Октября 1991 года.

Вчера в 9.15 утра наша бомба отправилась в путь. Все наши опасения насчет относительно малого размера бомбы оказались беспочвенными – разрушения огромные. Нам удалось остановить почти всю работу главного управления ФБР, по крайней мере, на несколько недель, и, похоже, мы достигли нашей главной цели и уничтожили новый компьютерный комплекс.

Моя вчерашняя работа началась незадолго до пяти утра, когда в гараже Ячейки 8 я взялся помогать Эду Сэндерсу смешивать кухонный керосин с селитрой. Мы подтаскивали поближе один за другим стофунтовые мешки, отверткой проделывали сверху маленькую дырочку, но достаточную, чтобы просунуть внутрь запальный шнур. Я держал мешок и шнур, а Эд наливал внутрь галлон керосина.

Потом мы закрывали дырку клейкой лентой, и я переворачивал мешок, чтобы перемешать содержимое, а Эд в это время перезаполнял канистру из трубы, проведенной к плите. Нам потребовалось на все про все три часа, и я жутко устал за это время.

Тем временем Джордж и Генри пытались украсть грузовик. Имея всего лишь две с половиной тонны взрывчатки, мы могли обойтись чем-нибудь небольшим и решили, что нам подойдет фургон фирмы, развозящий офисное оборудование. Они следовали в нашей машине за понравившимся им фургоном, пока он не «остановился, чтобы выгрузить товар. Когда водитель – Не – открыл заднюю дверь и вошел внутрь, Генри прыгнул за ним и быстро и тихо расправился с ним с помощью своего ножа.

Потом Джордж ехал на нашем автомобиле, а Генри в фургоне – в наш гараж. Они появились, когда мы с Эдом заканчивали с взрывчаткой. У них не было ни малейших сомнений в том, что прохожие ничего не заметят.

Еще полчаса ушло ни то, чтобы выгрузить из фургона около тонны бумаги и всякой офисной мелочи, а потом аккуратно поставить ящики с динамитом и мешки с нашей заготовкой. Потом я вывел шнур и включатель через щель в кабину. Труп шофера мы оставили в фургоне.

Мы с Джорджем ехали в легковушке, а Генри следовал за нами в грузовике. Нам предстояло остановиться недалеко от ворот на Десятой улице и ждать, когда они откроются для очередной машины. В двух кварталах от нас Генри сидел в «нашем» грузовике, прислушиваясь к переносной рации, с помощью которой он должен был получить от нас сигнал к действию.

Проезжая вдоль здания, мы заметили, что ворота открыты и рядом нет ни одного человека, поэтому тотчас просигналили Генри, а сами продолжили движение еще кварталов семь-восемь, пока не отыскали удобное место для парковки. Потом мы медленно пошли назад поглядывая на часы.

Нам оставалось идти еще два квартала, когда под нашими ногами закачался тротуар. И мгновением позже нас ударила взрывная волна– оглушительное «кавумп», за которым последовал немыслимый грохот разрушения, сопровождаемый звоном бьющегося кругом нас стекла.

Зеркальные витрины в магазине рядом с нами и дюжины других, которые мы могли видеть, повылетали из рам. Блестящий смертельный дождь из стеклянных осколков несколько секунд падал с верхних этажей ближайших домов, а впереди в небо поднималась колонна черного дыма.

Мы бегом одолели последние два квартала и в ужасе уставились на это что, судя по всему, было никак не поврежденными офисами ФБР, естественно, не считая окон. Тогда мы бросились дальше к воротам на Десятой улице, мимо которых проехали всего несколько минут назад. Вытекая из фургона, густой едкий дым заполнял подвал, и у нас не было ни малейшей возможности войти внутрь.

Десятки людей сновали туда-сюда по центральному двору, направляясь к въезду и выходя из него. Многие обливались кровью, вытекавшей из порезов, и у всех на лицах были страх или изумление. Набрав полную грудь воздуха, мы с Джорджем шагнули во двор. Однако никто не задал нам ни одного вопроса, даже не взглянул на нас.

Внутри картина была совсем другая. Все крыло здания, располагавшееся на Пенсильвания-авеню, насколько нам было видно, рухнуло, частично внутрь, во двор, частично на Пенсильвания-авеню. Здесь же, во дворе, рядом с грудой обломков, зияла огромная дыра, и из нее-то как раз и поднимался черный дым.

Повсюду были перевернутые грузовики и легковушки, разбитая офисная мебель, кучи кирпичей и щебня и немыслимое множество тел. А над всем этим стоял черный дым, разъедавший глаза и легкие и превращавший солнечное утро в сумерки.

