Окончательная редакция ключевых слов

Писатель Ганс Магнус Энценсбергер однажды ска­зал: «Интенсивная работа всегда ведет к сокращению. Все книги, кроме словарей, слишком длинны». Многие речи также слишком длинны и многословны. Эрих Кестнер требовал точности, когда писал:

«Желающий что-либо сказать не спешит.

Он выделит себе время и выскажется в одной строке».

Возникает вопрос, не достаточно ли одной редакции ключевых слов. Опыт показывает, что тщательная под­готовительная работа одновременно с подчеркиванием и внесением дополнений делает первую редакцию зачас­тую трудно читаемой. Иной оратор на трибуне подобен близорукому аптекарю, с трудом разбирающему рецепт врача. Речь остановилась, потому что докладчик заблу­дился в лабиринте своих записей.

Второй конспект ключевых слов должен быть тщательно отредактирован, упорядочен и легко читаем (даже при плохом освещении). Чем больший опыт оратора, тем ла­коничнее в конце концов конспект ключевых слов. В не­которых случаях требуется лишь еще подкрепление па­мяти, например, с помощью выделения основных частей отдельных разделов речи.

Поучительно еще раз заглянуть в мастерские выдаю­щихся ораторов.

Ильза фон Нибельшутц пишет о творчестве Вольфа фон Нибельшутца: «В последние годы к речам готови­лись лишь ключевые слова в маленьких блокнотах, иной раз основные выражения, которые особенно подходили, про­чее он свободно формулировал во время речи. Он владел язы­ком с совершенной легкостью и точностью, и во время речи, настраивался на способность публики к воспри­ятию; но по этим ключевым словам невозможно рекон­струировать языковую стихию доклада — образную, яр­кую, живую. Ключевые слова, имеющиеся в распоряже­нии, в любом случае придают уверенность, даже если предполагается вовсе не пользоваться конспектом. Мо­жет случиться, что во время доклада мы лишь раз загля­нем в записи. Если так, тем лучше.

Усвоение речи (доклада) на память — в большей степени процесс внутреннего обучения, чем поверхностное за­учивание наизусть.

Хорошо зарекомендовала себя следующая техника:

• Мы запоминаем основные мысли (и целевые вы­сказывания).

• Мы усваиваем план речи (ее структуру).

• Мы запоминаем часть за частью конспект ключе­вых слов (тщательно записанный). (Многократное чтение; упражнения в словесном формулировании).

Используйте свое время. Есть много «мертвых» часов и минут, когда мы ждем, когда едем по железной дороге и так далее. Лучшее упражнение в концентрации состо­ит в том, чтобы про себя спокойно проговаривать речь,

медленно следуя по плану, подобно движению кадров при замедленной съемке.

Последним рабочим шагом при подготовке является пробное произнесение речи. Как правило, определенное игровое пространство отводится импровизации («Перепод­готовка» приводит к чрезмерной сухости речи!).

• Речь не должна застыть в окончательно отлитом виде. Она остается, так сказать, в подвижном аг­регатном состоянии.

Мы настойчиво представляем себе место выступле­ния и своих слушателей.

В риторике не страхуют, как, например, на случай транспортной аварии. Но можно назвать еще две меры безопасности по профилактике риторической неудачи.

• Один раз мысленно «прокрутите» речь в обратном направлении. (При этом вновь и вновь рассмотри­те зависимость следствий или результатов своих вы­сказываний от предпосылок. Связи проявляются сильнее).

• Один раз произнесите речь «молча», «в голове», не шевеля губами!

Если эти упражнения в концентрации также удается выполнить, то повышается ваша» страховка» подъема на трибуну.

Сказанное выше о «Технике подготовки» может быть полезно не только применительно к речи, но и к подго­товке любого текста. (Сравните ниже раздел «Стиль речи ~ стиль письма»). «Хорошая подготовка — половина Дела», — полагает Карнеги. Впрочем, в конце подготовки еще раз просмотрим картотечный ящик; зачастую мы обнаружим в нем достаточное количество деталей, кото­рые пригодятся в речи.

Теперь, возможно, некоторые читатели спросят: Не слишком ли много требуется для подготовки? Разве я, будучи оратором, всегда располагаю временем, чтобы вы-

полнить рассмотренные этапы? Я хочу ответить: как пра­вило, нужно, особенно если речь большая, и рекомен­дую поступать именно так, как я здесь описал, или же подобным образом. Если же нужно готовить, как это час­то бывает, в короткие сроки много небольших деловых сообщений из разряда ежедневных, то систему подготов­ки можно естественным образом упростить:

сбор материала — ключевые слова — введение — заклю­чение — краткий просмотр целого и затем речь.

