаться самыми спелыми яблоками, виноградом, цитрусовыми, сливами, абрикосами, грушами, а вместо воды пили апельсиновый и виноградный сок. Арендаторы и работники поглядывали на ковчежников с плохо скрываемым отвращением. Сами они альвинские фрукты даже и не пробовали: считалось, что те годятся только на семенной фонд.

На берег Ковчега караван из Альвы, нагруженный корзинами с плодами, вернулся только через несколько недель.

* * *

Мужчины и женщины Ковчега резали крупные плоды на части, раскладывали их на железных листах и сушили над кострами, а мелкие плоды просто рассыпали на таких же листах.

Вереница костров протянулась так далеко, что когда раскладывали последний костер из сучьев и гоферовых щепок, в первом костре оставалась уже только горячая зола над россыпью углей. Высушенные фрукты складывали в корзины еще горячими и торопливо относили в Ковчег: оставлять их остывать на открытом воздухе было нельзя — они тут же снова пропитывались влагой.

Когда первая половина плодов была высушена и отнесена в кладовые, а вторая разложена на противни и все уже начали мечтать об отдыхе, Ной нашел для всех новую работу. То ли он сам догадался, то ли ему кто-то подсказал, но он вдруг объявил, что впредь они будут использовать не только жар углей, но и дым горящих костров. Он велел вырезать в кустах и воткнуть в песок на пути стелющихся от костров струй горячего воздуха ивовые рогатины, на которых затем развесили охапки травы, скошенной в дюнах.

— Отче, а высохшая трава не загорится от искр? — озабоченно спросил Иафет.

— Не загорится, сынок, не беспокойся, — ответил Ной.

— А для чего она нам?

— Этой сухой травой мы будем кормить в пути наших травоядных животных, домашних и диких.

Все уже давно знали, что в Ковчеге с ними поплывут животные — скот, дикие звери, земноводные, насекомые и птицы. Специальные отсеки нижнего этажа были предназначены для скота и зверей, а пока их занимали только домашние овцы и козы, молоком которых семья питалась до сих пор и должна была питаться в пути. Второй этаж был предназначен для земноводных и насекомых, а третий с семьей Ноя делили птицы, точнее, яйца птиц. Они были уже насиженные, с зародышами, но их развитие было замедлено особым образом и должно было возобновиться уже только после Потопа, на новой земле. Второй этаж был полностью загружен и крепко заперт, оставался только свободный про ход по лестнице, ведущей наверх. Усыпленные земноводные и насекомые спали в легких и сухих гоферовых ящиках — больших, в которых помещалось лишь по паре животных, и небольших и плоских для мелочи, разделенных ячейками. Они были уложены штабелями. Тут же в отдельном помещении с особой вентиляцией находились семена растений.

— Отче, а за крупными животными нам придется отправляться в экспедицию? — спросил Иафет. — Успеем мы с этим управиться?

— Об этом не беспокойся, — ответил Ной среднему сыну. — Животные придут сами перед отплытием.

Иафет, ничуть не удивившись, кивнул: раз отец говорит, значит, так оно и будет.

* * *

Пока на берегу кипела работа, Дина ни разу не спустилась на берег поговорить с Симом. Это заметили все, но спросил о ней один только Ной.

— Сим! Дина не говорила, когда снова придет?

— Нет, отче. Она ничего не говорила, а я не спрашивал, как ты и велел.

— Да, этого делать не надо. Бог повелел теперь уже только отвечать на вопросы, а самим никого больше не уговаривать. Сроки выходят. И никто уже давно не приходит и ни о чем не спрашивает. Ковчег давно перестал быть новостью для людей. Жаль, если Дина больше не явится поговорить с тобой.

— Очень жаль, отче…

— Так ты надеешься, что она все-таки захочет с нами плыть?

— Я бы очень этого хотел.

Лия подошла к Симу, погладила его плечо и вздохнула сочувственно.

* * *

Дина пришла, когда уже почти все фрукты и вся трава были высушены.

Как-то вечером Сим сидел у последнего костра с листом досушивавшихся яблок и слив, и вдруг увидел, как по лестнице от гостиницы «Ковчег», как всегда почти бегом и вприпрыжку, спускается Динка в какой-то обтягивающей тело блестящей синей одежде.

* * *

Из дневника Дины:

Ну, наконец-то они, похоже, кончают палить свои костры! Весь берег продымили…

Говорить мне Симке о том, что я была на Том берегу, или нет? И рассказывать ли ему всю правду? Гораздо проще соврать, как я вру всем подряд, что поездка моя была просто блеск ослепительный!

Да уж, блеск… С него-то все, можно сказать, и началось.

Лучше все записать по порядку, а то вдруг потом забудется. Я сколько раз замечала, что те вещи, которые хочешь запомнить, забываются, а что хотелось бы выкинуть из памяти — все помнишь и помнишь себе назло. Так вот чтобы не забыть, если вдруг на этот раз все получится наоборот.