Мы сделали несколько шагов во двор, чтобы получше оценить разрушения, и по пояс утонули в бумажном море, которое излилось из груды каталожных ящиков справа от нас, их было не меньше тысячи. Похоже, каталожные шкафы выпали en masse во двор с одного из верхних этажей разрушенного крыла и теперь, разбитые, покореженные, представляли собой бесформенную кучу 20 футов в высоту и от 80 до 100 футов в длину, из которой сыпались карточки, заполонившие собой почти весь двор.

Пока мы в ужасе и восторге глядели на дело своих рук, неподалеку вдруг появилась голова Генри, который пытался выкарабкаться из трещины в горе разгромленного каталога. Это было для нас полной неожиданностью, так как предполагалось, что Генри припаркует грузовик и, немедленно исчезнув, будет ждать нас в условленном месте.

Генри тотчас сообщил, что на стоянке все прошло очень гладко, поэтому ему захотелось подождать взрыва. Таймер он включил, когда въезжал в здание, чтобы никакие обстоятельства не помешали ему исполнить свой долг. Однако ничего такого не случилось. Никто ему не помешал, разве что Черный охранник махнул рукой, когда Генри въезжал в подвал. Два грузовика разгружались недалеко от ворот, но Генри проехал мимо них и постарался поставить фургон поближе к центру того крыла здания, которое, по его расчетам, находилось на Пенсильвания-авеню.

У него было с собой вполне достаточно документов, чтобы предъявить любому, кто их потребует, но никто не потребовал. Миновав безразличного Черного охранника, Генри вернулся к воротам вышел на улицу.

Подождав возле телефонной будки за квартал от ворот, пока до взрыва осталась одна минута. Генри позвонил в отдел новостей «Washington Post» и сделал кроткое заявление: «Три недели назад вы убили Карла Ходжиса в Чикаго. Сейчас парни из тайной полиции заплатят нам за это. А потом придет ваша очередь, и других предателей тоже. Белая Америка будет жить!»

Это наверняка потрясет их клетку, и они выдадут хотя бы несколько приличных заголовков и первостраничных материалов.

Оказавшись возле здания ФБР меньше, чем одну минуту, раньше нас, Генри и эту минуту провел не без пользы для дела. Показав на серые колечки дыма, поднимающиеся от каталожных ящиков, из кучи которых он появился, Генри с еле уловимой улыбкой опустил в карман зажигалку. Он один стоит целой армии.

Когда мы уже двинулись в обратный путь, я услыхал стон и увидел девушку лет двадцати, прижатую к земле железной дверью и кирпичами. У нее было симпатичное личико, все в синяках и царапинах она как будто не совсем сознавала, где она и что с ней. Я убрал дверь и мне бросилось в глаза, что одна нога у нее подогнута и видно, сломана, а из раны на бедре вовсю течет кровь.

Не раздумывая, я стащил с ее талии ремешок и использовал его как жгут. Крови стало меньше, но не намного. Тогда пришлось оторвать кусок от ее платья, который я сложил и прижимал к ране, пока Джордж вытаскивал шнурки и закреплял тряпку. С максимальной осторожностью мы с Джорджем подняли девушку, чтобы отнести ее на тротуар. Едва сломанная нога разогнулась, девушка громко застонала. Никаких других серьезных повреждений не было, и я подумал, что девушка обязательно поправится, увы, в отличие от многих других. Когда я начал перевязывать ей ногу, то в первый раз услыхал стоны и крики раненых, которых во дворе было несколько десятков. Меньше, чем в двадцати футах от нас, еще одна женщина лежала, не двигаясь, с залитым кровью лицом и зияющей раной в голове – жуткое, зрелище, которое до сих пор мерещится мне, стоит закрыть глаза.

Согласно более поздним подсчетам, было убито взрывом и погибло под обломками около 700 человек, включая находившихся в подвале 150 человек, чьи тела не были подняты наверх.

Потребовалось больше двух недель, чтобы расчистить завалы и подобраться к подвальной части здания, как сообщил телерепортер в новостях. Судя по вчерашним и сегодняшним репортажам, очевидно, что компьютеры с их базой данных были уничтожены или очень сильно повреждены.

Весь вчерашний день и большую часть сегодняшнего мы смотрели по телевизору, как спасательные команды выносят из здания мертвых и раненых. Тяжело сознавать свою ответственность, ведь в основном жертвы были всего лишь заложниками, не больше причастными к извращенной философии и расистской политике Системы, чем мы сами.