Но принципиальным является следующее: мы ответ­ственны перед слушателями за тщательное проведение подготовки. Слушатели хотят услышать нас; они дарят нам свое время; мы не можем их разочаровать. Конечно, слушателям не показывают, какой трудной была подго­товка. Так прима-балерина тоже не считает, какого на­пряженного труда стоил ей танец без видимых усилий.

♦ Высочайшая ступень ораторского искусства — речь-импровизация.

Но такая речь дается не каждому. Зачастую импрови­зация неупорядочена и безудержна, она представляет «не­направленное словоизвержение» (Гератеволь).

Даже сам Цицерон говорил только подготовившись. Он шлифовал свои речи до такой степени, что при вне­запном изменении ситуации не мог произнести ни сло­ва. Этим объясняется, что мы обладаем определенным числом его речей, которые никогда не были произнесе­ны. Профессор Карло Шмид однажды произнес импро­визированную речь. Это была очень хорошая речь. «Ред­ко доводилось мне слышать столь эффектную речь», -сказал ему один его оппонент, — я думаю, ни один чело­век в зале не догадался, что Вы хотели сказать». «Совер­шенно верно - ни один человек, - ответил Шмид, — в том числе и я сам».

Однажды пастор Хармс не подготовился к пропове­ди, но положился во всем на внушение святого духа. Но

оно не явилось, и Клаус Хармс стал заикаться. После проповеди он думал, ужасаясь: «Я ждал внушения, а ус­лышал лишь внутренний голос: Клаус, ты обленился! Никогда больше не выступай без подготовки!». Еще не­большое указание к докладу на съезде или конгрессе: за­частую оратор оказывается в мучительной ситуации: ему необходимо сократить доклад из-за общего недостатка времени. В этом случае лучше всего обдумать две редак­ции сообщения, длинную и короткую. В большинстве случаев трудно сократить речь, стоя на трибуне. Тогда мы слышим заикание и стоны докладчика, который из-за де­фицита времени, к сожалению, не может изложить весь текст. Собравшихся охватывает неловкость, и куцая речь оратора не оказывает нужного действия. Если на съезде выступают ораторы один за другим, то хорошо делают те, кто сокращает свое выступление с учетом содержания и длительности других сообщений.

В этой связи отметим, что благодарные слушатели приветствуют, если Вы вывесите напечатанный на ма­шинке сокращенный вариант доклада, чтобы ознакомить слушателей с существенными пунктами речи. Зачастую рекомендуется разработать в виде ключевых слов тези­сы, содержащие главные мысли, которые предлагаются слушателям и образуют основу следующей за докладом дискуссии. Эта очень плодотворная техника работы прак­тикуется сегодня со все возрастающей степенью не толь­ко на съездах и конференциях, но также при произнесе­нии обычных докладов и речей.

2.2.2 Документ

Генрих фон Клейст: О постепенной мысленной про-Работке материала при подготовке речей.

Рюле фон Лилиенштерну.

Если ты хочешь что-то познать и не можешь достичь этого, даже постоянно размышляя об этом предмете, то

я советую тебе, мой дорогой, поговорить об этом пред- мете с первым же знакомым, которого ты встретишь. От него не требуется умная голова, также я не считаю, что ты должен расспрашивать его, чтобы познать. Напротив, ты должен первым рассказать ему все сам. Я вижу, на­стало время тебе удивиться и сказать, что в прежние вре­мена тебе советовали говорить только о том, что знаешь. Но ты говоришь знакомому, возможно, не очень скром­но, но другое. Я хочу, чтобы ты говорил, исходя из разум­ного намерения, — познать. Французы говорят: l'appetit vient en mangeant (аппетит приходит во время еды), и это известное положение справедливо и в том случае, если, его пародируя, говорят: l'idee vient en parlant (идеи при­ходят во время обсуждения). Часто, разбирая деловые бу­маги с запутанными спорными делами, я пытался найти точку зрения, с которой все хорошенько обсудить. Обыч­но я старался рассмотреть как бы в самой освещенной точке, желая все себе объяснить. Или я пытался, как если бы мне встретилась алгебраическая задача, дать основ­ную формулу, уравнение, которое выражало бы заданные отношения, и после вычислений легко находилось реше­ние. И объяснение становилось очевидным, если об этом деле я говорил с моей сестрой, которая сидела позади меня и работала; так для себя я уяснил то, что не мог пос­тичь часовым высиживанием. Узнавал не от нее, не она сказала мне, поделившись собственными мыслями, ведь она не знала кодекса и не изучала Эйлера или Кестнера. И не она искусными вопросами подводила к точке зре­ния, с которой это объяснение казалось приемлемым. Это мое смутное представление в соответствии с направле­нием поиска, когда я начинал говорить, приводило меня к полной ясности и со временем созревало в знание. Ког­да я говорю, я добавляю нечленораздельные звуки, рас­тягиваю союзы, часто использую дополнение в тех мес­тах, где оно совсем не нужно, и пользуюсь другими улов­ками, удлиняющими речь, чтобы выкроить время, нуж-