* * *

На большом туристическом судне с самого начала посадки играла музыка и разворачивалось обещанное и оплаченное веселье. За день я обошла все четыре палубы тихохода: палубу с бассейнами и пляжами под искусственным солнцем, палубу ресторанов и баров, торговую и секс-палубу. Мне все понравилось, в городе я такого шика нигде не видала: уже тут чувствовалось веяние Того берега!

Вечером был устроен общий ужин для всех пассажиров, на котором нас приветствовал сам капитан. За столик ко мне подсела лысая девушка в черных очках.

— Привет!

— Привет.

— Ты, похоже, натуралка?

— Да, а что?

— Да ничего, — пожала та плечами. — Я-то бисексуалка, так что мне все равно. Не возражаешь, если я с тобой сяду?

— Садись.

Девушка уселась, быстро заказала официанту что-то необременительное для фигуры и с ходу начала разговор.

— Одна плывешь?

— Одна.

— И в первый раз, судя по тому, как ты на всю эту роскошь таращишься?

— Да, в первый раз.

— На Том берегу тебя встречают?

— Нет.

— Могу помочь,

— Чем? — удивилась я.

— Могу быть гидом, охранницей, подругой и советчицей.

— От кого на Том берегу может понадобиться охрана? Там же правят нефилимы!

— От воров и мошенников. Они, кстати, есть и на тихоходе.

— А команда разве не охраняет пассажиров?

— Только от прямых физических нападений на публике. Но если кто-то ночью решит поплавать в море, а услужливые люди ему помогут сигануть за борт — это команды не касается. Им это даже выгодно: на обратный рейс появится одно свободное место, которое можно снова продать.

— Вот оно как! И много ты берешь за работу?

— Десять монет.

Это было терпимо, и я кивнула.

— Десять монет в день! — Я подумала и снова кивнула. И девушка весело продолжила: — Давай знакомиться! Меня зовут Линда. Лицензия у меня с Того берега, могу потом показать. Капитан судна меня хорошо знает. И эти гвардейцы-рефаимы тоже! — В этот момент в зал ресторана вошли двое в военной форме, красивые и высокие, примерно в полтора раза выше самого рослого из пассажиров. Они плыли по залу, как большие серебряные рыбы в стае мальков. Когда они проходили мимо нашего столика, Линда их окликнула:

— Привет, мальчики!

— Привет, Линда! Развлекаешься? — ответил один из них и помахал рукой. — Приятного улова тебе!

Второй просто кивнул на ходу.

— А я подумала, что это нефилимы! — сказала я, провожая их глазами. Я не только нефилимов, но и рефаимов никогда так близко не видела.

Линда громко рассмеялась.

— Дурочка! Станут тебе нефилимы с людьми работать! Они только руководят. А рефаимы — это гвардия нефилимов, они охраняют весь порядок Того берега, да и за нами наблюдают. Нас они называют «дикими», а наши места — Диким берегом. Обидно, правда?

На это я ничего не ответила, я еще мало знала Линду.

— А у тебя есть на Том берегу знакомые нефилины?

— Ну нет, такими связями я не обладаю.

— Жаль…

— А тебе-то зачем? Ты уже старуха, чтобы заинтересовать нефилима, они отбирают для забав только совсем юных девочек. Небось была мыслишка найти себе дружка нефилима?

— Не так чтобы очень, но о чем-то подобном в юности и я мечтала, как все девчонки.

— Зря мечтала. Они чаще на рефаимках женятся, их не надо перестраивать физически и душевно до связи. Это от них у нефилимов рождаются дети, рефаимы. Зато рефаимы абсолютно бесплодны и в женщинах не очень разборчивы. Побаловаться — это они не прочь, а вот жениться — дудки. Вот знакомство с рефаимом я могу устроить тебе прямо здесь, на судне. За отдельную плату, конечно.

— Посмотрим…

— Но учти, провести с ними ночь стоит очень дорого!

— Тогда лучше не надо.

— Деньги бережешь?

— Приходится беречь, я их тяжким трудом зарабатываю.

— Ты?! Да тебе же давно за сто лет перевалило!

Я обиделась, приняла к сведению, но виду не подала.

— Я хозяйка гостиницы, а не блудница, — ответила я с небрежным достоинством.

— А, вон оно как! Ну прости, не догадалась. Женщина с деньгами, которая может себе позволить поездку на Тот берег — это чаще всего как раз блудница, а все по-настоящему богатые женщины давно сами на Тот берег перебрались.

— Надеюсь, что и я скоро переберусь.

— Помоги тебе даймоны!.. — только с малюсенькой капелькой издевки пожелала мне Линда, так что на это можно было не обращать внимания — ни не обратила.

— Спасибо, дорогая! А они разве людям помогают?

— Какая же ты чудачка, Дина! Да вся наша цивилизация, по существу, построена ими. На Том берегу все зависит исключительно от них. Уже и на нашем Диком берегу они почти повсюду навели свои порядки, и мы тоже давно живем по установленным для нас нефилимским законам. Правители наших городов на самом деле только выполняют инструкции даймонов и нефилимов. А рефаимы поддерживают порядок военной мощью.