Но никто еще не придумал способа разрушить Систему так, чтобы не пострадали тысячи невинных людей – нет такого способа. Рак слишком глубоко поразил нашу плоть. И если мы не уничтожим Систему, прежде чем она уничтожит нас, если не обезвредим живое тело, вся наша раса до единого человека сгинет.

Мы уже проходили через это и твердо убеждены, что наши действия оправданны, тем не менее тяжело видеть, как люди страдают по нашей вине. Из-за того, что американцы много лет не желали принимать неприятные решения, теперь мы вынуждены принимать решения, но уже не просто неприятные, а жестокие.

Разве не в этом ключ к проблеме? Либерально-равноправно-демократическая чума привела к явному разложению в нашем народе, что с очевидностью и в первую очередь проявляет себя в нашей мягкотелости, в нашем нежелании признавать реальную жизнь.

Либерализм, в сущности, женский, подчиненный взгляд на мир, наверно, лучше сказать не женский, а инфантильный. Это мировоззрение людей, которым не хватает этической принципиальности и духовной силы, чтобы сразиться с жизнью, которые не желают признать, что настоящий мир – не большая розово-голубая детская, где львы мирно возлежат рядом с овцами и все счастливы.

Да и душевно здоровые представители нашей расы не хотят, чтобы мир был таким, даже если это возможно. Для нас это чуждый, по сути, восточный взгляд на жизнь, который отличает рабов от свободных людей Западного мира.

Но он проник в наше общество. Даже те, кто якобы не принял либеральные доктрины, на самом деле развращены ими. Десятилетие за десятилетием расовая проблема в Америке становилась все более острой. Однако большинство тех, кто жаждал ее разрешения, кто хотел сохранить Белую Америку, не находило в себе сил на единственно возможное решение.

Либералам и Е только и надо было делать, что кричать о «не гуманности», или «несправедливости», или «геноциде», а почти все, кто так или иначе говорил о решении, вдруг встали на задние лапки и притихли, как испуганные кролики. Так как нет такого решения расовой проблемы, которое было бы «приемлемо для всех» или, скажем, которое могло бы быть принято всеми без лишнего шума, без особого недовольства, то с ним продолжали тянуть, надеясь на авось. То же самое происходило и с Е проблемой, и с проблемой иммигрантов, и с проблемой перенаселения, и с проблемой евгеники, и с тысячами сходных проблем.

Да, неспособность смотреть прямо в лицо реальности и принимать трудные решения есть главный симптом либеральной болезни. Вечное желание избежать малых неприятностей сегодня, которое приводит к тому, что в будущем неотвратимыми становятся большие неприятности, а также вечное отодвигание ответственных решений на потом – вот так ведут себя либералы.

И все-таки каждый раз, когда телевизионная камера показывает не разрушения, а жалкий, изуродованный труп какой-нибудь несчастной девчонки – даже труп агента ФБР, – у меня сжимается все внутри и я не могу дышать. Ужасная, ужасная задача стоит перед нами.

И совершенно очевидно, что подконтрольные средства массовой информации стараются убедить всех, будто совершенное нами ужасно. Они нарочно останавливают внимание на причиненных нами страданиях, перемежая залитые кровью трупы душераздирающими интервью, взятыми у родственников пострадавших.

Репортеры задают одни и те же вопросы типа:

«Как вы думаете, что за бесчеловечные звери совершили подобное с вашей дочерью?» Вне всяких сомнений, они решили представить взрыв здания ФБР как самое жестокое преступление века.

Но это и вправду беспрецедентная акция. Ни в какое сравнение с ней не идут прочие взрывы, пожары, резня, совершенные Левыми в этой стране.

Правда, отношение прессы теперь совсем другое! Я еще помню серию террористических актов, предпринятых марксистами двадцать лет назад, во время Вьетнамской войны. Тогда были взорваны некоторые правительственные здания, и погибло несколько прохожих, однако пресса писала об идеалистических актах «протеста».

А банда революционно настроенных и вооруженных Не, которые называли себя «Черными пантерами»! После каждой перестрелки с полицией газетчики и телевизионщики публиковали и показывали душераздирающие интервью с родственниками убитых членов Черной банды – не с вдовами полицейских. А когда Не, член Коммунистической партии, помогла спланировать беспорядки в зале суда и даже достала оружие, из которого был убит судья, пресса встала за нее горой и даже попыталась сделать из нее народную героиню.

Что ж, Генри ведь вчера предупредил «Washington Post» о нашем намерении свести счеты. Когда-нибудь в этой стране будет настоящая Американская пресса, но сначала придется перерезать глотки многим редакторам.