ное для формирования моей идеи в мастерской разума. При этом мне мешает движение сестры, которым она как бы хочет прервать меня: мое напряжение из-за этой пос­торонней попытки прервать речь растет, и повышаются мыслительные способности, как у великого полководца, который под давлением обстоятельств напрягает все свои силы. Я думаю, что великие ораторы, раскрывая рот, еще не знают, что скажут. Но убеждение оратора в том, что он необходимые мысли черпает из обстоятельств и из воз­никшего возбуждения своей души, делает его достаточ­но смелым, чтобы говорить, надеясь на удачу. Мне при­шли на ум «молнии» Мирабо, обрушенные на церемоний­мейстера, после заседания королевского правительства, распустившего Генеральные Штаты. Церемониймейстер вернулся в зал заседаний, где еще находились депутаты Штатов, и спросил, слышали ли они приказ короля?

«Да, — ответил Мирабо, — мы слышали приказ ко­роля. Я уверен, что его миролюбивое начало не предпол­агает штыки, которыми закончит. Да, милостивый госу­дарь, — повторяет еще раз Мирабо, — мы его слышали.»

По темпу речи, повторению слов видно, что Мирабо совсем еще не знает, что сказать и продолжает:

— Однако, кто дает Вам право, — теперь у него в голо­ве возникает источник неслыханных представлений, — нам передавать приказы? Мы — представители нации.

Этой фразой он как бы замахнулся:

— А этим я заявляю совершенно четко, — ему подвер­нулась фраза, выразившая весь отпор, к которому готова его душа, - Так скажите Вашему королю: ничего, кроме штыков, не изгонит нас отсюда.

После чего Мирабо самодовольно опустился на стул. Что касается церемониймейстера, то он в этой ситуации выглядел довольно жалко, если иметь в виду закон подо­бия, согласно которому в электрически нейтральном теле, введенном в поле наэлектризованного тела, мгно­венно возбуждается противоположный электрический

заряд. И как при электризации усиливает степень наэлектризованности, так и мужество оратора, проявленное при уничтожении своего оппонента, переходит в бесстраш­ное воодушевление.

Возможно, так это и было в конце концов из-за дро­жи верхней губы оппонента или из-за неясного испуга перед грядущими событиями. Можно прочитать, что Мирабо, как только церемониймейстер удалился, встал и предложил: 1. Тотчас объявить себя национальным со­бранием. 2. Конституировать неприкосновенность депу­татов. Теперь, разрядившись, оратор стал электрически нейтральным и, забыв отвагу, почувствовал страх перед тюремной крепостью и проявил осторожность.

Это примечательное соответствие между психикой и моралью, которое, если исследовать, проявится и в дру­гих обстоятельствах. Однако я оставляю мое сравнение и возвращаюсь к начатому.

Лафонтен описывает в одной своей басне замечатель­ный пример постепенного развития мысли в вынужден­ной ситуации.