Как много знала Линда! Я еще долго ее расспрашивала о жизни на Том берегу и слушала с жадностью.

Ночь прошла интересно и весело. Мы с Линдой и танцевали, и пили вино, но в основном разговаривали. На остаток ночи она напросилась в мою каюту «слегка отдохнуть», и я не могла отказать ей. Да мне и не хотелось, честно говоря…

* * *

Утром я проснулась в постели одна. Я не удивилась, что Линда оставила меня под утро. Встала, приняла душ, а когда стала одеваться, то обнаружила, что из моего нательного пояса исчезла Симкипа жемчужина. Я еще поползала по полу, поискала ее в одежде и под кроватью, но сердцем уже знала правду — Линда меня обокрала. Хорошо еще, что деньги я спрятала в потайной карман сумки. Деньги были на месте.

Я решила обратиться с жалобой к команде, пока тихоход еще не пристал к каинитскому берегу. А тот был уже виден в утреннем тумане: высокие башни уходили прямо а небо и терялись в нем, a сам берег светился многочисленными огнями, зеленовато-бледными в утреннем свете. Я закончила одеваться, собрала сумку и вышла на палубу. Мне удалось сразу же найти дежурного офицера-рефаима, но когда я изложила ему свое дело, он ответил:

— На берегу вы можете сделать заявление местным властям. А на судне подымать панику и затевать скандал мы вам не позволим. — Он подозвал к себе одного из гвардейцев и приказал ему: — Возьми девушку под охрану и проследи, чтобы к ней никто не подходил!

Я поняла, что это значит, и послушно следовала за своим сопровождающим до самой таможни на берегу. Там меня обыскали, взяли налог за выход на берег, и только после этого сопровождающий покинул меня, кивнув на ворота с надписыо «Берег свободы приветствует вас!» — и через минуту я оказалась в городе своей мечты.

Конечно, глупая потеря жемчужины сбила мне все настроение, и город не произвел уже на меня того впечатления, которого я ожидала. Я сняла самый дешевый номер в гостинице, который все равно стоил вдесятеро дороже самого лучшего номера в моем «Ковчеге».

Жизнь в городе кипела и бурлила, шум стоял несусветный, даже самый центр был похож на большой праздничный базар. Культура Того берега — теперь и для меня уже Этого берега — была поразительна. Я ожидала неземной красоты, размаха и великолепия, подлинной роскоши, ну и секса без границ. Вот последнего и вправду хватало, а в остальном нефилимская культура меня удивила: она была детской, почти младенческой! Как будто бы дети построили игрушечный город по своему вкусу, а потом пришел волшебник и увеличил его до взрослого размера. Это была какая-то карнавальная культура, все здесь было рассчитано на то, чтобы просто удивлять и забавлять, даже архитектура. Кое-где еще попадались старинные дворцы и храмы, строившиеся веками, тщательно и богато украшенные, но более новые здания отличались от всего виденного мною ранее тем, что вызывали удивление и смех. Были дома, похожие на кукурузные початки и табуретки, на бутылки и на опрокинутые стаканы и множество ярко окрашенных железных домов-труб в виде змей. В некоторых даже окон не было. Не думаю, что в таких домах удобно было жить, но удивлять — да, они удивляли.

Издали мне даже понравилось строение в виде ярко-синего ядовитого гриба «синявки», в котором размещался магазин одежды, но попасть в него можно было только через «ножку гриба», и там всегда толпился народ, ожидая очереди на вход. Сам магазин — плоская «шляпка, гриба» — находился на такой высоте, что снизу было совершенно не видно, что там вывешено в стеклянных витринах. Половина подъемников не работала, а перед работающими жаждущие покупок стояли плотной толпой, переругиваясь, непрерывно что-то грызя и плюя на пол. Я все-таки решились и потратила несколько часов, чтобы попасть наверх. Вещи там были яркие, модные, все из рассчитанно непрочных искусственных тканей, и многие привлекли мое внимание, но цены были настолько запредельные, что я даже на примерку не решилась. Я ничего не купила и хотела спуститься вниз, но тут меня ожидала неприятность — у выхода к подъемнику висела надпись: «Только для посетителей с покупками! Если вы ничего не купили, вам придется спуститься по лестнице пешком». Я представила себе длину лестницы внутри «ножки гриба» и вернулась в торговые залы; там я выбрала самое дешевое, что смогла найти, — простую сумочку с изображением синего гриба, заплатила за нее, но у выхода охранник-рефаим остановил меня и сказал, что такие сумки покупками не считаются — их покупают для того, чтобы нести в них товар. И мне пришлось вернуться и купить совершенно ненужное мне кухонное полотенце с изображением гигантской мухи и надписью «Приятного аппетита!», но дешевле просто ничего не было.