Животные болеют чумой, а лис вынужден произнес­ти хвалебную речь льву, но не знает, что сказать. Эта бас­ня известна. Чума овладела царством зверей, лев собрал самых именитых из них и поведал: чтобы смягчить небо, нужна жертва. В народе много грешников, смерть наи­большего из них принесет остальным спасение. Все до­лжны откровенно признаться в своих проступках. Наста­ла очередь льва. Да, у него бывали приступы такого го­лода, что он поедал овец и даже собак, если они к нему приближались. «Если я виноват больше других, то готов умереть». «Сир, — сказал лис, который хотел отвести грозу от себя, — вы так великодушны. Ваше благородство заво­дит Вас слишком далеко. Что из того, что задушена овца? Или собака, эта подлая тварь? А что касается пастуха, -продолжил он, — так это главная проблема. Говорят, — хотя лис еще не знает, что именно говорят, — заслуживает всяческого наказания, — произносит он наудачу, и тут запу­тывается. Относящийся, — плохая фраза, которая тем не менее дает ему время, — к тем людям. — И тут он впервые находит мысль, вызволяющую его из беды: которые над животными добиваются безграничной власти». И теперь лис доказывает, что самой целесообразной жертвой явля­ется кровожадный (объедает всю траву!) осел. После чего на осла набрасываются и пожирают. Такая речь в действи­тельности - это размышление вслух. Чередой одно за дру­гим проходят представления и их характеристики, а дви­жения души согласуют то и другое.

Далее, язык — не оковы, не тормоз на колесе духа, но второе колесо на его оси, совершающее непрерывное па­раллельное движение. Совсем другое дело, если нагото­ве мысли для произнесения речи. В этом случае нужно лишь выразить их, а это мышление не возбуждает, а, ско­рее, ослабляет. Если мысли выражаются сбивчиво, отсю­да еще не следует, что они были плохо продуманы, на­против, может быть, что путано выражается именно то, что продумано очень четко. В обществе во время ожив­ленного разговора идет непрерывный обмен идеями, и можно наблюдать, что люди, которые не чувствуют себя в разговоре сильными и, как правило, внутренне скова­ны, внезапно воспламеняются в судорожном порыве пе­рехватить инициативу разговора и одаряют собравшихся чем-то невнятным. Если им и удается привлечь к себе внимание, то по меняющейся мимике видно, что они сами толком не знают, что именно хотят сказать. Воз­можно, эти люди продумали что-то действительно точно и очень четко. Но внезапное изменение обстоятельств, переход от размышления к выражению мыслей подавля­ет то общее возбуждение, которое нужно как для фикса­ции мысли, так и для высказывания. Это возбуждение необходимо: мы легко управляем разговором, если наши мысли и наша речь следуют одно за другим по меньшей мере со всей возможной быстротой. И верх одержит тот, кто при равной четкости мышления говорит быстрее, чем противник, обладая в сравнении с ним преимуществом, потому что он, если так сказать, выводит на поле сраже­ния больше войск. Известное возбуждение души необ­ходимо: оно обогащает наши мысли, наше представле­ние. Зачастую это можно наблюдать, на открытых экза­менах, когда задают экзаменуемым вопросы типа: что такое государство? или: что такое собственность? или другие в том же духе. Если молодые люди находятся в обществе, где вопросами государства или собственности занимаются долгое время, то, возможно, они легко на­йдут определение с помощью сравнения, обособления и обобщения понятий. Но там, где подготовка души совер­шенно отсутствует и виден умственный застой, только непонятливый экзаменатор заключит, что экзаменуемый не знает. Потому что не мы знаем, а изначально сущес­твует наше определенное состояние, которое знает.

Только совершенно вульгарные люди, которые, выу­чив вчера, что такое государство, а завтра забыв, - ока­жутся с ответом в руках. Может быть, вообще нет более плохой возможности показать себя с благоприятной сто­роны, чем публичный экзамен. Это противно само по себе, оскорбляет нравственное чувство и всегда побужда­ет раскрывать себя. Какой-то ученый-зазнайка оценивает наши знания, чтобы, в зависимости от оценки купить нас или отказать; это так тяжело, когда играют на душевных струнах, исторгая свойственные им звуки, и расстраива­ют неумелыми руками; даже самый искуснейший психо­лог, превосходно знакомый с акушерским искусством рождения мысли, по терминологии Канта, может оши­биться из-за неопределенности. Причина, по которой невежественные молодые люди в большинстве случаев получают хорошие аттестаты, в том, что сами экзаменато­ры на их экзаменах слишком захвачены возможностью вынести свободное суждение. Поэтому часто они не чув­ствуют непристойность всего этого действа, постыдного

уже тем, что к любому, кто потрясет своим кошельком, требования намного ниже; душа экзаменатора (а наш со­бственный разум должен пройти опаснейшую проверку) и она часто желает возблагодарить бога, если сумеет после экзамена не обнаружить свои слабости, быть может, еще более постыдные, чем у того, вышедшего из университе­та юноши, которого экзаменует.*